Полная версия
Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца
– Ты чё, заболел?
– Не спрашивай, – слабым голосом ответил Глеб. – Так набухался вчера, ничего не помню…
По кривой ухмылке Бедровича Глеб понял, что тому известно всё.
– Ну-ну, – ласково сказал Бедрович. – Отдыхай, поправляйся. А мы у Коршуна сидим, подгребай, если хочешь.
Слабый стон был ему ответом.
Глава 45. Продолжение «Весёлых картинок»: радость труда
Друг мой Дима рассказывал о своих подвигах в стройотряде. Всё было там: трудности, физический труд, романтика, песни, дружба… немножко любви… чуточку секса… и много-много всякой выпивки.
Меня и ещё троих студентов с потока отправили в стройотряд. В посёлок Пырловка, на Пырловский кирпичный завод. Нас было четверо студентов. И ещё десятка полтора студенток. Представляете, что предвещал такой расклад? Не представляете. И я не представлял.
Разместили нас в каком-то двухэтажном особняке, видимо, интернате для вурдалаков-сирот, питомцы которого разъехались на летние каникулы. В первый же день мы ознакомились с нюансами производства. На огромной цепи подвешены жестяные люльки. Когда люлька подъезжает к тебе, ты берёшь сырой кирпич из огромной кучи, и кладёшь кирпич на люльку. Кирпич едет в печь. А после печи его ловят, снимают с люльки, и кладут в другую кучу. Круговорот кирпичей в природе. На следующий день мы должны были потрясти мир своими трудовыми рекордами.
Вернувшись в особняк, мы обнаружили, что у нас гости. Сначала их было четверо. Усатые дембеля местного производства, в тапочках, пиджаках и спортивных штанах. Не знаю, откуда они появились. Должно быть, мы слишком шумели, переставляя кровати в интернате, и по неосторожности разбудили спящих демонов. Или случайно открыли адский портал.
Сначала мы мирно беседовали, и всё было очень мило. Потом они как-то сразу заполнили весь особняк. Человек двадцать. Все «под газом». Понятно, что четверо студентов их мало интересовали, а вот полтора десятка студенток…
Ростик отвёл меня в сторону и зашептал на ухо:
– Они сейчас будут специально на нас выё*ываться, нас же всего четверо… считай – двое… те двое махаться точно не станут… нам надо баб спрятать.
И Ростик оказался совершенно прав. Местные рыскали по первому этажу, как зомби – неустойчивые, но очень агрессивные. Они орали на нас, матерились, толкались. Девчонки собрались на втором этаже и дверь к ним мы задвинули шкафом.
Каким-то чудом всё обошлось без жертв. Зомби оставили нас в покое и исчезли. Сатана призвал их обратно, или же они вспомнили про местную дискотеку и решили, что там веселей.
Рано утром наш прославленный, ордена красного кирпича отряд в полном составе двинулся на вокзал и погрузился в первую электричку. На вокзале нас уже встречали представители администрации института.
– Да как вы посмели вернуться?! – возмущался серый человек в костюме. – Вы все сейчас же немедленно возвращаетесь! Как мы будем строить социализм без кирпича?!
Никакие объяснения и уговоры не возымели на него ни малейшего действия. Мы, однако, также не спешили возвращаться. Мы сидели на перроне, на своих жиденьких рюкзачках и нахально пытались возражать серому человеку. А у девиц хватило наглости спросить:
– А кто будет отвечать, если кого-то из нас (а возможно – всех) изнасилуют?!
