Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Печальная история покажет лишь, как жить не нужно. Счастливая история подскажет, как нам жить. И мы, конечно, бросим свои ружья, чтоб рисовать чернилами и тушью, чтоб начинать в других причинах слёзы лить.

Жаль, что такие истории долго не живут.

Если в истории и печаль, и счастье, если в ней всё, что есть в твоём мире, то она не сотрётся временем. Мысль не для громких уст, но не одной парой глаз была замечена.

Это ведь история, это, как Летопись временных лет – прочёл и знаешь своё начало, но не во всех страницах слово «начало» имеет единый смысл. Где-то над ним правят эмоции, где-то холодный расчёт, а во что-то заложена судьба…

Заснуть уже не получилось, к тому же, мучила нужда! Арлстау чувствовал, что ему необходимо заглянуть в следующий фрагмент жизни Данучи и обязательно всё исправить. Пришла мысль, что следующий фрагмент – последний, и он поможет и подскажет, что нужно делать дальше, но не пришла мысль, что надо бы сначала исправить свою жизнь!

В собственное будущее заглядывать ему не дано, да и к лучшему, наверное, это. Как вообще можно жить, зная, когда ты умрёшь или знать, когда случится в твоей жизни горе? От таких знаний исчезает весь вкус жизни, его затмевает вкус смерти.

Но сейчас художник не отказался бы узнать, что ждать ему через год, что будет в его жизни через десяток лет, во что он превратит планету через век…

Душа Данучи украсила мольберт, Арлстау зрел в неё и чувственно молился о том, чтоб получилось рисовать. Шестой фрагмент, как пятый элемент, быть может, в самом важном пригодится.

Вновь вернулась жажда риска, как тогда, перед пятым фрагментом, когда нельзя было терять сознание, и это почти удалось. Главное, чтоб риск умел себя оправдывать – в хороших смыслах этого слова.

Сейчас риск не так велик, потому что Анастасия спит, проснётся через пять-шесть часов – даже, если сознание будет потеряно на несколько часов, он успеет очнуться. Вот и вся мужская логика…

Принимать участие в судьбе шестого фрагмента он будет только с ней! Это даже не обсуждается! Но сможет ли он теперь дорисовать душу предыдущего художника, раз, даже душу реки не смог?!

Кисть осторожно коснулась полотна и появилось алое сияние. «Душа Данучи лишь в моих руках…», – не успел порадоваться он, что на душу Данучи «проклятье» не пало, как его затрясло, и сердце заметалось по груди, ища в ней выход.

Рисовать не стало сложнее, просто, не получилось. То ли не время, то ли ни к месту. «Видимо, поспешил…», – успел подумать он.

Почувствовал, как кто-то схватил его сзади за шею. Все косточки хрустнули. Чьи-то острые пальцы вонзились в горло Арлстау, а чья-то сила ткнула лицом, как щенка, в измотанное полотно.

Кисть выпала из губ, затем удар по лицу, и брызги крови стали шестым фрагментом.

Сопротивляться этой силе было невозможно – и не сбежать, и с колен не подняться.

В конце мучения художник ощутил, что кто-то ему режет горло и всё. Ужас продлился недолго, а когда нашёл свой конец, художник упал, ударившись больно, но боли не чувствовал, потому что потерял связь с миром, когда ещё только начал своё падение…

Снилась школа, снились перила, парты, дети, банты и тетради, затем жёлтые, кленовые листья, улыбки счастливых людей, все двенадцать чудес света, берег ледяного моря, солнечный день, событие двадцатилетний давности, наполненное тоской и эйфорией, затем ладони, крики, плач и белый свет в конце тоннеля, но не похожий на конец. Затем приснилось, что он гений, что царь, что властелин чудес, что он великий пик искусства и высотою с Эверест. Потом он слышал голоса – родителей, дедушки, сестёр и братьев, Иллиана, а Анастасия и Леро ему кричали на унисон. Все они пытались разбудить, все они его куда-то звали…

Затем его глаза раскрылись, вдохнул изо всех сил ведро воздуха и пробормотал про себя: «Спасибо, что не долго!».

Заметил, что лежит в кровати, взглянул на небо, и, судя по нему, уже был вечер. «Вот дурак!», – шикнул на себя, хотя не догадывался насколько.

