Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Его слово – закон, не могла сказать ему: «Нет!». Особенно, сейчас, особенно, в такой момент, когда художник ранен, когда на грани и сил в нём больше нет!

Наоборот, желала побыстрее отправиться в жизнь Данучи, лишь бы не видеть его таким, лишь бы легче ему стало на душе, ведь душа его – для неё самое главное. За неё она его любит, а не за что-то ещё.

Ушла, спустилась вниз, затем поднялась по звонким ступенькам и вернулась с двумя полотнами в руках – душа луны и душа Данучи.

Художник не раскусил её жеста: «Для чего ей луна?», и этим же вопросом её и озадачил.

–Я скажу тебе, если мы вернёмся, если ты не собираешься остаться в той жизни! – ответила она.

«Опять она со своими интригами!», – вспыхнули мысли!

–И в мыслях не было этого! – вспыхнули слова, но тут же погасли, и тихий тон добавил. – Не мне заканчивать то, что я сейчас начну, и тебе нужно кое-что знать, чего я тебе не рассказывал…

–Интересно… – ответила загадочно она и насторожилась, боясь услышать что-то, что слышать не хотелось.

–Когда рисуешь что-то сильное, мысли могут не помочь! Делай ставку на всё, бери эмоциями…

–Я не хочу без тебя рисовать, – с обидой прервала его слова, от которых сквозило прощанием.

–Твоя душа похожа на звезду, и она бескрайне молода, – продолжил он, не слыша её слов. – С такой душой можно прожить не одну тысячу лет. В ней сияние и негасимый свет, но, когда ты рисуешь что-то сильное, вспоминай не только о свете. Порою, лучше разозлиться на мир, чем возлюбить его…

–Хорошо. Поверь, смогу! От возмущения до злости может довести банальная ненависть к чему-то. Одно воспоминание, и ты уже горишь!

–Если ты решишь продолжить нарисованную тобой душу, то помни, что продолжения так часто неудачны, от них душа теряет свою суть…

–Не понимаю, для чего мне это говоришь? – воскликнула отчаянно, с каждым словом всё больше опасаясь его потерять!

–Просто, я не знаю, – начал он по-простому, но продолжил сложнее, – чем должен закончиться последний фрагмент жизни Данучи. Жизнь действует не по логике, и мне не понять её шагов. Перебрал сотни видов финалов, и не один из них не подошёл. Данучи сам желает, чтоб я завершил начатое, и у меня не осталось сил, чтоб отказать…

–Откуда ты можешь знать, что он желает? Может, Данучи это, всего лишь, чей-то приказ отвлечь тебя от своей жизни?! Может, это твоё зеркало, в которое не стоит заглядывать, пока без него свою дорогу не пройдёшь?!

Безрассудство терпеть не могла, но давно поняла, что художника не остановишь, если куда-то собрался идти!

–Он и есть я! – вспыхнул в ответ. – Зачем ему вредить мне?

–Если он и есть ты, то дар тебе передал не он, а кто-то другой! Кому нужно было, чтобы ты не отдавал дар? Той девочке с ядовитым языком? Она тебя и наградила им, заранее зная, что справиться с даром почти невозможно!

–Если бы всё было так просто, – взмахнул он руками. – Справиться с даром способен каждый, и не важно, кто наградил меня им. Важнее, дарит ли он шансы! Двадцать четыре дня я был без сознания. Ты только представь, что там могло произойти в последнем фрагменте без нас! Возможно, там ответы на всё, и нам не нужно будет прятаться, и мы вернём мир нашей планете…

Вот и всё, и она взяла его руку в свою и потянулась вместе с ней к забрызганной кровью душе Данучи. Перед тем, как коснуться полотна, остановила движение рук и спросила своего художника:

–Что ты собираешься сделать?

–Я верну ему руки! – смело ответил ей он. – Они принадлежат не мне! Я украл их у Данучи!

–Но как ты их вернёшь?

Он направил их ладони к полотну, и они провалились в шестой фрагмент жизни Данучи, в котором, быть может, предстоит ответить не только на вопрос, но и за всё…

-–

История Данучи: Фрагмент шестой.

Чья голова на плечах?!

Полёта не было. Они, как падали вниз, так и упали – в воронку, что устроили здесь в прошлый раз взрывом ракеты. Видимо, летать в чужом мире отныне им запрещено!

Глубина пять метров и вылезти не сложно, и там ещё не ожидало потрясение.

