Осколки

И была там форточка, и форточка распахнулась, и порыв ветра ворвался к девушке в комнату.

И девушка испугалась и не знала, что делать. Ах, зачем, зачем она впустила ветер?

Увы, впустила ветер!

Я стояла и думала, но уже с закрытым ртом: «А зачем, действительно, она впустила ветер? Может поэт имел в виду погоду? А может форточка неплотно была закрыта и это непорядок. Видимо, имелось в виду, что внезапный сильный стук форточки её испугал. Ну что ж, романтично, но непонятно. А спрашивать нельзя. Все вроде поняли и молчат. Я тоже буду молчать».

На этом чтица устало прикрыла глаза и тихо скользнула в тень.

Программа была выполнена на сто процентов. Не останавливаясь, в течение пяти-семи минут пулемет бил вкруговую, неприцельно, в кого попадёт. И вы хотите сказать, что после такого обстрела ещё кто-то остался в живых?

Жатва не заставила себя долго ждать. Уже на следующий день стало ясно, что первым на поле боя пал Женька Громыко.

Мишина на этом не остановилась. Ореол загадочности был как ежедневная униформа вкупе с лукавой то ли усмешкой, то ли полуулыбкой. И когда на её пальчике засияло невиданное кольцо, густо усеянное сверкающими камешками в квадратной оправе, я осмелилась подойти, заворожённая их блеском.

«Наташа, это что за камни?»

«Бриллианты» – тихая, смущённая улыбка.

«Боже, такие большие и так много!» – мой восторг уже приближался к экстазу.

« Откуда такая красота?»

«От бабушки» – просто и с достоинством тихим голосом ответил ангел, втыкая в лабораторный стенд проводочки.

Дворянское происхождение налицо. А какая порода, а какая стать. Недаром я что-то чувствовала.

Шли дни, месяцы и годы. Текла жизнь. И я забыла про кольцо от бабушки.

Как-то в троллейбус вошла простоватая баба с баулами, положила свою руку на поручень. И засверкало знакомое кольцо, « невиданное кольцо, густо усеянное сверкающими камешками в квадратной оправе» – великолепная чешская бижутерия.

Но в людях Мишина разбиралась прекрасно. Теперь о грустном.

Шла я по институтскому дворику и на скамейке увидела Наташиного мужа. Как понимаете, Наташка в девках не задержалась. Она вышла замуж за врача. Он, наверно, любил румбу и Лорку.

Мы были хорошо знакомы.

Сидит и смотрит прямо мне в лицо и не здоровается. Я была в шоке и очень обиделась.

Через несколько дней в разговоре с Мишиной всё-таки упомянула этот эпизод.

«Да, он ждал меня и сидел в полной прострации. Он никого не видел» -сказала она.

Оказывается её Сережа прислушивался с ужасом и горечью к разговорам группы молодых людей, студентов МИФИ. Они читали записную книжку с телефонами знакомых девушек.

Грязные, пошлые шутки в адрес каждой перемежались с детальным описанием её интимных особенностей, громким ржанием и детализацией всего того, о чём мужчине говорить не пристало.

Сергей, не раз присутствовавший при родах и сам их принимавший, слушал в большой печали, и на лице его было выражение глубокого горя.

Да, Наташка Мишина в людях умела разбираться.

Побушевали, побушевали вечеринки и затихли. Что из них вышло, не знаю. Как-то немного пар сложилось у нас на факультете к выпуску. То ли люди друг другу надоели, то ли центробежные силы оказались велики и всех разнесло по каким-то своим компаниям, то ли учёба осточертела так, что досуг спешили провести вне знакомых стен и вдали от институтских лиц. Что есть, то есть.

Но одна вечеринка в параллельной группе запомнилась, потому что кончилась скандалом. Готовились к ней долго и возбуждённо. Обсуждали заранее что, сколько, когда и кто – всё по деталям.

В лидеры группы постепенно выдвигались двое – Надя Прудникова и Мясоедов. Имя не помню.

Шутили, смеялись и ждали с нетерпением предстоящее веселье.

А после вечеринки до конца института близко не подошли друг к другу.

Надя просидела всю институтскую жизнь рядом с неприметным тихим парнем, и оба они абсолютно спокойно демонстрировали свою самодостаточность, практически ни с кем из группы не общаясь.