Раз за стеклом блуждает вечер, значит, проспал почти пол дня! Заставил Анастасию переживать, в глаза её и так смотреть, порою, было стыдно, а сейчас ещё сильнее ощутил себя виноватым перед ней! «Но где же она? Неужели, бросила его тут одного и ушла куда-то?».

Вышел на улицу и больно задел её дверью. Анастасия сидела на пороге и на ней не было лица! Оно, словно лишилось и счастья, и слёз. В нём немое выражение, в нём оглушительная пустота, будто жизнь этого, красивого лица – это сплошные мучения!

Увидев его, она сначала испугалась, а потом только бросилась к нему на шею и громко зарыдала, и не могла поток горячих слёз остановить! Всё-таки, слёзы не закончились – лишь в этом художник ошибся.

Теперь от стыда не спрятаться. Арлстау стало горько от слёз возлюбленной, от горя своей жены, хоть разделить ему всё это не по силам.

–Больше не делай так, прошу! – зашептала она ему в плечо. – Не рисуй больше душу Данучи!

Услышав это, в мысль взбрело, что проспал год, что пропустил столько важного, но вовремя спросил:

–Сколько я спал?

–Двадцать четыре дня.

Глоток облегчения ощутил, но не основательно. Двадцать четыре дня тоже много, оправдываться не чем! Это, даже слишком много, учитывая, каково было количество страданий его женщины.

«Почему же так долго я спал? За три недели войну можно закончить!». Мозг разделил его жизнь на фрагменты и дал понять, что не будь хотя бы одного, не стал бы он художником: «И спал я, видимо, не просто так!».

«Как же она прожила без меня здесь так долго? Без меня, даже дольше, чем вместе со мной…».

–Твоё тело было, как лёд! – продолжила она уже без слёз, но с обидой. – А сердце стучало раз в день, каждый полдень. Их я не пропускала удары – они были моей верой, что ты жив.

Всё это время чаще думала, что он не очнётся, дольше прогоняла эту мысль, а сейчас, когда художник восстал, не могла на него злиться. Она, правда, допускала мысль, что он заснул навсегда, и это ей такое наказание.

Сейчас счастлива, что он снова с ней! Как сейчас ей злиться, если счастье переполнило всю душу?! И злости не место в этой душе…

–Всё позади, родная! – успокаивал он её, хотя словами тут не успокоишь, настало время для поступков. – Это был последний фрагмент жизни Данучи, и таких переживаний ты больше не испытаешь!

–Я такого больше не выдержу! – закричала она на него, порвав объятия, не понимая его спокойствия. – Я думала, что умру от горя, что не почувствую никогда твоего тепла, что не увижу твоего взгляда! Ты не представляешь, что я пережила!

Она ещё желала во многом признаться ему, но пока не решалась. Эти колебания были, как на ладони. Три недели это много, и произойти могло, что угодно! Интрига. Художник ждал, а она молчала.

Вспышка гнева была лишь вспышкой, и снова счастье облепило её душу со всех сторон.

–Говори, – не выдержал он.

–Что говорить?

–То, что не получается сказать! Я же чувствую тебя…

–У нас будет ребёнок, – одним дыханием сорвалось с её уст.

Ух ты! Как удар молнии, такая новость, и сразу мозг кипит и думает, что делать! Такая весть меняет все дороги.

Представил себя отцом, а Анастасию мамой, и тепло так стало, и вера в светлое будущее прорезалась, нежданно засияла, как ближайшая звезда.

Арлстау обнял её крепко и прошептал:

–Спасибо!

–Я тоже очень счастлива! – засияла она в ответ.

–Я люблю тебя!

–Тебя люблю, несмотря ни на что…

Затем комок объятий, и она собиралась уйти, словно не наскучило ей быть одной, и он не ожидал её ухода, но желал не остановить ни на секунду, доверившись гордости. Смотрел ей в след и думал: «Настолько ли я близок ей? Или за двадцать четыре дня успел отдалиться?!».

Не прав в своих домыслах. Она его навсегда – так решили их души, а потом уже сердца! Что ей эти двадцать четыре дня?!

–Ты пахнешь, как мечты! – остановил её художник перед дверью. – С тобой не чувствую себя уставшим и слепым, с тобой мне хочется творить свои мечтания! Ты – мой лабиринт, ты – мой оберег, ты – моя история! Ты мои же шаги и мои же следы! Ты звучишь, как любовь, как тепло, как симфония, как от счастья письмо, и в письме этом тоже лишь ты…

Затем добавил:

–Ты моя Анастасия! Ты – моя душа…

Она ответила на это: «Я люблю тебя!» и захлопнула дверь, а он побрёл на берег с поникшей головой, думая о том, что значит в жизни дело, что значит в жизни слово, и, что таит несказанная мысль.