Серый человек точно знал, что никого насиловать не будут. Он, используя особый прозорливо-проницательный ленинский взгляд, заглянул в ближайшее будущее, и оно показалось ему сияюще-радужным с нежнейшим розовым оттенком. Должно быть, взгляд его в будущем наткнулся прямо на гей-парад. Суля нам страшные кары на земле и на небе, серый человек наложил на нас заклятье – не сходить с территории вокзала под страхом мучительной смерти с последующим изгнанием из института – и уехал на серой машине. Серый человек в сером костюме на серой машине ехал по серой улице в сером городе, в серой стране. А пока он ехал, Ростик пренебрег карами и заклятьями и позвонил папе. А папа Ростика позвонил другому папе. Не римскому, конечно. По счастливой случайности, тот папа, не римский, а другой, оказался какой то шишкой и не где ни будь, а в Обкоме. И тот другой папа, папа-шишка, очень огорчился, что сын папы Ростика подвергается таким опасностям. И решил, что кирпич может подождать. И стройки социализма были приостановлены на время. И нас помиловали за наше дезертирство и изнеженность, и повелели расходиться по домам, с тем чтобы завтра получить новое распределение.
Назавтра меня распределили в помощь комендантше корпуса кафедры иностранных языков. Вместе со мной туда направили Игорька – субтильного вундеркинда, настоящего яйцеголового очкарика.
Комендантшу мы нашли на заднем дворе кафедры, погружённую в тяжкие раздумья у огромного, полметра в поперечнике, бревна. Новая начальница встретила нас с оскорбительным равнодушием – ни тебе объятий, ни изъявлений восторга. Это была дородная женщина с фигурой штангиста. Дело было летом, и от жары комендантша защищалась тремя слоями одежды: синий рабочий халат, под ним шерстяная кофта и длинное цветастое платье. На ногах, разумеется, галоши. Почему бы и нет, а вдруг дождь? Поразмыслив ещё немножко, она вдруг круто повернулась к нам спиной. Бодро, как бы дирижируя, взмахнула кистью правой руки и сказала с капризными нотками в голосе:
– Ребята, берите это дерево и несите!
Мы с Игорьком уставились друг на друга. Я попытался подвигать бревно, но с таким же успехом я мог бы пытаться подвигать весь корпус Кафедры Иностранных языков. Умный Игорёк даже не шевельнулся. Комендантша нетерпеливо притопнула калошей.
– Ну, вы что, ребята, работать не хочете?!
Лицо её выражало досаду, что приходится терять время на таких ленивых студентов.
– Э-э-э… а может быть, нам попробовать его распилить сначала? – осторожно предложил Игорек. Вопрос его, смелый и неожиданный, поверг комендантшу в транс. Несколько минут она стояла неподвижно, наморщив лоб и уставив взгляд на бревно. Очевидно, чувствуя родственную душу, бревно выдержало её взгляд. Помедитировав таким образом, комендантша молча направилась к некрашенному дощатому сараю. Доски сарая были тёмно-коричневые от времени. Не удивлюсь, если именно этот сарай был первым зданием в Арбатове и уже вокруг него был возведен город. Сняв с двери ржавый амбарный замок, комендантша открыла сарай. В открытую дверь выскочил чёрный и блестящий маленький крысёнок. Издалека казалось, что это особо прыткая резиновая игрушка.
– Стоять! Стоять! – заорала комендантша, и воздев к небесам мясистые кулаки, помчалась за крысёнком. Крысёнок оказался недисциплинированным и наглым. Он вёл себя так, как если бы комендантша обращалась вовсе не к нему. И имел нахальство скрыться в кустах у забора. Возбуждённая погоней, комендантша бросилась в недра сарая и, побренчав железяками, вернулась с двуручной пилой.
Остаток дня мы с Игорьком не спеша, с чувством, пилили бревно.
