Тяжелый запах жасмина

– Вот я и пришла помочь вам! Подождём немного, пусть ночь загустеет, и двинемся в путь, где вы найдёте товарищей для борьбы, о которой вы только что сказали.

Уходили, промелькнув призрачными тенями, которые сразу же растаяли в густой темени ночи. Сёма сидел на крыльце и видел, как небольшая цепочка человеческих силуэтов появилась и тут же исчезла. К крыльцу, где он сидел, тихо подошла Антонина Петровна.

– Ты видел? – шёпотом спросила она.

– Видел, – ответил он, так же шёпотом.

– Пошли, Коля, в дом, ведь сыро, глядишь, и простыть немудрено, – говорила, а сама смотрела в ту сторону, откуда пришла и, как бы сама себе прошептала: «Ушли», и вместе с Колей вошли в дом.

На рассвете Антонину Петровну разбудил сильный стук в дверь. Выглянув в окно, она увидела старосту и троих немецких солдат. Накинув на плечи платок, быстро пошла, открывать двери. Трясущимися руками отодвинула железный засов, которым запиралась дверь, а кто-то рванул её снаружи. На пороге появились два солдата, а за ними староста, третьего немца не было, видимо, остался караулить во дворе. Страшная мысль молниеносно промелькнула в голове Антонины Петровны: «Неужели поймали тех, кто ушёл в ночь?! Неужели это конец. И эти, в шинелях мышиного цвета, пришли за ней и за Колей?!» Она стояла, не двигаясь и не ощущая холода, который проникал в открытые двери, и со страхом смотрела, как ранние нежданные гости прошли в комнату. Один сел на стул, второй пошёл в спальню, а староста, который стоял возле хозяйки, подтолкнул её и закрыл дверь.

Они стояли недалеко друг от друга, а солдат, который скрылся в спальне, вышел, покачал медленно головой, как бы отвечая на немой вопрос сидящего, и направился в кухню, где спал Сёма.

– Что эти солдаты ищут у меня? – спросила Антонина Петровна старосту.

– Да они ищут не только у вас, а по всему селу, в каждой хате, где только могут прятаться люди. Солдат каких-то ищут, лесничий их видел, а каких солдат, так чёрт их знает!

В это время немец, который ушёл на кухню, вернулся и втолкнул в комнату ещё не проснувшегося полностью Сёму.

– Это кто? – обратился он к Антонине Петровне, а она, немного владея немецким языком, ответила:

– Мой сын! – подошла к Сёме, обняла его за плечи и обратилась к старосте: – Подтвердите, что Коля мой сын! Он в недоумении посмотрел на хозяйку дома, встретился своим взглядом с её глазами, в которых затаилась просьба и, что-то ещё такое, что просто словами не объяснить, и тут же, не задумываясь, обращаясь к сидящему солдату, подтвердил:

– Так, так! Это её сын! – и подтвердил жестами, что это так и есть, что она его мать.

Немцы поднялись на чердак, проверили сарай и ушли, оставив после себя неприятный осадок от пережитого стресса. Одно только радовало, так это то, что тех, кто ушёл прошлой ночью, не поймали, и ни Антонине Петровне, ни Коле пока никакая опасность не грозит.

