Тяжелый запах жасмина

– Ну что ж, Володька, поговорить надо! Вы разрешите мне поговорить с ним с глазу на глаз? – обратился Жора к Егору Захаровичу и, получив разрешение, сказал Володьке: – Пошли!

Они шли, молча, не говоря ни слова и только тогда, когда, пройдя сквозь кусты, вышли на узкую аллею, которая метров за тридцать обрывалась у самой кромки болота, остановились, постояли, молча глядя друг другу в глаза до тех пор, пока Володька, не выдержав Жориного взгляда, каким-то неестественно-хриплым голосом спросил:

– Ну, чего стоишь? Сразу стрелять будешь или погодя?!

– Да нет! Зачем стрелять? Тебя судить будут!

– Судить?! – захихикал Володька. – Это же кто судить-то будет? Не те ли коммунистики, которые попрятались среди вот этих вонючих болот?! Или это ты, самый главный судья?

– Нет! Тебя будут судить те тысячи и тысячи женщин, детей и стариков, которые были расстреляны за городским кладбищем руками предателей с твоим участием в этой кровавой бойне. Тебя будут судить те, кого расстреливали в карьере, где ты тоже приложил свою кровавую руку. Они придут на эту поляну и будут судить тебя страшным, справедливым судом убиенных!

– Не пугай, не пугай меня, мы уже пуганы! Говори, чего тебе надо?!

– Мне интересно, за какие такие заслуги тебе немцы медаль повесили? Как посмотрю я на тебя, так и самому охота снова в полицию податься, чтобы в героях ходить, вот как ты ходишь!

– А ты не язви, не язви! А насчет полиции, то это уже дельный разговор! А эту медаль я кропотливым трудом заработал!

– Ну, ну! Какой же это ты труд вложил на благо «Великой Германии», что она отметила тебя и наградила?

– Я выявил городское подполье.

– Ну и что, и какая судьба этих людей, которых ты сдал?

– Большую часть расстреляли, некоторых отправили в концлагерь. Вот такие дела! Война – это не гулянка! Тут уж кто кого! А вот Генриха повесили на ветке каштана как раз напротив гестапо, а жену и дочь, которую ты спас, тоже отправили в концлагерь. – Он замолчал, а в наступившей тишине было слышно, как тяжело вздыхает болото.

– Да! работу ты провёл большую, нечего сказать! А не боишься, что все те, у кого ты отобрал жизнь, придут и задушат тебя в твоей же собственной постели? Не боишься?!

– А чего бояться? Мёртвые не приходят, живых бояться надо, они могут задушить любого или пристрелить, а мёртвые не страшны! Так что бояться нечего!

– Железная логика! А теперь расскажи, как вы, сволочная тройка, поиздевались над беззащитной Люсей?

– Жора! Не будь идиотом! Ведь она и без нас была живой покойницей и через несколько дней её бы уложили в могилу вместе с её матерью и рыжим Сёмкой! Чего уж тут рассказывать? Дурость одна, вот и всё! – он замолчал, ожидая Жориной реакции. – Мы её не убивали! – добавил он. – Она сама повесилась!

– Не юли, не юли! Не выворачивайся, как та гадина. Давай рассказывай, или боишься, что не выдержу и пристрелю?! Что?! Ответ держать, так кишка тонка?! Оно, конечно, насиловать и убивать куда легче, чем признаться в содеянном. Давай, говори! А то и впрямь застрелю, как шелудивого пса!