На следующий день, комендантша совершенно игнорировала недопиленное накануне бревно и поручила нам побелить потолок в одноместном туалете на втором этаже. С этой целью мы получили (всё из недр того же древнего сарая) ведро какой-то белой жижи, длинную кисть и ржавый шпатель. Я смутно подозревал, что шпатель нам пригодится, чтобы перед побелкой или покраской поскоблить рабочую поверхность. Не было уверенности, насколько нам следует углубляться в эту самую поверхность. Игорёк точно знал, каким концом нужно макать кисть в побелку. Неторопливо обсуждая нюансы нашей художественной деятельности, покуривая, припоминая по ходу дела всякие анекдоты, мы пришли к выводу, что не стоит пренебрегать тщательной подготовкой потолка и стен. Первый день ушел на осмотр предназначенных к покраске поверхностей и лёгкую обработку шпателем. На второй день мы белили потолок и стены, рассчитывая посвятить ещё один день нанесению второго слоя побелки. Назавтра, однако, комендантша слушать не пожелала о продолжении нашей сортирной деятельности и поручила нам перетащить столы из одного класса в другой.
Где-то далеко, в богом забытой стране, в богом забытом городе, в богом забытом здании кафедры нерусских языков, в сортире на втором этаже и поныне стоит ржавое ведро с белой жижей и наполовину утонувший в нем шпатель. Если не спи*дили, разумеется.
Таким образом, каждый день мы удовлетворяли новые капризы комендантши, отнюдь не перетруждаясь и покидая свой трудовой плацдарм не позже двух. Так, в титаническом труде, прошло дней десять, после чего комендантша, кусая губы и украдкой утирая слезы, сообщила нам об успешном окончании нашей трудовой практики на вверенной ей кафедре. И начались каникулы.
Глава 46. Продолжение «Весёлых картинок»
– Вы видите, сколько здесь аппаратуры?! Так я вас попрошу – ничего трогать не надо!
Комнатушка ассистента Якова Львовича Каца действительно, напичкана аппаратурой: осциллографы, какие-то мониторы громоздятся вдоль стен, матовые экраны, блестящие ручки и тумблеры.
– Один тут потрогал недавно – две недели у меня была ионная пушечка включена… Мы радиации хватанули, как на подводной лодке…
Ассистент Кац лыс, но длинные волосы на затылке и на висках придают ему сходство с композитором Шаинским.
Я смотрю на Пашу. Паша – настоящий викинг. Двухметрового роста, косая сажень в плечах. Копна пшеничных волос и отвислые пшеничные усы. При всей этой военно-исторической внешности, Паша известен своим по-детски незамутнённым разумом и столь же детским нравом. Как он ухитрился поступить в институт, а потом ещё и доучился до 5 курса – научная загадка. Впрочем, известно, что процесс его обучения длится уже почти 10 лет, с исключениями и восстановлениями.
У Паши два увлечения: карты и рыбалка. Однажды зимой Паша исчез. Появился в институте через две недели… Как выяснилось потом – в процессе рыбалки у Паши наступила выраженная алкогольная интоксикация, наш герой упал в костёр и заснул. Коллеги-рыболовы не дали Паше сгинуть в пламени, но поджариться он все-таки успел.
Взгляд Паши застыл на сверкающей хромированной ручке барбулятора. На фоне рокочет дружелюбный голос Каца. Толкаю Пашу в бок: «Ты чего, Паш?» Студент 5-го курса мед. института, викинг Паша, медленно возвращается к реальности. Отвечает задумчиво, басом, растягивая слова:
– Серебра б достать…
– Зачем?
– Мормышку сделать…
На перемене Хьюго достаёт колоду карт из кармана грязного, условно белого халата:
– Ну чё, Петя, давай в «секу»?
К ним присоединяется Паша. Сначала, как зритель, но потом азарт захватывает его и он требует карты. Играют на деньги «по полтинничку». Паша ухитряется проиграть раз 10 подряд.
Перемена окончена, всё занятие Паша ёрзает, смотрит на часы, покусывая пшеничный ус:
– На перемене я Хьюгу в «дурака» накажу, – бормочет он.
На перемене он несётся к Хьюго:
– Давай в «дурака»!
Хьюго внимательно и с лёгким презрением смотрит на Пашу.
– Давай по рублю. Но смотри – проиграешь…
– Это мы ещё посмотрим! – распаляется Паша. – Давай по трёшке!