Жертвы от взрыва ракеты были, но их мало. Арлстау вовремя включил героизм и спас этим многих. Из погибших от взрыва только люди.

Выбравшись из ямы, сначала заметили Алуара, который успел вернуться к своему народу и встать в высокие ряды, а потом только Данучи и дочь полководца, которые совещались, стоя вдвоём в стороне от всего, словно им двоим дано решать, какие бросить кости.

Было ощущение, что воевать уже никто не хочет. И люди неуверенно мнутся у бывших водопадов, и авры не ожидают ни чьих нападений, и полководец стоит в стороне, размышляет, но кости не в его руках…

Ракета принесла в их мир паузу, каждый, увидевший её, похоже, задумался…

Арлстау чувствовал, что вмешиваться рано, потому за мгновение научился ждать. Ещё бы, раз все чего-то ждут, и, скорее всего, перемирия. Даже допустил мысль, что благодаря его вмешательству, и наступил мир.

Отвлекал взгляд верной спутницы, что ради художника, пошла его дорогой, а не своей, примерив его душу на себя. Её взгляд резал атмосферу и спотыкался о пустое небо, но он не видел пустоты, которую видел Арлстау. «То, что она видит в небе, это и хочет рассказать! Почему же сразу не сказала, что я не замечаю то, что перед носом? Почему всегда считает, что рассказать поздно это лучше, чем рано?!». Но в этом мире говорить ей не дано, и художник не стал её мучить жестами.

Решили постоять у воронки, никуда не бежать, не стали отвлекать собой Данучи – а зря, многое бы узнали! «Рядом со мной он мыслит не так, как нужно!» – считал Арлстау и ждал момента, когда тот начнёт рисовать. «Тогда и вмешаюсь!» …

Данучи было стыдно перед Алуаром, настолько стыдно, что снова с ним встречаться желанием не горел. Если учесть то, что собирается сделать, на какой осмелился шаг, то близко к Алуару опасно подходить, хоть он и отец. Данучи помнил, что он мог убить сына, хотя не каждый сможет.

«Одному идти ко всему народу авров, который ненавидит меня, пусть и тщательно это скрывает, или взять с собой Анастасию?!». – спросил он своих Богов, и Боги разделились в своих мнениях.

В её поддержке он нуждался, как никогда! Нужна ему Настасия, очень нужна! Но надолго ли?

Без скромности взгляд чаще ловит временное, и нет в этом логики. Не нужен смысл, когда надо, всего лишь, принять мир таким, какой он есть…

–Пойдёшь со мной?

–Конечно, – ответила она, и ему стало легче от того, как ответила.

Однако, с каждым шагом в сторону Алуара, уверенность покидала его, а стыд пожирал обугленное сердце.

Художник был полностью пропитан кровью их народа, точнее, своего народа. Кровь начинала засыхать на теле и одежде и создавала неприятный образ – такие не спасают мир.

Взгляд Алуара, не отрываясь, жалостью сверлил художника, но тот отводил глаза. Взгляды народа были переполнены всеми известными страхами. Данучи позволял им заглянуть в его глаза, заплывшие от покаяния. Его взгляд их немного успокаивал, но, выронив этот взгляд, начинаешь смотреть на образ, а образ его пропитан кровью!

–Зачем ты пришёл? – встретил его Алуар резкой фразой.

Было заметно безоружным взглядом, что ему неприятно общество родного сына, не смотря на жалость, которую испытывал к нему.

–Я прекращу эту войну навеки, отец! – заявил Данучи громко, чтобы все его услышали и перешёптывались этой фразой с соседними ушами.

–Я не верю тебе, сын. Ты снова мне лжёшь!

–Я вспомнил всё! Я вспомнил всю свою жизнь! – закричал художник в ответ, как безумный. – Я знаю, почему лишился рук и, желая убить тебя, погубил весь город! Я помню, почему ушёл из дома и помню, почему в него вернулся…

«Нет, не делай этого, сын!» – таких слов ждал от Алуара, когда произносил последнюю фразу, но тот не оправдал и ответил:

–Поступай, как считаешь нужным! Твой народ примет любое твоё решение!

Остановил слова и добавил, подняв два пальца вверх:

–Я верю, что проснулся ты от беспробудной иллюзии и готов остановить бойню, но не лги себе, что ты настолько велик, чтобы превратиться из марионетки в кукловода!

