Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

На площади Святого Марка

В лучах готическая арка,Колонны в мраморном строю.На площади Святого МаркаЯ – грешный Марк – в толпе стою.Собор уходит в сумрак раннийНад средиземною водой,И столики, как в ресторане,Стоят на площади святой.Поет толпа, играют скрипки,Вокруг зевак полным-полно.Венецианские улыбки,Венецианское вино.У стен дворца, где только дожиСвященнодействовать могли,Мы дружно хлопаем в ладошиВ такт песне нашенской земли.Сметая пыль тысячелетий,Сдувая пену облаков.Переворачивает ветерСтраницы каменных веков.На башне бьют часы. СубботаУже сдает свои права.А матросня Шестого флотаГорланит пьяные слова.Звенит на башне век двадцатый,А под старинный этот сводАмериканец фатоватыйНочную девочку ведет.Италия!О, как нелепоВсе это здесь, где над водойТвое божественное небоИ храм на площади святой!

Николай Лихтерман

Венеция (фантазия)

Сказка-греза: мы в гондоле, —Гондольер и ты, и я…Позабыв о горькой доле,Мчимся к звучной баркаролле.Ты мне шепчешь: «я твоя»…Промелькнули пьяцца Марка,Дожей царственный дворец,И огней далеких аркаВ темноте сверкнула ярко.Как я счастлив, о Творец!Зазвучала серенада…Я люблю, и любишь ты,А пьянящая рулада,С дивной мощью водопада, —Навевает нам мечты…Вот «Лючия» льется плавно,Баркароллу заглуша.Сердцу мило, сердцу славно,И в влюбленности бесправноРвусь обнять тебя, спеша…27 ноября 1916 г.

Павел Ловинский

Баркаролла

Льются привольные, льются широкиеЗвуки страстные лютен над нами.В море лазурное небо глубокоеСмотрит нежно златыми очами.В воздухе тихо, прохладно, не жарко,Плещут плавно о портики волны,Дремлют колонны священного Марка,Прошлой славы величия полны.Медленно, стройно, каналы минуя,Вся в цветах проплывает гондолла …Томный донесся мне звук поцелуя,И вдали она скрылась у мола.С песней моею к тебе долетаетВетерок полный струй ароматных.Локоном нежно твоим он играет,Полон звуков любви он невнятных.Выйди скорее, не мучай томлением,Жду с надеждой тебя и мольбою!Зыбь поднялась по каналу, в волненьиТвой приход ожидая со мною.Всходит над морем луна золотая,Светом чудным все вкруг озаряет,Луч ее нежный к тебе проникая,С неземной тебя страстью лобзает.Если бы в месяца луч обратился,К твоему б я приник изголовью.В песнях страданья тогда б я излился,Я б рыдал над моею любовью…В душу твою я тогда бы проникнул,И чтоб лед растопить ее хладный,Солнце на помощь себе бы я кликнул,Он пришел бы, товарищ мой славный…Нет, ведь не месяца луч я печальный,А товарищ мой солнце высоко…Море зовет меня песней прощальной,В него верю – оно так глубоко…

Алексей Лозина-Лозинский

В Венеции

I.Кто молчаливей и скромнейПослушника Джордано?Он над Писаньем много днейНе разгибает стана,Пред юной девой капюшонОн опускает низко,Уставу всех вернее онБлаженного Франциска.Но ночь… и ряса спала,Под бархатом камзолаКинжал хороший скрыт;В тьме узкого каналаНеслышная гондолаПо черни вод скользит.II.Несчастна, но горда женаБогатого сеньора.Как долго молится онаПод сводами собора!А дома, на окна гранитОблокотясь лениво,По целым дням она молчит,Одна, грустна, красива…Но ночь… и ждет гондолыИ ловит каждый лепетКанала об уступ…Чьи это баркаролы,Изящный стан и трепетУпорных, наглых губ…

Михаил Лопатто

«Две тени мы души одной…»

Две тени мы души одной,Томим друг друга и тревожим.Как сумрак твой и хмель и знойНа четкий день мой не похожи!Мне сладок пестрый порта гул,Блеск солнца, шорох толп на пьяцце,И в жизни сдержанный разгулЛюблю я мирно погружаться.Люблю друзей, мой кабачок,Прогулки в гондоле на Лидо.Мне раздвоений чужд клубок,Где нежность спутана с обидой.Порою лишь твой мутный срывВлечет меня и, очарован,Над краем острых скал застыв,Я взглядом к пропасти прикован.Я жду, что хлынет вот в меняВесь хаос, вызванный тобою.Но в свете брежжущего дняТы вновь становишься дневною.И сухо я прощусь с тобой,Твоим терзаем тайно жалом,Чтоб долго в гондоле сыройСкитаться по кривым каналам.