Шла вторая половина ноября тысяча девятьсот сорок первого года. Ночи становились всё холоднее и холоднее, а по утрам лужи были затянуты тонким и хрупким льдом, в котором лучи осеннего солнца переливались разноцветной радугой, не принося желанного тепла. Утром, потеплее одевшись, Сёма вышел из дома, постоял немного на крыльце и направился к сараю, где в отдельной пристройке под крышей были аккуратно сложены поленья дров. Ещё стоя на крыльце он заметил подводу, которая свернула со шляха и покатила по дороге, ведущей в село. Большого интереса она у него не вызвала, а вот когда он, набрав охапку дров собрался идти в дом, то, невольно взглянул в ту сторону дороги, по которой приближалась подвода. И вдруг, какое-то необъяснимое чувство, как бы подтолкнуло его к низенькому забору-плетню. Телега почти поравнялась с тем местом, где он остановился и Сёма, увидел то, что привело его в ужас. На телеге сидел Володька. Он без всякого интереса взглянул на стоящего у плетня сельского хлопца и, повернувшись лицом к полицаю, который правил лошадью, стал что-то ему говорить. Как видимо, рассказывал ему куда надо ехать, но проехав немного, он вдруг как бы что-то вспомнил, резко повернулся и посмотрел в ту сторону, где стоял хлопец, но там уже никого не было. Володька зло выругался, вынул пачку немецких сигарет и закурил. Последнее время ему часто виделись лица тех, кого он убивал, которых уже не было в живых, но он их видел, особенно яркие видения приходили к нему во сне. Он кричал, в ужасе вскакивал с постели, обливаясь холодным потом, и до утра не мог заснуть. Понимая, что нервы сдают, он старался находить облегчение в водке, без которой уже не мог обойтись.

Староста села встретил своего племянника и двух полицаев прямо у полицейского участка, где и жил, а когда распрягали лошадь, то Володька спросил своего дядьку по-украински:

– Чы нэ пидскажэтэ, дядько Игнат, що то за хлопэць? И, переходя на русский, продолжил: – Который встретился нам почти у самого въезда в село. Стоял он у плетня и с каким-то интересом и испугом глядел на меня. Не знаю почему, но он показался мне здорово похожим на одного жида, которого я хорошо знал.

– А это где вы его видели, не там ли, где большой сарай под черепицей?

– Вот, вот, именно там!

– Так это Коля, приёмный сын бывшей нашей учительки и, между прочим, мой земляк, из Зеленовки, я его с детства знаю, и родителей его знал. Батько на фронте, может, и в живых нет, а мать на мине подорвалась и Коля, считай, остался круглый сирота, вот Антонина Петровна приняла его за родного сына. Хороший хлопец, работящий, ничего не скажешь!

Слушая рассказ дядьки Игната, Володька нервно затягивался вонючим сигаретным дымом, стараясь избавиться от того, что ему привиделось в лице сельского незнакомца, но отогнать от себя увиденное было свыше его сил; а когда староста закончил говорить, продолжая распрягать лошадь, Володька хихикнул, как бы чему-то обрадовавшись, выплюнул недокуренную сигарету, сочно выматерился и с облегчением произнёс: «Слава Богу! А то, всякая чертовщина в голову лезет, вот зараза!» – Он снова закурил, захихикал и пошёл в дом.

Сёма вошёл в кухню, положил возле русской печки принесённые дрова, прошёл и сел возле стола, глядя на разгорающийся в печи огонь, а в памяти вновь всплыло всё то, что пришлось увидеть тогда, за городским кладбищем, и всё то, что пережил за это короткое время. Так и сидел он, глядя на огонь, который напомнил ему гору горящих документов, фотографий, всё то, что уже было не нужно тем, кто лежал в страшной могиле, и тем, кого ожидала та же участь. Уйдя в глубину нахлынувших воспоминаний того страшного дня, он не заметил, как вошла Антонина Петровна или, как он называл теперь её «мама–Тоня», и очнулся только тогда, когда услышал её голос:

– Коля! Что с тобой?! – воскликнула она. – На тебе лица нет! – Она пододвинула стул и села возле него, стараясь заглянуть ему в глаза. – Что случилось? Что тебя так напугало и расстроило?! – Она смотрела на Сёму, ожидая ответа. В наступившей тишине было слышно потрескивание горящих дров и мерное тиканье старых часов–ходиков.

– Мне необходимо немедленно уходить! – посмотрев на маму–Тоню, сказал он.

– Куда уходить?! Что ты, сынок, надумал?! Как уходить? Ведь вон, зима стучит в ворота! А может, я тебе, чем не угодила? Ты скажи, скажи, не таись! – она говорила, голос её дрожал, и чувствовалось, что она вот-вот разрыдается.

