Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Ирина Волобуева

«В воде каналов тени от приколов…»

В воде каналов тени от приколов.Как ночь венецианская густа……Я помню акварельную гондолуПод аркой акварельного моста.Ведь столько лет в уютном доме мамыОна недвижна на стене была…И вдруг скользнула рыбкою из рамыИ по каналу плавно поплыла!И облака поплыли в небосводе,И ожила под веслами вода.…Растет мой мир, подвижный по природе,И чаще все из рам своих выходятМосты, гондолы, волны, города…

Максимилиан Волошин

Венеция

Резные фасады, узорные зданьяНа алом пожаре закатного станаПечальны и строги, как фрески Орканья, —Горят перламутром в отливах тумана…Устало мерцают в отливах туманаДалеких лагун огневые сверканья…Вечернее солнце, как алая рана…На всем бесконечная грусть увяданья.О пышность паденья, о грусть увяданья!Шелков Веронеза закатная Кана,Парчи Тинторето… и в тучах мерцаньяОсенних и медных тонов Тициана…Как осенью листья с картин ТицианаЦветы облетают… Последнюю дань яНесу облетевшим страницам романа,В каналах следя отраженные зданья…Венеции скорбной узорные зданьяГорят перламутром в отливах тумана.На всем бесконечная грусть увяданьяОсенних и медных тонов Тициана.

Вольтерьянец

Воспоминание о Венеции

Я был в Венеции недавно.Дворцов не мало обошел;И, как туристу достославно,И на Мост Вздохов я взошел.Взойдя туда, я вспомнил Нину —Она предстала в полный рост!И я воскликнул, сделав мину:– Так вот какой он, «Вздохов мост»!Нет, Нина, дорогая Нина!Нет, Нина милая моя —Ничтожна здесь была картинаВ сравненьи с тем, что вспомнил я!Когда ты трепетно дышала,Вздыхая сладко и любя,И воздух речью оглашала,Не помня в счастии себя —Когда со вздохами твоимиЯ на мосту сливал свой вздох,Когда под ласками моимиКазалось, весь бы мир иссох, —То я, скажу без всяких «охов»,И буду прав, хотя и прост:Что там… там было больше вздоховИ много лучше был там мост!

Варвара Вольтман

Муссолини и шут

На площади святого Марка,Где мажордомом птицевод,Всплывает прошлое, как барка,На золотых ладонях вод.Плюясь, как ведьма, черной кровью,По лишаям священных плитЕще Италия влачитТяжелый шлейф Средневековья.Парит сегодня, как вчера,Над адом Данте диадема,Но не от нашего эдемаКлючи апостола Петра!О, до чего ж, старик, ты дожил, —Мы оборванцы! Мы не чтимСеребряных камзолов дожейИ папе верить не хотим!Пусть лобызает МуссолиниХристу кровавое ребро,Парламентарной МессалинеДаря любовь и серебро.Пусть под фиалковою тканью,Как сенью распростертых крыл,Останки Борджиа сокрылНебесный шулер в Ватикане —Но Пульчинелло – тут как тут,Он не заботится о троне,И перст полиции не тронетШутом задуманный маршрут.Какой вельможа устрашится,Что горб лукавый невзначайПо ходу пьесы облачитсяВ традиционный горностай?И, внемля пафосу спектакля,Какой премьер сожмет висок,Когда брызгучей клюквы сокПодмочит ореол из пакли?Министров тешит этот бумНа улице и на гитаре,А между тем – седой горбунРечист, как юный карбонари!О папа, Лютер и левит,Из моды вышли ваши платьяИ гриф гитары, как распятье,Толпу на бунт благословит!29 марта 1928 г.