Это был вызов, такими словами, просто так, не бросаются.

–Настолько велик! – ответил Данучи, лишившись всех остатков скромности.

Вновь гордыня перекрыла стыдливость, хоть на мгновение, но всё же. В творцах вечная борьба, сколько бы они не жили, сколько бы не побеждали самих себя, сколько бы не сдавались в свои собственные лапы.

–Я не верю тебе, художник, – с улыбкой молвил Алуар.

–Понимаю, – ответил Данучи с предельным спокойствием. – Ты лишил меня рук, я лишил нас семьи, но я докажу, что не всё потеряно! Выход есть, хоть он и один. В прошлый раз я напоил тебя отравленной надеждой, в этот раз можешь не надеяться на меня, ведь яд не выветривается. Я пришёл не за твоей надеждой, хоть она и ценна…

–Зачем же ты пришёл, Данучи?

–Попросить прощения.

–Мне прощать тебя не за что, зла на тебя не держу, как запустил его в себя, так и выпустил.

–Не у тебя.

–А у кого?

–У твоего народа.

Алуар мгновенно взмахнул рукой в сторону своего народа, словно и ждал этой фразы художника.

Своим жестом разрешил ему обратиться ко всем аврам, и художник заглянул им всем в глаза. Да, именно всем – они это почувствовали каждой молекулой своих необычайных, переполненных красками глаз. Их души раскрылись нараспашку перед художником, и он им промолвил:

–Прости!

Слово всеми было услышано, слово каждым было принято, как данность. В этот миг все до единого узнали и увидели в своём воображении, за что он просит прощения и были настолько ошеломлены его откровением, что не могли пошевелиться от эмоций!

Вновь он застал народ авров врасплох своим откровением.

Даже Алуар был похож на статую. Он, будто бы хотел схватить клинок и остановить художника, но у него не получилось, не срослось противоречие судьбе. То ли смелости не хватило, то ли злости!

Художник поделился своим следующим ходом с каждым авром, и каждый узнал, что он собирается сделать!

Но у них был выбор, как же без него – либо уйти, либо остаться. Никто не сдвинулся с места! Все, то ли верны художнику, то ли, просто, всего лишь, доверились…

–Где планета? – спросил Данучи Алуара почти шёпотом.

Выставил лишь ему на показ самую важную цель своего прихода, ведь художник считал, что только Алуар мог знать, куда исчезла планета!

Дочь полководца прислушалась, хоть и не поняла, о какой планете идёт речь, но было интересно.

–Я не знаю, где она! – ответил честно Алуар. – Она исчезла с неба в тот день, когда ты забыл всю свою жизнь. Не удивлюсь, если она упала в космос и до сих пор летит вниз, не зная, как остановить падение…

Последние слова были намеренными, и художник, не обронив больше ни слова, повернулся спиной и направился прочь. Анастасия еле поспевала за ним, она была взволнована, как никогда и содрогалась от эмоций. Вроде бы, сама просила его остановить войну, а теперь, когда он был готов это сделать, мандраж бежал по телу и царапал её кожу острыми клыками.

Данучи был молчалив, а ей так хотелось хоть что-нибудь услышать от него.

–Ты правильно сделал, что попросил прощения, но, что это с ними сейчас происходило, когда промолвил «Прости!»? – попыталась она завязать диалог.

Он шагал вперёд и молчал о своём, ничего не собираясь отвечать, не смотря на поддержку, что она оказала ему, пойдя с ним к народу авров. Данучи думал о планете, о своей детской мечте. «Где же она может быть?» – спрашивал сам себя. – «Неужели, и правда, рухнула в космос?

–Что ты задумал? Как ты остановишь войну? – не унималась она. – И о какой планете ты спрашивал его?

–Молвить это молния! Молвить это сразить словом! – начал он издалека и продолжил не близко. – Я попросил прощения не за то, что сделал с их народом.

–А за что же? – спросила она, и её сердце сжалось.

–За то, что собираюсь сделать, – ответил он опечалено.

Этим заставил Анастасию перебрать десятки мыслей, но главной была: «Он, что вновь обманул Алуара? Зачем же тогда просить прощения?». Мысль не права, ведь художник никому не солгал – наоборот, даже предоставил выбор, и никто не ушёл. Это сказало художнику о том, что он принял верное решение.

–А планета?

–Что планета?

–О которой ты его спросил, что это за планета?