Присел в тёплый песок и уже обо всём подумал, но ещё не прочувствовал испытанное, ещё не раскусил тайный смысл судьбы – «Для чего она подарила нам дитя?! Для чего нам настолько сильный в свет в такой темнеющей истории?!».

У него не было детей, и никогда ничто не предвещало этого, но он ни раз размышлял о том, почему дети отвечают за грехи своих родителей и считал это несправедливым! Видел разные случаи передачи грехов от родителей к детям, и всегда складывалось двойственное впечатление от увиденного.

С одной стороны, можно посчитать это справедливым, но с большой натяжкой – человеку приходит осознание всех содеянных грехов, когда он видит страдания своих детей и понимает, что это отпечаток всего того, что он творил в жизни и продолжает творить.

Но есть другая сторона, которая противоречит всем устоям справедливости – когда родитель бросает своё чадо на произвол судьбы, ребёнок, всё равно, отвечает за его согрешения, и чаще их, даже больше, чем у тех, кто детей не бросает. То есть, мало того, что он брошен, так ему ещё и отвечать за грехи тех, кто его бросил! По-моему, это перебор, и должно быть всё наоборот. Этот вопрос художником до сих пор не был разгадан. Такая вот загадка Вселенского масштаба…

Но, с другой стороны, что более праведна, если бы жизнь была справедливой, то не было бы шанса стать сильнее! Если бы всё было справедливым, то не таким вкусным будет счастье от победы!

Конечно, своё дитя бросить он не посмеет, да и жить не сможет, если так поступит. Только вот, есть одно тревожное «Но!». Какая судьба ждёт ребёнка, если его мама и папа правят всем миром?! Вопрос так вопрос, и даже пророки запутаются в бесконечных догадках…

–Арлстау, – послышался голос в его голове.

Он, как раз, провожал взглядом алый закат, наслаждался ароматом океана и думал лишь о будущем, как голос из прошлого заставил всё пересмотреть.

«Этого не может быть! Видимо, почудилось!», – уговаривал он сам себя, хоть и понимал, что всё возможно!

Он проспал три недели и три дня – за это время в мире мог измениться каждый фрагмент обыденности, и те, кто был в безопасности, могли уже стать пеплом, разбросанным по обгоревшей земле! Анастасия сказала, что всех защитила, но связи с внешним миром у них нет, и они не знают, что, на самом деле, в нём происходит.

–Арлстау, – вновь прорезался голос Леро. – Помоги мне, я прошу тебя!

Художника затрясло от боли, её голос был таким покалеченным, будто она испытала тысячи пыток и не смогла выдержать последнюю. Он был несчастней, чем лицо Анастасии, когда верила, что художник не проснётся.

–Спаси меня! – не унималась она. – Взгляни на меня, прошу тебя!

«Боже!», – прошептал он, скорее, себе, чем Богу. – «Кем же мне надо быть, чтобы поступить иначе?!». Девушка в лапах опасности, и в этом лишь его вина и выбирай: геройство или счастье.

Он ощущал тот выбор и, даже понял, для чего он дан, но выбрать не просто. «Счастливая сволочь» или «Несчастный благодетель»?!

Если откликнется на её зов, то это навсегда, и она сможет, хоть вечно проникать в его разум своими дальними фразами, а, если не откликнется, то и это будет навсегда, и он никогда её больше не услышит, никогда не сможет спасти.

Прошлое или будущее? Героизм или благоразумие?

Совесть сыграла свою злую шутку, и он открылся, не потому что он герой, а потому что иначе не мог…

Потоком вонзились в душу все её воспоминания – как пришла она к нему в тот самый день, когда он ушёл из дома и опоздала на несколько минут; как мечтала быть ему женой; как жалела о том, что сбежала; как задувала свечу на свой день рождения, и зазвонил телефон, и в трубке его голос позвал её к себе; как бежала она к нему, задыхаясь от счастья, в тот момент, когда он наслаждался любовью с другой; как швырнули её о край стола, словно куклу, и увезли куда-то; как пытали…

«Боже!», – теперь он обратился к Богу, увидев то, что было потом, и, что было за полотном её души, но перед ним появился не Бог, а Леро. Она прошла сквозь свою душу также, как Арлстау проникал в мир Данучи.