Венеция

О незнакомые салоны,Куда вас вводят первый раз!Из всех углов тайком влюбленноКосится на хозяйку глаз.Дымится кофе, лампы глухоГорят меж чашек и гвоздик,И друг нашептывает в ухоЧуть переперченный дневник.Ах, в сердце жизни есть запасы,Остроты рвутся с языка,А геммы, кружева, атласыКружат мне голову слегка.Окно раскрыто на каналы,Дрожит бродячий гондол свет,И баркароле запоздалойГитары вторит жаркий бред.Чудесно все, что незнакомо,В любви мы любим узнавать.И трепет пальцев, жар, истомаПривычкою не могут стать.Взгляд любопытный не устанетВ чужих глазах искать до дна,И рот целованный не вянет,Лишь обновляясь, как луна.

«Голубки Марка, вечер осиян…»

Голубки Марка, вечер осиян,С кампаной слился робко вальс под аркой.Ложится солнце в сеть каналов жарко.Окрай лагуны плоской сиз и рдян.Насмешница, и ты – голубка Марка.Все тот же он – задор венециан,Дворцов линялых плесень, рис, пулярка,Аббат-атей, родосского стакан,Голубки Марка.Но полночь уж. Сгорели без огаркаГитары, маски, жирный лоск румян,Вся в пестрых платьях золотая барка.Стал шалью черной радужный тюльпан.Но рокот ваш как радостный пеан,Голубки Марка!

Байрон в Венеции

Кто так надменно, так покорно,Так упоительно любя,Сквозь гамму ласк и примирений,Обид и долгих опьянений,Тереза, нежный, хищный, вздорный,Другой кто мог вести тебя?Где блеск другой, на мой похожий?Мой хмель и жар, моя любовьСоздали профиль злой камеи,И эти локоны у шеи,И мушку в матовости кожи,И чуть приподнятую бровь.

«Густое черное вино…»

Густое черное виноПрилило к щекам терпким жаром.Мне ненавистно казино,Скитание по ярким барам.В тебе есть странная черта,Противочувствий дрожь и сила.Мучительно вдруг складка ртаНебесный облик исказила.Пойдем на воздух, ты бледнаОт карт и давки, ламп и дыма.Смотри: лагунная лунаВлияньем древних чар томима.Лепечет плоско у крыльцаВолна отрады запоздалой,И хрипло окрики гребцаНесутся в темные каналы.Мосты горбятся, фонариТускнеют, и набухло платье.Тоскливо тени ждут зариВ угаре хилого зачатья.Я стал блаженно нем и тих,И словно растворилось тело,Волос каштановых твоихРука коснуться не посмела.

Яков Лурье

<Пародия> на Гумилева

Меж двух каналов венецианскихНа островке стоит дворец,Реликвий старых, патрицианскихСедой хранитель и отец.Струится серый свет из окон,Бросает блики на портреты,Осветит крест, там, дальше, локон,Оружье, платье, амулеты…Тут целый мир изобразилНаивный мастер примитива,И я невольно взор вперилВ его сияющее диво.Здесь каждый штрих понятен, ясен,Неуловимо прост и мил,И так спокойно-безучастен,Что мир в душе моей вселил.Но есть картины здесь другие,Что сильно возбуждают страсть:На них – красавицы нагие,Которым в рай уж не попасть.Увидишь – дух замрет в груди,Как будто взнесся на качели…Таких пред смертью, впереди,Едва предвидел Боттичелли…Почтенный фра Филиппо Липпи,Благочестивый старый мастер,Создав задумчивые ликиМадонн, не знал еще о страсти.О страсти той, что исказилаЧерты красавицы Милана.Рука художника скользила,Творя в мистическом тумане.Мария Ченчи из Милана,Любя, покончила с тоскою,Отраву выпив из стаканаС ажурной, тонкою резьбою.Ее черты еще прекрасны,Хотя измучены борьбою…Здесь не глядит уже бесстрастноИскусство, гордое собою.

