Бестеневая лампа

– Да помню, дед, – слегка возмутился Виктор. – Ну, ты совсем меня недооцениваешь!

– Вот видишь, Рашид, – сказал Озеров, обращаясь к памятнику. – Возмущается. Значит, есть ещё самолюбие у этого поколения. Будем надеяться, что не зря мы в них вкладывались.

Дед кивнул памятнику и решительно зашагал в сторону автомобиля. Виктор посмотрел ему вслед, взглянул ещё раз на молодого Ахмерова, подмигнул ему зачем-то и пошёл следом за дедом.

Ехали они с кладбища молча. Дед думал о чём-то своём, Виктор просто смотрел в окно.

– Тебя домой? – внезапно спросил дед. – Или я в гараж, а ты потом сам дойдёшь?

– Можешь и в гараж, – пожал плечами Виктор. – Могу прогуляться.

…Пока дед открывал ворота, он всё думал, спрашивать или нет. Дед слишком серьёзно прошёлся у могилы Ахмерова по профессиональным качествам внука, и на этом фоне просить помощи было несколько неловко.

«Но он же сам предлагал», – оправдывался перед собой Виктор. Тем временем, дед въехал в гараж, закрыл замки, подошёл к внуку и протянул ему руку для прощанья.

– Я, пожалуй, зайду, – решился наконец Виктор. – Спросить кое-что хочу.

Дед приподнял одну бровь.

– Ну, тогда заходи, – он согласно кивнул. – На вот малину, неси.

Виктор взял кастрюльку и пошёл к подъезду, на ходу машинально съев несколько ягод. Войдя в квартиру, дед направился на кухню, включил там чайник – старый, обыкновенный, на газовой плите, – а сам отправился в ванную. Виктор присел в комнате в кресло, закинул ногу на ногу, осмотрелся.

У деда, как всегда, был порядок. Ни грамма пыли на серванте, ни крошки на ковре. Пара книг на столе у его кресла, где он проводил большую часть времени, рядом телефон и фотография молодой бабушки – точно такая же, как на памятнике. На подоконнике несколько цветков в горшках; он не бросил за ними ухаживать, сохраняя в знак памяти. Рядом с цветами – несколько газет и пара рентгеновских снимков.

– Приходил кто-то? – спросил Виктор, когда дед вернулся.

– Петя, – ответил дед, поняв, о чём речь. – Искали с ним «суставную мышь». Нашли. Зря рентгенологи считают, что она не контрастная. Я вижу. А после меня и Петя увидел.

Он загремел на кухне кружками. Через три минуты чай был готов, дед принёс свою кружку в комнату, поставил её на стол поверх сложенной газеты.

– Ты за своей сам давай, слуг у нас нет.

Виктор встал, вернулся с кружкой и вазочкой с вареньем, сел за стол напротив деда.

– Есть у нас девочка одна… – начал он. – Прапорщик. Связистка Оля Лыкова. Лежит третий день. Температурит под тридцать девять, боли в области большого вертела слева. Очень ногу бережёт, на левом боку не лежит. Ходит так, как будто ей в бедро выстрелили. Да, если по правде сказать, уже и не ходит.

Дед отхлебнул чай, поставил кружку, сел поудобней.

– С её слов, болеет около десяти дней. С ухудшением. Приходила в нашу поликлинику, дали ей освобождение на три дня, назначили физиолечение…

– Лечили от чего?

– В медкнижке написано «Деформирующий остеоартроз левого тазобедренного сустава».

– Ей лет-то сколько? – удивился дед.

– Тридцать четыре.

– Она связистка не в десантной бригаде? Не прыгала никогда? – уточнил сразу дед.

– Нет, к десанту у неё никакого отношения. Травму отрицает.

Дед кивнул и постучал пальцами по подлокотникам кресла.

– В общем, стало ей хуже, из поликлиники её направили к нам. Рыков положил, поставил диагноз «Воспалительный инфильтрат», принялся лечить антибиотиком, компрессами. Динамики никакой. Мы вместе ещё раз посмотрели через день. Я пропунктировал то место, что больше всего болело – ничего не получил. Или не попал, что тоже возможно. Рентген, УЗИ – сделали. Но я после Магомедова к нашим рентгенологам как-то скептически стал относиться. Вот мы и думаем, что дальше делать.

– И что надумали?

– Ты же знаешь, у Рыкова есть поговорка: «Хороший скрип наружу вылезет». Сидим на попе ровно, ждём, когда гнойник сконцентрируется. Активно-выжидательная тактика.