Её лицо было тусклым, несчастным, потасканным мучениями. Её платье было помято. На коленях ссадины, на костяшках пальцев ярость. Весь вид изнемогающий, ни что в его чертах не просит о любви…

Не смотрела, как на предателя. Глаза её не созданы для подобных взглядов. Глядела в него, как в родного, свечением очей благодарила, что тот откликнулся на её зов.

–Ты должен спасти всех людей! – воскликнула она. – Доказать им, что они были не правы!

–Зачем мне что-то доказывать? – ответил ей сухо, не так, как ждала…

Взяла короткую паузу, а затем закричала, как безумная:

–Я видела твою жизнь!

Художник, даже сделал шаг назад, допустив мысль, что девушка на него набросится. Допущенное было глупым – настолько, что за такое извиняются.

–Всю? – не поверил он.

–Да, я увидела всю твою жизнь – от начала и до конца! Когда ты нарисовал мою душу, я увидела всё, и мне всё по душе, но не конец, который произойдёт сегодня…

С каждой нотой её голос становился блеклым, и художнику безумно было жаль. Так совестно пред ней, но, услышав последнюю фразу, ощутил леденящий душ и отодвинул совесть на зады.

–Нет, – снова не поверил он, глубоко заглянув ей в глаза, будто думал, что она не она. – Как сегодня? Кто так решил?

–Судьба!

–Значит, я нарисую её душу! – взволнованно ответил он.

–Не нужно! – испугалась она.

–Почему?

–Тебе и без дара по силам быть выше судьбы! Я ей не верю, я верю тебе, Данучи!

–Данучи? – в третий раз не поверил он.

–Да, твоё имя Данучи! Ты должен это знать! Ты должен знать, что живёшь не со своим именем и не своей жизнью!

–При чём тут имя и судьба мира?

–При том, что узнал об этом вовремя, а, теперь, прошу тебя, начни новую жизнь!

–Отдать дар?

–Нет, конечно! – уверенна была она. – Знаешь, чем ты отличаешься от всех нас?

–Чем?

–Ты готов поверить каждому, ты один веришь в каждого из нас, хоть тысячу раз будешь этому противоречить!

Она сказала это на последнем вздохе, а потом лишь успела промолвить:

–Прощай, мой художник.

Её глаза в этот момент потухли, рассыпалось в них всё животворящее. Сияние слетело со зрачков. Веки попытались не закрыться, а ладони желали сжать себя в кулаки, но ничего из этого не вышло!

И упала она в холодную воду, и растворилась в морской синеве, словно айсберг, угодивший в океан, чья вода – кипяток. Осталась лишь одежда…

На месте падения образовалось красное пятно, и оно не собиралось завершать свой путь, не желало тонуть в океане. Оно на глазах увеличивалось и захватывало собой весь берег, и художник видел, что уже завтра их синий океан станет красным, и планета будет выглядеть иначе – не так миролюбиво…

На художника обрушилась тяжёлая тоска, в которой неминуемость. «Я океаном стал тебе – ты утонула. На берег тело, к облакам душа. Шкатулкой стал среди шкатулок. Ты свои руки протянула – не угадала, не нашла…».

Кто-то убил её душу, кто-то осмелился на это…

Убийством задел за живое, разозлил его струны души, на подносе принёс ему горе – теперь, видит он кровь – её море и заметил, что мир сокрушим…

Полил дождь, и мир в который раз упал перед художником. Упал, то ли на ладони, то ли на колени и кричал ему, то ли «Помоги!», то ли «Пощади!», то ли «Прости!».

Все три слова не услышаны! Задел полководец художника, очень задел!

–Я и не хочу плохого тебе делать! – обнадёжил мир ничего не значащим ответом.

Арлстау не бросился к тому месту, где её тело растворилось и лишилось души. Он это сделает позже и без рвения. Разделит её боль с самим собой, ведь кроме него не кому!

Стоял растерянно, с босыми ступнями в воде и размышлял: «А стоит ли мстить полководцу или молчать мне всю жизнь у окна?!», и, словно в ответ его мыслям где-то вдалеке сверкнула молния и ударила в океан…

Глава 12

Даже для бури это черезчур!