Хьюго ухмыляется, пожимает плечами:
– Ну, если денег не жалко – давай по трёшке.
После пяти проигрышей, обедневший на 15 рублей и совершенно раздавленный, Паша бредёт к выходу. Хьюго прячет выигрыш.
– Я во что угодно готов сыграть – всегда пожалуйста. Хошь в карты, хошь в шахматы, рубь партия, хошь в шашки, хошь в чапаевцы, хошь в домино… Я в «общаге» уже на шубу жене наиграл.
…Через пару месяцев я вспомню этот разговор.
Глава 47. Продолжение «Весёлых картинок»: здесь мы коснёмся вскользь арабо-израильского конфликта и расскажем о преступлении без наказания
Со Стасом я познакомился в приёмном отделении горбольницы. Мы учились на одном курсе, правда, на разных факультетах. И на подработку в «приёмник» устроились практически одновременно. Параллельные прямые не пересекаются, но это в геометрии. А в жизни случается всё, что угодно. Случаются такие истории, что трудно себе представить. Вот, например, жили-были Паша и Лёля. Встретились в мединституте. На втором курсе поженились. А на пятом курсе Лёля познакомилась со знойным мужчиной арабского происхождения, иностранным студентом «политеха». И вот пылкий этот политехнический мужчина покорил сердце скромной провинциалки, бросив все сокровища Агры к её стройным белым ногам. И Лёля рассталась с Пашей. И её стройные белые ноги, и всё что выше, перешло в собственность восточного гражданина. Но Паша, погрустив некое время, познакомился со знойной пышной дамой с необыкновенной фамилией – Альтешулер. И, закончив институт, оказался со своей юной женой, бывшей мадмуазель Альтешулер, а теперь мадам Сидоровой, в одной маленькой, даже малюсенькой, средиземноморской стране. И стал гражданином Государства Израиль по жене. И даже сдал экзамены и получил лицензию врача. И зачем-то решил стать военным доктором.
В Израиле нет военных городков. Потому что весь Израиль – это один военный городок. И военный врач Паша начал исчезать из дома рано утром и возвращаться очень поздно вечером, да и то не каждый день. А бывало, Паша неделями глотал пыль на каких-то удаленных фортах или на учениях. Понятно, что мадам Сидорова заскучала, и со скуки влюбилась в какого-то главного врача какого-то отделения какой-то больницы. Всё-таки во влечении к медицине нельзя ей отказать. Капитан Сидоров к тому времени уже стал майором, разучился жить дома, и привык проводить время в обществе молодых и энергичных людей в зелёной одежде из х.-б. Не застав мадам Сидорову дома раз, другой, третий, не стал огорчаться, а нанял адвоката и тихо-мирно развёлся, благородно оставив «бывшей» всё небогатое имущество, кроме огромного тома «Медицина Внутренних Болезней» Т. Р. Харрисона, разумеется.
В один душный августовский полдень, когда раскалённый воздух дрожал над штабными вагончиками, а часовые «теряли» по килограмму за день, обливаясь потом в касках и бронежилетах, майора Сидорова вызвали на чек-пост.
– Доктор, тут арабка вот-вот разродится!
– А ты проверил, она точно беременная? У неё там может быть три кило пластида на пузе…
Майор прихватил медицинский 40-килограммовый ранец, санитара, прыгнул в дивизионный «амбуланс» и уже через минуту был на заставе. Пешком это заняло бы несколько минут, но тащиться пешком, с ранцем, по такой жаре не хотелось. Закутанная с головы до ног в пестрые тряпки, арабка уже стонала и выла.
– Давай её в «амбуланс», не в пыли же ей рожать. Укладывай сюда. Как звать-то красавицу?
– Лилия Масаруи – ответил командир чек-поста, заглянув в зелёный паспорт палестинки.
– Лилия? – хмыкнул майор. – Ну давай, Лилия, поднатужься!
– Мама, мама, – хрипела арабка, – больно, как больно!