– Подобная тактика хороша при холецистите, – дед покачал головой, – гнойная хирургия к такому не шибко располагает.

– Я понимаю, – ответил внук, повозил ложкой в кружке. – У тебя какие-нибудь печеньки есть?

– Возьми батон, намажь вареньем, – сказал дед. – Считай, пирожное.

Виктор усмехнулся, но сделал именно так; откусил сладкий кусок, посмотрел на деда.

– Ты от меня ответов ждёшь, что ли? – недоуменно поднял тот брови. – После уросепсиса видишь во мне волшебника? Ты же очень мало информации дал. Исходя из того, что я услышал – где-то сидит гнойник. А правило тут одно: «Если есть гной, выпусти его». От Гиппократа до Войно-Ясенецкого – принцип неизменный.

– Сама Оля как-то не сильно согласна на операцию, – пояснил Виктор. – Ей надо на ногах быть через пару недель. Она очень просит, если есть возможность, попробовать полечить без разреза. Ты же знаешь, иногда получается с такими инфильтратами.

– Знаю. А что за срочность у неё? Отпуск, командировка, учения?

– Если бы. Всё гораздо прозаичнее. Муж у неё сидит. За убийство. И через две недели у них свидание. Говорит, могут после этого перевести куда-то, ездить придётся очень далеко. Надеется не пропустить встречу.

– Колония где-то у нас?

– Да, рядом с городом. Он третий год отбывает, вроде бы режим сделали чуть послабее – раньше она к нему раз в полгода ездила, а теперь вот чаще разрешили. Ну, она и рвётся туда.

Дед хмыкнул, взял со стола кружку, но прежде, чем сделать глоток, спросил:

– А убил-то кого?

– Я не все подробности знаю, – Виктор пожал плечами. – Сослуживца своего избил где-то в ресторане под Новый год. Говорят, из ревности. Тот с лестницы упал и головой ударился. Привезли к нам. Он умер в реанимации дня через два. А Лыкова под белы рученьки и в колонию. Лет на восемь или больше.

– Да уж, от тюрьмы и сумы… – дед покачал головой. – Ладно, посмотрю я её завтра. Такси не надо, сам приеду. Ты только на проходной скажи, чтобы «Жигулёнок» мой пропустили. И подготовьте там всё – историю, снимки. И после осмотра своего, как и в прошлый раз, сначала вас спрошу. Если вообще ничего не скажете – в следующий раз не приду, не взыщите.

Виктор согласился на такие условия. На следующий день они с Рыковым ещё раз проштудировали историю болезни Лыковой, чтобы наизусть знать все анализы и анамнез заболевания, Николай Иванович заранее проветрил кабинет и не курил с самого утра. Снимки лежали аккуратно на столе в хронологическом порядке.

Около десяти часов раздался звук мотора. Дед в силу своего не самого хорошего слуха газовал обычно очень мощно, из-за чего все переключения передач происходили у него с неслабым рёвом двигателя. Виктор выглянул в окно, хотя мог этого и не делать – другого водителя с такой манерой вождения он никогда не видел.

Озеров остановился метрах в тридцати от входа, возле беседки. Солдаты уже видели его неделю назад и с интересом смотрели, как два хирурга быстро спустились на улицу, чтобы поприветствовать гостя.

Владимир Николаевич пожал им обоим руки.

– Не слишком часто мы вас эксплуатируем? – спросил Рыков. – А то зачем ездить, я вам могу хоть сейчас стол в ординаторской поставить. Будете у нас на ставке.

Дед рассмеялся.

– Стар я на ставку штаны просиживать. Да и зачем вам постоянный консультант? Совсем расслабитесь, думать перестанете.

– Тоже верно, – вздохнул Николай Иванович.

Они поднялись в кабинет, заняли свои обычные места. Дед с улыбкой посмотрел на них, сидящих на диване, и сказал:

– В прошлый раз Виктор Сергеевич докладывал, теперь надеюсь начальника отделения послушать.

– Жаль, что мы так и не услышали начальника транспортного цеха, – бурча себе под нос, встал с дивана Рыков и добавил громкости. – Вам, Владимир Николаевич, мой старший ординатор основные факты рассказал вчера. Добавить могу только, что клинический анализ крови вчерашний – с ухудшением. Ночь спала беспокойно. Лежать без особой боли может, только если нога на шине Белера. Антибиотик сегодня пора менять, потому что всё мимо кассы – но так как нет толком диагноза, то сложно понять, на какой.