– Что вы, мама–Тоня, говорите?! Ведь у меня никого, кроме вас, нет! Ведь вы для меня самый близкий и дорогой человек на свете, но случилось нечто страшное, из-за чего я должен уходить и чем быстрее, тем лучше.

– Но что, что случилось?

– Только что в наше село приехал страшный человек, у которого руки в крови сотен ни в чём не повинных людей. Это каратель, каких сейчас, к большому сожалению много, очень много. Я их видел, я пережил страшную трагедию, я, мама–Тоня, считайте, воскрес из мёртвых!

Так вот, этот убийца, который сейчас проехал мимо нашего двора, уже однажды меня расстреливал, но я выжил и если он меня узнал… – Сёма помолчал, задумавшись, и продолжил: – Надо уходить, пока не поздно, пока он не пришёл и пока я ещё жив!

Антонина Петровна была в ужасе. Она кое-что знала и догадывалась, когда вслушивалась в бред больного паренька, который стал ей дорогим и близким, заменив ей утерянного родного сына. Она помнила все имена, которые он произносил в бреду, и спросила, назвав только одно имя – «Володька?» Это имя она запомнила на всю свою жизнь, имя, которое он увязывал со словами: «Убийца, подлец, мерзавец!» Сёма с удивлением посмотрел на маму–Тоню, не понимая, откуда она знает это проклятое имя, но ответил:

– Да, это он – Володька!

– Ты прав, ты прав! – дважды повторила она, как бы убеждая саму себя в том, что её сыну, Коле, грозит опасность и уходить ему необходимо.

– Сейчас, сейчас, Коленька, я соберу тебе в дорогу немного продуктов! – провожая его, она повторяла и повторяла: – Пойдёшь на Пчелиный хутор, к Ярине Матвеевне, расскажешь ей всё то, что говорил мне, и попросишь от моего имени, помочь тебе. Она сумеет, она знает, что делать! Она… она…

Не договорив, эта добрая женщина, пережившая смерть своего сына, прощаясь с названым сыном, который стал близким ей, и таким похожим на её Славика, не сдержавшись, заплакала. Она обняла и поцеловала его, а он, когда Антонина Петровна наклонилась к нему, обнял её за шею и трижды поцеловал, как раньше целовал свою маму–Симу.

Ярину Матвеевну Сёма застал дома, в тот самый момент, когда она собиралась уходить, но увидев его, пригласила сесть и сама, сев напротив, спросила:

– Ну, что ж, рассказывай, что случилось и что привело тебя ко мне? – Сёма говорил, а она внимательно слушала, становясь всё серьёзнее и серьёзнее. – Ну, что ж, Коля! – снова сказала она, когда Сёма закончил свой рассказ. – Пошли и чем быстрее мы придём туда, куда нам надо идти, тем лучше.

Они шли протоптанной дорожкой, которая вилась вдоль опушки леса, где рос густой кустарник. Шли очень быстро, особенно Ярина Матвеевна, а Сёма еле-еле поспевал за ней. Прошло уже где-то больше часа, когда им повстречался пожилой мужчина, как видно, хороший знакомый Ярины Матвеевны.

– Здравствуй, Ярина! Куда это вы в такую рань, да ещё вдвоём? Если, конечно, не секрет.

– Здравствуй, здравствуй, Салывон Илькович! Какой уж там секрет?! У Антонины тётка в Ореховке заболела, вот она и попросила, проведать и медку передать.

– В Ореховку, говоришь?

– Так, так, в Ореховку.

– Не ходите туда!

– А это почему, что туда ходить не надо?

– Да там полно карателей понаехало! Ваньку–полицая, что был помощником старосты, нашли мёртвым, с простреленной головой, а сам староста не то повесился, не то повесили, кто его знает? Вот теперь и выясняют, чего и как произошло. Скорей всего, староста застрелил Ваньку, а затем и сам повесился, ибо пистолет его лежал рядом. Так рассказывали сельчане. Я еле успел уйти, как понаехали каратели, а то бы не выпустили. Так что, лучше вам туда не ходить!

