Бестеневая лампа

– Доброе утро, – поздоровался Рыков. – Мы к вам с обходом, и нам поможет один очень важный и знающий специалист, Озеров Владимир Николаевич, полковник медицинской службы.

Магомедов, услышав голос начальника отделения, тут же протянул руку с пультом в сторону телевизора и выключил его. Тамара на мгновение замерла – Виктор понял, что она ждёт какой-то реакции мужа.

– Прекрати пока готовить, присядь, – указал Ильяс своей жене. Она покорно отложила в сторону нож, вытерла руки полотенцем и села на вторую кровать.

Они вместе производили странное впечатление – жена казалась роботом, что выполняет приказы хозяина. Он был идеально выбрит, чисто одет; свежая постель, завтрак, телевизор – она организовала ему быт полностью.

Дед подошёл поближе и несколько секунд просто вглядывался в лицо майора, потом медленно поднёс руку к его лицу и осмотрел склеры, сдвинув нижние веки.

– Покажите язык.

Ильяс показал.

– Хорошо. Пить хочется постоянно?

– Да.

– Жена подаёт, как только попросите?

– Конечно.

– Перевязка сегодня планируется? – спросил дед у Виктора.

– Можем организовать прямо сейчас, здесь, – ответил тот и вышел, чтобы позвать операционную сестру.

Перевязка прошла быстро – в умелых руках Юли салфетки и бинты просто летали. Дед надел перчатки, посмотрел на язвы, взял в руки бинты, поднёс поближе к глазам, потом помахал над ними по направлению к себе ладонью, чтобы оценить запах, чему-то кивнул. Юля наложила мазевые повязки и вышла, забрав грязный материал.

– Вы давно без протезов из-за этих ран? – решил уточнить дед.

– Три недели, – Ильяс отвечал строго на поставленные вопросы.

– И как вы без них обходились дома?

– По большей части лежал. Тамара помогала.

Дед бросил на неё быстрый взгляд, потом уточнил:

– Три недели лежали? И ни одного пролежня не начало формироваться? Да она у вас просто молодец, нашим сёстрам у неё многому поучиться можно.

Ильяс хотел остаться серьёзным, но лёгкая тень улыбки и гордости за жену тронула его губы.

– Да, она у меня такая. Хозяйственная, заботливая. Дом на себя взяла и меня, инвалида…

Слово «инвалид» он произнёс так, словно язык у него в этот момент на пару секунд онемел, но все в палате его поняли.

Владимир Николаевич увидел на шее Рыкова фонендоскоп, протянул руку. Тот сразу же передал его; дед аккуратно вставил дуги в уши, медленно и тщательно послушал лёгкие, сердце, живот. Виктор понимал, что слушает он сейчас лишь одним ухом, но в умении распознать хрипы, шумы или плески дед легко мог бы поспорить с тем, у кого были обе барабанные перепонки.

Невозможно было понять, привлекло ли что-то Владимира Николаевича в услышанных звуках. Спустя пару минут он вернул фонендоскоп Рыкову и принялся пальпировать живот. Потом внимательно осмотрел все крупные и мелкие суставы, заставил подвигать культями.

– Я ничего не понимаю, – шепнул Рыков Виктору. – Что он ищет?

Виктор мог лишь пожать плечами.

Жена Ильяса всё это время сидела неподвижно, превратившись в соляной столб и глядя куда-то в пол. Только кончики пальцев очень медленно перебирали складки длинной юбки и слегка приподнималась от дыхания грудь. Но когда дед закончил свой осмотр, она мгновенно встала с кровати, подошла к мужу и аккуратно накрыла его одеялом, которое хирург отдёрнул в сторону во время осмотра и перевязки.

– Давайте вернёмся, – сказал дед Рыкову и направился к выходу из палаты. В коридоре он неожиданно остановился так, что Виктор чуть не врезался ему в спину, и сказал, не оборачиваясь:

– Пригласите Тамару. Мне надо задать ей пару вопросов.

После чего пошёл дальше. Николай Иванович шепнул медсестре, чтобы та позвала жену Магомедова минуты через две в ординаторскую.

Войдя в кабинет, они заняли свои прежние места. Дед не стал снимать халат, чтобы не нарушать атмосферу предстоящей беседы с Тамарой, опустился в кресло, подвинул к себе историю болезни майора и положил на неё сверху руки. Рыков сел на диван и вопросительно взглянул на Владимира Николаевича. Тот молчал и смотрел на входную дверь в ожидании жены Магомедова. Рыков понял, что никаких объяснений пока не будет.