Когда же на старшем курсе на групповом собрании Мясоедов был выдвинут институтским руководством на депутатскую должность (!) и оставалось только послушно поднять руки, Надя выступила.

И она сказала, что Мясоедов – подлец, что таких людей, как он, к власти пускать ни в коем случае нельзя, и если мы сейчас дадим слабину, то этот карьерист пойдёт дальше, круша всё на своём пути, по трупам.

Многие, многие студенты в МИФИ взрослели рано, потому что, скажем правду, были просто умны.

Бурлаков

…Жизнь есть товар на вынос

торса, пениса, лба.

И географии примесь

к времени есть судьба…

Об Игоре Алексеевиче Бурлакове, моём весьма способном сокурснике и некоторое время сотруднике, надо говорить долго и осторожно.

Рождённый под знаком Близнецов, вечно мятущийся и противоречивый, он шёл к своей цели зигзагами. Иногда эти зигзаги переходили в затяжные петли, и оставалось только крутить пальцем вокруг виска.

Но Игорь Алексеевич цель из виду не выпускал с пеленок. И укладывалась она в триаду – деньги, связи, власть.

Поначалу понять это было очень сложно, но в результате некоторых промахов в своём поведении он вдруг неожиданно раскрывался где-нибудь на жизненном повороте к вящей растерянности старых знакомых. Тогда– то до них и доходило, что Алексеича они не знали.

По матери Бурлаков был прибалтийский еврей, а по отцу – русский.

Эти две реки текли в нём, прихотливо перехлёстываясь, но никогда не смешиваясь, усиливая ещё больше противоречивость характера.

Своё еврейство он тщательно скрывал, поэтому и сам себя выдавал.

Скрывал потому, что был очень осторожен и весьма труслив.

Однажды я спутала имя одного из его друзей, назвав его Борей. Невинная оговорка вызвала строгий взгляд и ответ с непонятно акцентированной чеканкой слов: «У меня нет и никогда не было друзей по имени Боря».

В другой раз, комментируя каждую фотографию своего семейного альбома, он обнаружил незнание лишь одной, где в крупном формате был сфотографирован мужчина с лицом еврейского раввина. Быстрота, с которой Алексеич отмахнулся от фото бородатого еврея,

выпавшего из общего повествовательного ряда, и попытался её засунуть в самый конец альбома, говорила в пользу обратного – Игорь хорошо его знал. Были и другие моменты его неприличного отношения к своей древней и достойной нации, но пусть это осталось на его совести.

Отец Игоря Алексеевича «… был простой и добрый малый…», в жизни любил удить рыбу. О ней он и говорил при гостях, так как другие темы ему были малодоступны.

Поэтому, когда обсуждалась последняя культурная новинка или прочитанная книжка за светской болтовнёй во время трапез в доме Бурлаковых, разомлевший папа мог вдруг вставить волнительные воспоминания о последней рыбалке. Но на страже всегда была недремлющая супруга. Она останавливала его вполголоса: «Лёша, не об этом речь, не об этом речь», и Лёша послушно замолкал. Ещё папа почему-то любил ездить в командировки и был весьма благосклонен к дружеским выпивонам.

Еврейская мама там рулила всем. Она внимательно следила за формированием жизненных ценностей дитяти, за его друзьями и даже подружками. С последними у мамы были особенные отношения.

Мамины ласковые зазывания в дом новых подруг сына имели своей единственной целью её нейтрализацию путём осторожного аналитического поиска за гостеприимным весёлым столом недостатков наивной жертвы. После ухода гостьи все её реальные и мнимые слабые места ненавязчиво объяснялись сыну, чтобы, не дай бог, сын не уделил юной особе места в своей жизни более, чем положено по плану, и не нарушил порядок своей железной поступи к главной цели.

Цель разбивалась на этапы, первый из которых – защита диссертации. Следующим шагом должна была последовать выгодная женитьба, открывающая сынуле путь наверх. Ответственный шаг предполагалось совершить годам к тридцати, когда уже состоится защита и будет с чем прийти к высокопоставленному тестю. В сенях у последнего Игорь Алексеевич, надо отдать ему должное, топтаться не собирался.

Поэтому маму, а заодно и Игоря Алексеевича, пока устраивали взрослые особы женского пола и желательно замужние.