Анна Волынцева

Vorrei baciar’

Венеция!.. Луна… бесшумная гондолаУ мраморных ступень старинного дворца.Над сонною водой – канцона, баркарола…На голос мы плывем незримого певца.Случайный спутник мой, веселый и красивый,С улыбкой мне сказал: «Здесь хорошо вдвоем!»,Зачем нарушил он покой мой горделивый?Зачем былая страсть в душе зажглась огнем?Зачем забыла я всю прелесть южной ночи?И унеслась к тебе я силой прежних чар?Мне вспомнились твои тоскующие очи, —А сладкий голос пел вдали «Vorrei baciar’…».Заброшена сюда капризною судьбою,Мечтой погружена в красу былых времен,Пленилась морем я и далью голубою;Мне снился наяву какой-то дивный сон.«Здесь хорошо вдвоем!»… Тоска мне сердце сжала.Волшебной сказкой спал завороженный мир.Но греза таяла, тоска же нарастала,А сладкий голос пел вдали: «Vorrei morir»…

Анатолий Гейнцельман

Сумерки на лагуне

Небо все – расплавленный жемчуг,Море все – зыбящийся топаз.Храмы выплыли из волн вокруг,Паруса горят, как солнца глаз.Черные гондолы пашут луг,С длинных весел капает алмаз.Замирает жизненный испуг,Возрождается в душе экстаз.Все – неслышный, все – беззвучный сон.Даже стих – муранское стекло.Тени меж коралловых колонн.Всякое исчезло в мире зло,Все как облачный вверху виссон,Все как чайки белое крыло.

Венецейские цехины

Слава венецейскому цехину,Выстроившему волшебный сон,Слава и купеческому сыну,Полюбившему леса колонн,И готическую паутину,И державных дожей славный трон,И великолепную картину,И художников родных сторон.Никогда еще полезней златоНе было истрачено никем,Никогда прелестнее закатаМир не видел, изумлен и нем.Нет лучистей на земле броката,Что скрывал бы немощь и ярем.

Школа Сан Рокко

Тяжелый с позолотой потолок.В овалах много величавых драм:Змий Медный, брызжущий в толпу поток,Жезл Моисея, бьющий по скалам.А рядом где-то слышен молоток:Там распинают жертвы по крестам…Уже висит, склонясь челом, Пророк,И два разбойника по сторонам.Вокруг толпа безмолвная. Лишь кониЦентурионов беспокойно ржут.Марии в обмороке. Кто-то стонет,И кто-то плачет. Молнии и жуть.Трагический аккорд на небосклоне,И гений Тинторетто грозен тут.

Torcello

Средь шпажных трав и низкорослых ивЕсть островок покинутый в лагуне.Чуть виден он меж волнами в прилив.Но там спасались при свирепых гуннах,Там выстроили храмы среди нив,Где Богоматерь, синяя в трибунеНа фоне золотом, как вещий див,Стоит на каменной в болоте шкуне. Теперь там бродят на ходулях цапли,И кулики гнездятся в камышах,Теперь там чайки белые, как грабли,Клювами рыбок скородят в волнах.И слезы у меня текут по капле:Я вижу Понт родимый мой в мечтах.

Голуби св. Марка

Лес колонн. Изящные аркады.Золотой на фоне Божий храм.Голуби служить в нем мессу рады,С башни красной рея по утрам.Крылья, крылья, крылья от усладыНас уносят прямо к небесам.Крылья солнечной полны отрады,Сродны полудневным облакам.Крылья, крылья, теплые как щекиДевушки любимой, как венки,Ангел будто подле темноокий,Ласка мертвой матери руки.Слез горючих катятся потоки,Медные поют в лазури языки…

Евгений Геркен

В Венеции

Луна Венеции ничуть не лучшеЛуны Москвы, Тамбова или Тулы,И корки апельсинные в ФонтанкеТакие же, как и в канале Grande.Но если в полночь ты пойдешь с ПьяцеттыПо узким улицам, таинственным и темным,Шаги замедли у моста Риальто:И ты услышишь эхо песни дальней,И чей-то вздох и чей-то робкий шепот,И Дездемоной брошенную розуПоднимешь ты у стен палаццо Ферри.Былых столетий летопись живая,Прощай, Венеция, прощай, о город-призрак,Прощайте, голуби «святого Марка»,Прощай, Лоренцо, гондольер кудрявый!В моей стране далекой и холоднойТебя не раз я вспомню, день счастливый,И станут влажными мои ресницы,Как влажны стены в подземельях Дожей.Венеция, 1925 г.