Сидоров не обратил внимания, что причитала арабка по-русски, ибо всё его внимание сосредоточилось между её согнутыми раздвинутыми белыми ногами. Майор пытался припомнить всё, что учил когда-то о помощи при родах, ибо повседневная его деятельность была весьма и весьма далека от гинекологии. Но, к счастью, арабку не пришлось резать и потом зашивать, да и других акушерских приёмов не потребовалось.
– Смотри, мальчик! – Сидоров протянул новорожденного гражданина Палестины матери. – Богатырь, Джабар!
В ответ он услышал нечто неожиданное:
– Паша, это ты?
Да, это была Лёля. Покоривший её юное сердце иностранный студент оказался сыном состоятельных палестинцев из деревни около священного города Иерушалаима. И так Лёля стала женой деревенского богача, а точнее, одной из четырех его жен. Не стану углубляться в нюансы супружеской жизни Лёли. Интрига повествования требует другого – молодая мать Лёля Масаруи пленилась загорелым мужественным майором Сидоровым, израильтянином по бывшей жене, и бросилась в его объятья вместе с сыном. Круг замкнулся. Был ли это в действительности круг, или только лишь виток спирали – мне неизвестно.
У истории этой существует масса вероятных сценариев, и некоторые из этих вероятных сценариев – ну совершенно невероятные. Идиллия супругов Сидоровых, к примеру, легко может превратиться в бюрократический ад, стоит лишь МВД Государства Израиль спохватиться и припомнить, что отважный майор Сидоров получил гражданство по супруге, теперь уже бывшей. А расставшись с урождённой мадмуазель Альтешулер, майор, стало быть, расстался и с законным правом пребывать на территории Государства Израиль. И будь он даже подполковник – знаете, сколько подполковников есть в МВД? Я уже не говорю о том, что сеньор Масаруи, счастливый супруг Лёли, вряд ли равнодушно расстанется со своей женой, пусть даже она у него четвёртая и пусть он лупил её иногда. Это не со зла, просто традиция, понимаете? А даже если Лёле удастся целой и невредимой оставить богатый дом Масаруи – её легальный статус в Израиле будет проблематичнее, чем у незаконных суданских беженцев. Понятно, что тут материала на толстую книжку, а вот сочинение толстых книжек (особенно, про Пашу и Лёлю) в мои планы пока что не входит. Прошу меня извинить. К тому же, я вознамерился рассказать про Стаса, так что отвяжитесь от меня со своим арабо-израильским конфликтом.
Нить повествования уводит меня в космос: Млечный путь, галактика Головы Лошади, Солнечная система, планета Земля, Евразия.
За замерзшими стеклами сгущается бездонная чернота январского вечера. Класс старательно записывает за Ниной Михалной. Преподаватель – стройная суровая женщина неопределённого возраста. Пепельные волосы пострижены коротким каре. Впрочем, студентам четвёртого курса совсем неважно, каков возраст женщины, если она старше 25.
– Стас! – обращается Нин. Мих. к сидящему за первым столом, и одетому несколько не по сезону, лишь в обтягивающую футболку, студенту. – Подними-ка руку. Видите, эта ямка – углубление между пучками дельтовидной мышцы, её хорошо видно у такого атлета, как наш Стас…
Класс с уважением рассматривает мощную дельту Стаса. Стас польщён, он украдкой смотрит на Лиличку – заметила ли? Стасу с первого взгляда приглянулась эта высокая и очень стройная брюнетка с тонкими чертами лица и огромными карими глазами. На перерыве он вразвалочку, втянув живот и расправив широкие плечи, подходит к ней. Сосущее, непрерывное чувство голода заглушается возбуждением от предвкушаемой интрижки. Лиля сидит за столом одна, уткнувшись в тетрадку с конспектами. Нахально усевшись прямо перед ней на краешек стола, Стас начинает дежурную речёвку, стараясь правильно выдерживать паузы и звучать непринуждённо.