Лёгкий стук, потом скрипнули петли. Тамара вошла осторожно, мелкими шагами, больше глядя в пол, чем перед собой. Дед указал ей на кушетку рядом со столом:

– Присаживайтесь, я вас долго не задержу, – сказал он Тамаре. – Хочу у вас кое-что спросить.

Женщина села, вцепившись руками в юбку.

– Скажите, все эти три недели, что ваш муж не носит протезы – он как-то перемещался по дому? У вас есть кресло-каталка?

– Есть, – ответила Тамара. – Но он не пользовался им.

– Почему?

– Он всегда говорил, что на протезах и костылях он ещё хоть какой-то получеловек, а в кресле вообще никто. Поэтому он лежал.

– А туалет, душ, питание?

– Я ухаживала за ним. Обтирала водой, камфорой. Утку давала. Вы сами видели, никаких пролежней.

– Да, вы замечательно всё делали и делаете, – дед согласился с Тамарой. – То есть, по сути, всё это время он лежал, ел, спал, смотрел телевизор, а вы его умывали, кормили, перевязывали?

Жена молча кивнула.

– Тамара, скажите, когда он у вас последний раз хотя бы сидел? Кроме приёмов пищи, я имею в виду.

Она пожала плечами. Дед вздохнул, но ничего не сказал.

– Вы давно замужем? – внезапно задал он вопрос.

– Двенадцать лет, – ответила Тамара.

– Из них четыре года он без ног.

– Да.

Дед перевёл взгляд на Рыкова, потом на внука, снял шапочку, пригладил немногочисленные волосы на голове.

– Спасибо, Тамара, вы нам очень помогли. Можете идти в палату.

Когда женщина вышла, Озеров шумно вздохнул, словно перед неприятным разговором. Виктор очень хорошо помнил этот звук – в детстве так обычно начинались беседы о неправильно сделанных уроках или незаправленной постели. Он немного напрягся, потому что чувствовал – они с начальником что-то просмотрели.

– Хочу послушать ваше мнение, – внезапно сказал Владимир Николаевич. – Может, после моего осмотра у вас что-то добавилось к картине заболевания.

Рыков пожал плечами и посмотрел на Виктора. Тот отрицательно покачал головой.

– А ведь у вас все козыри на руках, сукины дети, – разочарованно сказал дед. И Виктор окончательно понял по «сукиным детям», что они действительно что-то просмотрели.

Дед разочарованно махнул рукой, достал из истории болезни снимок, положил перед собой.

– Красивая у него жена. Заботливая. Двенадцать лет вместе. Наверное, ещё пару лет добивался её – на Кавказе свои особенности. После ранения не бросила, с ним осталась. Одного не пойму – как они здесь оказались? Почему он не дома, в Чечне?

– Я узнавал, – ответил Николай Иванович. – Он позавчера разговорился на перевязке. Сказал – не мог инвалидом оставаться там, где вырос. Не хотел, чтобы родня ему из жалости помогала. Попросил в военкомате Грозного квартиру подальше, на Дальнем Востоке. Они пошли навстречу.

– Ну, что ж, спорить с ним не будем. Захотел жизнь прожить здесь – пусть. Места у нас всем хватит. Но кавказская женщина всегда остаётся кавказской, где бы она не жила. Для неё муж на первом месте. Вот она его своим вниманием и окружила, когда со здоровьем случилась проблема. Кстати, надо будет потом, когда всё с ним уладите, в протезную мастерскую в окружном госпитале обратиться, чтобы кое-что в конструкции изменили. Я нарисую, что и как.

– А мы уладим? – спросил Рыков. – Точно?

– Точно. Ведь главное понять, где источник… Смотрите – она его без протезов к активности не допускала. Он, прежде чем к вам попасть с ухудшением, почти три недели лежал. Пролежней нет, и на том спасибо. Но, кто мне ответит на простой вопрос – от чего умирают лежачие больные, даже если уход за ними очень качественный?

– А они умирают? – спросил Виктор.

– Ещё как, – подтвердил дед.

Рыков встал с дивана и сказал:

– Владимир Николаевич, буду с вами честен – хрен его знает, от чего они умирают. Как говорится, сдаюсь.

И он сел обратно. Дед усмехнулся.

– Идите сюда. Оба.

Они встали с дивана, подошли, как двоечники к профессору.

– Берите снимок, – он показал на тот, что лежал поверх истории болезни.

