Осколки

Когда Танька примчалась в ОВД Левобережной, она застала напуганных Мишу и татарскую маму и отчитывающего их милиционера, грозившего оформлением пятнадцати суток.

Милиционер даже не догадывался, какой ураган сейчас на него обрушит маленькая женщина.

Весь водопад витиеватого мата с угрозой посадить самого милиционера она вылила за пять минут на голову опешившего стража порядка. Заодно пригрозила дойти до самого высшего начальства и выяснить, чем занимается ОВД, если « хватают на улице приличных людей незнамо за что ».

На Танькины крики и визги сбежалось всё ОВД. Подивились, почесали в затылке и решили отпустить всех поскорее от греха подальше. Что связываться с сумасшедшей бабой!

Домой все трое шли молча. И тут непримиримая татарская мама сказала:

« Собирай вещи и переезжай к нам из своего общежития».

Любила ли Танька своего мужа? Пожалуй, нет. Она по– царски спокойно позволяла себя любить.

Они прожили вместе всю свою короткую жизнь, и оба умерли с разницей в несколько месяцев.

В нашей конторе вообще умирали рано.

Книга 3

Школа. Институт. Работаый

Александра Дмитриевна vs Елена Ивановна

…И где бы ни бывали мы,

тебя не забывали мы,

как мать не забывают сыновья.

ты – юность наша вечная,

простая и сердечная,

учительница первая моя!…

Александра Дмитриевна, убогонькая, приземистая старушка лет за шестьдесят с жиденькими шатеновыми короткими волосиками очень любила богатеньких.

В далёких пятидесятых ими были номенклатурные партийные работники и генеральская верхушка. Всем остальным уготован был более скромный жребий независимо от ума, работы, знаний и прочих достоинств. Ну а если ты – не член партии, то потолок в карьере достигался очень быстро.

В классе у Александры Дмитриевны такие отпрыски влиятельных семейств были, и Вовочка Капитонов – самый избранный среди избранных. Мальчик тихий, неприметный и упитанный, ничем не выделяющийся в учёбе. Чего нельзя сказать о его школьной форме.

Если бедному Имаметдинову на собранные деньги купили самую дешёвую, то Вовочка носил только форму из лучшей шерстяной материи – из чесучи.

Пыжась от сознания собственного благородства, представительницы родительского комитета, купив форму, раздели бедного Имамеда перед всем классом, предварив это действие речью о своём сострадательном благодеянии.

Полураздетый Имамед стоял и смущённо улыбался перед классными приятелями, а потом стал натягивать штаны и куртку. Нас всех должна была прошибить слеза, но вместо этого дети растерянно смотрели на жалкую одёжку серого цвета из дешёвой ткани уродливой ворсистой структуры. Словом – тряпка и тряпка, которая быстро сваливалась в катушки. До чесучи благодетели из родительского комитета не дотянули.

Так вот. Вовочкин папа был членом ЦК – высокий, плотный, с неуловимым сходством с колхозным хряком на сытом лице, не очень обременённом интеллектом. Что такое ЦК, с чем это едят и чем это грозит, мы, маленькие детки начальных классов, ещё не понимали, но по особому состоянию, в которое впадала трепещущая старушка при появлении вышеозначенного папы, чувствовали необычность момента.

Сей папаша мог заглянуть и в середине урока, прервав объяснения учительницы на полуслове, которое всегда разрешалось радостным приветственным возгласом. Она с угодливой готовностью и внимательно выслушивала речи товарища Капитонова по поводу учёбы сыночка, отвечала на вопросы, утвердительно кивала и растекалась в улыбке при прощании. Проводив его до двери, возвращалась всегда озарённая, с умильным выражением лица и с каким-то внутрь себя направленным взглядом.

А когда так же в середине урока постучался и вошёл папа другого мальчика, по фамилии Худяков, худой мужчина без капитоновского румянца на бледных щеках, встреча проходила не в столь изысканных тонах. Худяков извинился и не занял больше минуты.

Но и этого оказалось достаточно, чтобы ещё две поминать его перед всем классом недобрым словом за нарушение святого времени урока.