Он попрощался и пошёл в сторону Пчелиного хутора, а Ярина и Сёма снова продолжили свой путь до тех пор, пока не услышали шум моторов. Быстро свернули в лес, притаились в густых кустах, и в этот самый момент из-за поворота вынырнули и пронеслись мимо кустов, где находились они, три мотоцикла. Покинув кусты, они углубились в лес и где-то через полчаса ходьбы вышли на давно заброшенную лесную дорогу, по которой и продолжили свой путь.

– А кто этот человек, который встретился нам? Какой-то он странный, – спросил Сёма свою спутницу, шагая рядом.

– Да, странный он человек, хотя и добрый по натуре, – ответила Ярина Матвеевна и продолжила: – Его отец, до революции и во время НЭПа, был хозяином ветряной мельницы. Она и сейчас стоит на пригорке, правда, давно уже пришла в негодность, но тогда, когда она молола зерно, обслуживая всю округу, приносила очень хорошую прибыль, да и магазин, который тоже принадлежал ему, где торговал сын Салывон, тоже приносил большой доход. Так что они жили для того времени богато. А вот когда началась коллективизация, национализация и раскулачивание, то Илько Илькович пришёл в сельсовет и положил на стол заявление, где было написано, что он добровольно отказывается от ветряной мельницы, от магазина и передаёт всё это в коллективное пользование, а также просьба принять его и сына в члены колхоза «Перемога».

Илько Илькович был мудрым человеком и впоследствии его с сыном знали как честных и добросовестных тружеников. На них не висело клеймо «раскулаченных», они не ушли в банду, каких немало свирепствовало на Украине, их не постигла участь тех, кто лишился свободы и жизни. Общим собранием они были приняты в колхоз, отца утвердили старшим мельником, а сына – Салывона, оставили продавцом магазина. Отец его умер в тридцать девятом, а Салывон, когда пришли немцы, не пошёл в полицию, как некоторые наши односельчане, но и в партизаны тоже не пошёл. Всё ходит, как бы присматривается к чему-то. Странный человек, но зла от него никто и никогда в селе не имел.

Так они шли и за разговором не заметили, что почти вплотную подошли к болоту, от которого ветерок нёс далеко неприятный запах. Ярина Матвеевна остановилась, поправила платок, который всё наползал и наползал ей на глаза.

– Слушай, Коля, меня внимательно. Сейчас мы с тобой будем переходить болото, через которое имеется тропа, по которой мы пойдём, но она не видна из-за того, что залита водой; ширина её немного больше метра, а по краям – трясина. Так что будешь идти за мной, не отклоняясь ни на шаг вправо, ни на шаг влево.

– Хорошо! Я всё понял! – ответил Сёма.

Шли тихо, не спеша, впереди Ярина Матвеевна, а за ней Сёма. Она шла с шестом, прощупывая тропу, и чувствовалось в её уверенности, что она не первый раз идёт по этой трясинной полоске твёрдой земли, а много раз проходила этот путь, и её уверенность передавалась Сёме, который тоже шёл, не боясь провалиться в бездонную болотную жижу. Прошли они безо всяких приключений и вскоре вышли на огромную поляну, всю заросшую вековыми деревьями, меж которых проглядывалось какое-то строение. Идя по поляне, Ярина успела рассказать Сёме, что на этом самом месте задолго до революции была лесопилка, хозяином которой был Юзеф Гиршевский. С двух сторон были небольшие болотца, но с годами они увеличивались и всё больше захватывали и разрушали участки твёрдой земли. Во время революции Гиршевский уехал в Польшу, а место, где располагалась лесопилка, превратилось в остров, со всех сторон окружённый болотами. Перед самой войной проводилась подготовка по осушению болота, построили барак для рабочих, но началась война, и уже было не до осушения, и вот теперь, как ты убедился, что пробраться на этот островок не так-то легко, особенно тому, кто не знает тайных троп.

Они остановились возле длинного барака, постояли немного, надеясь увидеть кого-то, но вокруг не было ни души.