Вся наша жизнь – сплошное потрясение, никак душа с ней не завяжет диалог. Лишь один шаг – и встретишься с сомнением, где шаг второй, там ждут другие приключения, на третьем переменчив и итог.

Надвигалась гроза, вместе с нею и буря, но до обеих нет дела!

Душа была любимым творением, как ни покрути. Её душа вдохновила на путь, как ни посмотри, а зверь подрос, набрался смелости убить и убил её, стоило художнику проснуться.

«Не честно!», – кричала его слабость, «Убей!», – молила его боль. Назвать это судьбой одно и то же, что назвать гениальным всё то, что увидел впервые. Язык не повернётся…

Бросился к дому так быстро, как мог, не жалея ступней. Добежал до двери и раскрыл её настежь, напугав своей внезапностью Анастасию.

На лице его потрясение, а в глазах застывает вопрос: «Как сказать, что увидел?!».

–Что с тобой? – обеспокоенно спросила она.

Арлстау выдохнул, набрался мужества и начал свой невысокий рассказ короткой фразой:

–Полководец убил душу Леро…

***

Недалёкое прошлое…

Каждый, кто слышал приказ Анастасии защищать Леро ценой своей жизни, был вычеркнут из жестокой игры под названием Жизнь.

Многие отправились в город художника, не многие добрались до него, никто из него не вернулся.

Противников было больше, и город был захвачен бесшумно, чтобы мирный житель не прозрел.

Полководец мог убить весь город, но ему это не нужно. Он горел желанием узнать, насколько простая девчонка по имени Леро была верна и преданна художнику.

Один звонок, короткий диалог, и оказалось, что верна безукоризненно и преданности можно позавидовать!

Полководец заманил её чужим голосом и ожидал в доме того, кому этот голос принадлежал. Она узнала его, перед тем, как потерять сознание – он был в жизни художника, занимал в ней, хоть и небольшую, но горькую часть.

Он правил теми людьми, чья преданность тайной организации по силе была такой же, как верность Леро художнику, но была искусственной. Любую верность можно создать, усовершенствовать или приструнить методом химического воздействия. Прогресс велик, прогресс универсален…

Первые дни плена она провела в клетке, как животное, без взглядов людей, без прикосновений чужих рук.

Затем её клетка легла лицом к людям. Взгляды сотен любопытных глаз не беспокоили, ведь ничего не объясняли. Единственное, что её интересовало: чего они желают её художнику…

Спустя неделю ей задали две тысячи вопросов – про искусство и про причины, по которым перед ним не устоять; про смысл её собственной души; про мотив, побудивший художника нарисовать её душу и про что только не спрашивали.

Пытались разобраться, почему он покинул город и решил задать новое русло истории мира, но не в тех местах копали. Леро здесь не при чём, ведь у художника своя голова на плечах.

Не один вопрос их интересу не помог.

Верные псы полководца думали над тем, как воспользоваться её душой, как извлечь из неё выгоду, но ответы Леро были также пусты, и никакие пытки не помогали заполнить их пустоту. Сколько боли не причини, правда не выползет наружу, если она неизвестна или подстрелена временем.

–Что он вам сделал? – кричала она отчаянно в их безразличные уши! – Кто вы такие, чтобы запрещать творить?

–Кто он такой, чтобы исцелять всех людей?! – отвечали бездушные губы на это, а затем неустанно лгали, какой художник ужасный человек, что он поджёг мировой океан и этим начал мировую войну, но она не верила в это и не поверила бы, даже, если сам художник рассказал об этом.

Не поверила, потому что знала всю его жизнь – от начала и до конца, и всей своей, большой душой осознавала, что художник ни в чём ещё не был повинен, что всё впереди, и он будет вынужден перегнуть палку в своём даре.

Учёные были уверены, что единственный способ связаться с художником, да и не только связаться, но и увидеть, где он находится, это её душа, но ею править способна лишь Леро и силой не заставить. Никому со всей планеты её душу не подчинить…

Но дни тянулись, и день, в котором был конец художника приближался, а затем и вовсе он настал.

Не хочется быть там, где быть не хочется, но в последнюю минуту своей жизни она желала побыть лишь с художником. Лишь он один ей что-то открыл в этой жизни, никто этого, даже не пытался.

Подходящих людей не нашлось в светлой памяти – каждый думал лишь о себе. Никто не думал о своём городе или о стране, а о всём мире, тем более!

–Полководец, – крикнула ему из клетки.