Володька постоял, опустив голову, затем, резко подняв её, начал рассказывать:

– Ты же знаешь, как была построена вся наша работа: охраной территории занимались наши хлопцы из полиции, их было большинство, но были и немцы, солдаты и несколько офицеров, а мы были как бы отдельно от всех. Наша служба заключалась в том, чтобы проверять приходящих и уходящих на территорию. Вот мы, тогда отдежурив и сдав вахту, пропустили, как водится, по стакану самогона, сидим, закусываем, а Грынька и говорит: «Давай Люську, «оформим», а то ведь их скоро всех в покойники переведут, а жаль, что такой товар даром пропадает. Ну, так как, согласны?» Ну, мы и согласились. Люську взяли под предлогом, что комендант требует. Втолкнули в сарай-конюшню, Грынька сразу свалил её на сено, которое лежало в углу, она отбивалась, звала на помощь, Грыньке, всю морду, исцарапала, а он врезал ей кулаком меж глаз, она и притихла. Мы «оформились» и ушли. Пришли в дежурное помещение, пропустили по полстакана и улеглись, а утром сменщик сказал, что она повесилась. Немного погодя приехал немецкий офицер и потребовал коменданта. Дежурный позвонил ему и сказал, что его требует офицер. Комендант пришёл, пригласил офицера к себе, а потом позвал Грыньку и дал записку, потребовав, чтобы тот немедленно исполнил то, что в ней написано. Грынька вышел, но вскоре вернулся, постучал в дверь, а когда вошёл, то первым был вопрос: «А где та, за которой тебя посылали?» – «А её нет!» – ответил Грынька. – «Как нет?!» – спросил комендант. – «А она ночью повесилась. Их тут много вешается, не она одна». Комендант перевёл офицеру, что сказал Грынька, офицер захлопнул свою папку, поднялся, отдал честь и ушёл. Вот и весь сказ! – закончил Володька. Жора скрипел зубами, он не плакал, плакала душа его. Всего одна ночь и Люся была бы жива! И надо же было опоздать всего на одну ночь! А этот ублюдок, живой, дышит воздухом и даже не раскаивается в содеянном! Рука невольно потянулась к пистолету. Заметив это, Володька присел, глядя на Жору испуганными глазами.

– Ты, не дури! Не дури! Ведь я тебе ещё пригожусь, одумайся, ведь вы все здесь как в мышеловке, вас даже убивать не будут, а окружат этот «блин», вы и подохните среди этих вонючих болот! Ты лучше развяжи мне руки, да и уходи вместе со мной, а я «там» за тебя, где надо, словечко замолвлю, и будешь жить, как и положено жить человеку! Одумайся, а то может и поздно быть!

– Ну, что ж? руки я тебе развяжу. Всё равно бежать тебе некуда, кругом болото! – Жора вынул из чехла финский нож и громко, даже громче, чем следовало бы, сказал:

– Повернись, освобожу я тебе руки!

Володька, увидев нож, не мог оторвать от него взгляда. Он узнал нож. Это был Грынькин нож.

– Так это ты, – он указывал пальцем на нож, – ты уложил Грыньку?!

Жора не ответил, а снова повторил:

– Поворачивайся, если хочешь руки освободить!

Разрезав верёвку, которой были связаны руки, отошёл, а Володька встал, выпрямился, снимая куски верёвок с отёкших рук.

– Ну, вот и хорошо! Я рад, что ты понял и принимаешь моё предложение.

Он хотел ещё, что-то сказать, но Жора перебил:

– А теперь давай рассказывай, как ты убивал ни в чём не повинных людей! Я знаю, что у тебя не одно место преступления, а много. Так вот сейчас, меня интересует расстрел жителей города, в котором ты родился и жил. А если ты не помнишь, то я напомню: расстрел за городским кладбищем!

– Ты что?! Я там не был! Я в то время на вахте был!

– Врёшь! А кто загонял обречённых в ворота на «пятачок смерти»?!

– Не знаю! Не знаю! Я там не был! Не был я там!

– Был! И на твоей совести, если она у тебя когда-либо была, немало человеческих жизней! Давай рассказывай, а то не сдержусь и застрелю!

– Не был я там! Кто подтвердит, что я там был?! Не был я там! Вот и всё, что могу сказать!

– А ты вспомни, перед тем, как отправить последних тридцать и больше обречённых на смерть людей, ты своим подкованным немецким ботинком ударил Сёмку в оголённый бок?