Павел Лыжин

Закат Казановы

ОктавыЗамок ДуксI.20 октября 1797 годаПретит мне этот край и целый свет не мил!Раскашлялся опять средь вечной книжной пыли.А все же эту жизнь, как я ее любил,И бурно, и легко, немногие любили!..Ах, вырваться, бежать, коль только хватит сил…Куда? – Не все ль равно: в Париж, в Севилью, в Чили?Нет, лучше на восток: ex Oriente lux!Мечта!.. Но где же я? Октябрь… туманы… Дукс!..II.Богемские леса и варварские нравы!Опять в отъезде граф, и снова я одинСредь наглой челяди, не чтящей громкой славы,Ни подвигов моих высоких, ни седин.Вечор я вслух читал Торкватовы октавыИ строфы медные божественных терцин,А слуги фыркали. Мерзавцы! Вот я вас-то!..Хоть, впрочем, трости жаль. Но со стихами – basta!III.И в мрачной сей дыре тянуть остаток дней!Мошенники кругом, лентяи или сони;То сцена, то скандал. Комедия, ей-ей,С утра до вечера, но только не Гольдони.Сегодня, например, мертвецки пьян лакей,А повар мне назло испортил макароны.В хоромах холодно; весь день дымит камин.Беда, коль мажордом дурак и якобин!IV.26 октябряС визитом местный ксендз. Как речь его елейна!Как ограничен ум! Чтоб черт его побрал!Ушел, отдавши честь графинчику портвейна…Ах, сколь мне надоел библиотечный зал,И глобус, и портрет пожухлый Валленштейна!Сел в кресла, снял парик и два часа дремалПод хриплый стук часов с фигуркою Амура.Нет, право, тяжела мне эта синекура!V.Венеция моя! Хоть, правда, я не дож,Но средь сынов твоих, быть может, не последний:Вольтер меня ценил, Руссо, Шамфор… и что ж? —На склоне лет своих, как нищий в богадельне,Из милости живу, на чучело похож…Нет, нет: то лишь кошмар иль старческие бредни.А новый мой роман? – Ведь не дописан он.Засяду-ка скорей за «Икосамерон».VI.1 ноябряЧудовищную весть прочел сейчас в газете:Мир в Кампо-Формио… Позор! Ну, времена!Конец Венеции, конец всему на свете…Иль чашу горестей я не испил до дна?Иль это все брехня и ложны слухи эти?Иль мозг мой помутнел? Иль я схожу с ума?Но путь французских войск следил я по ландкарте…Нет, видно, это так… Проклятый Буонапарте!VII.Снотворный порошок и рюмочка «Клико»;Почти исчез озноб, в ногах утихли боли,И смутно грезится: куда-то далекоСкользнул я сквозь туман в таинственной гондолеБлаженным призраком, беззвучно и легко,Без горьких помыслов, без силы и без воли.Но память дивная, мой вечный гондольер,Поет, избрав октав чарующий размер.VIII.Скользим, скользим, скользим… Однако что же это? —Как будто бы туман рассеялся, и вот(Видение иль холст волшебный Каналетто,Или действительность?) – среди оживших водМой город сказочный: Сан-Марко и Пьяцетта…И все ликует здесь, и любит, и поет!Полгода без преград, без званий, без опаскиСправляют Карнавал бесчисленные маски.IX.Хрусталь, и зеркала, и теплый свет свечей —Ридотто! Но сейчас понтировать не стану.Смешался дивно тут патриций и плебей;Сменяет менуэт развязную фурлану.Под маскою глядит маркизом брадобрей;Сенатор в домино подобен шарлатану.Монахиня, купец, носильщик, сводня, сбир…О, сумасбродный мой венецианский мир!X.Но не до звуков мне Скарлатти и Тартини;С лорнетом я стою средь ряженой толпы,Но бархатом личин, увы, мои богиниСкрывают от меня любимые черты…Нанетта и Мартон, скажите, где вы ныне?Где та Лукреция? Где Анриетта та?Но кто ж там в зеркале? – До ужаса, до болиЗнаком мне тот старик в поношенном камзоле…XI.Очнулся. Глупый сон! Пустая дребедень!Но, право, сам себе несносен я и гадок.Под нудный шум дождя поднять мне штору лень.Денечек новый, знать, не будет слишком сладок,Суля одну тоску, иль острую мигрень,Иль сердца старого мучительный припадок…А под моим окном опять уже оретТо графский водовоз, то конюх-санкюлот…Прага, 10–18 сентября 1958 г.