– Какая серьёзная девушка… А какая красивая… Почему одна? Наверное, ждёшь кого-то? Дык, ты и дождалась – вот и я!
Происходит, то, чего Стас никак не мог ожидать – девушка начинает тихо плакать, уткнувшись лицом в тетрадку. Дежурных фраз на такой случай не предусмотрено, поэтому Стас, открыв рот и выпучив глаза, молча топчется рядом со столом, как конь. Стаса вдруг берёт за плечо знакомый, студент по кличке Зыс.
– Оставь её в покое, – говорит он увещевающе. – Девочка в трауре, мужа пару месяцев назад схоронила…
В коридоре он продолжает рассказывать Стасу:
– Ты Котю знал?
– Ну…
Неужели Лиля, прелестное, воздушное создание – жена этого борова?! Это невозможно…
Заметив изумление Стаса, Зыс объясняет:
– Да, там многое непонятно… Говорят, их предки поженили… А Котя и после свадьбы из общаги не вылезал, бухал с друзьями, блядовал… У него такая фишка была: потихоньку кому-нибудь в стакан «дроп» подлить и потом прикалываться, как человек после одного единственного стопарика «улетает». Сколько раз мы ему хотели за это пиздюлей ввалить!.. Короче, бухали мы в общаге, потом пошли к знакомым, там опять бухали, оттуда гулять потянуло, на подвиги… Было уже часа три ночи… На улице ветер, холод собачий… Ходили по каким-то задворкам… Вдруг смотрим: Коти нет! Пошли его искать… Искали целый час, а может быть, больше… Сами же – пьяные в жопу… Короче, нашли Котю на каких-то задворках – а он уже «отъехал»… Так мы его взяли, и к «Универу», к корпусу «судебки» отнесли, и там у подъезда оставили. Слышь, нас потом в «ментовке» трясли: «Почему „скорую“ не вызвали, почему милицию не вызвали?!». А чё её вызывать, если он уже холодный был, блевотиной захлебнулся?! Правда, Леха говорит, у Коти в переносице дыра вот такая была! – Зыс изобразил пальцами окружность, напоминающую международный жест «ОК». – Но я что-то никакой дыры не заметил… такие мы бухие были…
На пустой тёмной улице злой ветер обжигал щёки ледяной крошкой. Стас спрятал руки в рваные карманы осеннего пальто и поспешил к трамвайной остановке. Снег на тротуаре был хорошо утоптан, и местами можно было скользить, что значительно ускоряло продвижение. На остановке недавно открылся коммерческий ларёк, явление тогда ещё непривычное для рядовых строителей коммунизма. Ларёк стоял островком приветливого огня во тьме ледяной ночи, среди снежных вихрей. Глотая голодную слюну, студенты столпились у зарешёченных граней ларька. Манили цветные иностранные этикетки и коробки, но денег на всю эту роскошь не было. Стас нашёл место за ларьком, где, как ему показалось, ветер был слабее, и выудил из пальто картонную пачку «Беломора». Папироса окутала его вонючим дымом, создавая иллюзию тепла. Нужно было дождаться трамвая, на конечной пересесть на автобус…
В районе «Солнечный» Стаса ждала пассия – юная, пылкая и гибкая первокурсница. Они познакомились в вестибюле «биологического» корпуса института. Стас ждал кого-то, а Наташа ждала результатов зачета. Стас в тот день был «в ударе»: он легко и много болтал, шутил и флиртовал. Их следующая встреча была у него дома. А потом – у неё дома. Они разговаривали мало, но много и долго занимались любовью. От свидания до свидания Стас метался между тренировками в секции бокса, работой и институтом. На учёбу времени практически не оставалось.
Через два часа, Стас ступил на покрытую ледяным панцирем почву посёлка «Солнечный».
– Хорошо, что ветер попутный – пробормотал он, выуживая папиросу из застрявшей в кармане пачки.