Виктор взял.

– Ну, не просто ж берите, – слегка возмутился Владимир Николаевич. – Смотрите, давайте.

Плёнку расправили на окне. Это оказался снимок брюшной полости с захватом малого таза. Ничего особенного, тени от воздуха в петлях кишечника, гребни тазовых костей.

– Ну, вот же, – дед не выдержал, встал с кресла и кончиком карандаша провёл по тонкому полукругу в районе мочевого пузыря. – Видите?

– Теперь вижу, – неуверенно сказал Рыков. – Линию вижу. Понимаю, что это – дно мочевого пузыря. И что?

– Я сейчас тебя заставлю себе такой же снимок сделать, – Владимир Николаевич говорил сурово и недовольно. – И, если ты на нём такое найдёшь, значит, я зря в хирургию подался.

Он отошёл немного в сторону, чтобы видеть и врачей, и снимок, который Виктор продолжал прижимать к стеклу, взял со стола свой пакет и достал оттуда «Справочник по рентгендиагностике заболеваний внутренних органов».

– Она его своей любовью и заботой обездвижила. Помните поговорку про благие намерения? Лежачие больные умирают от урологического сепсиса. То, что вы видите на снимке – осадок в пузыре. Вас анализ мочи его не насторожил?

– Мы понимали, что он плохой, но не думали, что там первопричина, – медленно ответил Рыков. – Так, что нам делать-то теперь?

– Наипервейшая задача – Тамару отправить домой. Будет ругаться – объясните командиру, что она его своей любовью убивает. Пусть приходит на час вечерком, еду приносит. Организовать коляску. Приставить к нему солдата из команды выздоравливающих в персональный пост, чтобы помогал в эту коляску пересаживаться. Инструктора по лечебной физкультуре пригласите. И давайте начальника урологии сюда, пусть промывную систему ставит, какую сочтёт нужным. С антибиотиком не подсказываю – я и так вам всё, что мог, на блюдечке преподнёс.

Он на секунду о чём-то задумался, а потом спросил:

– А кто снимок описывал?

Рыков открыл историю, посмотрел.

– «Органы брюшной полости и малого таза без патологии, данных за свободный газ и кишечную непроходимость нет». Подпись – Ковалёв.

– Мало он в туалете учебники читал, – покачал головой дед. – Увидите его, скажите – приходил Озеров, кланяться велел и просил главу про исследования полых органов перечитать повнимательнее.

Он ткнул пальцем в справочник, а потом повернулся к Виктору спиной с молчаливой просьбой развязать халат.

– Выполняйте, – на прощание сказал он хирургам, садясь в такси. – А у меня ещё дела на даче. Поехали, уважаемый.

Когда машина скрылась в глубине аллеи, Рыков трясущимися руками достал сигареты с зажигалкой и закурил.

– Дайте мне пять минут, – попросил он неизвестно у кого. – Просто пять минут. А потом я позвоню урологам…

Он сделал несколько глубоких затяжек, глядя куда-то в небо и шевеля в перерывах между ними губами, будто разговаривая с невидимым собеседником. Потом щелчком отправил окурок в траву и спросил Виктора:

– А он не хочет обратно вернуться? Я б ему даже к окладу доплачивал. Из своего кармана.

Платонов пожал плечами. Он чувствовал себя жутким неучем и профаном, но в глубине души ужасно гордился своим дедом. От этого хотелось улыбаться, и он с огромным трудом сдерживался, боясь разозлить и без того взвинченного начальника.

Они вернулись в ординаторскую. Виктор подошёл к столу Рыкова и увидел, что в справочнике есть закладка. Рука сама потянулась к книге, он открыл её на нужной странице.

– «Пример снимка малого таза. Мочевой пузырь с осадком», – прочитал Виктор вслух. На иллюстрации был снимок Магомедова – ну, просто один в один.

– Он знал, – тихо сказал за спиной Рыков. – Он ещё вчера всё знал, когда я позвонил, а ты ему рассказал.

У Платонова на несколько секунд перехватило дыхание. Он не представлял, что ответить, да и нужно ли.

– Сколько Владимиру Николаевичу лет?

– Восемьдесят, – Виктор всё ещё был не в силах окончательно прийти в себя от изумления.

– Я лет десять смогу ему зарплату платить, – произнёс Рыков. – И картошку копать на даче.

И Виктор вдруг понял, что начальник не шутит.