– Ты что, Жора?! Ты что?! Не бери меня на понт! Не был я там! Если я там был, то пусть кто-нибудь это подтвердит!!

Последние слова он прокричал каким-то высоким фальцетом, в котором звучал страх, животный страх убийцы.

– Подтвердят те, кто лежит в могилах за городским кладбищем, они придут, чтобы подтвердить и указать своим мёртвым пальцем на своего убийцу, то есть на тебя! Их души изобличат тебя в твоих преступлениях!

Говоря эти слова, Жора поднял руку вверх, указывая на небо, и в это самое время, как бы издалека послышался голос Сёмы:

– Ж–о–о–о–о–ра!

Володька вытянул шею, вслушиваясь в наступившую тишину, и вдруг, снова тот же голос, но уже ближе. Лицо Володьки перекосилось от ужаса, глаза расширились, рот приоткрылся, он всматривался в ту сторону, откуда послышался голос и напряг слух. Но в то же время он подумал, что всё это ему просто кажется, что это галлюцинация слуха, нервы уже на пределе. Но когда один из кустов вдруг зашевелился и из него вышел Сёмка-рыжий и подошёл к Жоре, он замахал руками, как бы отгоняя от себя привидение, закричал, потом дико протяжно взвыл, резко повернулся и побежал. Он бежал всё быстрее и быстрее, не переставая издавать какой-то нечеловеческий вой, а Жора кричал ему вслед:

– Стой, стой, Володька! Стой, не беги, там топь! – А он уже бежал по болоту. – Стой, стой! – продолжал кричать Жора, но было уже поздно. Володька барахтался в бездонной вонючей болотной жиже. Он взывал о помощи, а Жора, закрыв глаза, видел Люсю, слышал её крик о помощи, видел её глаза и изуродованное лицо, лицо любимой и такой красивой Люси, которой уже нет и уже никогда, никогда не будет. Он очнулся только тогда, когда Сёма дёрнул его за рукав. Открыв глаза, Жора взглянул туда, где только что барахтался Володька, но там никого не было. Они подошли к краю болота, которое лежало у их ног, уходя далеко в лесные заросли, на том месте, где недавно был Володька, из глубины бездонной ямы поднимались грязные воздушные пузыри. Жора достал из кармана жемчужную горошину и бросил туда, где лопались пузыри и периодически вздыхала трясина, а осенний ветер, разносил гнилую, болотную вонь.

Ярина ждала Салывона, надеясь, что он придёт ранним утром, а он пришёл во второй половине дня. День выдался холодным, ветреным, так что поломанные улики пришлось перенести в дом, где и продолжилась их починка. Салывон работал, напевая себе под нос, а Ярина сидела и смотрела, как он мастерски справляется со своей работой. Отодрав очередную поломанную дощечку и, не поднимая головы, спросил:

– Ярина, а ты знала Кирилла Крыгу?

– Это который из Малого Хутора, заядлого мародёра? Как же! Знаю!

– Не знаю, а знала! Вот так-то, Ярина.

– Это же почему так?

– А потому что Кирилл этот, «заядлый мародёр», как ты сказала, сегодня утром подорвался на мине, в своём очередном походе за трофеями. Рвануло так, что его разнесло на куски и разбросало во все стороны. Лошадь тоже убило, одна лишь телега осталась. Вот так поплатился за свою жадность. Ведь у него весь дом и сарай завален оружием и разным обмундированием. Там одних сапог пар десять! Когда я у него был, то он мне показывал свой «арсенал» и хвастался, что продавать будет, да вот не успел. А оружия много, очень много! – он помолчал и, как бы рассуждая, добавил: – Лежит без дела, а кому-то и пригодилось бы. Да, видать, немцы или полицаи воспользуются, а жаль!