Дед выслушал этот монолог, встал, повесил пиджак на спинку кресла, жестом показал, что хочет халат. Потом они вышли в отделение.

Женская палата была вторая по счёту. Начальник пошёл вперёд, Озеров за ним, замыкал эту маленькую колонну Виктор. Когда они проходили мимо первой палаты, оттуда донёсся сдавленный крик, потом что-то ударило в дверь изнутри.

Рыков остановился, резко открыл дверь и заглянул. Крик повторился, на этот раз громче. Дед заинтересованно подошёл поближе, посмотрел в проём из-за спины начальника. На кровати у окна лежал пациент с забинтованными руками, одна из которых была дополнительно прификсирована к кровати поясом от байкового халата. Под дверью валялось яблоко.

– Прошу прощения, Владимир Николаевич, – извинился Рыков. – У нас тут ожоговый пациент. Пенсионер. Всё как обычно. Обгорают по пьяни, попадают к нам, а через пару дней у них «белочка». И начинаются визиты психиатра – капают ему что-то, колют, а они ни в какую. Этот второй день в дверь кидает всё, что в руки попадается.

– Сибазоните алкоголика? – спросил дед. – А зачем?

– Чтобы переломался. Его ж лечить невозможно, – ответил Виктор. – Ни капельницу поставить, ни перевязку сделать. Он то цветы с одеяла собирает, то бочку в углу палаты закапывает.

Озеров обернулся и сказал:

– Вам что нужно – ожоги вылечить или алкоголизм?

– Ответ как бы сам собой напрашивается, Владимир Николаевич, – сказал Рыков.

– Ну, и дайте ему коньячку. Что вас – всему учить? «Белочку» сразу купируете. Он ещё вам за рюмку и перевязаться поможет. А то устроили мужику гестапо. Мало ли что он там в своих галлюцинациях видит. Я же знаю, у вас обязательно где-нибудь в шкафу стоит бутылка про запас. И не одна.

– Всё-то вы знаете, – усмехнулся Рыков.

– Конечно. Думаешь, мне водку не приносили? Если бы я всё это выпил – вряд ли бы мы сейчас разговаривали.

Николай Иванович машинально прикоснулся к проекции своей печени, вздохнул и сказал:

– Примем к сведению. И даже попробуем. Сегодня.

Он закрыл дверь в палату и жестом предложил Владимиру Николаевичу пройти в следующую. Когда они вошли, Оля отложила в сторону книгу, которую читала, положила руки поверх одеяла, поздоровалась. О предстоящем осмотре она была предупреждена.

Озеров остановился в дверях, поздоровался и посмотрел на Лыкову, отчего она немного смутилась, но дед будто не заметил этого и не отрывал взгляда от её лица.

Спустя минуту он словно очнулся и подошёл поближе.

– И давно ты такая бледненькая? – спросил он её по-отечески.

– Да не очень, – тоненьким слабым голосом ответила Оля. – Мне на службе подружки на узле связи сказали с месяц назад. И как раз тогда у меня левое колено заболело.

– Колено? – одновременно удивились Рыков и Владимир Николаевич. Дед перевёл взгляд на начальника:

– Ты первый раз про колено услышал?

Тот молча кивнул, сжав зубы. Это было очень неожиданно – на третий день так проколоться с анамнезом перед консультантом. Виктор тоже узнал от Оли про больное колено только сейчас.

Дед подвинул к кровати стульчик, присел рядом.

– Хромаешь давно?

– Ну, вот месяц и хромаю. Всё больше и больше.

Владимир Николаевич откинул с больной ноги одеяло, посмотрел, не прикасаясь.

– Видите? – обратился он к хирургам, стоящим рядом. – Нога слегка отведена и повёрнута наружу. Очень важный момент. Тебе так легче, дочка?

Оля кивнула.

– Попробуй ногу поровнее положить.

Лыкова попробовала и вскрикнула от боли. Нога тут же вернулась в прежнее положение. Дед повернулся к коллегам и поднял вверх указательный палец правой руки.

– А спина у тебя не болит? – задал он следующий вопрос, когда убедился, что Рыков и Виктор его знак заметили – но не факт, что поняли.

– Поясница, – кивнула Оля. – Так и хочется под неё подушку положить.

– Патологический лордоз, – дед произнёс это медленно и отчётливо, фиксируя внимание врачей. – А если попробовать согнуть ногу сильнее, то он исчезнет. Но мы не будем пробовать, потому что… Смотрите.

Он откинул одеяло полностью и показал на разницу в окружности бёдер. Левое действительно было слегка атрофично.