4

Сделав из бинта ремешок, Владимир Николаевич повесил на шею небольшую кастрюльку и зашёл в заросли малины. Аккуратно раздвигая колючие ветки и неприятно царапающую листву, он принялся сдёргивать большие сочные ягоды. Периодически дед отмахивался от назойливых ос, чьё гнездо было, похоже, где-то поблизости.

Виктор в нескольких метрах от него качал воду из скважины в бочку и украдкой смотрел на часы – хотелось есть, пить и домой. Ещё с детства он помнил – плана поездки на дачу не существует, он формируется непосредственно на месте. Поэтому обещания типа «выкопаем картошку, соберём крыжовник – и сразу назад» никогда не выполнялись. К первым двум пунктам обязательно добавлялась прополка, формирование водного запаса, уборка какого-то непонятного мусора, поливка-подкормка и ещё много чего.

Вот и сегодня слова деда «Надо бы малину собрать, а то пропадает» он, как и много лет назад, не воспринял всерьёз, но «накачать две бочки воды, а если в скважине мало, то натаскать с ручья» – оказалось полной неожиданностью. Наполнить бочки ещё куда ни шло, но ручей был в двухстах метрах, и носить оттуда по два десятилитровых ведра, ой, как не хотелось.

С того дня, как Владимир Николаевич помог им с Рыковым разобраться с причинами болезни Магомедова, прошла неделя. Ильясу стало легче на следующий день после прицельного курса лечения. Тамара, конечно, была возмущена тем, что её вежливо, но жёстко отстранили от ухода за мужем, однако Николай Иванович был непреклонен. Он немного усугубил картину заболевания, придумав какие-то несуществующие бактерии, опасные и для самой Тамары; она поверила, собрала вещи и ушла домой, возвращаясь лишь на один час в день и надевая перед входом в палату халат, бахилы и маску, словно собиралась войти не к мужу, а в город, заражённый чумой.

Дед, конечно, поинтересовался результатами лечения. Виктор доложил – как всегда, на кухне, за чашкой чая. Владимир Николаевич записал себе на листочке, какие именно антибиотики они использовали, чтобы быть в курсе современной терапии сепсиса.

Предложение начальника Виктор озвучил – больше, конечно, в шутку. Дед усмехнулся:

– Приходить буду, только позовите. И доплачивать мне не надо. Вы, главное, чуть шире мыслите. На мелочи внимание обращайте. Проблема может быть не только в пациенте, но и в его окружении, поведении, в его быту, привычках. А в помощи я вам никогда не откажу, пока ноги ходят и глаза видят.

– Спасибо, дед, – только и смог ответить внук. – Постараемся не эксплуатировать внаглую, но иногда без твоего опыта не справиться.

– Лишь бы я для вас палочкой-выручалочкой не стал, – дед скептически покачал головой. – Понадеетесь на меня – а я ведь тоже не всесилен.

Такой вывод у Виктора в голове не помещался. Дед был непререкаемым всезнающим авторитетом, и на этом фундаменте много лет существовало глубокое уважение к Владимиру Николаевичу.

Виктор периодически заставал у деда в гостях своих коллег по госпиталю – они приходили к нему так же, как и он, за ответами. Хирурги, травматологи, урологи – почти у всех находился вопрос к Владимиру Николаевичу. После их ухода на столе в комнате вырастала на время стопка книг, по ним дед сверялся со своими знаниями, не отдавая всё на откуп стареющей памяти. На любой эпизод у него была готова цитата из справочника или снимок из личного архива.

Виктор иногда заглядывал в те книги, что служили деду источником знаний. Он видел главы, где были подчёркнуты целые абзацы; страницы с пометками на полях, небольшие закладки с комментариями, вложенные в нужных местах. Это могли быть как самые простые «Неотложные состояния в хирургии», что жили в столе у каждого врача, или том «Большой медицинской энциклопедии», так и книга со странным названием «Общая хирургическая агрессология», что вызывало у Виктора ассоциации с каким-то вероломным нападением болезни на человека в четыре часа утра без объявления войны.

Во время визитов нейрохирургов дед доставал из стола свои лекции из Академии, где каждый нерв был им собственноручно нарисован – вот кисть с повреждением локтевого нерва, вот – срединного, а тут человечек в положении «рука просит, нога косит» – после инсульта. Он рисовал сам, да так здорово, что все изображения могли служить хорошими иллюстрациями для учебников.