Константин Льдов

«И мне сверкали вы бывало…»

И мне сверкали вы бывало,Душе восторженной сродни,Венецианского каналаЗавороженные огни.Как переброшенная аркаИз светлых снов в мир хмурых слов,Сиял мне храм святого МаркаВенцами древних куполов.Угасла пламенная вера,Умолк аккорд сердечных струн…Мой стих – как песня гондольераВ туманном сумраке лагун!Напевы неги и печали —Псалом заката моего…Что в нем звучит, поймет едва лиМое земное божество.

Сергей Маковский

Венецианские ночи (сонеты)

I.Всю ночь – о, бред! – в серебролунных залахВенеции я ворожу, колдун.И дышит мгла отравленных лагун,и спят дворцы в решетчатых забралах.Всю ночь внимаю звук шагов усталых, —в колодцах улиц камни – как чугун,и головы отрубленные лунвсплывают вдруг внизу, в пустых каналах.Иду, шатаясь, нелюдим и дик,упорной страстью растравляю рануи заклинаю бедную Диану.А по стенам, подобен великану,плащом крылатым закрывая лик,за мною следом лунный мой двойник.II.Ленивый плеск, серебряная тишь,дома – как сны. И отражают водыповисшие над ними переходыи вырезы остроконечных ниш.И кажется, что это длится годы…То мгла, то свет, – блеснет железо крыш,и где-то песнь. И водяная мышьшмыгнет в нору под мраморные своды.У пристани заветной, не спеша,в кольцо я продеваю цепь. Гондола,покачиваясь, дремлет, – чуть дышаприслушиваюсь: вот, как вздох Эола,прошелестит ко мне ее виола…И в ожиданье падает душа.III.Ленивый плеск, серебряная гладь,дурманы отцветающих магнолий…Кто перескажет – ночь! – твоих раздолийи лунных ароматов благодать?Ночь! Я безумствую, не в силах болеизнемогающей души унять,и все, что звуки могут передать,вверяю – ночь! – разбуженной виоле.И все, что не сказала б никому, —ночь! – я досказываю в полутьму,в мерцающую тишину лагуны,и трепещу, перебирая струны:вон там, у пристани, любовник юныйвзывает – ночь! – к безумью моему.

«Неверия и веры слепота…»

Неверия и веры слепота.Монахи в рубищах. Венцы, тиары.Надменный пурпур, медные ударыколоколов, и Божья нагота…Не ты ли, Рим? Надежнее щитане мыслил водрузить апостол ярый.Флоренция, – о, мраморные чары, —и ты, венецианская мечта!Крылатый Марк. У пристани гондола.Выходит дож, внимает сбиру он, —литая цепь на бархате камзола.А в храме золото стенных иконмерцает призрачно, уводит в сон,в даль запредельную святого дола.

«На веницейском кладбище когда-то…»

На веницейском кладбище когда-топрочел я надпись: – Здесь почиет прахЛукреции и Гвидо, в небесахсоедини, Господь, любивших свято.«Любовь, синьоре! – пояснил монах.– Жил Гвидо вольной птицей, да она-тобыла за герцогом ди Сан-Донато.Их тайну выдало письмо. В сердцахобоих заточил супруг: был зорокревнивый герцог и душой кремень.А умерли они, спустя лет сорок,хоть жили врозь, да чудом – в тот же день».Монах умолк. И набегала тень…И древний ночь договорила морок.

