Вектор ненависти

Глава 23

Санёк Терентьев быстро просёк, что остальные чуваки что-то от него скрывают. Поначалу он, как и любой новичок, держался особняком, и ребята его как будто вообще не замечали, даже не здоровались с ним неохотно. Но вскоре Санёк понял, что его очень даже замечают. Стоит ему приблизиться к ним – и они, о чём-то беседующие вполголоса, сразу смолкают. Приметил Санёк и какие-то тетрадки, которые кружковцы тайком друг другу показывали. Раз улучив момент, когда все трое о чём-то спорили, листая эти самые тетрадки, он внезапно оказался за их спинами:

– Чё такое? Дайте позырить.

Застигнутые врасплох, ребята растерялись, а Санёк уже протягивал руку к тетради Серёги. Тот дёрнулся, пряча её, а Ванёк ткнул кулаком в грудь незваного собеседника:

– Не твоё дело!

– Секреты, да? – процедил Санёк.

– Да! – хором рявкнула троица.

– Ну и шифруйтесь! – обиженно фыркнув, Санёк отошёл в сторону и демонстративно отвернулся: – Секретничайте! Я ничё не вижу.

У кружковцев была своя причина сторониться Санька: Резидент дал на этот счёт чёткие указания. Новенький мог оказаться шпионом, внедренцем, тайным доносчиком, стукачом. Реферат он взялся писать по собственной инициативе, что выглядело крайне подозрительным. Наконец, Санёк даже не был жертвой режима, на КДН его не вздрючили, а значит, никаких заслуг за ним не числилось. Открытый же интерес Санька к «Дневнику Рыцаря России», а также попытка заполучить экземпляр дневника окончательно убедили юных конспираторов в том, что перед ними диверсант, которого следует всячески остерегаться.

Но однажды случилось то, отчего инструкции Резидента оказались нарушенными. После очередного занятия троица возвращалась домой. Ребята уже завернули за угол школы, как вдруг их нагнал напуганный, возбуждённый Санёк:

– Там педофил!..

– Чаво? – отозвались ребята. – Какой ещё педофил?

– Педофил. Вы чё, интернет не читаете?!

(Последнее время в городе и окрестностях бесследно пропадали девочки. Скудные факты обильно приправлялись пахучими слухами, а в соцсетях иногда высвечивались сообщения о том, как чьего-то ребёнка чуть не похитили средь бела дня: незнакомец подходил на улице, предлагал сладости, мороженое или сходить на день рождения к его дочери. Родителей призывали бдительно следить за своими детьми и не оставлять их на улице одних.)

– Ты сбрендил? – усмехнулся Колян.

– Сам ты сбрендил! – захлёбывался от возбуждения Санёк. – Я иду, короче, а он какой-то второклашке предлагает котёнка погладить в машине.

– Второклашке?

– Ну, третьеклашке! Её же украдут сейчас! – Санёк готов был заплакать от отчаянья. – Надо её спасать!

Троица нерешительно мялась, и Санёк, махнув рукой, метнулся назад. Ребята, поспешив к углу школы и увидели, как тот несётся через школьный двор к одной из дыр в ограде. Там, за голыми зимними кустами, виднелась две уходящие фигуры: тёмная мужская и розовая детская. Догоняя их, Санёк закричал больше от собственного страха, чем от желания привлечь внимание прохожих. Девочка в ужасе отпрянула и села в снег, а незнакомец обернулся – и подросток, прыгнув на него, повис на плече, продолжая вопить.

