Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Пролог…

Ноги привели к единственному, бедному дому из всех, что он встретил по дороге! Руки не противились, расталкивая прохожих, шагающих не мимо, а в лицо. Ты их толкаешь сильно, но с улыбкой – они отходят на два шага, глядят на тебя во все глаза и не понимают, зачем ты это сделал! «Потому что иду!», – отвечаешь себе, не говоря им ни слова, потому что уже ушёл, потому что прошёл мимо…

«Они пытались меня остановить, будто их плечи знают больше, чем мои ноги!», – оправдывал он себя перед порогом, вместо того, чтоб помолиться, хотя молиться он умел. Взгляд снизу-вверх на храм, и эмоции были высоки, как во всех важнейших эпизодах его жизни, но не посчитал храм равным себе и теперь ожидал лёгкой победы…

Храм не похож на храм, он походил на бледный дом дворянина, который давно обеднел своими стенами от одиночества и опустошённости – ни купола на нём, ни солнца и ни креста, и ни месяца ясного.

Блеклые стены, чёрные окна, избитый ногами порог, и не поймать глазам ничего примечательного – ни узора, ни рисунка, ни числа, ни слова доброго. Ничего в этом сооружении не намекало на божественность, но пришедший был убеждён, что это и есть тот самый храм, столица их мысли, причал благоразумия.

«Да уж!», – подумал он. – «Вот так народ! И почему же говорит на нашем языке? Не уж то красоту и в нём они нашли? Или это мы говорим на их языке?!».

Храм отличался от всего, что его окружает! Выглядел, как только что разбогатевший нищий среди уже пропитанных богатством толстосумов!

Весь город так красочен, а сердце его оказалось пустым, как душа человека для мыслей каждого, кто жил в этом городе!

Данучи вошёл в открытые двери без скрипа и шороха.

Внутри храма светло, горят тысячи свеч, но ни лоска здесь, ни яркости цветов, ни благовоний, ни святой посуды. Голые стены лишь с трёх сторон, а на одной нарисованы символы на выдуманных кем-то языках. Белый пол, чёрный потолок, а на колоннах лики Бога, которому молился здешний народ. Как думаете, на кого он похож?

До настоятеля тридцать шагов, двадцать ударов пульса, пять мыслей и, всего лишь, одно событие!

Сделал шаг, и он не услышал, затем ещё пять, а потом четыре. Следующие шаги настоятель слышал, но не собирался оборачиваться, ему было страшно. Поверьте, запах страха очень вкусен.

Данучи не спешил, глядел в сутулую спину врага, подкрадывался к ней, подобно голодному волку и размышлял, что носит на горбу этот двоякий персонаж – с душой, казалось бы, безгрешной, но, как бы не так! Хоть спрятал душу в святом месте, грех сам тебя разыщет и придёт!

Клыки оскалились, в глазах голодный блеск. «Может, убить его? И всё! Конец войне! Всего-то, одна смерть. Зачем сегодня мне калечить миллионы?!», – нежданно поменялись планы в голове Данучи! Остаток добродетели топтался в стороне, растоптанная совесть скулила в уголочке!

Не любил такие моменты – когда всё меняется в голове, когда душа темнее ночи, хотя лишь миг назад мигал в ней свет! Огонь в ней тухнет, и ты лишаешь жизни тонким льдом, чтоб провалился и навсегда запомнил, как погиб – когда течением под лёд уносит, и ни один не решится нырнуть и спасти! Ни один…

«Жизнь, как душевная песня, где ноты шепчутся, а под конец взрываются, кричат…» …

Словно в ответ на все его мысли, в храм ворвались десяток солдат. Через три вздоха и три выдоха их насчиталось сотня!

Данучи был окружён, но атомы страха в молекулах напротив. Другой бы сдался, а он лишь выдавил смешок и представил, что он и без меча их победит – настолько был уверен в своих силах.

Они разгадали созданную им иллюзию, тем самым разозлив, и все его благородные планы окончательно провалились под лёд, превратились в песок и утонули. Но на это сейчас ему было плевать, ведь они разбудили инстинкты!

«Придётся действовать по последней мысли!», – решил он и вытащил меч из ножен, – «Убью его и освещу дорогу всему Роду человеческому!».

–Художник, – неожиданно воскликнул настоятель, даже не изволив обернуться. – Не думал, что ещё когда-нибудь тебя увижу!