Игорь А лексеевич вообще-то был бабником. Баб он бросал первым. А зачем долго затягивать, когда этого добра сколько угодно вокруг, а Алексеич в этом деле любил разнообразие, правда, в рамках определённого вкусового коридора.

Замужняя баба подходила как нельзя лучше. В случае расставания ей было потом на чьём плече выплакать свою несчастную женскую долю. И в этом смысле Игорь Алексеевич при подборе очередной утешаемой проявлял христианскую гуманность.

Итак, стратегия ясна, а вот тактика поражала своим коварством. Игорь Алексеевич, вспоминая своё происхождение по папе, при реализации очередного амурного плана натягивал на себя личину простого парня. В этот охотничий период он был немного нерешителен, раздумчив, с некоторым флёром романтичности в зелёно-голубых глазах, весь погружён в свои диссертационные проблемы, в иных житейских делах как бы рассеян и беспомощен. Очень хотелось ему помочь и вообще научить жизни, что очередная клуша и летела делать с самоубийственной слепотой.

Поначалу Алексеич смущался и даже порывался вырваться из цепких объятий, обнаруживая девственную пугливость юного Иосифа, будто не подозревал об истинной причине деловой встречи наедине.

Взрослую мадам это подстёгивало ещё больше. И решив, что в ловко расставленные силки, попался неискушённый зверь, она наращивала штурм, и неприступная крепость сдавалась.

Штурм Алексеич очень любил. В этой игре только он хорошо знал, кто – охотник, а кто – жертва.

И это тайное знание добавляло особую пикантность его очередному грехопадению.

Когда утомлённые любовники делали передышку, Игорю Алексеевичу приходилось терпеливо выслушивать ламентации о жизни с опостылевшим мужем. Весь сценарий он знал заранее, и сердце его втайне радовалось печальной исповеди простушки. Он вообще умел хорошо слушать и был уверен, что такая горькая чаша его то уж точно минет.

Во всем остальном жизненный путь героя нашего времени очень напоминал берёзовую аллею, где по краям стояли нежные берёзки-подруги, ни на что не претендующие и дарившие Игорю Алексеевичу сень живительной прохлады в жаркий день.

Порядком подустав от приставаний многочисленных поклонниц, он запутался в нюансах их приёмов охоты на него. Кто-то звонил ему и молчал в телефонную трубку.

Алексеичу это надоело, и он приступил к задаче поиска методом исключения.

А так как Игорь Алексеевич от природы был очень коварен, то однажды, подкараулив меня за углублённой работой, – то есть выбрав момент, когда я никого не замечала вокруг,– он подкрался и неожиданно грубым голосом возопил над моим ухом: «Ты почему звонишь мне и молчишь в трубку?»

Мой ошарашенный вид дал Алексеичу возможность вычеркнуть из круга подозреваемых женского пола ещё одного человека.

Этот метод внезапности в выбивании показаний я запомнила на всю жизнь.

Также стройным рядом в такт берёзкам выстраивались друзья по беззаботным пирушкам. Где только ни проходили памятные встречи – на дачах, в квартирах после отъезда в отпуск родителей и даже в знаменитом Замоскворечье. Туда, как на правёж, насупленная компания молодых студентов-мифистов давно торила путь, и Игорь Алексеевич с готовностью молодого жеребца выскакивал с ними вместе на отгонный выгул. Там их уже поджидали развесёлые грудастые и податливые замоскворецкие давалки.

Шли гурьбой, сосредоточенно и молча. Потом было весело.

Если родительский отпуск длился месяц, то гудели у Алексеича весь отпускной сезон. Здесь уже обслуживание было с доставкой на дом. После Алексеич появлялся на работе с перепитым лицом.

Но молодость брала своё, и Игорь Алексеевич быстро восстанавливал форму. А когда аспирантские занятия развернулись в полную силу, от загулов перешёл к постоянным связям с замужними в полезном для здоровья режиме. И мама на время успокаивалась.

Вообще-то Игорь Алексеевич не очень заострял внимание своих друзей на дальнем просвете в конце аллеи. Расчет был верный, ибо бОльшая часть стройных берёзок и ветвистых дубов вряд ли, узнав о маячившей в конце аллеи цели, продолжала бы давать Алексеичу пристанище в своей сени.