Наблюдая за этим, ребята не столько раздумывали над происходящим, сколько переживали его. Совершалось то, в чём нельзя было не участвовать. И, видя самоотверженный прыжок Санька, взбудораженные его криком, они побросали рюкзаки и, уже ничего не соображая, кинулись следом. Вдруг крик сменился пронзительным визгом, который через пару мгновений перешёл в стон. Незнакомец отшвырнул корчившегося Санька, но сам при этом поскользнулся и упал, а пока поднимался, на него, сталкиваясь боками, налетели Колян и Ванёк и повалили на снег. Подбежавший следом Серёга с размаха пнул его, целясь в колено, но попал в бедро, отчего незнакомец лишь глухо ойкнул. Тут завизжал Ванёк и откатился в сторону, незнакомец же, отпихивая Коляна, вскочил и ринулся прочь, а Серёга, метнувшись следом, споткнулся обо что-то и упал. Когда он и Колян поднялись, до них донёсся лишь рёв набирающего скорость внедорожника. Ванёк и Санёк валялись, постанывая, а девочка, до того молчавшая, откинулась в сугроб и бурно зарыдала.

С того дня Санёк не только перестал быть для ребят чужаком, но и невольно возвысился над ними. Зависть школьников, внимание одноклассниц, похвалы Удальцовой, дача показаний в полиции, даже интервью местной телекомпании – благодаря бдительности и расторопности Санька трое восьмиклассников добились славы, вскружившей их юные головы, словно внезапный выигрыш в лотерею. Троица чувствовала, что она перед Терентьевым в долгу, и ребята стыдились своей подозрительности: на деле Санёк оказался не каким-нибудь там внедренцем-диверсантом, а реальным чесноком. Удальцова же с гордостью заявляла, что главная причина героического поступка учеников – своевременно принятые меры по их перевоспитанию. Ещё недавно их шалости разбирала КДН – а теперь подростки спасли жизнь девочки.

Зато Резидент выразил крайнее недовольство. «Агент, – объяснял он, – должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою дела. В серьёзный момент, когда нужно выполнять, а не рассуждать, колебания, сомнения и промедление оказываются роковыми». Ребята удивились подобному наставлению, Ванёк даже написал: «А чё надо было делать? Стоять и тупо смотреть?» Резидент не ответил, чем ещё больше усилил их недоумение. Ещё спросили про Санька: «Можно ли ему теперь доверять?» Резидент ответил уклончиво, поэтому ребята всё-таки продолжали осторожничать. И однажды после уроков, наткнувшись на Санька, были сконфужены: в тот день им следовало выполнить важное задание Резидента – сжечь в парке портрет Путина. Это показалось ребятам делом странным, хотя и увлекательным, рискованным. Купили в книжном магазине портрет, выбрали день, когда все заканчивали пораньше, встретились – и вот те на, наткнулись на Санька! Занятий в кружке в тот день не было, и когда Санёк подошёл к ним, ребята растерялись. Просто отшить его они не могли, а хорошую отмазку никто не придумал. Втроём вышли из школы, двинули к близлежащему парку, а Санёк увязался за ними. Он не спрашивал, куда и зачем они топают, просто шёл чуть сзади, но не отставал.

Всю троицу охватило беспокойство. Пару недель назад, втроём выполняя задание из «Дневника», они, выводя «Я люблю Россию!» на стене дома аэрозольным баллончиком, чуть не попались и, не дописав фразы, смылись, а Резиденту об этом решили не сообщать, но он сам спросил: «Почему надпись на стене не полностью?» Пришлось сознаться. Резидент потребовал полного выполнения задания, и в один из следующих вечеров ребятам прошлось, едва справляясь с колотившей их дрожью, доводить начатое до конца, отчего конец надписи вышел корявым, а расхлябанный восклицательный знак со стороны казался символом сомнений, а не твёрдой убеждённости в написанном.

Теперь же, направляясь на новое задание и не зная, как избавиться от «хвоста», конспираторы всерьёз опасались полного провала операции. Наконец, когда пришли в парк, Ванёк решился слегонца наехать на Санька:

– Ты чё пришёл-то?

– А сами чё? – буркнул тот. Ему было ясно: троица задумала что-то опасное – и интересное.

– У нас, может, дело есть…

– Какое дело?

– Иди домой, – вставил Колян. – Нам из-за тебя по башке настучат.