–Откуда ты знаешь, кто я? – спросил Данучи, стараясь не предать вопросу значимости, хотя слова оппонента взволновали. – Как ты понял, что я художник?

С тяжёлым вздохом настоятель поднялся на ноги и наконец повернулся к Данучи лицом, но этим не вызвал в нём никаких эмоций, не взбудоражил былых воспоминаний.

Другой же художник, наблюдавший за этим, «чтобы не жить, как живёт Данучи», действительно, был удивлён. На лице настоятеля шесть татуировок – одна над глазом, две на щеке и три на подбородке. Для него это то совпадение, что может много значить!

–Твои руки дрожат, они жаждут рисовать души! Без этого ты не можешь – в этом твоя суть. Хоть какой ты облик примеришь, я уже не смогу не узнать тебя, художник.

Все слова намеренные, начало правдиво, конец сквозит ложью – Данучи это раскусил. Настоятель улыбался каждым словом, но он ещё не знал, что его ждёт!

–Меня выдал меч?

–Да, – признался настоятель, и Данучи прищурил глаза, впившись взглядом в собеседника.

Ростом ниже той сотни бойцов, что его окружала – смотреть в глаза было удобно, но Данучи не мог в них разглядеть важного, и это злило! Глаза, как Вселенная – в них и темнота, и свет, что всю темноту покоряет. Темнота его покорна и рождает доброту, но сегодня её применять не придётся.

–Ты так изменился с момента нашей встречи. Ты совсем другой… – растерянно промолвил настоятель, а художнику не понравилось каждое слово.

–Какой ещё встречи? Я тебя вижу впервые, старик! – наконец, не выдержал давления эмоций и вспылил, и лишь поэтому затем солгал. – До памяти моей никто не прикоснулся, и я не мог тебя забыть!

–Однако, пол века назад ты позволил мне дотронуться до неё, – почуяв ложь, солгал взаимно настоятель, точнее, исковеркал правду.

–Не играй со мной! – не на шутку разозлился Данучи и зарычал, показав всем клыки, и каждый отступил на шаг под взрыв эмоций – даже настоятель…

–Алуар, – представился он после продолжительной паузы. – Моё имя – Алуар.

–Знаешь, для чего я пришёл, Алуар? – спросил он так спокойно, будто забыл, что только что рычал.

–Нет, и мне не интересно это! – усмехнувшись ответил настоятель и спросил. – Знаешь, кто ты такой, Данучи?

Художник хищно оглядел всех воинов, посмевших окружить его – их бояться не за чем, они сами боятся его, их колени дрожат, их взгляд себя отводит, боится заглянуть в его глаза, а губы не посмеют сорвать с себя ни слова – даже, если им прикажет настоятель.

Затем вновь заглянул в Алуара, чтоб ещё раз не понять, что у него внутри! «Душа его – наконечник стрелы, но воевать такие стрелы не умеют, могут что-то начертить или чай принести. Как он до сих пор жив с такой-то душой?! Видимо, не зря он их правитель!», – думал Данучи, отсчитывая секунды, сколько тому осталось жить!

–Хочешь узнать правду о себе? – настоял Алуар, не дав художнику досчитать.

Данучи делал вид, что ему это не нужно, но он обычный человек, и ему также, как и каждому, хочется знать о себе то, что сокрыто. Это с одной стороны, но с другой Алуар излучал такую опасность, какой художник не встречал. Её ароматы уже проникли в нутро и помешали мудро оценить ситуацию. Завлекающим оказался ход конём. «Важно, не ответить на него бездарным шахом!», – цедил мысли Данучи, а настоятелю ответил:

–Даю минуту!

–Пол века назад ты пришёл в этот город, – не теряя драгоценных секунд, поспешил Алуар. – Желал стереть его, но вспомнил, кто ты, прозрел от силы, очнулся, наконец-то, ото сна. Впервые осознал, что мир наш не игрушка! Представляешь? Впервые…

–Бред! – прервал его Данучи, хоть видел, что не лжёт. – Ты изобразил ребёнка.

–Так и есть. Тебе было четырнадцать.

–Нет, – замотал он головой, будто бы сам себя уговаривал не верить.

–Никто из нашего народа не рискнёт солгать тебе! Кто подтвердит, что художник пришёл в наш город пол века назад?

Вверх вспорхнула лишь одна рука, через секунду ещё пять, и, судя по выражению лица Алуара, их было меньше, чем рассчитывал. Многие не рискнули – ожидания не оправданы. Нельзя ожидать большего – может растеряться вкус ко всему.