Травматологов у Озерова ждала большая коллекция снимков на все случаи жизни и огромное число придуманных им конструкций для фиксации, на часть которых были оформлены изобретения и рацпредложения. Полигоном для их создания Владимиру Николаевичу служили детские конструкторы Виктора, в большом количестве оставшиеся после окончания школы. Всегда под рукой были гигантский транспортир, линейка, макеты костей из обрезков метапола – дед мог спланировать любую операцию, не выходя из дома, на крайний случай в гараже, если каких-то деталей не хватало. Например, дома не было негатоскопа, но он сам сделал его из посылочного ящика, висящего на стене кладовой, и проведённой внутрь него лампы; в остальных случаях негатоскопом деду служило окно.

– …Не заснул? – дед подошёл тихо и незаметно. – Я смотрю, насос шуметь перестал.

– Да вот задумался, – ответил Виктор, глядя в бочку и понимая, что она практически полная. – А ты, я гляжу, с малиной разобрался?

– Варить всё равно некому, так что дочиста не стал выбирать. Поедим зато вдоволь. Не зря её медведи любят. Давай, заканчивай.

Он пошёл вверх по склону к домику. Виктор снял матерчатые перчатки, бросил их в сарай и двинулся следом. Дед шагал широко, придерживая кастрюльку с малиной одной рукой. Внук с трудом поспевал за ним.

Наверху Владимир Николаевич поставил собранную малину на лавочку, погремел садовым умывальником, тщательно вымыв руки и вытерев их так же, как десятки лет делал это в операционной: одну ближайшим концом полотенца, другую, через перехват – противоположным. У Виктора эта привычка тоже перешла с работы в жизнь.

Сев рядом с кастрюлькой, дед прислонился спиной к стене дома, держа осанку. Две межпозвонковые грыжи, перенесённые практически на ногах, постоянно давали о себе знать.

Он оглядел своё хозяйство, потом, не поворачивая головы, нащупал малину и взял целую пригоршню.

– Ты тоже давай, – указал он Виктору. – Я всё не съем. Не пропадать же добру.

Виктор присел рядом, вытянул ноги. Руки приятно гудели от усталости; ягоды были очень вкусными, сладкими.

– Ты только смотри, чтобы клопов внутри не было, – предупредил дед.

– А раньше ты не мог сказать? – спросил Виктор; рука с малиной замерла у рта, он оглядел каждую ягоду.

– А раньше я и сам забыл, – засмеялся дед.

– А почему вспомнил?

– Потому что чуть не съел.

– Клопа?

– Ну, а что тут такого? Это же не он тебя ест, а ты его.

Этим логичным выводом дед всегда подкреплял своё предложение съесть, например, червивую сливу.

– Она же вкусная. Вкусней нормальной, – говорил он при случае. – Эх, вы, молодёжь, будете ковыряться, выкинете половину… Я с детства не приучен такое выбрасывать.

– Твоё детство в двадцатые годы прошло, – отвечал в таких случаях Виктор. – Гражданская война, потом коллективизация, голод. Я бы, наверное, в то время не только червивые сливы ел, но и хлеб с плесенью, и капусту гнилую.

– Хлеб с плесенью – это самое страшное, что ты смог себе представить? – дед сурово прокомментировал заявление внука. – Да уж, избалованы вы донельзя…

Они молча съели примерно половину литровой кастрюльки. Дед посмотрел на часы, спросил:

– Торопишься?

– Да не очень, – пожал плечами Виктор.

– К бабушке тогда заедем.

Он встал, взял в домике секатор, нарезал гладиолусов, положил их на лавочку рядом с Виктором и пошёл переодеваться…

Кладбище было недалеко, километров пять или шесть. Дед доехал быстро – внуку за руль сесть не предложил. Виктор сидел сзади, придерживал цветы и малину, если «Жигулёнок» подбрасывало на кочках; когда по краям дороги появились ограды и первые кресты, дед сбавил скорость.

Остановились в тени большой берёзы, выросшей на углу их сектора. Дед вышел из машины, взял у внука цветы, достал из багажника канистру с водой и пошёл впереди. Они перешагнули через низкую, сантиметров в тридцать, ограду, ступили на траву вокруг невысокого холмика.

– Здравствуй, Тонюшка, – сказал дед. Он всегда разговаривал с бабушкой, когда приходил сюда. Делал он это почему-то несколько виновато, словно извиняясь перед ней за то, что всё ещё жив.