Чувствовалось, что он завёл этот разговор не зря, не просто так, в нём таилось что-то недосказанное, а что он хотел сказать, оставалось только догадываться. Ясно было одно: он не хотел, чтобы это оружие досталось полицаям или немцам. А кому?! Кто его знает?! Неужели он знает тех, кто скрывается в лесу?! Его не поймёшь; что скрывается в его душе? Да он и сам, словно какая-то загадка. «Ну, Бог ему судья! А пока, нужно как-то передать в лес об этом разговоре». Так мысленно рассуждала Ярина, а Салывон, выдернув очередной гвоздь, приподнял голову и, пристально глядя на неё, попросил:

– Ты сходи к Антонине, у неё в сарае лежат три доски – шалёвки, пусть даст хоть одну, а то ведь нечем починить улья. Так что сходи, пока ещё не вечер.

– Хорошо, хорошо. Сейчас, я мигом!

Салывон снова принялся за прерванную работу, тихонько запев свою бесконечную украинскую песню. И создавалось впечатление, что никакого разговора как будто и не было.

Ярина возвратилась очень быстро, принеся доску, о которой говорил Салывон. Он разрезал её на равные части и вскоре один из трёх ульев был полностью исправлен. Пообещав завтра закончить всю оставшуюся работу, он сложил инструмент, и когда собрался уже уходить, во двор к Ярине Матвеевне зашёл Сёма, с незнакомым мужчиной. Поздоровавшись, он сказал, что привёл Николая, и что домой пусть идёт сам, а ему необходимо возвращаться.

– Вот это и кстати, – ответил Салывон. – Я сейчас тоже иду домой, и Коля пойдёт со мной!

Салывон с Колей ушли, а Ярина обратилась к пришедшему по имени и отчеству, как к человеку, которого хорошо знала.

– Заходи в дом, Терентий Емельянович, поговорить надо!

– Спасибо, зайду, раз разговор есть!

То, что рассказал Салывон, Ярина передала «лесному гостю», который уже минут через десять–пятнадцать быстрым шагом уходил в том же направлении, откуда пришёл.

Уже сгущались сумерки, когда Салывон и Сёма вошли в село. Ветер утих, но чувствовалось, что ночью будет довольно холодно. Антонина Петровна уже стелила постель, когда услыхала стук в окно. Она вышла в коридор, прислонила ухо к двери и спросила:

– Кто там?

– Мама–Тоня, это я, Коля!

Дверь мгновенно открылась. Радости не было границ, ведь она уже начала беспокоиться, не случилось ли чего? Расцеловав своего названого сына, поздоровалась и поблагодарила Салывона, который сразу же попрощался и ушёл, а счастливая Антонина Петровна вместе с Колей вошли в дом.

– Ну, сынок, с возвращением тебя! Садись за стол, поужинаем вместе, а ты уж расскажешь, что произошло там, где ты был за это время. Согласен?

Он кивком головы подтвердил своё согласие и пошёл к рукомойнику, который висел в углу возле двери, мыть руки. Он ел, а мама–Тоня сидела напротив и всё смотрела на своего Колю, радуясь его приходу. Расправляясь с борщом, он рассказывал, как они с Яриной добирались до лесного острова, про болото, которое со всех сторон окружает этот остров, о людях, которые там живут, а особенно подробно, рассказал о неожиданной встрече со своим другом Жорой, которого там встретил.

– Да, ещё забыл рассказать о чуде, которое имеется на этом острове.

– Какое же это чудо? – с интересом спросила мама–Тоня.

– Там есть два небольших озерка. В одном вода такая солёная и горькая, что просто обжигает рот, если её попробовать, а на другой стороне острова тоже озерцо, но поменьше, а вода пресная.

– Ну, а Володьку поймали? – поинтересовалась Антонина Петровна.

– Поймали, – ответил он, и, опустив глаза в тарелку, продолжал есть.

– Так, что же всё-таки произошло, когда его поймали? – подождав немного, вновь спросила она.

И Сёма начал подробно рассказывать.