Варвара Малахиева-Мирович

«На мраморную балюстраду…»

На мраморную балюстрадуИ на засохший водоемВ квадрате крохотного садаПод хризолитовым плющомГляжу я так же, как бывалоВ те обольстительные дни,Когда душа припоминала,Что в мире значили они.И вижу черную гондолу,Мостов венецианский взлет,И голос сладостной виолыМеня томительно зовет.Сквозь шелк дворцовой занавески,Как нож, блистает чей-то взор,А весел радостные всплескиЗвучат, как поцелуев хор.И знаю, в этом же каналеНа мягком и тенистом днеЯ буду спать с твоим кинжаломВ груди, в непробудимом сне.Сергиев Посад

«Цикламена бабочки застыли на столе…»

А. К. Тарасовой

Цикламена бабочки застыли на столе.Под алым одеялом АллаСпит в темно-синей утра мгле.И снятся ей Венеции каналы,И мавр возлюбленный с нахмуренным челом,И роковой платок, и песня Дездемоны.Но в коридоре крик: «Беги за кипятком!» —И ярый топот ног ее из грезы соннойВ советскую действительность влекут.И уж обводит ясными очамиОна свой тесный каземат-приют:Вот чемоданы, ставшие столами,Вот пол измызганный, вот чайник с кипятком,Тюфяк, под ним два бревнушка хромые.. . . . . . . . . . .Венеция и мавр – все оказалось сном.Я –  Алла Кузьмина. Я дома. Я в России.12 декабря 1924 г., Москва

Сергей Мамонтов

Жемчужина морей

Солнце льет потоком пламеньНа пустую площадь Марка,И под солнцем жаркий каменьБелизною блещет ярко.Залиты полдневным зноемСпят лагуны голубые,Лишь у мачты сизым роемВьются голуби ручные.Пестрый, вычурный и яркийМирно спит собор старинный,И дворец, склонясь на арки,Свой фасад покоит длинный.В созерцанье погруженный,Я стою в тени собора,От Пьяцетты раскаленнойОторвать не в силах взора.И в очах моих усталыхГрезы пышные клубятся:Жизнь воскресла на каналахИ пред герцогским палаццо…Волны гулкие народа,Эхо гомоном тревожа,Собираются у входа,Ждут сиятельного дожа.Гладь лагуны отражаетЗолоченые галеры,И, теснясь, их окружаютНа гондолах гондольеры.Дож явился. Влево, вправо,Он идет, толпе кивая,И сияет величавоДиадема золотая.За вождем роскошной свитой,Разодетые богато,Выступают сановитоПредставители сената.Зажигает солнце блескомПурпур, злато и каменья,И гремит вся площадь плеском, —Стонет гулом одобренья.Потрясая воздух знойный,Звон несется колокольный…Флот плывет водой спокойнойК Адриатике привольной.Там, в лазоревом просторе,Гордым взмахом с возвышеньяДож кольцо бросает в море,С ним свершая обрученье.Море томно негой дышит,Как невеста молодая,И избранника колышит,Дни блаженства обещая.

Осип Мандельштам

«Веницейской жизни мрачной и бесплодной…»

Веницейской жизни мрачной и бесплоднойДля меня значение светло.Вот она глядит с улыбкою холоднойВ голубое дряхлое стекло.Тонкий воздух кожи. Синие прожилки,Белый снег. Зеленая парча.Всех кладут на кипарисные носилки,Сонных теплых вынимают из плаща.И горят, горят в корзинах свечи,Словно голубь залетел в ковчег.На театре и на праздном вечеУмирает человек.Ибо нет спасенья от любви и страха:Тяжелее платины сатурново кольцо!Черным бархатом завешанная плахаИ прекрасное лицо.Тяжелы твои, Венеция, уборы.В кипарисных рамах зеркала.Воздух твой граненый. В спальнях тают горыГолубого, дряхлого стекла.Только в пальцах роза или склянка —Адриатика зеленая, прости!Что же ты молчишь, скажи, венецианка,Как от этой смерти праздничной уйти?Черный Веспер в зеркале мерцает,Все проходит. Истина темна.Человек родится. Жемчуг умирает,И Сусанна старцев ждать должна.1920 г.