–Рядом со спутником была планета, но она исчезла, когда люди забыли обо мне. Сейчас я всё вспомнил, а планеты нет на небе! Мне нужно узнать, куда она делась…

Анастасия была жутко заинтригована, даже представила её в фантазиях, почувствовала, как совершает по ней первые шаги…

От мечтаний отвлёк полководец. Он бежал уже к ним.

–Полотно и кисть! – сказал ей Данучи, и она без колебания повиновалась.

Полководец кружил над художником, пока тот вставал на колени перед полотном и готовился начать рисовать величайшую из душ – кисть в зубах, полотно на белой почве. Полководец метал слова про какое-то дело, которое уже находится в шляпе; что-то верещал о золоте, о богатствах, что авры оставили в своих городах; о власти; о возможностях; о вечной славе; о прогрессе и ещё о чём-то, о чём мечтает человек.

В его глазах нарисован триумф, когда представляет, как авры склоняют ему свои светлые головы, потому он художнику не интересен!

Он не всегда был таким – просто, однажды, поверил, что он такой и стал таким. Каковы желания, таков и человек. Наши желания приводят нас именно в то место, которого мы заслуживаем. Наши желания творят из нас именно того человека, которому по силам их будет воплотить! Чем сильнее и выше желания, тем сильнее и выше станет человек, владеющий ими. И некого винить нам в том, какими мы становимся со временем, ведь мы сами создали себе желания, пусть, даже кто-то на их создание и повлиял…

Полководец смог закрыть свою неинтересную речь лишь, когда художник другого мира подошёл к Данучи, не знающему, как начать великую душу без помощи рук.

Арлстау не пошёл с ним к народу Алуара – причины таятся внутри, но перед тем, как тот снова создаст что-то неуправляемое, помог ему бесценно!

Вынул кисть так, словно она – самое могущественное, что есть в этом мире, и все взгляды посвятили ей свой интерес.

Все увидели, что художник другого мира впервые решил применить свою силу, несмотря на то, что он, всего лишь, гость!

Кто-то с надеждой, кто-то с тревогой глядел на то, как один художник нарисовал руки другому. Два движения кисти по лицу, и мечи Данучи пали на поле боя, и из двух обрубков плавно объявились новые руки.

Он не почувствовал боли, когда они росли, и Арлстау посчитал, что так и должно быть, а его боль, вызванная рождением рук, была, всего лишь, иллюзией.

Данучи сжал их крепко, не веря в своё счастье, и глядел на них, как на возрождение, как на первое чудо, которое случилось с ним в жизни. Его восторг сравним со взрывом бомбы!

Все взгляды вокруг восхищены, но все взгляды уже не важны!

Посмотрел снизу-вверх на Арлстау с прощением и с благодарностью, и, даже вслух сказал ему:

–Спасибо!

Дочь полководца удивилась поступку чужого художника, таких поступков не встречала, она ждала, что он сам будет творить в этом мире, но он, просто, дал Данучи шанс творить дальше! Потому с благодарностью глядела на него, а сам полководец не умел дарить благо, но предвкушал, что Данучи нарисует на этот раз…

Лишь обхватил кисть пальцами, как на небе появились густые, бордовые тучи и полил восхитительный дождь. Дождь превратился в ливень и смыл с художника кровавые зёрна войны.

Двенадцать раз взмахнул кистью художник, отбиваясь от капель дождя и нарисовал на мокром листке душу, похожую на рой пчёл, похожую на стаю волков, похожую на чей-то род…

Всего двенадцать взмахов, и он нарисовал то, что однажды передумал рисовать, когда впервые уходил из дома…

Поднялся с колен и так хотелось долго любоваться величием того, что создал, но лишние вопросы мешают жить, как хочется…

–Что это? – недоумевал полководец.

Его дочь глядела в полотно и не имела шанса понять, что изображено на нём, не догадывалась и о том, что будет дальше.

Два художника из другого мира переглядывались друг с другом, но, судя по их выражению лиц, оба не раскусили задумку Данучи. Теперь у них на два мира три художника, но задумок друг друга им не понять и не предвидеть, потому что все художники разные! Нет среди них одинаковых! У всех свой собственный поток мыслей в голове…

–Это душа народа авров! – помог Данучи сильной фразой всем собравшимся, чтоб не сломали голову об мысли.

–Молодец, сынок, – засиял полководец, предчувствуя скорую победу. – Я знал, что ты примешь верное решение!