– Ещё до того, как Володьку привели, Жора предупредил меня, чтобы я не показывался ему на глаза, пусть, мол, не знает, что я жив и нахожусь здесь, а потом, когда Жора уведёт Володьку на заброшенную аллею, то я должен последовать за ними и спрятаться в кустах. И ждать до тех пор, пока Жора поднимет руку вверх, как бы указывая на небо. И в это время, я должен как бы издалека прокричать: «Жо–о–о–ра!» Выдержать паузу и снова прокричать то же самое, но уже ближе, а затем выйти из кустов и подойти к Жоре. Я всё сделал так, как он сказал. Когда же Володька увидел меня, то его лицо перекосил испуг, в глазах застыл ужас, ведь он был уверен, что я мёртв, и вдруг я появился. Он замахал руками, как бы отгоняя увиденное, рот открылся, из него вырвался вопль, превратившийся в нечеловеческий вой, и вдруг он повернулся и начал убегать, всё ускоряя и ускоряя свой бег. Жора кричал, стараясь остановить его, но он бежал по болоту до тех пор, пока не провалился в трясину, где и утоп.

Сёма замолчал. Антонина Петровна тоже молчала. А потом тихо промолвила:

– Ну что ж, он нашёл то, что заслужил. И чем больше таких, как он, исчезнет, тем лучше и спокойнее будет на земле! Ну а пока доедай, пора и спать ложиться, ведь вон, гляди, на часах уже почти двенадцать!

– Хорошо, мама–Тоня! Я быстро доем и лягу спать.

Она поцеловала своего сына и ушла на свою половину, а Сёма доел, помыл посуду, разобрал постель, потушил лампу, и только успел прикоснуться к подушке, как сразу же уснул.

На востоке, далеко за лесом, еле-еле разгорался рассвет, после вчерашнего разгула. Лес медленно просыпался, утопая в толстом слое опавших жёлтых листьев. На опушку леса выскочил заяц, присел на задние лапы, осмотрелся вокруг и нырнул в густой кустарник, испугавшись хлопанья крыльев только что проснувшейся птицы, а где-то далеко слышался заунывный волчий вой, в котором как бы звучала жалоба на свою голодную волчью жизнь. А может быть, он этим своим воем звал к себе задушевную подругу? Кто его поймёт? Вокруг было ещё довольно темно, было холодно и чувствовалось, что зима уже не за горами. В это самое время по просёлочной дороге катила запряженная лошадкой телега, на которой сидели четыре полицая, один из которых правил лошадью слегка, как бы поглаживая её спину ременным кнутом, а остальные о чём-то переговаривались. Проехав немного, лошадь свернула влево и подвода покатила по узкой малонаезженной дороге. Лошадка взобралась на небольшой пригорок и въехала на территорию Малого Хутора, где было всего шесть дворов, жавшихся друг к другу своими потемневшими от времени плетнями. Не доезжая до первого двора, телега скатилась с горки в неглубокий овражек и остановилась возле домика, крытого соломой, на дверях которого висел большой амбарный замок. Полицаи слезли с подводы, один из них вставил небольшой железный прут в пробой, в который была продета дужка замка, и без больших усилий выдернул его. Сарай открыли тем же способом. Трое вошли в дом, а четвёртый остался возле телеги. Прохаживаясь, он заглянул в сарай, вошёл, набрал охапку сена и дал лошади, которая фыркнула, как бы поблагодарив его за такой щедрый подарок, а он продолжал прохаживаться, часто поглядывая то в сторону хутора, то на дорогу, которая вела к лесу. Не прошло и десяти минут, как из дома стали выносить и укладывать на телегу винтовки–трёхлинейки, какие-то металлические и деревянные ящики, сапоги, ботинки, три солдатских шинели и два мешка картошки. Разворошив сложенное в углу сарая сено, полицаи извлекли ручной пулемёт и ящик, в котором оказались две противотанковые мины без взрывателей. Всё это погрузили на телегу, заранее удлинив её, привязав по обе стороны жерди, переплели их верёвками, уложили на них всё сено, поставили на место выдернутые пробои и, выехав на дорогу, покатили в обратный путь. Всё это заняло не более получаса. Дорога была пустынна и они добрались до острова без происшествий. Остановив лошадь возле сарая, все четверо вошли в барак, где сбросили полицейскую форму, переоделись в свою обычную одежду, вместе с Егором Захаровичем вернулись к подводе и начали разгружать всё то, что нашли в доме Кирилла Крыги. Сено сложили тут же, возле телеги, а картошку перенесли в сарай; распрягли лошадь и пустили попастись, а сами занялись сортировкой приобретённого. Кое-что требовало ремонта, особенно пулемёт. Одна из винтовок была искорёжена и годилась только на запчасти, а вот в ящиках оказался просто неоценимый клад. В двух ящиках лежали россыпью разнокалиберные патроны, которые требовали особой сортировки, а в одном из ящиков оказалось восемь гранат–лимонок, каждая из которых была аккуратно замотана в лоскут шинельного сукна. Осторожно разворачивая гранаты, Сергей Данилович – это один из тех троих, которые были у Антонины Петровны в бане – тихо, как бы сам себе сказал:

– Вот и есть с чем сходить на «железку»!

– Оно, конечно, – поддержал Егор Захарович. – Да вот специалиста подрывника подыскивать надо.

– А зачем подыскивать? Ведь я сапёр и мне приходилось не раз этим делом заниматься. При отступлении много чего рвали.

Он задумался, глядя вглубь леса, как бы увидев то, что навсегда засело в памяти солдата.

– Ну что ж, Сергей Данилович, тебе и карты в руки! А ремонтом оружия займётся наш бывший комбайнёр, Олег Кучеренко. Дам ему пару помощников; думаю, что справятся с задачей, – сказал Егор Захарович и пошёл в сторону барака, а у сарая продолжалась сортировка. В небольшой коробке лежали два пистолета, требовавшие чистки и ремонта, а в солдатском рюкзаке, где лежали три пары ботинок и к ним обмотки, оказались взрыватели для мин. Всё привезённое было взято на учёт для последующего распределения между «будущими бойцами», как высказался Егор Захарович.

Сёма проснулся, почувствовав, что его будят, открыв глаза, он увидел склонившееся над ним, как ему показалось, испуганное лицо Антонины Петровны.

– Что случилось? Что вас, мама–Тоня, так встревожило?! – спросил Сёма, уже сидя в постели.

– Старосту убили! В селе полно полицаев, всех сгоняют на площадь к бывшему сельсовету. Одевайся, сыночек, пойдём и мы туда, где собирается народ. Ты только оденься потеплее и постарайся не быть на виду. Кто его знает, как и чем это обернётся?!

Площадь гудела как встревоженный пчелиный улей. Каждый старался заглушить свою тревогу в разговоре с близстоящим соседом. Возле дома, где находился и жил староста со своим помощником, стояла импровизированная трибуна-помост, возле которой толпился народ. В тот момент, когда Антонина Петровна и Сёма подошли и присоединились к стоящим, из дома вышел немецкий офицер, мужчина в штатском, и полицейский – Кучир, бывший житель этого села. Толпа смолкла и над площадью повисла тишина. Взобравшись на помост, офицер уселся на заранее принесённую табуретку, а человек в штатском и полицейский встали рядом. Офицер что-то говорил, обращаясь к толпе, а когда закончил, махнул рукой в сторону штатского, который сразу же стал переводить то, о чём говорил офицер:

– Сегодня ночью в этом доме, – он указал рукой в сторону дома, – был убит староста вашего села, Игнат Гаврилович, а три дня тому назад у него гостили трое полицейских, которые таинственным образом бесследно пропали. Мы проводим расследование, найдём виновных и накажем по всей строгости. А ещё, герр офицер спрашивает: кто из вас видел то, что произошло этой ночью в доме старосты? – Всё это было произнесено громко, на чистом украинском языке. Люди безмолвствовали, и вдруг тишину нарушил голос:

– Я видел! – Все повернули головы туда, откуда послышался голос, и увидели пробирающегося сквозь толпу, к трибуне, Салывона. Пробравшись, он снял шапку, поклонился и снова произнёс: «Я видел!» – А в это время Кучир что-то шептал на ухо переводчику, указывая на стоящего перед ними Салывона, затем переводчик на немецком языке обратился к офицеру, видимо, передал то, что сказал ему Кучир. Офицер кивком головы подтвердил своё согласие, и переводчик приказал Салывону:

– Ну, давай, рассказывай, что ты видел? Да смотри, соврёшь, пеняй на себя! – предупредил он.

– А зачем мне врать?! Чего видел, то и расскажу. Вышел я в ту ночь во двор, как и всегда, выхожу, гляжу, в окне у старосты свет горит, за столом сидит Игнат Гаврилович, а напротив него Никитка пристроился. Сидят, выпивают, да о чём-то говорят, а затем, видать поскандалили, руками машут, и тут наш староста поднялся, пошёл в другую комнату, потом вернулся, сел снова за стол и высыпал из принесённого мешочка какие-то вещички. Никитка встал и начал нервно ходить по комнате, потом подошёл, склонился над горкой высыпанных вещичек и что-то говорит, говорит, а когда Игнат Гаврилович ему дулю под нос ткнул, так этот помощник вынул пистолет и выстрелил ему прямо в лицо. Я перепугался и забежал в хату. Вот и всё, что я видел, – закончил свой рассказ Салывон, поклонился, прижав шапку к груди, и остался стоять, не зная, как вести себя дальше – оставаться или уходить.

– Как твоя фамилия? – прервав молчание, спросил переводчик.

– Милевский Салывон Илькович, – последовал ответ.

– Ты что, поляк? – Салывон промолчал. – А это правда, что семье Милевских принадлежала ветряная мельница, магазин и дом, а при советах у вас всё забрали, и в доме сельсовет устроили?

– Правда! – коротко ответил Салывон.

Переводчик наклонился к сидящему офицеру, что-то сказал ему и, получив утвердительный ответ, подтверждённый кивком головы, громко произнёс:

– Герр офицер решил поставить тебя, – он указал пальцем на стоящего Салывона, – старостой села, подыщи себе помощника и давай наводи порядок в селе, а мы займёмся всем тем, что в нём происходит!

– Вот те и Салывон! – послышалась реплика из толпы.

– А что Салывон?! – ответил другой голос. – Может при нём и мельница заработает?! Он, считай, делового корня человек!

Офицер поднялся, сошёл вниз, за ним последовали переводчик и полицай Кучир, народ стал расходиться, расплываясь по селу, как мелкие ручейки после грозового дождя. Сёма шёл рядом с Антониной Петровной, какой-то возмужавший, уже не тот исхудавший и грязный мальчишка, а окрепший юноша, и это благодаря материнской заботе его спасительницы, которая стала для него самым дорогим и близким человеком!

В это время заканчивалась подготовка к выходу на «железку», как выразился Сергей Данилович. Уходили втроём: он, как руководитель, Жора и Артур Галямов, один из тех двоих, которые были в баньке, у Антонины Петровны. С острова вышли, когда солнце опустилось к самому горизонту. Шли лесом, а когда совсем стемнело, пошли вдоль железнодорожного полотна, стараясь подальше отойти от населённых мест и найти самый удобный участок для закладки взрывного устройства, которое смастерил Сергей Данилович, а теперь желает испробовать его в действии.

Насыпь, которую он облюбовал, обрывалась крутым откосом и заканчивалась болотистой низменностью. Быстро прочистили небольшое пространство под стыком рельса, уложили взрывное устройство, прикрепив зажимами к рельсовой пяте, привязали тонкую верёвку к чеке, всё замаскировали песком и гравием, верёвку присыпали сухой травой. Спустились с насыпи, спрятались в густом кустарнике и стали терпеливо ждать поезда.