Эммануил Герман

Северная Венеция

IУ входа на мост – грек из бронзы, голый.Канал закован – в лед, гранит, чугун.А кто-то лжет, что видел край веселый,Где голые любовники с гондолыГлядятся в зеркало лагун.Не верю! Верю в скованные реки,В жестокой жизни злую красотуИ – в родину, единственную, ту,Где вечно зябнут радости, как грекиНа скользком северном мосту.IIНевской ночи мрак тяжелыйСотрясен ознобом струн.Вижу легкие гондолы,Звезд серебряные пчелыВ зыбком зеркале лагун.Вижу утро: блеск запястий,Смуглых грузчиков возня,Перепутанные снасти;Отраженье знойной пастиСинькой крашенного дня.Над вздремнувшим гондольеромВ вышине – крылатый лев…Брось! Начни другим размером:Дождь. Фонтанка. В небе серомСтынет «Барыни» припев.IIIРазлюбишь? Отвечу просто:Пройду только пять шагов.В Венеции бросали с мостаСоперников и врагов.Я долго буду виднеться —Пока не дойду до дна.Наш город совсем Венеция,Только – волна холодна!

Казанова

В заложенном шестеркою возке,В чужой молве не смыслящий ни слова,Приехал Джиакомо КазановаВ холодную Россию налегке.Был чопорен французский разговорПридворных дам, жиреющих жеманниц,Насмешливый, бывалый итальянец,С улыбкой созерцал царицын двор,Чужой мороз, чужие злость и веру,Харит в мехах, Венеру в зипуне.Он мысленно докладывал ВольтеруО варварских царице и стране.Здесь холод груб, гуляки скорбно пьяны,Здесь мрамор наг, а женщины в меху.Широкие проспекты и кафтаны,Но тесно человеку и стиху.На площади казнимый в жалкой позе,Мужик палач ведет ударам счет.Раздетый щеголь дрогнет на морозе —И пудрой с кос осыпан эшафот.За будкой степь сияет незнакомо.Катят возки, – и скорбен долгий гулИх бубенцов. И думал Джиакомо:«Я королей и женщин обманул.На троне те, а эти на постелиРавно слабели, лесть мою ценя.Нет, не тебе, страна степной метели,Припудренным обманом взять меня.Твоих цариц, твоих печальных пьяниц,Мне не понять»… И вот уж по полямКатит сквозь снег беспечный чужестранецК веселым европейским королям.

Голливуд в Венеции

Именовать венецианскимСей праздник – правильно едва ль,Но был вполне американским«Международный» фестиваль.Он шел по Маршаллову плану:Нахально вторгшись в край чужой,Как на Бродвее, по экрануГуляли гангстеры толпой.Шло дело к свалке…Лев святого МаркаРычал, косясь на пришлый люд.Пред ним, как фирменная марка,Светились буквы: ГОЛЛИВУД.Свое «искусство» ввозит нынчеАмериканский капиталВ страну, в которой жил да ВинчиИ Тинторетто обитал…

Татьяна Глаголева

В Венеции

Льются звуки баркаролы,Тихо гондолы скользят;Вдоль Скьявоне и вдоль МолоОгоньков мерцает ряд.Полны тайнами каналы,Грезит Пьяцца о былом;Много видевший, усталый,Лев поник своим крылом.Смотрит, мудрый, так спокойноНа толпу пришельцев он,Что дерзают недостойноНарушать царицы сон.Все равно ей не проснуться,Не вернуть далеких дней,Слуха гордой не коснутсяТолки пошлые о ней.Тихи трепетные всплескиТемных вод ее лагун.Вспоминают время блескаСтарый лев да рокот струн…16.07.<1913>

Анна Глебова-Михайловская

«Венеции благословенной дожи…»

Венеции благословенной дожиОбручены таинственно с волной.Так Родина обручена со мнойВ изгнан<ь>и мне роднее и дороже.И пели вдохновенные поэтыСоюз счастливый дожа и волны.Мне о грядущей славе снятся сныИ Русь свободная в сиянии рассвета.Но умер дож. От мрамора гробницыЗвала его, звала бессмертная волна.Настанет час, и позовет онаДомой меня из плена заграницы.Братислава, 1933 г.