Ещё была девочка по имени Оленька Алексеева. Тихий ангел в веснушках, с белой кожей и с золотистыми косичками. Её небесно-голубые глаза всё время смотрели ласково и наивно на грешный мир, а папа был генералом. Как нетрудно догадаться, убогая старушка не могла пройти мимо этого ангела, и когда ангел заболел обыкновенной простудой, не только регулярно её навещала, но и проводила с ней уроки на дому.

Потом наивная Александра Дмитриевна вдохновенно рассказывала в классе, как Оленька терпеливо выслушивает её объяснения, пишет диктанты и считает.

– Какая девочка, какая терпеливая, ну просто прелесть,– заключала умиротворённо старушка.

– Я её спрашиваю: «Оля, ты устала? Может, передохнём?» – продолжала умильно рассказывать Александра Дмитриевна – А она отвечает: «Нет, нет, что вы!»

И вот я тоже заболела и никак не могла понять, почему в мою тесную келью в многонаселённой коммуналке никак не заглянет Александра Дмитриевна. Ждала её, ждала, да так и не дождалась.

Но так как я без всяких объяснений Александры Дмитриевны училась легко, то долго по этому поводу не расстраивалась.

Однако не всё так просто у светлых ангелов. Уяснив, что в классе выделяются по учёбе две девочки – моя подруга Наташка Р. и я – Олина маменька решила через Олю пригласить нас в гости, оказав тем самым особое нам расположение, а заодно присмотреть для дочери полезных подруг.

– Приходите ко мне в гости,– зазывала Оленька, обученная мамой с кем дружить – у меня такие красивые попугаи.

Попугаями нас приманить не удалось, потому что мы сами не попугаи – не приручаемся, о чём с неожиданной резкостью ответили ей и высмеяли расчетливое гостеприимство.

А всего-то и было нам не больше девяти лет!

Тогда взоры небожителей обратились к более податливым. Ими оказались тёзки избранной пары. Для психологического комфорта у Вовочки появилась подружка Оленька Бычкова, а у Оленьки Алексеевой – Вовочка Салин. Заодно к психологическому комфорту избранных деток добавилась и полезная для будущего тренировка в общении с противоположным полом, разумеется, в самых пасторальных тонах. Приручение маленьких статистов особых трудов не потребовало. Салин был в самую пору, ибо матушка его – работник райкома партии. Обе небесные пары подобно сизым голубкам на жёрдочке просидели вместе за партами все начальные классы в самой непосредственной близости от любимой учительницы, радуя её глаз своими нерушимыми союзами. А потом, когда генеральская Оленька и партийный Вовочка начали взрослеть, психологическому сопровождению была дана отставка, ибо больше в нём не нуждались.

Где-то к концу четвертого класса накануне дня рождения партийного отпрыска Вовочки Александра Дмитриевна заговорщически объявила:

«Дети, кому Вова Капитонов что-то сказал, соберитесь внизу в раздевалке и ждите меня».

Было это произнесено как бы между прочим вполоборота, когда Александра Дмитриевна, по утиному переваливаясь, заковыляла к выходу из класса в конце уроков.

Нам с Наташкой Вова Капитонов не изволил ничего сказать. Я уже собралась уходить, но въедливая Наташка Р. схватила меня за рукав, усадила на подоконник как раз напротив раздевалки и заставила ждать небесное явление, с вызовом и презрением уставившись на выход из раздевалки. И вот оттуда, группируясь вокруг Александры Дмитриевны, потянулись приглашённые на великий банкет.

В те голодные года господа из ЦК уже знали вкус в жизни и дни рождения своих драгоценных детишек справляли нередко в ресторанах. Делалось это не для приглашённых статистов, а исключительно как необходимая мера в сложном процессе ваяния из отпрысков будущих лидеров и крупных начальников. Уже с младенчества отрок должен приучаться к великосветскому размаху в подходящей торжеству обстановке. На следующий день все оставшиеся за бортом памятного события были посвящены в подробности гулянки.

А убогонькая старушка всё возмущалась неприличным поведением за праздничным столом Лёши Филимонова, сына уборщицы.

Лёшка сначала растерялся от партийного изобилия в ресторане, а потом набросился на все дотоле невиданные в его бедной жизни деликатесы и жрал их, не останавливаясь, запивая лимонадом. В тот момент окружающий мир для Алёши померк, а остались только яркий квадрат праздничного стола и вполне разумная мысль, что такая обильная трапеза, такая халява больше в его жизни не повторится.