–Ты вёл войну против нас. Ты и все короли, что правили людьми. Их мы не воспринимали всерьёз, как противников, а пред тобой боялись шевелиться.

–Почему? – спросил художник, хоть слышал на этот вопрос миллион ответов, но, почему не послушать ещё один.

–Потому что ты можешь покорить любую душу, а, значит, ты можешь всё! – сделал паузу и продолжил в другой манере. – Но сейчас всё иначе, теперь тобою правит меч, которым ты не научился проигрывать. Он мешает тебе жить. Причина темноты твоей души в нём. Ты ведь не знаешь, чью душу мы заперли в мече…

–Ложь! – зарычал Данучи. – Никто ещё не придумал тюрьмы для души! Причина не в мече!

–В чём же, если не в нём? – спросил он так, словно непоколебима его истина, спросил он, глядя сверху вниз.

–В том, что мне не дано помнить больше, чем последний год моей жизни. Я ни события не помню из того, что было два года назад, а ты мне про пол века. Таково моё проклятье, и не встретил никого, кто отведал большего наказания, чем я!

Данучи сделал несколько шагов вперёд. Сто воинов напряглись, мечи в их руках задрожали, а Алуар пал на колени и зарыдал так громко и так горько. Все эти пол века он искренне верил, что художник счастлив, нашёл покой, любовь и женские руки. Если бы он только знал, что за судьбу подарил художнику, то на коленях бы прощение просил, а не играл словами.

–Прости меня, прости меня, прошу! – сквозь рыдания просил он его, а солдаты вокруг оцепенели, не зная, что делать, ведь художник медленно, но верно приближался.

–Видимо, такова моя судьба, – ответил Данучи, не понимая, за что тот просит прощения.

–Разве, это судьба? – воскликнул Алуар и умоляюще взглянул в глаза художника. – Это не судьба, это её насмешка!

–Улыбнись, настоятель! Твоя смерть закончит войну!

–Конец войны? – запоздало оживился Алуар. – Ты уверен, что желаешь именно конца? Это, как убить душу смерти, и мы будем вечно жить под стометровым слоем насекомых.

–Прости, – прошептал Данучи, остановившись в трёх шагах.

–За что?

Вместо ответа чёрный меч мелодично взмыл над головой настоятеля, был жестоко обхвачен обеими руками, желал сорвать с плеч голову врага и сорвал бы, но Данучи отвлёк осуждающий взгляд. Взгляд невидим и неведом для Алуара и для всех собравшихся, но Данучи видел его ясно, как день – быть может, не последний для него!

Лишь одно осуждение, лишь одна половина секунды сомнения, а последствия подобны катастрофе, но о них не сейчас.

Чей-то клинок обрушил всю свою мощь на руки художника, и чёрный меч впервые проиграл и пал вместе с кистями рук на белый пол Святого храма…

Вступление неизвестного персонажа…

"Не знаю, кто я. Не знаю, как меня зовут, как называют!

Чем меня величать? Стоит ли уважать? Нужно ли бояться? Есть ли смысл в страхе перед тем, кто добровольно решился отдать свою душу, вопреки всем её возможностям?!

Другой вопрос – кому меня бояться и для чего? Я ведь не дикий зверь, не пойман я в степи! Я, всего лишь, человек, как и каждый, что посмел окружить мою жизнь…

Мои мысли, порою, рычат, но чаще говорю спокойно, без резких эмоций…

Гнался за собой, искал свои следы, чуял свой запах, слышал свой вой и бежал, и бежал, надеясь кого-то увидеть.

Бег был напрасен – где должен кто-то выть, лишь одинокая пустыня.

Всё, как с упавшей звездой, но разочарования чуть поменьше. Значит, не время ещё заканчивать путь, стоит попытаться сделать его бесконечным, раз бежать здесь некуда.

Я верю, что найду свои следы и воем уши не запудрю, и взглядом ничего не пропущу.

Мы ищем свой Рай и его находим. Для кого-то Рай это стать персонажем любимой книги, но жить её так, как сам пожелаешь, и, желательно, бесконечно!

Пронёс свет в наш мир, подобно героям из мифов, но в собственной комнате было темно.

Тьма уже давно приглашена в наш мир и за все века не исчезла ни разу, но рядом со мной ей не оказалось места, не смотря на темноту. Свет фонаря, порою, слепит!

Она знала больше моего. «Ну и что из этого?!», – спросили бы многие, но я не спросил.