Василиск Гнедов

«Перед моим окном Венеция…»

Перед моим окном ВенецияГорят огни в палаццо дожейИграющий в воде венец их яЛюблю в голубоватой дрожиГондолы нет но где-то слышитсяПризывный звон гитарныйИ замирает сердце тише всеРассыпан сон янтарный

Григорий Гнесин

Баркарола

Аделаиде дель К.

Плещет о берег гранитный волна,Мчится по волнам гондола,Слышишь – вдали зазвучала струна,Льется со струн баркарола…Ночь… Воцарилась кругом тишина,На душу грусть навевая….Только вдали не смолкает струна,Песню любви напевая.Март 1904 г., Венеция

Венеция

М. В. Гнесиной

Крылатый лев святого Марка,Отверзши пасть, глядит вперед.Здесь солнце ласково, не ярко,Не слепит глаз, души не жжет.Над паутиною каналовВспорхнули легкие мосты.Лишь здесь душа моя узналаПро непробудный сон мечты.В часы вечерние я слышуЛишь только плеск весла гондол;Но вот и он все дальше… тише…Молчанье… Жуть… Куда зашел?Куда проник я? Запах влажныйВ мой мозг впивается, как бич…Нет! Мне –  Венеции миражнойВеликой тайны не постичь!Боюсь тебя! В твоем молчаньиМне зрится скрытым страшный маг!..Вот шаг ступил… И вдруг все зданьяГромовым эхом вторят шаг…Еще шагнул… И вновь сердитоРодятся тысячи шагов…Ступив на каменные плиты,Я разбудил толпу врагов…Бегу, бегу… А грохот, хохот,За мной в погоню мчат войска.И силы нет для крика, вздоха!..И я бегу, бегу пока.Вдруг, среди тьмы, в одном оконцеМелькнула тень… Она, она!..И вновь из сердца льется солнце,И песен требует струна…И я пою, пою для тени,Пою для призрака – мечты…И на подводные ступениИз окон падают цветы…

Николай Година

Венецианский ноктюрн

Реклама – как электросварка.Хохочет истеричный джаз.На площади святого МаркаДва мавра прозвонили час.В тени блаженно млеют пары,Коты глазеют из углов.И пустота, заполнив бары,Беспечно дремлет у столов.За гулкой набережной, тесноПрижавшись, будто для тепла,Чернеют глянцево-помпезныГондол летящие тела.Созвездья медленно качая,В лагуне морщится вода.А я отчаянно скучаюВдали от дома, как всегда!Брожу, рисуя время оноПо книжным фразам…Семеня,Куда-то спешно ДездемонаПрошла, плечом задев меня.Венеция

Мурано

Вопя надсаженным сопрано,Роняя скрип, как старый шкаф,В Мурано нас доставил раноВертлявый катер – мотоскаф.Тягучий дым стального цветаИз труб клубился тяжело.Мурано, между прочим, – этоВенецианское стекло.Но про стекло расскажут книжки.Я речь о людях поведу.Меня тревожат те мальчишки,Что задыхаются в чаду.Им за двенадцать только-только,Им только брюки в играх рвать,А не потеть у адской топкиИ легкие не выдувать.О, как легко и убежденноИх выдавал огонь зрачков,Когда в ладонях обожженныхБлестели ромбики значков!Когда за яркую матрешкуТрясли друг друга, теребя,Что даже нам, чужим, немножкоДосадно было за себя.Все одинаковые дети.Гагарин?! – лезут напролом,Забыв про постные спагеттиВ дешевом баре за углом.И сквозь нахлынувшую жалость,В какой-то миг, со стороны,До умиления казалось:Играют мирно пацаны,Из камышинок выдуваяПрозрачно-мыльные шары…Звонком далекого трамвая —К ногам осколки. Нет игры!Пузатый тип, жуя сигару,Уходит с модной вазой прочь,Чтоб подарить для будуараСвоей любовнице за ночь.Он никогда не вспомнит дажеПро запыленный неуют,В котором черные от сажиМальчишки детство продают.Стою, прищурившись от света,Смотрю на дивный город зло…Мурано, между прочим, – этоВенецианское стекло.