–Какой я тебе сынок, – с насмешкой начал Данучи, но закончил без злости, – если ты младенцем наблюдал за тем, как я сражаюсь со всем миром и думал лишь о том, что мало тебя любят?!

Полководца задели слов, и он, молча затаил свой укус. «Раз сказал мне такое, значит, вспомнил он всё!».

–И что же ты сделаешь с их народом? – обеспокоенно спросила его дочь.

–Я превращу их в людей…

–Как? – испугался полководец, но страх, довольно, быстро превратился в гнев, а лицо исказилось на глазах. – Зачем? Что ты творишь, художник?

–Люди не будут воевать против людей! – воскликнул Данучи. – Такого в нашем мире не было, такого и не будет, и этим миром будет править твоя дочь, а не ты! Вот и закончился твой бой, полководец!

Арлстау хотел ему сказать, что люди будут воевать против людей, но не стал. «Вдруг, и правда, не будут! Кто знает, как этот художник поменяет мир…».

Последней фразой Данучи позволил себе убить полководца и словом, и делом.

Он понимал, что, отнимет сущность каждого авра, понимал, что отнимет у полководца всё, но конец войны для него был важнее и сущности, и всего!

Сами представьте – были вы всю жизнь человеком и однажды превратились в другое существо. Насколько изменится ваша жизнь? Насколько изменитесь вы? Какими вы станете? Растеряете ли вы всё человеческое, что было в вас? Никто этого не знает.

Таково было и аврам, когда они за миг превратились в людей, как только дождь прекратил своё существование.

Их тела уменьшались вместе с одеждой, их глаза становились обычными, их кожа приобретала блеклые тона, но души оставались прежними. Лишь снаружи – они люди, а внутри – они всё те же авры.

Минуту назад был народ авров, и завтра он тоже будет, никуда не исчезнет – исчезла лишь их оболочка…

Лица героев не уставали излучать удивление, глядя на то, как «одинаковые» авры становятся разными людьми. Лица героев не знали, что будет дальше, лишь смиренно ждали продолжения – все, кроме полководца.

Чтобы не было войны, видимо, весь мир должен быть одинаковым. Тогда не будет зависти, не будет гордыни, высокомерия и гонения тех, кто, просто, не такой, как ты. Зависть, зависть, зависть – даже сильный способен завидовать слабому, если будет считать, что Бог преподнёс ему слишком мало, а другому больше, чем ему.

Данучи не познал её, потому что много дал ему Бог, а, порою, считал, что, даже слишком много.

«Да! Я поступил верно, нарушив закон мироздания, превратив авров в людей. Мир должен быть одинаковым, чтобы не было войн! Или я не прав, и это, всего лишь, очередная крайность? Или я не знаю то, чего не знаю?!».

Словно в подтверждение его сомнений полководец поднял над собою меч и закричал своему войску:

–Убить их всех! Не щадить никого!

Это было нежданным ударом для Данучи, что сравнить можно лишь с лучами солнца, пронзившими небо глубокой ночью.

Лишь успел поднять взгляд на полководца, и острый меч, не даря ни единого шанса, решил снести его тёмную голову. Тело пало, голова не укатилась, хоть и из шеи хлещет кровь.

Данучи погиб.

Последней его мыслью стала: «Как жаль, что я не видел будущего…», и мысль была пустой…

-–

Понять всегда не поздно – разум, космос, и ты велик, и способен на всё. Даже, если через секунду умрёшь – не поздно это понять. Вы со мной не согласны? А я с собой согласен!

–Этого не может быть! – воскликнул Арлстау.

Его шок был велик, но был лишён великолепия. Чтобы не разочаровываться, надо, всего лишь, лишить себя любых ожиданий от каждого шага. Но, как это возможно?

«Как же так? Почему так закончилось всё?! Нет, это не может быть концом!», – протестовали его мысли.

В Анастасии эмоций не меньше, чем в художнике, и все были похожи на его, но тщательно скрывались чертами лица, что были вечно спрятаны. Потому пришла в себя быстрее – даже смирилась со смертью Данучи, но беспокойство за своего художника не спрятать.

–Главное, не верь в то, что твоя жизнь закончится также, – попробовала она поддержать, но мысли ей подсказывали, что жизнь Арлстау, как ксерокопия жизни Данучи.

–Нет, это не конец. Я верю, что не конец! – мотал он головой, пытаясь что-то доказать себе.