– Уверяю вас, что если сейчас её поставить, то мы увидим, что слева ягодичная складка стала гораздо меньше. Пациентка щадит ногу уже месяц. Ходить приходится много? – вновь обратился он к Оле.

– Да не очень, – ответила Лыкова. – Со службы и на службу автобусом. Остальное всё в пределах военного городка.

– Спорт? Дальние походы?

– Я вообще не любитель. Только если в части какие-то нормативы сдаём, но они не сложные. Последний раз далеко ходила, когда свидание дали с мужем, там от автобуса до колонии четыре километра в одну сторону через сопочку. Но это три месяца назад было, тогда ничего ещё не болело.

– А свидания подолгу?

– В тот раз сутки было. В специально отведённом домике на территории.

– Сидеть ему долго ещё?

– Чуть больше половины. Четыре года и семь месяцев, – она вздохнула и опустила глаза.

Дед внимательно выслушал, потом встал у кровати, наклонился, взял своими сильными не по возрасту руками ногу ниже колена и сделал несколько лёгких движений, не вынимая её из шины – вращал, разгибал, постукивал. Виктор с Рыковым услышали какие-то странные фамилии, угадав в них названия симптомов. По окончании осмотра Озеров аккуратно накрыл Олю одеялом, улыбнулся и погладил по голове.

– Всё хорошо будет, – он махнул рукой на докторов. – Я уверен, они справятся.

Оля тихо сказала «Спасибо» и взяла в руки книгу. Консилиум врачей вышел в коридор и направился в ординаторскую.

Дед, ничего не говоря, поднял со стола снимки, посмотрел на негатоскопе, после чего повернулся к дивану и спросил:

– Помните, что я обещал?

– Если мы ничего не добавим к тому, что и так было известно до сегодняшнего дня, то вы к нам больше не придёте, – повторил Рыков.

– И как вы решили поступить с этим условием?

– Нога у неё лежит в вынужденном положении. Ротирована наружу. Где-то в области тазобедренного сустава гнойник. Но при чём тут колено? – Виктор развёл руками. – И на что указывает боль в пояснице?

– Почти все заболевания тазобедренного сустава начинаются с боли в колене. Вот такой финт делает наш организм. Знаешь, сколько пациентов с некрозом головки бедренной кости годами лечат артрозы коленных суставов? Каждый второй. Ну, а боль в пояснице – она указывает на то, что пациентка переразгибает спину, чтобы снять напряжение, – констатировал дед. – Ей делали УЗИ вертельной сумки – вы думали, что гнойник там. Этого мало. А вот то, что она к мужу ходила последние пару лет, в том числе три месяца назад, и целый день с ним в колонии провела – вот это поважнее всех ваших рентгенов будет.

Рыков опёрся на подлокотник дивана и прикрыл глаза рукой.

– Не прячься, Николай Иванович, – дед усмехнулся. – Но в пассив себе запишешь. И ты тоже, – он сурово посмотрел на Виктора. – Доложите ведущему, что у пациентки Лыковой туберкулёз тазобедренного сустава. В округ её надо переводить, наша фтизиатрия не вывезет, хотя проконсультироваться у них можно насчёт подтверждения диагноза и антибиотиков. И попутно ещё очаги поискать. Повнимательнее.

– Колония! – хлопнул себя по лбу Рыков. – Ну, как так…

Дед встал, Виктор подскочил с дивана и помог ему снять халат.

– Хорошо, что сходу не прооперировали. Плохо, что не додумали до конца. Если есть возможность – в колонию сообщите. Пусть мужа обследуют, а то он до освобождения может и не дожить.

Рыков слушал как загипнотизированный. Он уже мысленно расписался в приказе с выговором за просмотренный туберкулёз. Дед похлопал его по плечу, кивнул внуку и вышел. Через пару минут за окном заревел движок «Жигулёнка», свистнули колёса.

– Ты ему вчера про колонию говорил? – посмотрел на Платонова Николай Иванович.

– Говорил.

Начальник подошёл к окну, вытащил спрятанную между рам пепельницу, закурил. Виктор встал сбоку так, чтобы дым не попадал на него, и сказал:

– Я понял, почему он так долго на неё смотрел, когда в палату вошёл. У неё же типичное лицо тяжелобольного человека, лицо туберкулёзника. Она просто красилась, словно сумасшедшая, после того, как ей подружки сказали, что выглядит не очень. А я вчера ей приказал, чтобы с утра никакой косметики. И сразу всё проступило.