– Кто настучит-то? – ухмыльнулся Санёк. Он наслаждался тем, что его не могли просто так прогнать, хотя и всячески стремились от него избавиться.

– Серьёзный дядя настучит, – попробовал припугнуть Ванёк.

– Путин, что ли?

– Ага, Путин, – встрял Серёга и неожиданно вынул из рюкзака портрет: – Видал?

Санёк только рассмеялся:

– Зачем он вам? Вместо иконы? Молиться на него будете?

Поняв, что сглупил, Серёга убрал портрет обратно в рюкзак. Но путь для отступления оказался отрезан. Если поначалу можно было просто разойтись и выполнить задание в другой день, то теперь, когда Санёк увидел портрет, положение сильно осложнилось. Завтра Санёк, обиженный тем, что его прогнали, растрезвонит, будто они после уроков тайком молятся на портрет Путина, – и над ними вся школа будет смеяться. Ещё и найдутся такие, которые начнут за ними следить. Выход оставался только один: сделать любопытного Санька соучастником затеянного – и тогда он будет помалкивать. Но совершить столь ответственный шаг можно было только при общем согласии, и, стараясь понезаметней перемигиваться, троица мялась, топталась на месте. Наконец Колян отважился:

– Слушай, ты не стукач?

– Нет, – твёрдо заявил Санёк.

– Никому про нас не расскажешь?

– Никому.

– Клянешься?

– Клянусь. А чё?

– Ну, тогда слушай. Нам портрет надо сжечь.

– На фиг?

– Так надо. Если ты с нами, то пошли.

– Ладно, – кивнул удивлённый Санёк, готовый подчиниться, лишь бы поучаствовать в затее.

Опасливо озираясь, ребята двинулись в глубь безлюдного парка. Серый день был по-мартовски уныл, иногда налетал резкий ветер – и приходилось прятать лица, укрываться перчатками. Наконец увидели: метрах в пятидесяти среди голых деревьев торчит невысокий пень. Свернули с утоптанной дорожки и пошли по насту, иногда проваливаясь и зачерпывая снег обувью. Добрели до пня, огляделись. Никого кругом. Серёга вытащил портрет, Ванёк – спички и коробку праздничных свечей.

– Новые не брать, – предупредил Ванёк, – у сестрёнки скоро днюха.

Поставили портрет на пень, разобрали огарки подлинней. Ванёк чиркнул спичкой и, как заправский курильщик, прикрыл пламя ладонями, оставив сверху дырку. Остальные по очереди стали совать туда свои свечки, затепливать. Потом Ванёк, бросив прогоревшую спичку, затеплил свою от Серёгиной и посмотрел на остальных: заслоняя свечки от ветра, все стояли в нерешительности: никто не хотел быть первым.

– Давайте вместе, – скомандовал Колян.

– Ага, – подхватили остальные и, окружив пень, стали подносить горящие фитильки к портрету.

– Снизу поджигай, – руководил Колян, – снизу. Так быстрей загорится.

– Да без тебя знаем, – огрызнулся Санёк. – Молчи ты!

Портрет загорелся, пламя занялось, словно откуда-то снизу высунулась красная ладонь и провела по лицу Путина. Ребята отшатнулись, побросали свечки в снег. Опять огляделись. Никого. Портрет похрустывал, словно огонь его пережёвывал. Колян достал смартфон и сфоткал Путина в огне.

– Быстро сгорит, – сказал Санёк ободряюще.

– Хорошо бы, – поддакнул Ванёк.

– В магазе ещё побольше были, – объявил Серёга, – но я чё-то денег пожалел.

– Ну и правильно, – похвалил Ванёк. – Этот бы сжечь!..

Происходившее вызывало у подростков лишь чувство томительной боязни: поскорей бы всё закончилось, чтобы никто их не застукал. Никакого смысла в сожжении портрета Путина они не видели, и не было никакой пиротехнической радости, как от новогодних фейерверков или бенгальских огней. Даже Саньку всё представлялось какой-то дурацкой игрой, и он вдруг спросил:

– А кто вас на такое подбил?