– Странно! – произнёс Сёма. – Что, здесь вообще никого нет?! – он посмотрел на Ярину Матвеевну и пожал плечами.

– Есть, Коля есть! И знай, что не одна пара глаз следит за нами, но меня здесь знают и потому не остановили нас, когда мы шли через болото. Ведь уже тогда мы с тобой были на виду. – Она засмеялась и подтолкнула Сёму к двери барака. В небольшой комнатушке, где кроме стола и деревянных скамеек ничего не было, сидел у стола пожилой мужчина и что-то разглядывал на листе бумаги, а когда увидел вошедших, поднялся, широко улыбаясь.

– Яриночка! Дорогая, здравствуй! – подошёл к ней, обнял её за плечи, поздоровался с Сёмой, предложил сесть, указав на одну из скамеек, и спросил:

– Ну, что привело тебя к нам, давай рассказывай.

– Собственно говоря, рассказывать должен Коля, – она кивнула в сторону Сёмы. – Это приёмный сын Антонины Петровны.

– Ну, что, Коля, значит, Коля! Давай, выкладывай, с чем пришёл?

И Сёма начал рассказывать всё то, что рассказал маме–Тоне и Ярине Андреевне. Егор Захарович внимательно, не перебивая, слушал Сёму, а в это время, когда он говорил, открылась дверь, кто-то вошёл и остановился у двери, а он, не обратив на это никакого внимания, продолжал свой рассказ, но когда Сёма произнёс имя «Люся», за спиной у двери прозвучал заикающийся голос: «С – с – сё- сём–м–м–ка!!!» Сёму словно ветром сдуло со скамейки. Он резко повернулся в ту сторону, откуда донесся голос, и увидел… Нет! Он не поверил своим глазам, но он видел, он видел, что у двери стоит Жора! Да! Да! Он стоял с широко расширенными глазами, с полуоткрытым ртом, не в силах произнести ни единого слова, и это длилось до тех пор, пока Сёма не закричал: «Жора–а!» – и бросился к нему. Жора протянул руки, подхватил его, оторвал от пола, прижал к себе, повторяя одно и то же слово: «Живой! Живой! – а потом добавил: – Живой Сёмка! Сёмка живой!» Он ощупывал его, как бы убеждая себя, что он и впрямь живой и это ему не кажется и не снится, как снилось раньше. Ярина и Егор Захарович переглядывались, пожимая плечами, не понимая, что происходит, и улыбались, глядя на эту, далеко не простую встречу.

– Ну, хватит, отпусти Жора парня, да садитесь «рядком, поговорим ладком», а то тут много не понять и надобно разобраться.

Сёма почувствовал под ногами твердую опору, но Жора не отпустил его, так они вместе подошли и сели на скамейку, где ранее сидел он.

– Во-первых, – обратился Егор Захарович к Жоре, – как я знаю, этого парня, – он указал на Сёму – зовут Коля, а тут вдруг «Сёмка», как это объяснить, дорогой племянничек? У Сёмы по спине пробежали мурашки. Он глядел на Жору, который улыбался, хитро поглядывая на своего друга.

– Видите ли, Егор Захарович, однажды на уроке зоологии учительница объясняла строение, среду обитания и название рыб, а Сёмка, извините, Коля, что-то рылся у себя в парте и, когда она произнесла название рыбы «сёмга» и увидела, что он не слушает, спросила, как называется рыба, то он выпалил: «Сёмка!» Класс хохотал до самого звонка. Вот с тех пор мы и прозвали его «Сёмкой!», что стало его вторым именем, – закончил Жора. Сёма знал, что Жора большой выдумщик, но, чтобы настолько, он не подозревал. Он был в шоке от такого вранья, но зато какого вранья! Да, Жоркой можно было гордиться! В один момент выручил друга!

– Предположим, что это было именно так, но ведь Коля житель села Зеленовка, а не городской житель. Как же он мог учиться с тобой в одном классе?

Жора замешкался с ответом, но тут уж ответил Сёма:

– А я жил в городе у своего дяди Василия Ивановича.