Зато не знает то, что только я один и знаю. Больше никто, даже она…

Можно сделать одним целым обе стороны монеты – эта ошибка способна погубить всех будущих персонажей, о которых захотелось мне рассказать.

Поймёт тот, кто знает, о чём говорит, поймёт и тот, кто не знает.

Мне было виднее, как поступать. «Довериться себе, а не другим – благоразумие!», – считал я. От собственных доводов мнение становится непоколебимым и начинаешь замечать, что тебе перестали перечить. Не то, что все доверились каждому жесту. Нет, такого не было, но задумывались о каждом…

Даже самыми, тёмными словами и мыслями будил любовь от вечных снов, порою, добродетель, да и всё, что только пожелаю – такой стала сила моих слов.

Душа слова, то велика, то бесконечна, то желает быть запертой, то просит свободы. Я предоставил ей свободу, думая о себе, а не о других, но помог другим, а не себе. Парадокс, но он меня не улыбнул.

«Поверьте!», – кричал я людям. – «Мои желания почти чисты и загрязнить ваш мир я вовсе не желаю! Вы постарались без меня…», но редкий слушатель славится наивностью…

Это, всего лишь, первое слово, но ни у кого таких первых слов не было.

Помню движение кисти; совершенный мазок, идеальный по своему содержанию; блеклые краски, но яркий свет и свечение, что выше небес и космоса.

Вот и всё, что я помнил, перед тем, как принять важнейшее решение моей жизни – отпустить свой дар на волю, отправив его в чужие ладони, что ничем не схожи с руками человека. Представляете? Отдать свой собственный, лишь тебе одному принадлежащий дар! Поступок сроден с крайностью, но у поступка не однобока родственность.

Нет, вы не можете этого представить, не сталкивались вы с этим, да и для меня было немыслимым дарить таланты. Не загубить талант, не растратить его, а именно отдать в виде дара. Загубленное и растраченное имеют путь к воскрешению, а отданное исчезнет навсегда!

Почему дар достался именно мне? Не поверите, но нашёл тысячу ответов на этот вопрос, не найдя среди них ни одного единственного.

Свои резоны и у людей, и у Высших сил, что скрылись глубоко в истории.

У всего есть своя история. У планеты, у Вселенной, у Галактики, у Бога…

Но не заглянуть в их помыслы, пока не протопаешь их путь.

Скажу одно, ко мне прокралась мысль, что, если кто-то завладеет моим даром, то он, всего лишь, сойдёт с ума.

Такова глубина и этого дара. Она, всего лишь, неизвестна. Глубокое далеко от берега, а мне так не хочется барахтаться в воде. Хочу я плыть лишь собственным течением, прорубать своими силами дорогу!

Мне нужен был выбор, я сам его искал, и сам его нашёл, понадеявшись на его не случайность и верность. Верность не ревность.

Мой выбор – секундная жертвенность, а не бесконечная жизнь. Я счёл выбрать людей – и близких, и далёких, а не величие.

Судьба всех всегда выше судьбы одного, потому обрушилось смирение от этой внушённой, внушительной мысли.

Пожалею ли я позже, что попрощаюсь с моим даром? Не буду лукавить – мне уже тоскливо без него, стоит лишь представить расставание, ведь он часть моей души, часть меня всего! Чем бы я не попытаюсь заполнить этот вырванный кусок, ничего не выйдет, не получится у меня ничего! Ничто в этом мире не сравнится с этим даром, потому и заменить его нечем! Синонимы не помогут, лишь усугубят.

Вы думаете, книга повествует о моей жизни и о моём даре? Нет, вы ошибаетесь. Уже расписал её в двух словах, третье будет лишним.

Сейчас будет лишним! Что будет потом, я не знаю! Вокруг меня лишь начало. Обычно, в конце всё меняется, всё становится позволительным – конец ведь…

Моя жизнь, возможно, ярка и вовсе не банальна, но жизнь человека, что сам нарисовал её мне, намного важнее всех сказанных мною слов. Пусть я видел лишь начало его жизни, но скоро открою, что будет в середине и в конце.

В конце и признаваться то, кто я такой и кем кому являюсь, быть может, не придётся. И всё не к месту будет и не вовремя!

Да и сейчас не время откровений.

Вот так всегда. То рано, то поздно, а между ними тишина.