Ушла от нас куда-то генеральская Оленька, весьма скромно просуществовал в школе в старших классах и партийный Вовочка. Сын райкомовской мамы оказался неплохим и неглупым парнем, а Оленька Бычкова тоже как-то растворилась в тумане времени.

Но по всей жизни мы, две маленькие девочки, пронесли свою фронду – не спешили лизать кое-чего кое-кому и не спешили принимать на веру спущенные сверху истины.

Разнообразна и богата палитра человеческих характеров, с которыми пришлось встретиться на широком полотне жизни, и печальный вывод: я не люблю людей, – грустный итог в конце.

Прелестным исключением была моя учительница по музыке Елена Ивановна.

Музыкальная школа располоагалась при общеобразовательной, и уровень её преподавателей был весьма высок, к тому же все учителя – энтузиасты.

Елене Ивановне было почти сорок лет, и жила она на старом Арбате в комнате с двумя древними старушками в чепцах – мамой и тётушкой. В комнате кроме старушек был ещё рояль, а по стенам висели семейные фотографии в рамочках. На одной из них высокая и неуклюжая юная Елена Ивановна с жиденькими короткими чёрными кудряшками стояла, косолапо расставив ноги носками внутрь, неприкаянная и скособоченная.

Такой она и сохранялась всю оставшуюся жизнь, как бы застыв в той далёкой чистой юности.

Эта старая милая арбатская Москва давно исчезла, но доброта Елены Ивановны как самое дорогое наследство оставило в душе её учеников свой след.

Она не умела ругать за невыученный урок и только говорила: «Опять ты не выучила пьесу. Я вижу, как твои пальчики тычутся в клавиши как слепые щенята».

Каждый раз к празднику или экзамену Елена Ивановна на свои скудные средства покупала для учеников открытки и надписывала их добрыми пожеланиями. Всегда прямая, в чистой белой блузке с рюшечками, сидя в маленькой каморке под лестницей, где в нашей общеобразовательной школе был расположен её класс, она терпеливо, подобно маленькому фонарщику из известной сказки, зажигала в нас свой скромный огонь доброты и любви к музыке. Открытки дарились торжественно и трогательно.

Елена Ивановна носила на руке старинное золотое кольцо в виде ветки с изумрудами – её единственное ювелирное украшение.

Была в её девственной жизни тайная и непреходящая любовь, и звали его Дмитрий Кабалевский.

Сам композитор, конечно, не догадывался о существовании любящей его старой девы и тем более, как даже внешне на неё похож – такое же узкое лицо с немного вытянутыми вперёд губами, такая же романтичная возвышенность манер. Они были как брат и сестра, как две невстретившиеся половинки, и если бы судьбе было угодно их столкнуть в молодости, получилась бы счастливая и неразлучная пара.

О встрече со своим кумиром скромная Елена Ивановна даже не помышляла.

Как-то я пришла на урок после просмотра фильма «Оливер Твист» и смутила её дерзким вопросом, знает ли она, кто это такой. Она пробормотала что-то невнятное, и урок начался.

Когда я уходила, Елена Ивановна окликнула меня в дверях и робко, покраснев, произнесла, что она знает, кто такой Оливер Твист и кто написал этот роман.

И вот через много лет я встретила свою учительницу в троллейбусе. Подсела к ней, и мы разговорились. И Елена Ивановна, вспыхнув густым румянцем, сказала, как бы оправдываясь: «А знаете, я вышла замуж».

Это была правда, и звучало приблизительно так: «Оказывается, я не хуже других».

В пионеры

В пионеры Иммамеда принимали почему-то позже всех. Видимо не сразу доверили ношение красной тряпки, а может и ещё почему. Поэтому он подвергся торжественному охомутанию уже в единственном числе, а не скопом как мы все.

Скороговоркой дикого текста здесь не отделаешься, а надо произносить проникновенно, с чувством, отсекая каждым словом любое отступление в прошлую несознательную жизнь. В конце речи у окружающих должно сформироваться убеждение в твоём полном очищении и преображении. В общем – к новой жизни готов.