– Ну, считай, что разобрались, – улыбаясь, сказал Егор Захарович.

– Вот и хорошо! А мне пора в обратный путь. Как я поняла, Коля остаётся здесь, так ведь мы и пришли для этого. Ведь в селе ему оставаться было опасно, а когда можно будет возвратиться домой, то кто-нибудь выведет его на дорогу, но лучше было бы, чтобы провели до самого дома. Ну, я пошла! – сказала Ярина, поднялась, поправила платок, затянув его потуже, попрощалась и скрылась за дверью.

Проводив её взглядом, Егор Захарович, как бы рассуждая сам с собой, проговорил:

– Как же нам, вот так, без шума, заполучить этих душегубов? Сходи, Жора, позови Игнатенка и Задворнюка, надо посоветоваться и решить, как действовать.

Вскоре все сидели за столом, разрабатывая, до самых мелких подробностей, план захвата. Это были первые шаги и проба своих сил в борьбе с оккупантами и их пособниками этого маленького, только-только рождающегося и набирающего силы, партизанского отряда.

Ярина Матвеевна, подходя к Пчелиному хутору, ещё издали заметила сидящего на большом камне, недалеко от того места, где стоят девять ульев, мужчину и, как ей показалось, что он что-то разбирает. Она ускорила шаг и, пройдя немного, остановилась возле Салывона, который разбирал искорёженный улей, а рядом стояли ещё два таких же разбитых пчелиных домика.

– Что?! Что здесь произошло?! – задыхаясь, спросила Ярина Салывона. Он отложил в сторону щипцы, поднял голову, посмотрел на хозяйку пасеки, какими-то грустными глазами и начал рассказывать:

– Примчались аспиды на трёх мотоциклах, постреляли гусей, а потом полезли к уликам, видишь ли, мёда захотели. Оторвали крышку, пчёлы повылетали и набросились на этих ворюг. Они отбивались, громили улики, строчили по ним, но пчёлы всё злее и злее нападали на них, и эти… – Салывон сплюнул и продолжил: – сели на свои мотоциклы и с позором удрали, а пчёлы преследовали их, но назад не вернулись. Я в двух уликах дыры от пуль залатал, и эти три починю, ведь это я их смастерил твоему отцу, царство ему небесное! – Он перекрестился, постоял, переминаясь с ноги на ногу, и с грустью сказал: – А вот пчёл жаль! Может ещё и отыщется одна или пара семей. Далеко они не улетят, может, где и осядут вместе с маткой? Ты уж, Ярина, не казни себя, ведь переживаниями беде не поможешь. Завтра приду и починю всё, что разломали эти зверюги! – Он собрал инструменты в ящик, взял пилу и пошёл в сторону села, а Ярина Матвеевна осталась возле своих, таких дорогих ей ульев.

Далеко за полночь в окнах, где жил староста, горел свет. Пили самогон, заедали салом, колбасой домашнего изготовления, солёными огурцами, помидорами и квашеной капустой и горланили песни, стараясь перекричать друг друга. Упившись и наоравшись, каждый заснул там, где сидел, положив голову на засорённый кусками еды стол. Один только Володька спал на полу, как видно, упав со стула. Так они и проспали до самого рассвета, а на рассвете староста вывел лошадь из сарая и стал запрягать в телегу, на которой под брезентом, лежала одежда тех, кто остался в огромной могиле у харьковского тракторного завода. Привязав лошадь к деревянной перекладине, он разбудил ещё спавших гостей. Заставил каждого умыться, поочерёдно поливая им из кружки холодной водой, после чего дал на опохмелку по полстакана самогона. Все трое уселись поудобнее на телегу, а один из полицаев взял в руки вожжи. Володька расцеловался со своим дядей, и они двинулись по центральной сельской улице, которая уводила к основному шляху. Выехав из села и подбодрив кнутом лошадку, покатили по грунтовой дороге. Не доезжая с километр до шляха, увидели двух полицаев, которые, стараясь согреться, бегали вокруг камней, наваленных на дороге, и фанерного щита, укрепленного камнями, на котором было написано крупными буквами: «Объезд» и нарисована стрелка, указывающая в сторону лесной просеки. Волей-неволей, пришлось остановиться.