Во всяком случае, критическим теориям нашего героя о гнилости власти, которая была, якобы, эквивалентна обыкновенной помойке, о семейном ярме, навязанном свободным

Homo Sapiens мужского пола неизвестно зачем и прочим витиеватым вольнолюбивым мыслям быстро бы пришёл конец. И окружение Алексеича отшатнулось бы от своего учителя гораздо раньше, чем он перестал бы в нём нуждаться.

А Игорь Алексеевич не любил, когда его бросают. Он предпочитал это делать сам.

И ничего страшного, хотя и печально, что после его многочисленных лекций о несчастливой доле женатого мужчины, один из его друзей, осознав наконец с помощью Алексеича ошибку ранней женитьбы, пошёл в уборную и повесился на ремне.

Как-то Алексеич с раскатистым смехом рассказывал об одном своём друге, который собирал чемодан на глазах жены и отправлялся в дальнюю командировку на соседнюю улицу, чтобы вволю отдохнуть от семейных уз. Игоря Алексеевича это очень потешало.

Да и сам он не чужд был пошутить в том же духе. Он объявлял матушке, что едет ко мне домой для обсуждения некоторых моментов нашей работы. Визит удивлял меня кратковременностью и некоторой бесцельностью, нехарактерной для Алексеича. Потом он исчезал. Значительно позже я поняла, что Игорь Алексеевич пользовался мной как прикрытием на случай матушкиного звонка.

А сам ехал к своей любовнице, жившей в моём округе.

Другие его приятели тоже метались в тщетной попытке примирить свободолюбивые и неординарные мысли почитаемого друга со своей убогой реальностью, что приводило к расставанию с жёнами и поискам следующего святого идеала.

А идеалом, внушённым Игорем Алексеичем своим адептам, был следующий девиз: «Она должна позволять с собой делать всё и любить так беззаветно, чтобы о замужестве и не думалось».

Короче говоря, женщине назначалась роль тряпки. И им в голову не приходила мысль о природной актёрской способности слабого пола. Что и сыграло впоследствии с Алексеичем злую шутку.

С властью тоже отношения были непростыми. С большим удовольствием ругая её перед друзьями, он скромно умалчивал о розовой мечте своего детства – вскарабкаться туда наверх из последних сил, только наверх. Он мыслил себя в будущем большим начальником, и всё, что делал, включая аспирантские бдения над книгами, было направлено исключительно для прочного попадания в высокое кресло. От друзей он также скрывал, что те из них, кто слишком всерьёз примут его рассуждения о гнилой власти и останутся у подножия социальной лестницы, будут в будущем просто сброшены со стремительно идущего вверх паровоза. Потому что нужные застолья с нужными людьми к тому времени приобретут качественно новый уровень.

А сейчас, ещё не попав в ряды избранных судьбой и её баловней, можно поругать счастливчиков, усиленно скрывая свою зависть к ним. Для задушевной беседы в этом случае подходили даже простые пивные забегаловки с витающим внутри духом демократии и мужской вольности.

С женитьбой дело обстояло тоже непросто. Конечно, в конце вышеозначенной аллеи жизни она его ждала, куда денешься. Но то, что подход к этому мероприятию у Игоря Алексеевича будет чрезвычайно продуманным и таким, чтобы выстрел прозвучал только раз, догадывались немногие.

Другим можно было ошибаться среди стаи хищных тигриц, но только не Алексеичу.

Поэтому, услышав о разводе своего ближайшего дружка, он был на седьмом небе от радости -

у него то будет совсем не так.

Так что брезжил свет в конце аллеи, всё ближе заветная цель, и, когда после очень серьёзных трудов, он блестяще защитился, тут же наступило время следующего логического шага согласно его плану.

Испёкшаяся булочка наконец-то дала себя откусить. Но не простой замоскворецкой давалке, а дочери высокопоставленного военного, в квартиру которого в генеральском доме многообещающий зять ненавязчиво переселился.

Осчастливленная особа вела себя точно в соответствии с вышеупомянутым девизом. Однако Игорь Алексеевич не учёл, что её тайная затянувшаяся тоска о классическом замужестве может сильно повредить здоровью. А так как во всём он имел твёрдое целеполагание в отличие от своих многочисленных дружков, то развод по причине невозможности иметь детей от горячо любимой супруги ему показался вполне закономерным. И любовь мгновенно куда-то испарилась.