– Надо на женской палате объявление повесить. О запрете косметики в принципе, – сурово сказал Рыков. – Они нам всю клинику стирают своим модельным видом.

Виктор улыбнулся, понимая, что бороться с этим практически невозможно. Женщины всегда будут стараться выглядеть лучше, чем они есть на самом деле. Но в словах начальника была здравая мысль – только приказывать надо было не пациенткам, а им самим. Смотреть более внимательно, заставлять смывать румяна, тональный крем и прочие штуки, с помощью которых можно запросто обмануть самого внимательного врача.

В ста метрах от отделения грохнули ворота на КПП – дед выехал за территорию. Рыков раздавил окурок в пепельнице и сел за стол. Надо было записать данные сегодняшнего осмотра в историю болезни.

– Представляешь, Виктор Сергеевич, – внезапно сказал он, – мне стыдно это всё писать и свою подпись ставить. Как будто я сам всё понял. Нечестно как-то.

– По-другому не получится, – стоя у окна, ответил Платонов. – Он же здесь был неофициально.

Рыков согласно покачал головой, потом взял ручку и написал в истории болезни заголовок «Обход с начальником отделения».

5

– Да, да, понял… – начальник кривил рот, чтобы дым от сигареты не попадал ему в глаза, но вынимать её не хотел. Он, как Цезарь, делал всё одновременно – курил, говорил по телефону и строчил дневники в истории болезни. – Мы придём, да… Сколько у нас времени есть? Вообще замечательно. Отвалите уже, господи.

Последнюю фразу он сказал, выключив телефон. Пепел упал одновременно с завершением разговора. Рыков, матерясь в голос, подскочил и принялся сдувать его с операционного костюма.

– Николай Иванович, совсем вы себя не бережёте, – с трудом сдерживая смех, прокомментировал Виктор. – Могло ведь и в другое место упасть.

– Могло, – не поднимая головы, ответил Рыков. – Но не упало же.

Он затушил окурок в пепельнице и внезапно спросил:

– А почему я вместо тебя в кардиологию ходил, чтобы какую-то хрень им там написать про ангиосепсис? У меня что, старшие ординаторы кончились?

Платонов не ожидал вопроса, отвернулся на секунду, потом объяснил:

– Я туда больше не ходок. Возможно, временно, хотя…

– Елену Ивановну не потянул?

Прямой вопрос, в лоб. У них друг от друга секретов не было.

– Можно сказать и так, – Виктор встал, подошёл поближе. – Это всё Академия, будь она трижды проклята. Выпил, расслабился и проболтался. Выводы просты и очевидны.

Рыков ухмыльнулся.

– Слушай, я тебя на десять с лишним лет старше – но даже я бы не потянул. Ни в каком виде, – он наклонился поближе к Платонову. – Это был лишь вопрос времени. Причём уверен – Мазур и сама это понимала. Просто случай хороший представился. И она им воспользовалась.

Виктор вспомнил, как собирал свои немногочисленные вещи в квартире Елены и вдруг, выйдя от неё с чемоданом, ощутил какую-то лёгкость и завершённость этого мероприятия. В такси он садился с чувством, словно сейчас поедет как минимум в аэропорт, откуда начнётся длинное и увлекательное путешествие в новую жизнь.

– В общем, как бы то ни было – увольте пока меня от визитов туда, – попросил он. – Может, через пару месяцев…

– Через один, – пресёк попытку бунта начальник. – Даю месяц. Потом уж извини, мы на работу не дружить ходим и не в любовь играть.

Платонов понуро кивнул.

– Да, есть, так точно, – сухо ответил он. – А куда мы сейчас пойдём?

– В реанимацию. И поверь – тебе это будет как минимум интересно.

– Почему?

– Увидишь.

– Медсестра нам нужна?

– Если честно, понятия не имею. На месте разберёмся.

Дошли они быстро, Николай Иванович успел выкурить на ходу ещё одну сигарету.

В реанимации был какой-то аншлаг. Все четыре койки заняты; рентгенлаборант толкал перед собой через коридор передвижную установку, травматологи толклись у окна, разглядывая снимки, и было видно, что в зале у кого-то на дальней кровати, отгороженной ширмой, берут кровь.

Платонов зашёл следом за Рыковым, не претендуя быть первым номером. Подполковник Медведев, начальник этого хаоса, вышел к ним навстречу.