Сейчас я неизвестный персонаж, незаметный – быть может, и не присущий в этой истории, и меня это устраивает. Всё меняется, знаю. И я способен быть сражённым известностью, если сам того пожелаю…

Нет смысла судорожно листать страницы, чтоб знать заранее, кто есть кто, и кто есть я. Итог узнать невозможно, если тебе неведомо начало и нутро.

Надеюсь, мой выбор не изменится, и в конце вы застанете меня в здравом уме и добром здравии, несущим ту же мысль и с той же улыбкой.

Но не всё решает выбор, и не все ступают по предназначению…

Ч

асть

1

Да коснутся губы души…

Глава 1

Вся жизнь как один рисунок

…

Простор мысли, порою, меньше жизни сигареты, но трепетнее любого огня. Мысль не помнит начала и не видит конца, не считает, что ей нельзя ошибаться. Если мысль не остановить, то она не остановится никогда. Она, как маленький ребёнок, рассказывает нам что-то постоянно, а мы слушаем, спорим и ругаемся с ней, вместо того, чтобы сблизиться, породниться и услышать.

У мыслей разное звучание, и голос мысли тоже разный, потому по красоте их выбираем, но красота не всегда истинна – это, как встречать человека по одёжке, а провожать по душе. Мысли, как мелодии – говорят так, как будто поют. Они редко стесняются своего пения – наоборот, завывают лишь громче, если отсутствует слух, но есть намёк на голос.

Мысль она такая, пусть и недооценённая, но не гордая – что бы не случилось, простит и придёт. Захочет – поднимет с колен, пожалеет; пожелает – погубит. Быть может, она слепо верит, что у неё есть душа…

Конечно, мысли человека напрямую не связаны с душой. Между ними есть определённое им пространство, которое мысли пытаются преодолеть, чтобы жизнь их не оказалась бесследной.

Их связь вовсе не значит, что у тёмной души тёмные мысли, а у светлой светлые. Всё не глубже и не шире, как обычно бывает. Всё рядом, всё близко, можно представить и предотвратить, хоть свет луны, хоть солнца закат. Но зачем? Душа возится с мыслями, как мать со своим дитя, а, что может быть глубже этой связи?

–Где твои корни? И как свои не омрачить?

–Мои корни со мной, а свои не омрачи беспамятством.

Вопросы глубоки, ответы скупы – это всё, что характеризует знания о душе. Ни одному человеку они ещё не были подвластны. Но всё когда-то случается…

Когда человек рождается, душа его, как чистый листок и рисуют на нём те, кто находится рядом. Ответственность обостряется у всех, но не у всех побеждает, и рисунок может стать блеклым. Любимые цвета, порою, портят все цветы, что рождены быть собой, а не для кого-то.

Кто-то пишет красками, кто-то чернилами, но запачкать душу возможно и корявым мелом, и ломающимся карандашом.

Наблюдающий за ребёнком человек сам выбирает, что рисовать на его душе. Не всегда, даже, казалось бы, самый правильный выбор может оказаться верным шагом, ведь и чистые листки не такие уж одинаковые. Каждый листок со своим нюансом, эффектом и дефектом, побочным явлением и другим модным словом.

Рисовать новую душу это огромная ответственность, и, как бы не нарисовали её, большинство детей дарят рисующим их жизнь поклон.

Да-да. Не знаю, как у вас, но у нас в этом, ничего не изменилось…

Есть и те, которые ненавидят своих художников, считая, что те перепачкали их листок, а не разрисовали, но лишь малая часть из них правы в своей ненависти. Ненависть часто бывает не права, а злость лишь кричит ненужную правду.

Когда листок перепачкан полностью, какой в нём смысл, если написать уже не куда?! Казалось бы, только открылась дверь в жизнь, а ты уже не можешь ничего ни вписать, ни исправить. «Это несправедливо.», – замечаешь ты и вписываешь в свой листок, что мир несправедлив. И даже не задумаешься о том, что только что ты на своём полотне написал что-то новое. Пусть и малоприятное…

Редко замечаем противоречия. Возможно, потому что даже в них, в чьих углах правды не сыскать, себя считаем правыми, а мир для нас не прав во всём.

Рисующий не способен перепачкать абсолютно всё на листке своего воспитанника. Пусть и начал рисовать душу, но продолжать её вечно не сможет, и это не обсуждается. Кто-то рано, кто-то поздно, но все срываются с цепи.

Всё зависит лишь от нас, что мы себе нарисуем – когда цепь разорвана, кисть держать придётся лишь самим. Хоть справедливый мир, хоть несправедливый – рисуй! Рисуй всё, что видишь, рисуй всё, что слышишь.