Плутая в морозной темноте между однотипными громадами новостроек, Стас нашёл нужный дом. В квартире жили студентки – Наташа, её старшая сестра и подруга. Девушки хлопотали на кухне. Стаса усадили за стол и накормили жареной картошкой с солёными огурцами. Потом на кухне появился знакомый сестры, хоккеист Николай. Он угостил Стаса импортной сигаретой. Стас в жизни таких не видал: длинная, кофейного цвета, с золотым ободком у фильтра. Хоккеист оказался мастером пускать дым кольцами. Он пускал кольца, разглагольствовал о чем-то, крутил сигарету в пальцах. Стас стоял у окна и смотрел через чёрное ледяное стекло на огни многоэтажек. Слушая, но не слыша собеседника, он был потрясен бездонностью тьмы за окном. Эта тьма с мириадами огней подавляла своим безграничным величием и казалась то космосом, а то догорающим в ночи огромным костром, когда пламя уже пожрало собственную плоть и россыпь углей рдеет в непроглядной черноте.
Стас обнимал худенькие плечи подруги. Через тонкий свитер он ощущал тепло её упругого тела. В комнате Наташи была низкая односпальная кровать, стул и шкаф. На стуле тихо дребезжал кассетный магнитофон 3-го класса «Парус» – звучал переписанный с телевизора ленинградский концерт Альбано и Рамины Пауэр. Любовь до утра под хрипы дешевого магнитофона, сигарета между приступами ненасытного подросткового вожделения. Они не знали, что уже очень скоро расстанутся и не встретятся уже никогда.
Прекрасным зимним днём, когда деревья трещат от мороза, а ожидающие на остановке пассажиры «деревенеют» так, что тоже вот-вот начнут трещать, Стас покинул квартиру Наташи и вприпрыжку понёсся вниз по ступенькам – ему нужно было выходить на вечернюю смену в «приёмнике». В подъезде, у батареи, сидели на корточках три тёмные фигуры.
«Телогрейки, „петушки“, всё как положено. Гопота», – отметил про себя Стас. Он был прав, конечно. Шансы встретить в этих широтах, в подъезде новостройки, в посёлке «Солнечный», в конце 80-х, студентов «Гнесинки» – были очень невелики.
– Эй, братан, дай-ка закурить!
Все трое выпрямились и придвинулись к Стасу. У Стаса не было никаких иллюзий по поводу намерений этой троицы. Дрожащим, униженным голосом он промямлил:
– Вот, ребята, и спички – сейчас дам…
Он бросил пачку папирос прямо в лицо одному из гопников. Бросил нарочито медленно, чтобы тот сумел поймать. А когда тот поймал – двое его дружков уже лежали «в отключке» на твёрдом каменном полу. Гопник не увидел жёсткий кулак, бомбой врезавшийся ему в левую скулу и не почувствовал второй, рубящий удар с другой стороны. Три тела в телогрейках лежали в подъезде у батареи. Стас подобрал папиросы. Только сейчас он ощутил прилив ярости.
– На, прикури, братан! – заорал Стас, и наподдал каждому поверженному хулигану футбольный удар ногой по голове.
Не ощущая холода, Стас нёсся к автобусной остановке. Смена началась невесело – в реанимации умер пациент и Стаса отрядили перевезти покойного в морг. Покойный при жизни был большим начальником. Каталка весело подпрыгивала на бугристом обледеневшем асфальте. Глядя на колыхающееся в такт движению солидное начальственное пузо, Стас, сам того не замечая, погрузился в экзистенциальные размышления. «Сегодня утром – ты начальник, а после обеда – уже просто куча загнивающего мяса… Просто кусок говна…» И даже если размышления эти не привели Стаса к дзэн или к идеям гуманизма, он чувствовал, что где-то совсем рядом, находится ключ к пониманию загадки бытия. Так было всегда – чем ближе к моргу, тем сильнее Стас ощущал приближение Сакральной Истины.