–Ему отрубили голову. Как это может быть не концом? Полотно окроплено кровью. Всё говорит о том, что это конец! Но не воспринимай его конец на свой счёт, у тебя впереди долгая жизнь!

–То есть, он превратил авров в людей, и полководец их уничтожил, и это всё? Какой тогда смысл был в прошлом художнике?

–С чего решил, что войско полководца победило?

–Нет, это не конец! – не унимался Арлстау.

–Успокойся! – не выдержала она. – Я не позволю тебе притрагиваться к этому полотну! В прошлый раз тебя не стало для меня на двадцать четыре дня, а в следующий раз насколько?

–Значит, ты тоже веришь, что не конец? – ответил он ей так, будто она дала надежду, словно не слышал сути её слов.

–Если ты дотронешься до полотна, можешь считать, что ты меня потерял! – перешла она к крайней мере.

–Вот, как значит… – ответил он, глотнув печали.

Было больно слышать такое. Он с тоскою смотрел в её глаза, и она уже жалела, что сказала ему жестокое слово – словно она уже была готова его потерять, будто и не любила вовсе. Но это не так!

Такие слова заставляют человека надолго задуматься над своим поведением и над вечностью других людей. Её губы желали извиниться, но вовремя успеть не суждено.

Дверь в их дом нежданно распахнулась, и за дверью был не ветер. Художник повернулся всем телом и застыл, беспомощно глядя на дуло пистолета.

Полководец мешкал лишь секунду, а затем прогремели два выстрела.

Две пули угодили в грудь художника, порвав те крылья, что порхали за спиной.

Художник упал, по-геройски, на спину, чтоб до последнего мига видеть лицо врага. Враг оправдал ожидания, подошёл ближе, но лик его неприятен, и Арлстау от него отвернулся.

Тело содрогалось, тело из пальцев упускало жизнь. Художник успел лишь раз взглянуть в глаза Анастасии на прощание.

Палец слетел с крючка и наградил художника контрольным в голову.

Художник перестал дышать, а в его умирающем взгляде навечно застыло лицо Анастасии, а не полководца. Не желал умирать, но, всё-таки, умер…

Слов объяснений перед деянием, как бывает в сказках, не было! Убил художника, молча, ведь это не сказка, а самая настоящая жизнь!

Все приготовленные им речи, но уже полузабытые, предназначались Анастасии, а не тому, кто держит её кисть.

Его лицо скрывала тень, но слепой увидит, что оно искажено гримасой злорадства и сожаления. Злорадство объяснить легко – он отнял у Анастасии то, что ей было дорого. Анастасия ему враг, источник зависти, ненависти и неполноценности. Во всём он винил её, но за спиной, в лицо сказать до сей поры стеснялся.

Сожаление в его эмоциях лишнее, оно вызвано тем, что в глубине души он восхищался ею. Не верил, что она любит художника. «Любовь это не про неё», – размышлял он как-то на днях,– «Век одна, и так сразу – любовь?! За пару дней после вечности?! Этого не может быть! Не может!». Считал, что художник для неё – оружие, а ему сейчас пришлось не убить её любовь, а пожертвовать их оружием, на которое он имел свои резоны.

Не стал рисковать – вот и всё! Риск это не про него. «Рискуют лишь обречённые однажды проиграть!», – такова его философия игры, и век она работает, не подводит, но сейчас он не знал, что Анастасия успела стать художником…

Она ещё не могла прийти в себя, но в ней уже закипала суровая ненависть ко всему этому миру, словно вся злость, что накопилась за её долгую жизнь, подняла восстание и в этот миг стремится лишь наружу!

Руки судорожно гладили пока ещё не остывшее тело художника и пытались нащупать в нём хоть какую-то жизнь, но от прикосновений был холод. Слёзы ласкали её щёки, но их ласки были лишены нежности. Лишь сейчас слёзы приобретали свою суть, когда уже всё было кончено!

Она жалела о своих последних словах, которые художник услышал от неё, но их уже не вернуть. Прошедшее время таково, что вся его цена лишь в опыте, да и то в переваренном. Прошлое можно использовать, но не изменить.

Надежда тихо лелеяла душу, что Арлстау сейчас очнётся, что он был прав на счёт Данучи, но взгляд спотыкался о душу Данучи и не видел в ней никакого продолжения. Её надежда была слишком ничтожна перед горем, болью и яростью, что уже закипели, осталось лишь налить всем чаю.