Мост вздохов

Мост вздохов.День за стенкой замер.Отстала где-то суетня.В холодный мракСвинцовых камерВедут, как смертника, меня.Гудят загробной тишиноюПроходы, давит теснота.Огромной пастью предо мноюТоннель зловещего моста.Сквозь вязь решетки, торопливо,С тоской идущего на смерть,Гляжу на солнечное диво,О коем думать мне не сметь:На облака, на позолотуЛагуны с крохотной волной…Вдруг померещилось, что кто-тоВздохнул печально за спиной.А может, это просто камень,Видавший ненависть и зло,Всего наслушавшись веками,Теперь вздыхает тяжело.И в этом вздохе – стон эпохиНад черным пламенем костра.И боль Джордано в этом вздохе,Живьем сожженного вчера…Мост вздохов. Понте дей Соспири.Музей далекой старины.А где-то рядом, в шумном миреТе вздохи до сих пор слышны.Венеция

Арсений Голенищев-Кутузов

На лагунах Венеции

Нас волшебница даль в свой чертог позвала.Мы услышали зов, мы пришли – и ввелаНас она в сказку волн и сияний;С неба месяца тихие льются лучи;Тихо плещет волна, и несутся в ночи´Песни сбывшихся, тихих желаний.Милый друг, предадимся певучим мечтам!Предадимся сребристым лучам и волнам!Пусть летит за мгновеньем мгновенье;Пусть гондола плывет при луне и звездах.В этих светлых водах, в этих вечных лучахНашей вечной любви отраженье!

Илья Голенищев-Кутузов

«Голубая дымка окарино…»

Голубая дымка окариноТает в венецейской тишине,Или улыбнулся ПалестринаТраурной гондоле, и весне,И случайным, робким, нищим звукамУ благословенных берегов,Чтоб на миг невоплощенным мукамДаровать бессмертие богов.1929 г.

Сергей Головачевский

Догаресса

«В голубом эфира полеБлещет месяц золотой;Старый дож плывет в гондолеС догарессой молодой…»[563]Словно яркий жемчуг в море,Красотой горит она.Адриатика во взореУ нее отражена.Станом девственным ДианаНе могла бы спорить с ней,Краской нежной ТицианаЗолотится шелк кудрей.В серебре лагуны зыбкойСквозь туман плывут ониИ приветствуют с улыбкойИх небесные огни.И таинственным светиламВсе внимает, присмирев,И Феодор с крокодилом,И святого Марка лев.Догаресса негой ночи,Лаской звезд утомленаИ смыкает тихо очи,Уступая власти сна.Сон лелея безмятежный,Дож любуется женойИ, обняв с заботой нежной,Сторожит ее покой.Гладит локон ароматныйОн дряхлеющей рукой,Шепот страстный и невнятныйЛовит с уст ее порой.Что же вздрогнул он смущенныйИ бледнеет отчего?Имя назвал шепот сонный:Это имя – не его!И мгновенно в сердце дожаПодозрение встаетИ, суровый дух встревожа,Муки ревности зовет.Знает он, кого случайноВыдает беспечный сон;Перед ним раскрылась тайна, —Убежден в измене он…И, простясь навек с покоем,Он обдумывает месть,Казнь кровавую обоимЗа поруганную честь.Страсть в нем разум поборола, —Приговор уже готов…По волнам скользит гондолаМимо храмов и дворцов…Спят каналы и палатыВ серебристой полутьме…Яд, оковы, казематыДожу грезятся в уме…Разгорается все болеСердце местью роковой…Тихо все… в небесном полеБлещет месяц золотой…