– Принимайте в своё хозяйство, – он махнул рукой в сторону той самой дальней койки. – Электротравма. В сознании, можете поговорить. Повязок нет, всё видно замечательно. Задача наша простая – определиться с уровнями ампутации. С тактикой на ближайшие несколько часов.

– Заинтриговал, Палыч, – Рыков приподнял брови.

– У нас отделение такое, – без каких-либо эмоций ответил Медведев. – От нас вопросы, от вас – ответы. Хотя почему-то чаще бывает наоборот.

Николай Иванович оглянулся на Виктора, сделал движение головой, приглашая за собой. Тот достал из кармана шапочку, надел. Они вошли, здороваясь на ходу с анестезистками, снующими между пациентами и полками с медикаментами. От нужной им кровати отошла лаборантка с пробирками, кивнула хирургам.

За ширмой не было видно человека целиком; только приблизившись к койке, Рыков с Платоновым смогли разглядеть, кто там лежит. Это был молодой парень с испуганным взглядом – и он постоянно хотел посмотреть на свои руки.

А посмотреть там было на что.

Раздутые, как барабан, и одинаковые, словно отражения в зеркале, предплечья с лоснящейся белой кожей, которая ближе к кистям становилась серой, как если бы на них надели перчатки. Правая кисть будто выломана сбоку в суставе, в свете потолочных ламп поблёскивала поверхность лучевой кости. Пальцы совсем чёрные, даже ближе к багрово-фиолетовому; все суставы, за исключением мизинца, раскрыты словно консервным ножом, что напомнило Платонову руку киборга из второго «Терминатора».

Рыков остановился справа от пациента, хирург обошёл его и посмотрел, что с левой стороной. Там было чуть лучше с суставами, но по передней поверхности предплечья в глаза сразу бросался обугленный участок размером с детскую ладонь.

Просящий взгляд пациента говорил о многом. Их об этом всегда умоляли люди с подобными травмами – но, к сожалению, законы физики таковы, что прохождение электрического тока через тело человека часто оставляет после себя вот такие разрушения. И сделать уже ничего нельзя.

– Сколько времени прошло? – спросил Рыков.

– Я не помню, – хриплым шёпотом ответил парень.

– Два часа, – сказала за него анестезистка, подошедшая, чтобы сделать инъекцию. – Доставили сорок минут назад, сделали снимки, их травматологи разглядывают.

«Вот для чего тут передвижной рентгенаппарат», – понял Виктор.

– Двумя руками взялся?

– Я не помню, – тот же шёпот в ответ.

– Руки болят? Ты их чувствуешь вообще?

В ответ пациент поднял руки над кроватью, покрутил ими в локтевых суставах, но ничего более добиться от своих конечностей он не смог.

– Вы же не отрежете, нет? – беспомощным взглядом уставился он на Рыкова. Тот хотел что-то ответить, но промолчал. Спустя несколько секунд он указал Платонову на дверь:

– Пойдём поговорим со всеми сопричастными.

Они вышли, оставив мальчишку на кровати наедине с медсестрой, что работала с подключичным катетером, устанавливая капельницу. Виктор просто физически ощущал взгляд, которым парень прожигал им спины.

В кабинете у Медведева собрались к этому времени все, кто был нужен – сам начальник реанимации, Манохин со своим ординатором и Рыков с Платоновым. Ведущий хирург не спешил с визитом, но мог прийти в любую минуту.

– Итак, что мы имеем, – начал Медведев. – Электротравма, термические ожоги обеих верхних конечностей, открытые переломовывихи правого лучезапястного сустава и почти всех суставов пальцев правой кисти.

– Слева повеселее, – подал голос Рыков. Манохин молча кивнул, держа в руках снимки.

– Согласен, – кивнул Медведев. – Я не веду речь об уровне ампутаций. Я пока в целом. Что касается его общего статуса – могу сказать, что парень в рубашке родился, потому что мотор не пострадал особо, фибрилляция если и была, то он из неё выскочил самостоятельно. На ЭКГ есть незначительная экстрасистолия – до тридцати или сорока в сутки. Я её всерьёз не рассматриваю. Мазур потом придёт перед операцией, благословит.

– Отсюда ты хрен сбежишь, – шепнул Рыков, услышав фамилию Мазур. – Этого в нашем договоре не было.

Тем временем, Манохин развернулся к окну, показал всем снимки правой кисти.

– Тут вопрос ясен – проксимальная треть предплечья.

– А как же приказ по калечащим операциям? Оставлять максимально возможный сегмент? – подал голос Рыков. – Я за дистальную треть. В крайнем случае интраоперационно определимся. Но не больше средней трети.