Нина Манухина

L’heure mauve à Venise

Мы встретились с тобой в лиловый час,Когда расплывчаты и смутны были тени,Когда закат опаловый погасИ сумеречно брезжили в воде ступени…И, словно призраки зловещие тая,Гондолы черные, над дремлющей водоюБесшумно и таинственно скользя,Пред нами проплывали чередою…Действительность суровую забыв,Как поцелуем – взглядами мы опьянялись,Но… час лиловый неуклонно плыл, —И мы расстались…1917 г.

Мария Мара

Баркаролла

Спой мне песню, певец молодой,Ты гитару свою подыми,И над этой падучей звездойЗолотую ты зорю зажги!Спой мне песню! Гитара твояСтруной нежной к ногам опустилась…И в тебя загляделась луна,И она твоим взглядом смутилась…Спой мне песню, любимец гондол,Пой о том, как тебя они носятСредь хрустальных Венеции волнИ они как о песне лишь просят!Спой мне песню, красавец ты южной весны,В колыбели волшебной заснувший цветов,Расскажи, как от солнца скрывали ониЕе крыльями легких, как свет, мотыльков!Что же кудри твои черной ночи темнейВзгляд глубокий к земле опустилиИ на лире разбитой толпою людейВдоль струны слезы быстро проплыли?..

Владимир Марков

Мост вздохов

По мрачному Палаццо ДожейМы шли гурьбой за гидом вслед.Все слушали, я слушал тожеОб ужасах минувших лет.Гид сырость каменной темницыНам на минуту показал,Где прежде, узник бледнолицый,Ты смерти месяцами ждал.Когда б ты жил еще на свете,Ты убедился бы сейчас,Насколько вы пред нами дети,Насколько мы несчастней вас.И если б перед нашим адомСлучайно ты теперь предстал,Каким бы жалким маскарадомСвое столетье ты признал! Ты умирал всегда красиво Под гул легенды иль молвы, А мы без славы, молчаливо, Как стебли скошенной травы… Печальный гость в веселом пире, Я шел, молчание храня, И даже Понте деи Соспири Не вырвал вздоха у меня.

«Трудно пробыть полчаса в церкви Scalza на Grande Canale…»

Трудно пробыть полчаса в церкви Scalza на Grande Canale.Все ты там можешь найти, нет только голой стены:Фрески, витражи, картины, колонны, плафоны и ниши,Склепы, карнизы, кресты, статуи и алтари.Наша религия – свечка, а их – огнедышащий факел;Там – благодатная тишь, здесь – исступленный порыв.Нет у католиков кротости нашей, умильности, ласки —Бьется в истерике все, вьется, стремится, кричит.Кажется, даже мадонны хотят оторваться от камня,Чтобы греховно начать буйный вакхический пляс.

«Рада гондола, покинув каналов сырых паутину…»

Рада гондола, покинув каналов сырых паутину,Где обрамляют дворцы затхлую зелень воды.Синюю влагу лагуны колеблет ласкающий ветер,Спутал на собственный вкус волосы на голове.– Дай мне весло, гондольер, я в море направлю гондолу!Выдержит черный твой челн волн озорную игру?Но гондольер не ответил, он смотрит на Санта-Микеле:Остров-кладбище собой к морю нам путь преградил;Странный, как вымысел Беклина, как очарованный замок,Каменной красной стеной смотрит сурово на нас.– Кто там? Живые? Назад! окликают меня кипарисы,К небу, как пики, подняв конусы темных вершин.Но неприступное – пусть даже в смерти – влечет человека.Я бы хотел умереть, чтобы проникнуть туда.Я бы хотел умереть недалеко от паперти Фрари,Чтоб отпевали меня там, где лежит Тициан,Чтобы священник над трупом долго читал по-латыни,Плакали чтоб под орган статуи грустных мадонн,Чтоб по каналам везли меня, чтоб гондольер беззаботныйНа поворотах кричал грустно-протяжное «Ой»,Чтобы следы сладковатого тленья от пышного гробаВетер морской разогнал, синей лагуной скользя,Чтобы причалить нарядной гондолой у острова мертвых,В крепость попасть наконец, от любопытства дрожа,И у корней кипариса, в болотистой вязкой могиле,В важном торжественном сне жизни иной ожидать.