В общем, «… суха теория мой друг, а древо жизни вечно зеленеет…», и плоды с него не всегда бывают сладкими.

Сдедующий выстрел был более удачным, тем более, что теперь Игорь Алексеевич заранее проверил избранницу не только на соответствие девизу.

Итак, приближаемся к триаде, сиречь к концу аллеи.

Уже пожухли листочки на многих деревьях, оставленных за ненадобностью позади, и Игорь Алексеевич наконец вступил в высокий чертог счастья.

Вот он уже крупный банкир. Далеко в прошлом остались пивные забегаловки, весёлые подружки и внимающие ему преданные друзья. Нет, кое-кого в светлое завтра он прихватил с собой. Тех, кто как и он поднялся к порогу заветного чертога. Мимо же остальных он катил в своём заграничном авто и как бы не замечал отставших от праздника жизни.

В одежде тоже произошла разительная перемена. Вместо размахаистого студенческого свитера и вечно расстёгнутой на верхнюю пуговицу простой рубахи без галстука теперь – солидный импортный костюм. На голове модная чёрная кепочка, совсем не та, что в молодости роднила его с незамысловатым русским парнем Васей из той же забегаловки. А та, что носят некоторые члены правительства, то есть власть, так ненавидимая Игорем Алексеевичем в молодости. Чтоб довершить окончательно портрет преображённого, надобно сказать и об обуви – мягкой, изящной, из кожи шевро.

Власть приняла Алексеича благосклонно, и, казалось, аллея жизни стала аллеей его успеха.

Но здесь он затеял с властью роковую игру. Какая ему шлея под хвост ударила, не знаю.

И неуёмное честолюбие, гнавшее Алексеича всю его недолгую жизнь, понесло его в оппозиционный банк, где, надеясь на роль ферзя, он оказался пешкой в чужой политической возне. И в один прекрасный день бравые ребята-омоновцы в устрашающих масках ворвались в банк и положили всех сотрудников на пол.

Потом, как обычно, обнаружили растрату. Директору банка удалось скрыться, а Игорю Алексеевичу с сотрудниками пришлось долго и упорно доказывать, что они, оставшиеся,– белые и пушистые.

Этот нервный стресс, возможно, инициировал ту болезнь, которая за два года и привела его к смерти.

Ему было чуть за шестьдесят.

Так закончилась аллея его жизни, по которой он упорно шёл в суете, трудах и грехопадениях.

THIS IS THE END OF SOLOMON GRANDY.

Талантливый Женька

«Какой гибнет актёр!» – воскликнул Нерон,

когда легионеры пришли вспарывать ему брюхо.

В решительно распахнувшуюся дверь семинарской аудитории МИФИ вошли двое.

Некто Хапалова, лектор по истории КПСС, и крупный немолодой мужчина в сером костюме, какие шили на заказ в партийных ателье.

Мужчина растёкся по преподавательскому столу вытащенной на берег медузой, а она пристроилась сбоку. Лицо у мужчины было дебелое, и сам он весь какой-то сдобный, а в голосе что-то декламационно-театральное. Как потом выяснилось, партийный бонза действительно трепетно относился к театру.

И экзекуция началась. По существу нас пригласили на казнь.

Начали с того, что мы вызываем недоумение в деканате. Очень странная группа, непонятная, мутная. Чем мы живём, к чему стремимся, о чём спорим, на какой идеологической платформе стоим все вместе и каждый по отдельности, чем занимаемся в свой досуг – всё это, оказывается, в деканате никак не поймут. Правда, не сказали, кто конкретно заинтересовался в деталях нашим бытом. Много позже до меня дошло – в нашей группе не оказалось сексота.

И вот они пришли выяснить нашу платформу и наши хобби,– пояснила строго партийная медуза.

Такая повальная инертность, особенно накануне столетия великого Ильича, наводит на некоторые размышления, – подхватила Хапалова.

Они стали поднимать всех по очереди и выяснять, чем занят досуг каждого. Растерявшиеся и застигнутые врасплох двадцатилетние студенты лихорадочно выдумывали ответ, более или менее правдоподобный в зависимости от находчивости.

Среди нас проявились таланты: у неуклюжих – танцоров, у косноязычных – декламаторов, у тугоухих – вокальные данные, у равнодушных к поэзии – поэтический дар. Нашлись даже и акробаты, и слушатели каких-то партийно-патриотических курсов, а также поисковики останков тел погибших воинов в Великой Отечественной.