Потёртый старик ответил высокомерным взглядом, а, значит, ей позволено говорить.

–Я согласна показать вам, где художник. Согласна, пригласить в это место, но только вас одного. Больше никто не попадёт на остров.

–Условие? – перешёл сразу к делу, чтоб не терять драгоценных секунд.

–Сначала я скажу художнику всё, что желаю сказать.

–Хорошо. – немедля, согласился он.

–Слово?

–Я даю тебе слово.

–Спасибо.

–Твою душу убьют, как только я окажусь на острове. Ты знаешь это и готова пожертвовать душой ради него? – не понимал её выбора полководец, хоть так долго его ждал.

–Не только! – засияла Леро, как от Солнца. – Я хочу, чтоб другие художники не встречали меня в своей жизни! Быть может, их судьбы станут не такими похожими…

***

Своя женщина принесла любовь, чужая – удовлетворение…

Судьба – соблазнительница, но она невинна и не искушена. Да, невинный соблазнитель, так бывает. С этим смиряются.

То, что предначертано, не может быть судьбой, ведь судьба переменна, от того и велика, а предначертанное это лишь предсказуемая низость.

Когда веришь предсказаниям, веришь, что в определённый момент времени ты обязательно совершишь то, что предначертано, и, не важно великое это или простое, ты начинаешь вкушать вседозволенность. Ты лезешь и в огонь, и в воду, творишь всё, что пожелаешь, зная, что ничего с тобой не случится, пока предначертанное не коснётся твоей жизни. Обычно, у человека одна в семь лет по-настоящему опасная для жизни ситуация, но, когда в жизнь вмешиваются пророчества, опасностей становится больше.

–И что? Нет выбора?

–Нет, выбор есть – либо верить, либо нет. Не все исполняют пророчества, не всем дано остаться именно тем человек, которому дано свершить задуманное или выдуманное судьбой.

Кто-то ведь считает, что судьба это, когда все тысячи лет человечества заранее были предрешены. Нет, это не так! Судьба это выбор, и она бы застрелилась, если бы каждый шаг в мире был предначертан…

Художник рассказал Анастасии всё, не скрывая деталей. Поделился и значимым и сокровенным. Каждое слово и поступок объяснил…

Она видела его горе, оно было искренним, болезненным, тягостным, поглощающим свет. Впервые убили его душу, его творение. Убили на глазах! Она желала разделить с ним все мучения, но как? Испытать не могла того же. Винить себя тоже не получится.

Тем более, душа Леро – его любимая душа, и это задевает…

Обнять ещё способна и обняла. Что-то надо сказать и сказала:

–Нас никто не найдёт, если я сама не приглашу! Не переживай за наш Рай художник, мы будем вместе всегда…

Всё сказала честно, ни в чём не ошиблась, как пророк, но слова лишь немного согрели.

Художник думал о другом: «Возможен ли конец в двенадцатой главе?! А он то знал, что ещё как возможен! Возможно ли, что у Данучи шесть фрагментов жизни, и кровь на полотне это его конец? Возможно! Конечно, возможно, ведь он и до этих фрагментов увидел не мало! Или это всё невозможно?».

Каждый может что-то ожидать, но жизнь состоит не только из ожиданий.

–Нет, – ответил сам себе художник. – Хочу жить! Не хочу сегодня умирать!

–Не верь в это, Арлстау! – воскликнула Анастасия. – У нас ребёнок, и он будет жить!

–Моё имя Данучи! – нежданно для неё воскликнул он!

–Кто тебе это сказал? – спросила она, не скрывая страха в глазах.

–Леро!

–Арлстау, – воскликнула она, подарив звучание предпоследнему слогу. – Слышишь, как звучит? «А» летит, «У» улетает, как бесконечность. Значение имени – вечность и звучит имя, как вечность!

–Я ни разу не задумывался, что это имя не моё, а откажусь я от него или приму, никто не догадается…

–Глупо отказываться от имени, которое носишь всю жизнь!

–Разве? – засомневался он, но сомнениям справедливее быть безответными, и он продолжил тем, что не терпится сказать. – Зачем мне бесконечность, если сейчас мы изменим всё, что я натворил в жизни Данучи?! Если сегодня и правда конец, то хочу, хотя бы в другом мире исправить все ошибки. Из-за меня его жизнь ушла в иную сторону, далёкую от его судьбы, и я хочу всё изменить! Хочу всё сделать так, как мне хочется…