Мальвина Марьянова

«Венеция влечет твои взоры…»

П. С. К.

Венеция влечет твои взоры,И Флоренция, и синий Рим. —Русские любишь просторы,Закатные янтари.Где тихий Блок в своей кельеОзаримые поет слова —Ах, там зачарованные ели,И с ними поет синева.Их станет двое в незримом саду:Один мыслитель, другой – поэт.Оттого тебе я несу звезду,Оттого ты мною воспет.

Алексей Масаинов

Венеция

Привет твоей священной седине,Венеция, любимица столетий,Грустящая в вечерней тишине!Владычица морей, в чьем гордом светеГорела страсть средь синих волн морских,Где цвел народ твой, радостный, как дети, —Тебе восторг, тебе мой бедный стих,Тебе мое раздумье и отрада,Венеция, усопшая в живых!Не в полночь ли сильнее запах сада?И не в тоске ли память о тебеВ душе звучит, как старая баллада, —О, верная таинственной судьбе,Прекрасный лик свой, женственный и юный,Хранившая в невзгодах и борьбе!Звенят, звенят немолкнущие струныТвоих певцов и славят жизнь твою,Бурливую, как гневные буруны!Отчаливай же быструю ладью,Ладью поэтов, Светлая – с тобоюИ я дерзну и вслед им запою.С твоею одинокою судьбоюОтныне сплетена моя судьба,Как верный плющ сплетается с листвою!Не отвергай влюбленного раба —О, Госпожа, грустящая в лагунах,В домах, в дворцах, у Львиного Столба,И в старости юнейшая из юных,Венеция, почившая средь вод,Как древний сфинкс, заснувший в мертвых дюнах!Но светел сон твой, ясен небосвод,Ясна печаль, безгневен лик усталый,И плавно над тобою свой полетСвершает Время. Тихо спят каналы,Беззвучны всплески гондол в тишине,Бездумны дни и пышно грезят залыТвоих дворцов. И в солнечном огне,Блестя над Марком, так же дремлют кони,Как бронзовый на бронзовом конеХранит молчанье старый Каллеони!О, город запустения и снов,Когда-то смелый в гневе и в законе!О, город душ, поэтов и певцов,Чья грусть – чиста, раздумие – напевно,Венеция, мечта иных миров,Венеция, заснувшая царевна!Весна, 1913 г.

Франческа

Покинутая смуглянка,Благословенно имя твое!Она была итальянка,И звали Франческой ее.Проносились годы, как птицы,И пели колокола.На тихом канале АльбрицциОна жила и цвела.Ты, солнце в славе и блеске,Украситель, зиждитель дней,Сравнишься ль с глазами Франчески,Смелой Франчески моей?Как радовался я, влюбленный,Как глаза ее целовал! Помню нежно-зеленый Полусонный канал… Помню, как гордо-покорно, С розой в смуглой руке, Приезжала в гóндоле черной Франческа в черном платке… Франческа, пусть знают люди! Франческа, чудесный цветок! Не твои ли нежные груди Целовал я, сбросив платок? И не твой ли отец затаенно Смотрел на наше окно На Calle della Madonna, Где нам было так пряно-грешно? О, бросившая смело и дерзко В сердце храбрых свое копье, Одалиска, безумка, Франческа, — Благословенно имя твое!1915 г.

Дмитрий Мережковский

Венеция

Прощай, Венеция! Твой Ангел блещет яркоНа башне городской, и отдаленный звонКолоколов Святого МаркаНесется по воде, как чей-то тихий стон.Люблю твой золотой, твой мраморный собор,На сон, на волшебство, на вымысел похожий,Народной площади величье и просторИ сумрак галерей в палаццо древних Дожей,Каналы узкие под арками мостовИ ночью в улице порою звук несмелыйУскоренных шагов;Люблю я мрамор почернелыйТвоих покинутых дворцов,Мадонны образок с лампадой одинокойНад сваями, в немых лагунах Маломокко,Где легче воздуха – прозрачная вода:Она живет, горит, и дышит, и синеет,И, словно птица, в ней гондола, без следа,Без звука, – черная, таинственная реет.1891 г.