А перед клятвой посвящаемого необходимо было выступить проверенному товарищу. Он благословлял своего друга и уверял собравшихся, что ошибка исключена и выстрел точный.

Проверенным товарищем оказалась я. Меня предупредили о высокой ответственности и о необходимости подготовить речь.

Я не знала, как её готовить и о чём говорить. Но с непонятной беззаботностью решила, что нужные слова в сакральный момент сами польются от души, простые и светлые. И всем понравится.

Не тут– то было. Дело осложнилось тем, что великое событие по понятиям организаторов должно было проходить в торжественном, святом для каждого пионера месте. И таким местом их придурковатые мозги посчитали кладбище.

И вот холодным зимним днём – хорошо ещё, что не ночью – у железной могильной ограды сгрудились учителя, родители и классные друзья Иммамеда. Он всё принимал обречённо, но не без задней мысли, светившейся в глазах юморного татарина. Раз Родине надо – хоть чёртом стану!

Итак, меня прислонили к ограде и стали ждать. Шёл снег, и было неуютно от холода.

Прошла минута в молчании. Тихий Ангел пролетел.

И тут я с ужасом осознала, что слов нет, а вместо них из моего замерзшего рта начали вылетать нечленораздельные звуки. В принципе они были началом первого слова сложившейся в голове фразы, но почему-то на смену первому слову приходило слово из другой фразы. Фразы теснились в голове и спорили друг с другом за первенство и какая лучше. И доносившиеся до окружающих отрывки слов были результатом этой мучительной борьбы между фразами. Как в разлаженном оркестре, когда неумелый дирижёр запутался, какой скрипке отдать предпочтение в следующем такте. Речь моя перешла в мычание, и этот срам пришлось немедленно прекращать.

О хорошем мальчике Иммамеде заговорил классный руководитель. Тогда все, наконец, вздохнули и поняли, зачем они здесь. А главное – какая это ответственность быть принятым в пионеры над могилой Зои Космодемьянской. Возвышенные настроения толпы слились почти в некрофильном экстазе, придав моменту незабываемый колорит. Дух прославленной партизанки был с нами и над нами.

Иммамед оттараторил заклинание складно, не в пример мне. Видимо готовился всю ночь.

А может бессмертные мощи или могильная аура Зои Космодемьянской по разному влияли на биологию живых организмов. Вот, например, меня они подавили, а Иммамеда – вдохновили.

Задолго до этого, когда наш класс принимали в пионеры, Наташка Р. категорически отказалась участвовать в свальном грехе. Я тоже.

Состоялось классное собрание, где нас по-отечески упрекали в несознательном поведении и великодушно дали время одуматься. Я очень была угнетена. Это была первая в жизни сшибка с обществом.

Накануне решающего собрания ранним утром в окно постучала Наташка. Как чувствовала, что я могу прикинуться больной. Хитрость не удалась, и пришлось плестись на эшафот. Она на него взошла, предложив обществу поцеловать её в уста, не говорящие по-фламандски, а я испугалась и сдалась.

Суд Соломона

Страна долгое время была охвачена повальными перевоспитаниями.

Перевоспитывали все, всех и всюду. На производстве, в институтах, в школах.

Девушки брали на перевоспитание своих будущих мужей, испытывая самоотверженную необходимость связать судьбу с морально увечным, каким-нибудь пьяницей или классово неграмотным субъектом. Благо, есть что перевоспитывать.

Товарищеский суд абсолютно чужих друг другу людей собирался на заводах по поводу неправильного поведения очередного перепившего накануне бедолаги, конструкторские бюро не отставали в изобличении семейных адюльтеров несчастных сотрудников, руководители партийных ячеек распинали несознательных, неактивных, политически отсталых.

Словом, шмон шел по всей стране. Все лезли в личную жизнь и душу друг друга, руководствуясь каким-то высоким моральным долгом.

Еще было модно брать с заблудших обещание исправиться и подводить итог своим собраниям с формулировкой: « Собрание постановило взять имярек на поруки…».

Для молодых дур это кончалось особенно трагично – уставший от перевоспитания муж начинал ей просто бить морду. Тогда она на собственной шкуре постигала простую истину: человека бессмысленно перевоспитывать. Либо принимай его таким, каким он создан природой и семьей, либо не связывайся.