«Антонина Матвеевна Озерова» – в который раз прочитал Виктор, стоя у деда за спиной. Они были почти одногодками. Она – известная на всю страну молодая ткачиха, ставшая в одночасье медсестрой, он – молодой хирург, готовящийся к работе в больнице, но призванный на курсы военврачей в день начала войны. У обоих – «За боевые заслуги» и по ордену Красной Звезды. Оба ни разу не ранены, словно хранил их бог для жизни после победы.

Дед поставил цветы во вкопанную вазу, долил из канистры воды. Виктор протёр плиту у памятника, убрал листву и ветки, вздохнул, взял канистру и вернулся в машину. Это была традиция – дед оставался на лавочке один ещё минуты на три. Было видно, что у него шевелятся губы. Он всегда с ней разговаривал; однажды Виктор услышал долетевшие по ветру какие-то обрывки фраз, потому что дед из-за плохого слуха говорил громко, и после этого всегда уходил подальше, чтобы случайно не подслушать того, что не было предназначено для его ушей.

На этот раз было прохладно, ветрено, и Виктор сел в машину. В лобовое стекло изнутри билась случайно залетевшая муха; в салоне пахло малиной и совсем немного – бензином. Через несколько минут дед встал, подошёл к памятнику, положил на него руку, потом отвёл взгляд в сторону и направился к автомобилю, но по дороге вдруг остановился, а потом пошёл снова – но уже в другую сторону. Внук проследил направление. Целью деда была могила его сослуживца, её он тоже навещал, не каждый раз, но часто.

Виктор решил присоединиться к нему, вышел, направился к деду. Вдвоём они замерли у памятника, Владимир Николаевич покачал головой и сказал:

– Гляди, Рашид, вот и внук подрос. А ты его когда-то кишмишем кормил на даче, помнишь?

Виктор помнил. Был он тогда маленьким, дачный посёлок казался ему просто огромным, и сходить к дяде Рашиду за двести метров было целым приключением. Взяв деда за руку, они шагали мимо чужих заборов, живых изгородей, машин – а в конце этого пути ему всегда давали то конфету, то вкусный виноград. Дядя Рашид был очень худым, с блестящими глубоко посаженными глазами, постоянно в армейской рубашке; к мальчику он был добр, с дедом разговаривал почти всегда только о работе. Они оба когда-то служили вместе в госпитале, дед – ведущим хирургом, а Рашид Ахмеров – ведущим терапевтом. Из когорты врачей, прошедших войну, они оставались в госпитале «последними зубрами». И вот за пару лет до бабушки дядя Рашид умер. Тихо, незаметно, у себя на даче.

– Я последний остался, – сказал дед памятнику, на котором дядя Рашид был изображён молодым капитаном в заломленной набок фуражке. – Держусь пока. Вот к Тонюшке приезжал. Да и про тебя не забыл.

Ахмеров, немного наклонив голову к плечу, молча смотрел перед собой с плиты.

– Врач был гениальный, – не поворачиваясь, сказал дед Виктору.

– Я знаю.

– Ты просто так знаешь, с моих слов, – дед покачал головой. – Это видеть было надо, как он работал. Как думал, как выводы делал. Говорят, в русской терапии было две школы: одна – боткинская, вторая – захарьинская. Боткин был гением осмотра, а Захарьин – гением анамнеза. Каждый в свою сторону весы перетягивал. А Рашид – он умел и то, и другое. В совершенстве. Сейчас все горазды терапевтов ругать. А ты попробуй, как раньше, в шестидесятые – тонометр, мутный снимок лёгких, фонендоскоп, термометр и анализ крови. Собери из всего этого диагноз. Привыкли к УЗИ, без МРТ жить не можете, пневмонии пульмонолог лечит, стенокардию – кардиолог. Нет, я не против, – он развёл руками, – но вы, ваше поколение, всё дальше и дальше от больных уходите, кругом техника, техника, техника… Компьютеры, алгоритмы, стандарты. А вот этот, – он указал на фотографию на памятнике, – до последних дней в госпитале ЭКГ сам читал, снимки лично смотрел, лёгкие и сердце выстукивал – выстукивал! – и, что самое важное, думал. И тебя я тоже всю жизнь учу – думай!

Виктор слушал, не перебивая.

– Не растеряйте это, – повернувшись к внуку, говорил дед. – Старую школу не профукайте. Пока мы живы… – он посмотрел на могилу Ахмерова, кашлянул. – Пока я жив. Спрашивай. Книги бери. Советуйся. Умей слышать, видеть. Пропедевтику ещё помнишь? Границы сердца, верхушки лёгких? Печень руками пропальпируешь?