На разрушение колокольни Св. Марка в Венеции

Адриатика плачет… Из дальней страныДонеслась ко мне жалоба бледной волны:«Умерла, умерла Кампанила!»И я вижу, как город тоскою объят,Как печальны каналы и мрамор палат,Как волшебница моря уныла. —И гондолы грустнее, чем прежде, скользятПо каналам немым, как могила,Словно черные лебеди горя и зол…Отуманены образы мрачных гондол…Все твердит: «Умерла Кампанила!»Над столицею дожей, как дума морей,Окруженная стаей ручных голубей,Возносилась она и царила; —И витали вокруг нее голуби-сны,Легкокрылые тайны седой старины,И небесная билась в ней сила:Повесть долгую лет, дивных дел и победИ злодейства и бед заколдованный следСвоим звоном она разносила.Серенады любви, упоительный сон,Из свинцовых темниц умирающих стон,Все хранил и твердил обо всем ее звон…Но теперь умерла Кампанила!И пучина морская возлюбленный прахПод лазурью своей схоронила.Там уснула навек Кампанила. —И достойна ее в безмятежных водах,В мавзолее хрустальном могила.Ей родная стихия осталась верна,Ее сон сторожит голубая волна,А с небес повторяют светила:«Умерла, умерла Кампанила!»Но, как стройная мысль, рассыпая мечты,Возродишься ты снова, дитя Красоты; —Не погибнет небесная Сила; —И незримо ты вновь зазвонишь с высоты…Возродись, возродись, Кампанила!И в душе вдохновенной Поэтов живи,Призывая во храм Красоты и Любви!..Как ты, полная дум, нам звонила,Как звонила ты дожам, в те давние дни,Так звони во все дни, о звони и звони!Возродись, возродись, Кампанила!

Лев Горнунг

Наводнение

Мы как в Венеции в своей Москве живем,В окно любуемся и воду созерцаем,И струи шумные за отпертым окном —Глухую музыку – пустой душой черпаем.И пусть незыблемый, как каменный ковчег,Недосягаемый, в спокойствии и в силе,Не Кремль красуется – досужий человекСкликает голубей, чтоб музыки испили.Здесь город борется, но мало силы в нем,А волны цепкие подобны хищным стаям,Здесь – мы в Венеции, а не в Москве живем,В окно любуемся и воду созерцаем.1926 г.

Сергей Городецкий

Венеция ночью

Как напуганная птица,В белом меховом боа,В шляпе с перьями, блудницаМечется, едва жива.Бьются гондолы о каменьИ стучат, как скорлупа.Солнечный забывши пламень,Твердь нема, черна, тупа.Кружево Палаццо ДожейНежится на черноте.Старый Марк сияет строже,Чем в полдневной суете.На колоннах, меж которыхОбъявляли казнь живым,Кровь жестоких приговоровСветит заревом ночным.Кампанилла острой крышейБудет в небо до зариУлетать все выше, выше…На часах пробило три.

Венеция

Мощны твердыни упорной Специи,Грозен у крепости рокот волны.Но голубая лагуна Венеции, —Сказка нежнейшая, сон тишины —Ей ли под силу смятенье войны?Так, убаюкан каналами алыми,В думах вечерних пытал я судьбу,Все вспоминая мечтами усталымиРозовый мрамор дворцов над каналамиИ голубей голубую гурьбу.В городе вздохов, в селенье единственном,Где лишь о счастье мечтала мольба,Можно ли думать – родиться воинственным?Мне отвечала глаголом таинственнымЖизни владычица, матерь Судьба:Силы, овеянной сказками старыми,Много сокрыто в певучей стране.Слабые крепнут в бою под ударами,Самые тихие самыми ярымиВ праведной будут войне!

Лев Венеции

 Над зеленою лагуной, Вечно светлой, вечно юной, Словно пестрые птенцы, Дремлют древние дворцы. Весь молчит, глядясь в каналы, Город призраков усталый, Упиваясь тишиной, Беспечальной, неземной. О, Венеция! Ты дышишь? Плеск весла в тебе услышишь, И опять в тиши веков Город вздохов и мостов. Легок отдых твой блаженный, Храм твой нерукотворенный, Золотого Марка храм — Гимн сладчайший небесам.Всем, кто мог в нем помолиться,Будут сны о рае снитьсяИ о жизни голубойС голубиною судьбой.Город женственный, любимый,Марком исстари хранимый!Слышишь: грянул в мире гром,Мир в бореньи огневом!О, Венеция, царица!В красоте ты голубица,Но в борьбе велик твой гнев:У тебя есть грозный лев!Он взлетит – ведь он крылатый —Защищать твои палаты,Смоет он врага волнойАдриатики родной!