– Слава героям! – поприветствовал один из охраны.

– Какого хрена дорогу перекрыл?! Давай расчищай! – вместо приветствия закричал Володька и сочно выматерился. Он был не только возмущён неожиданной задержкой, но и полон каким-то необъяснимым предчувствием и страхом, тем самым страхом, который, притаившись где-то в глубине сознания, всё чаще и чаще давал о себе знать.

– Якого б я ото дидька, крычав та лаявся?! Нашэ дило – тэляче. Наказ е наказ! От мы з Дмытром проскакалы усю ничь, шоб нэ змэрзнуты, усэ курэво попалылы, а от вогню заборонылы розводыты. Отак, свята холера, и стоимо, и стрыбаемо, мов показылысь! – Всё это было произнесено на украинском языке с западноукраинским акцентом, что сразу же успокоило Володьку.

– Ну, давай, пидходь, закурымо! – раздобрился Володька. Полицаи подошли, закурили вместе с Володькой и тем, кто правил лошадью, а третий в это время спал, укрывшись полушубком. Полицай «западнянец», как мысленно назвал его Володька, объяснял, что надо проехать всего с полтора километра до моста, свернуть под мост и выехать на дорогу, которая идёт параллельно шляху.

– Вам нэ так воно и погано, вы хоч на пидводи, а от пэрэд вамы, тут булы трое, два мужыкы та одна баба. Им трэба у Охрымивку, цэ на тий сторони шляху, а от прыйшлося чымчикувать пишкы, туды пивтора киломэтра, та щей назад пивтора. Отаки, брат, дила! Дякуемо вам за курэво! Нэ маемо права затрымуваты! Бувайтэ здорови, нэхай щастыть вам! Хай, Гытлер!

– Хай! И вам щастыть! – по-украински ответил Володька. Полицай–возница, свернул лошадь в сторону, спустились с небольшого уклона и поехали по просеке, где ещё дремал утренний полумрак. А «полицаи–дорожники» разбросали камни по обочине дороги и быстро скрылись в чаще леса. Проехав немного, Володька и полицай, правящий лошадью, увидели впереди идущих трёх человек, один из которых прихрамывал, опираясь на палку. Как видимо, это были те самые люди, о которых говорил полицай–охранник. Поравнялись с ними в самом узком месте лесной дороги, где по обе стороны рос густой кустарник и где разминуться с идущими было невозможно. Они стояли, прижавшись к кустам, виновато улыбаясь, как бы извинялись за создавшуюся ситуацию. Возница остановил лошадь, а Володька, выругавшись, предложил сесть на телегу, потому что иного выхода не было, чтобы двигаться дальше. Женщина стояла с широко раскрытыми глазами, в которых застыл испуг, мужики усаживались, заискивающе благодарили хозяина. Всё произошло в один момент. С противоположной стороны из кустов выскочили два человека, возница был сбит с телеги, а два мужика навалились на Володьку. Вся операция длилась не более двух минут. Все трое, связанные по рукам и ногам, лежали в телеге, не успев сообразить, что же произошло. К броду ехали не менее часа, а когда подъехали, то перед глазами простиралось сплошное болото и отыскать, где находится брод, мог только тот, кто хорошо знал это место, а простым глазом определить было просто невозможно. Брод проехали, сидя на подводе. Никто не остановил, никто не окликнул, хотя этот брод усиленно охранялся. Остановились возле барака, развязали пленникам ноги и отвели в кабинет Егора Захаровича, где уже было человек шесть, среди которых был и Жора, а вот Сёмы не было, они заранее о чём-то договорились, и его присутствие было бы нежелательным и преждевременным. Оба полицая и Володька стояли у глухой стены, опустив головы, а когда Жора подошёл к ним, то Володька приподнял голову и, увидев его, криво усмехнулся, как бы говоря: «Времена меняются».