Кто-то, разозлившись на весь мир, способен свернуть горы, кто-то, полюбив вселенную, с лёгкостью поставит горы на место.

Не осуждённые, кто силу получил из света, но был замечен тот, кто силу пил во тьме. Обычно это так, но опять же не всегда, иначе не жила бы в мире сказка.

Исключительное исключает повседневное, а повседневное повсюду, потому между ними война, в которой побеждают не те, кто до конца стоял на своём, а те, кто оказался ближе к правде…

«Прими любую силу, какую пожелаешь, не слушай никого!» – громкий, но совершенно бесполезный совет, ведь не слушать невозможно, если слышишь.

Как душа воспримет эту силу? Сам спроси у неё. Ты ведь, принимая решения, советуешься сам с собой. Также и здесь поступи.

Душа становится потёмками не от тьмы гнетущей, а от того, что никто не в состоянии заметить в ней свет. Человек, по своей простительной сути, в первую очередь думает о своём, а потом о себе, затем о чужом и только после этого о ком-то.

Рассказывает о себе, делится эмоциями о себе, боготворит себя, не говоря ни фразы о своём. Слушая собеседника, не вникает в его слово, словно оно хуже, чем его. Конечно же, для него любая душа будет казаться потёмками, ведь он не то, что видеть, даже слышать её не желает. Это обидно для кого-то, но не обижайтесь. Начинать то надо с самих себя, а потом уже думать о том, почему кто-то не желает видеть вашу душу…

О душе рассказать кто-то сможет ещё пару миллионов слов, а кто-то и написать три тома рукописи и заставить её пылиться в ненужности. Они все, конечно, молодцы, но сейчас это ни к чему, раз речь пойдёт не только о ней.

Пыль лишь мешает, она не чиста и не честна. Историй без пыли почти что не бывает, и их потом не примут небеса.

–С чего начать? С него или с его мира?

–Начни с обоих…

Он был обычным человеком – угрозы не таил, обиды не держал. Это ведь обычный человек? Или нет?! Не скажу же я, что он был весёлым?! И каким вы тогда представите его?!

Одной фразой не рассказать о человеке…

Его имя Арлстау. Имя без истории и без силы. Людям нравится придумывать новые имена и не важно, что они ничего не значат, никого не волнуют и ни во что не вовлекут. Значение можно придумать и самому, для этого вся жизнь впереди. Решить, чем взлетать, чем лететь, как упасть и утонуть, всегда успеется.

Чем он занимался? Большую часть времени ничем. Волы отдыхали, но поля затоптаны.

–Ну как ничем? Рисовал же временами. Что-то ведь было в этом…

–Что-то в этом было, но лучше говорить, как есть.

Арлстау любил рисовать и получалось так себе для профессиональных глаз, но людям нравилось, да и ему тоже. «Творческое удовлетворение!», – называл это он. Чем сильнее шедевр, тем дольше оно длится.

Выставлял картины на продажу, и их покупали, какую бы цену он не назначал. Повышалась лишь значимость, хотя сам понимал, что он не мастер и даже далеко до подмастерья. Нет в нём глубокого мастерства. «Танцевать можно тоже по-разному, но не от каждого танца бьётся сердце и раскрываются глаза.».

Однако, он верил в свою кисть настолько, что в разум прокралась идея, и художник, следуя за ней, нарисовал круглую сумму к одной картине, что вызвала в нём массовое, творческое удовлетворение. Чем-то она его зацепила, что, даже счёл её лучшей.

На ней изображён он сам – не удивительно для тех, кто его знает. Он стоит на набережной, звёзды и луна – и на Земле, и в небесах. Небо под ногами и над головой, а вдалеке его кто-то ждёт – естественно, это женщина. Всё красиво вокруг, насыщенно, ярко, но ему нет дела до красоты и сияния. Картина живой ему казалась, а это важнее её очертаний.

«Почему я должен стоить дёшево, раз ценю своё настолько высоко?!».

Его пытались переубедить писать такую сумму, ведь столько не стоит ни одна картина, а он дарил этим словам отмашки рук. Счёл, что его полотно выше других – не на голову, а на две!

«Если б я читал чувства и мысли, не послушал бы здесь никого и сломал бы себя своей кистью и разрушил всё то, что моё.», но чувств и мыслей не читал, а слов сомнения и так не слушал.