Это общее сумасшествие зарождалось уже в школе, где обязательно на собраниях надо было показательно ругать – за отметки, за поведение, за обособленную позицию, за отрыв от коллектива. Короче говоря, воспитание шло полным ходом.

Некоторые к перевоспитательной тенденции относились безразлично, молча и отстранённо. Шумело общество, шумело и стихало.

Но были и сладострастные поклонники перевоспитательной стихии. Вьедливые, ревнивые блюстители мифической морали, горлопаны, громовержцы обличительных шабашей.

В старшем классе школы ко мне стали подходить учителя со странным предложением, не хочу ли я возглавить комсомольскую организацию. Не вполне ясно сознавая, за что такая честь, я категорически отказывалась. По некоторым размышлениям, не переставая искренне удивляться неожиданному обороту судьбы, пришла к убеждению, что школа испытывала дефицит в идейных кадрах. А иначе, кому в голову пришло бы обратиться к моей скромной персоне.

Наконец, приставания кончились. Почётная миссия была переадресована Ленке Соломон. Её уговаривать не пришлось.

Есть же люди, внешность которых с юных лет чётко соответствует содержимому!

Вот такая и была у Соломон.

Квадратное лицо, даже немного расширяющееся книзу, бесцветные наглые глаза-буравчики, тонкие злые губы с выступающей вперёд нижней челюстью. Нос острой морковкой задран несколько кверху. Голова сразу переходила в кургузое туловище. Заплывшая шея едва проглядывалась. Голос под стать внешности – грозные, агрессивные интонации в разговоре. Её первоначальным движением всегда было желание подавить своего собеседника.

При этом в ход шли не логические аргументы, а злой буравящий взгляд и наступательный стиль общения. Это действовало. С ней старались не связываться.

В старших классах она облюбовала жертву в виде интеллигентного мальчика, Олега Грачёва, молчаливого и неглупого. В штаны к нему лезла нагло и настойчиво. Наконец, опомнившись от её гипнотических приставаний, Олег попросил оставить его в покое, добавив с обескураживающей искренностью, что так и не понял, что это такое между ними было.

И вот такое чудовище возглавило комсомольское собрание как комсорг школы.

Она восседала за длинным столом и зычным голосом перечисляла пункт за пунктом повестку дня, где, конечно, нашлось место и перевоспитательной тематике, и наставительным упрекам в адрес нерадивых, и т.д. и т.п.

Зал безнадежно затих, уныло принимая этот маразм как неизбежное, а я с ужасом осознала, какая дикая роль была уготована мне, согласись я на нее, и благодарила судьбу, что отвела меня от такого греха.

Соломон же была в своей стихии.

Небось, свою птицу счастья в жизни успела схватить, и не за хвост, а за горло.

Страты

Избирательность памяти отражает характер.

Особенно это касается незначительных на первый взгляд эпизодов.

Лида Карева. Она стояла в отдалении от входа в 31 школу в начале сентября и отстраненно смотрела на веселую толпу бывших одноклассников.

Я пробегала мимо, спеша на первый день занятий, и еще не знала о произошедшей реорганизации.

– Лида, привет! Ты чего стоишь? Пойдем, а то опоздаем.

– А я уже не в этой школе, – сказала, мельком взглянув в мою сторону, сухо, без улыбки.

– Как так?

– Нас всех разделили. Вы, белая кость, остались в 31-й, а мы – черная кость. Вот нас, черных, и погнали в 60-ю.

Она была из бедной семьи, всегда бледная и грустная, в учёбе ничем не выделялась. Значит, по

закону наших джунглей не заслужила места под солнцем. Нам было не больше 13 лет.

Кому математика?

Пронырливая Ратнер Нинка дружила со мной только до порога математического кружка МГУ, что был на Моховой рядом с нашими домами. Как только мы переступали порог аудитории, она срывалась как оглашенная и мчалась к самым умным мальчикам кружка, активно елозя всеми частями тела вокруг них, пока ничего не подозревающие простодушные таланты с жаром обсуждали непростые домашние задания. Всем своим видом демонстрируя полное слияние с избранным братством и изредка вставляя как своя те или иные замечания типа: «Вот и я так же думала! Вот и у меня так же получилось!», она абсолютно забывала о моей скромной персоне, робко стоявшей в стороне.