Ирина Грицкат

Марко Поло

В каналах дома, дрожа, отражаются:Миндальный пряник-фасад в водяной борозде,Кровли, как лесенки, в небе и в сизой воде.А к горизонту город дымливый смягчается.Вот, на квадратах площади люд прохлаждается:Капуцины в капюшоне, торговка, маклак…Чей-то длинный башмак.На баркасах скрипом вздыхают уключиныИ голубь твердит свой бормот заученный.Бродит Марко скучный по родине скученной.А там… где-то там,Куда плыл он и брел, по морям, по хребтам,Куда шел он и ехал те годы долгиеЧерез пески и снега и мочаги волглые…Там бамбуки, сады раскидные и пагоды,Кочевник свой лук прячет в сайдак,И манящие взоры– Косые ягоды —Качаясь навстречу ему, замедляют шаг.Снятся Марко – хоть он и не спит —Друзья далекие:Кубилай могучий и дети его узкоокие;И славы монгольской дикий зенит.Ведь был всемирный захватКубилая причудою!…На круглых подножьях с улыбкой сидитБожество полногрудое:Бог их улыбчивый,Бог необидчивый…Друзья его там, беспредельно отважные,Разложив пред собою свитки бумажные,Гадают свой рок по звездам.…Все то, что он полюбил, – то не здесь, а там.Мысли его беспрестанно в тот край отлучаются.А езды туда – уже не года, а века.Ложатся на город мгла и тоска.Последний отблеск на шпиле кончается.В каналах оконные свечи чуть-чуть отражаются.Никто не поверил ему. Ничего не случается.И никто, до скончанья веков, не узрит, не узнаетТех стран,Где дух его пребывает.

Леонид Гуляев

Венеция

Лунный луч волшебно,Вешними ночами,Храм святого МаркаСеребрит лучами.У палаца дожей,Тенью величавой,Прячется во мракеВздохов мост кровавый…Много слез и мукиВидел он когда-то,Но былого тайныБережет он свято.И ему каналы,Словно в подражанье,Под покровом ночиВсе хранят молчанье.Ряд дворцов старинных,И зимой, и летом,Смотрится в каналыТемным силуэтом.Бойкие гондолыТут и там несутся…И из окон звучноСеренады льются.То они затихнут,Замирая страстно,То безмолвьем ночиОвладеют властно.И луна спокойноВешними ночамиЧудную картинуСеребрит лучами…Ницца, 17 марта

Николай Гумилев

«Этот город воды, колоннад и мостов…»

Этот город воды, колоннад и мостов,Верно, снился тому, кто, сжимая виски,Упоительный опиум странных стихов,Задыхаясь, вдыхал после ночи тоски.В освещенных витринах горят зеркала,Но по улицам крадется тихая темь,А колонна крылатого льва подняла,И гиганты на башне ударили семь.На соборе прохожий еще различитВизантийских мозаик торжественный блескИ услышит, как с темной лагуны звучитВозвращаемый медленно волнами плеск.

Венеция

Поздно. Гиганты на башнеГулко ударили три.Сердце ночами бесстрашней.Путник, молчи и смотри.Город, как голос наяды,В призрачно-светлом былом,Кружев узорней аркады,Воды застыли стеклом.Верно, скрывают колдунийЗавесы черных гондолТам, где огни на лагуне– Тысячи огненных пчел.Лев на колонне, и яркоЛьвиные очи горят,Держит Евангелье Марка,Как серафимы крылат.А на высотах собора,Где от мозаики блеск,Чу, голубиного хораВздох, воркованье и плеск.Может быть, это лишь шутка,Скал и воды колдовство,Марево? Путнику жутко,Вдруг… никого, ничего?Крикнул. Его не слыхали,Он, оборвавшись, упалВ зыбкие, бледные далиВенецианских зеркал.

Юрий Данцигер

Джакомо Казанова

СонетВ сухом гербарии морали, словно розу,Лелял дружбу ты под пылью всех дорог,И свой побег из Пьомби угадать ты могПо вещей строчке из «Orlando Furioso».Теченью следуя, в фатальном зная позу,Аббат, вельможа, мот, иерофант, игрок,Распутник пламенный, – ты вечности в залогЧудесней всех поэм дал мемуаров прозу!Но добрый Бог простит греховную веснуТому, кто жизнь любил до ненависти к сну,Кто сам избрал свой ад и не хотел другого!Ты, плача, счастлив был, и ты страдал, шутя,Блестящий де-Сейнгальт – беспечный Казанова,Беспокоянный мой!.. Авантюрист – дитя!