А Маринка Полищук встала и торжественно объявила, что готовит доклад к столетию, но забыла сказать к чьему. И тогда Серёжка Домашенко поспешил пояснить партийной медузе, что Маринка готовит доклад к своему столетию.

Серёжка вообще был очень находчив. Однажды у доски он абсолютно не знал, как подступиться к задаче. Тут на его счастье преподаватель обнаружил ошибку в исходных условиях. Сергей повернулся к аудитории и торжественно объявил, что поэтому и не мог её решить.

Очередь неотвратимо приближалась ко мне. В голове от страха помутилось, тем более, что я решительно не могла обнаружить ни одного таланта у себя и погружалась от сознания своего ничтожества ещё глубже в состояние паники. Не говорить же им, что в свободное время ничегошеньки не делаю, лежу и плюю в потолок.

Запахло 37-м годом и отчислением из института. Так у нас выгнали на первом курсе еврея Витьку Кокорева. Фильтр на вступительных экзаменах прохудился.

Оплошность обнаружили уже после его поступления. И хотя парень на первой сессии успешно сдал математику грозной Купцовой, но оказалось, не вышел челюстью. У него верхняя челюсть чуть-чуть выступала над нижней, и вся кафедра английского языка завопила о невозможности с такой челюстью изучать иностранный. Это неизбежно подтвердилось на экзамене по английскому, как нетрудно догадаться.

В тот момент о картавости самого живого из всех живых они, видимо, запамятовали.

Витьку, тихого, робкого юношу, вытурили в Лесотехнический. Там с такими челюстями брали спокойно.

С челюстью у меня было всё в порядке, но мало ли что.

И когда я встала и растерянно молчала в грозной тишине, сзади раздался голос Ромы Гаспаряна. Он долго и красноречиво описывал мои достоинства, повергнув меня в тихое изумление, чем меня и спас. А я о них и не догадывалась.

Но вот дошла очередь до Женьки Громыко. Сначала медуза поинтересовалась, имеет ли он отношение к члену правительства Громыко. У Женьки всегда была быстрая реакция. Он точно рассчитал, что честный отрицательный ответ понизит его шансы, а врать – опасно. Поэтому надо было изобразить такую мизансцену, в которой положительный ответ напрашивался как бы сам собой, и если не получал своего вербального подтверждения, то исключительно по причине врожденной скромности. Поэтому, несколько осклабившись и наклонив голову в еле заметном утвердительном кивке, мнимый родственник Громыко полуприкрыл глаза и задержал паузу, как бы давая понять медузе, что одарит его более подробным ответом наедине, не при всех. Бонзе это очень понравилось. Но уж когда Женька признался, что всей душой любит театр и даже там играет, все вопросы к нему отпали.

Как ни странно, театральная слабость Евгения была правдой. Он совсем свихнулся, перестал ходить в институт. Приближалась зачётная сессия.

И дотошная Наташа Стекольщикова разузнала, где этот театр.

Тёмным зимним вечером, оседлав необходимые троллейбусы, автобусы и метро, мы добрались до театра завода ЗИЛ – маленького убогого театрика на окраине Москвы.

Задача была высмотреть, где же это Женька развернул свой талант, но ни в коем случае не попасться ему на глаза.

Перед спектаклем в ярко освещённом фойе театра юные актриски живо интересовались, пришёл ли Женя. Из подслушанного разговора, где только и слышалось имя Женя, мы уяснили, что Громыко здесь – главное действующее лицо, непререкаемый авторитет, режиссёр, и даже сам выступает в спектакле.

И вообще, таакой мужчина …

Ах! Невозможно, невозможно…

Пробравшись осторожно в предбанник закулисья, мы решили там затаиться до первого звонка.

И тут к нам выплыл Женька. Стекольщикова превратилась мгновенно в помидор и онемела.

Ошарашенный Громыко спросил, кто нас сюда пригласил. Из меня вырвалась первая же пришедшая на ум фамилия – Кирсанов. Услышав непростую фамилию, Женька немного успокоился и даже поверил, что наша встреча абсолютно случайна.

Так и произошло в моей жизни первое знакомство с мужской глупостью.