После занятий мальчики разъезжались по домам, а Нинка, оставшись одна, опять обо мне вспоминала и шла домой вместе со мной. Как-никак жили рядом, так сказать по соседству, и учились в одной школе.

Кому нужна была математика, а кому – математик. Ох, и ушлая девка была эта Нинка Ратнер!

Антропология МИФИ

Первое знакомство со священным чертогом под названием МИФИ прошло в актовом зале.

Нас, поступивших, наставлял начальник первого отдела, мужчина лет пятидесяти пяти-шестидесяти.

Плотная, упитанная фигура, уверенный, хорошо поставленный командный голос, гладкое, полноватое лицо с широко открытыми выпуклыми глазами. Но больше всего запомнился рот – пухлые губы, сладострастные и капризные. Чувствовалось, что их хозяин живёт сытой жизнью, любит женщин и не привык ни в чём получать отказ.

Самоуверенный сибарит из КГБ первым делом приказал порвать отношения со всеми иностранцами.

Я готова была, но никаких иностранцев на горизонте не наблюдалось.

Далее нас предупредили, что эта зараза будет цепляться к нам везде – в кафе, в домах отдыха, на берегу моря, в бане, в походах по горам Кавказа и уж тем более в ресторанах.

Поэтому, дети, не ходите в Африку гулять.

Затем привёл поучительный пример отчисления из МИФИ одного гениального студета, за которым гонялась иностранная шпионка, наша проститутка Маруська Сидорова. Она была завербована, где бы вы думали, – в ресторане! И студент поддался мозолистой руке страсти.

– Хороша была, стерва, – мечтательно причмокнул губами наставник молодежи, но тотчас взял себя в руки и насупился.

Вызванный срочно в МИФИ отец пойманного в сети несмышлёныша, поражённый известием, начал жонглировать стульями перед носом сына прямо в кабинете наставника.

Но это не помогло. Наставника от КГБ не убедило. Он понял, что Маруська Сидорова глубоко запустила свои завербованные коготочки с иностранным маникюром в самое нутро гениального студента.

А так как студент был выпускником, то получил распределение не в заветный радиоактивный рай под названием Курчатовский институт, а на фабрику по производству синтетических стиральных порошков. К чёрту полетела будущая карьера облучаемого у реактора молодого гения.

И, увы, не испытать ему операции героического Павла Гусева из фильма «Девять дней одного года». Вот такой облом!

Забегая вперёд, замечу: через несколько лет качество советских стиральных порошков возросло.

Спасибо шпионке Маруське Сидоровой.

– Так что ребятки, – продолжал губошлёп – никаких немцев, французов, американцев, датчан, шведов, негров чтобы рядом с вами не было.

В этот момент я задумалась о непредсказуемой природе страсти. Немцев, французов, американцев, датчан, шведов действительно на наших улицах в шестидесятых днём с огнём было не сыскать, а вот с неграми – никакой напряжёнки. Толстые и тонкие, высокие и не очень, с губами как у нашего оратора и даже ещё толще, чёрные как квадрат Малевича и всевозможных шоколадных оттенков – они бродили по Москве всюду.

Мы тогда как раз освобождали их от проклятого ярма капитализма, разжигая по всему миру огонь свободы. Их руками, разумеется.

И как-то сразу живо представила себе, что один из этих московских негров возьмёт и влюбится в меня. У меня вообще и раньше наблюдался очень серьёзный и основательный подход ко всему.

Если обещать – обещание надо выполнять. Обещать не влюбиться невозможно – это же чувство.

Осознав, что от меня требуют практически невыполнимое, я и спросила, как быть в такой ситуации, когда негр,– сразу в КГБ бежать, а потом повеситься или наоборот.

– Хотя враг не дремлет, но с негром это наименее вероятно – уверенно парировал наставник, не усмотрев алогизма в вопросе и неожиданно обнаружив осведомлённость в моих интимных предпочтениях.

– Ну а всё-таки, если случится? – настаивала я при полной тишине в аудитории.