– Ты не знаешь, – уклончиво ответил Колян и жёстко добавил: – Ты поклялся!

– Да не скажу я никому. Придумали фигню какую-то…

– Лучше бы того козла с КДН сжечь, – рыкнул Ванёк.

– Точняк, – поддакнули Колян и Серёга.

– Какого козла с КДН? – заинтересовался Санёк.

– Ты его не знаешь, – отмахнулся Колян. – Был там один козёл… Я его до гроба не забуду!

– А чё такое КДН ваще? – не унимался Санёк.

– Комиссия по делам несовершеннолетних, – авторитетно ответили ему.

Портрет и вправду быстро прогорел, и ребята, смахнув с пня на снег то, что осталось, пошли прочь. По дороге Санёк неожиданно оживился:

– Чуваки, у меня идея есть!

– Какая? – встревожился Ванёк. – Ты про Путина забудь и не треплись.

– Да не про Путина! Давайте лучше Хрюше наваляем!

– Какому Хрюше? – спросил Серёга.

– Есть у них в классе один ботан, – пояснил Ванёк.

– Во-во, – подхватил Санёк. – Давайте ему вчетвером наваляем, а? Мы же теперь вроде как… банда.

– Какая ещё банда?! – резко остановившись, выпалил Колян. – Никакая мы не банда. И каким боком тут Хрюша? Чё он нам сделал?

Остальные тоже стали.

– Урод он! – завёлся Санёк. – Урод! Я его ненавижу.

– А за что? – заинтересовался Серёга, как будто и вправду готовый наподдать Хрюше, если на то имеются веские основания.

– Он, козлина, самый умный! Всё знает! Круглый отличник!

– А тебе завидно? У нас тоже есть отличник в классе, а мне начхать, – не без гордости объявил Ванёк.

– Да не завидую я ему! Он просто урод. Давайте ему наваляем, а?..

– Сам и наваляй, если так неймётся, – бросил Колян и пошёл дальше. За ним потянулись и остальные.

И уже на выходе из парка Серёга неожиданно ляпнул:

– А прикиньте, если б мы его сожгли?..

– Кого? – не поняли остальные.

– Путина, презика нашего. Андрей Саныч говорил, что его убить трудно. А вот если б мы его сейчас реально сожгли…

– Чё ты выдумываешь! – буркнул Ванёк. – Мы портрет сожгли, а не презика.

Глава 24

– …А вот почему я должен идти на выборы, голосовать? Мне вообще выборы до лампочки! Я в них не верю. Мне жалко тратить на это своё личное время. Чтобы прийти, показать паспорт, взять бумажку, пройти в кабинку, поставить крестик и бросить бумажку в урну – мне личного времени жалко! Раньше на выборах был порог явки, человек хоть так свою гражданскую позицию выражал: не пришёл голосовать – не верю в выборы. Не признаю их легитимность – и всё тут! А потом и порог отменили, но голосовать всё равно принуждают. Зачем? Зачем вот это-то? Ну, пусть проголосуют сто человек на всю Россию и выберут президента страны. Так нет же, заставляют: иди, голосуй, потом по спискам проверим. Мало того, что приходится работать в эти дни, торчать в комиссии, так нужно ещё тащиться на свой участок.

– Ты в комиссии сидишь?

– А как же! Сами-то процедуры голосования проходят в школах, вот школы и пашут. Организовывают, так сказать. А учителей выгоняют на работу, в комиссии. Ты разве не знал?

– Ну, не интересовался, – сказал Грузинов с лёгким пренебрежением. – Я на выборы вообще не хожу.

– Вот и я хочу так же! – всё более возбуждаясь от собственной злости продолжал Вяльцев. – А меня – заставляют!

– А ты не ходи. Плюнь.

– Я однажды так и сделал. Так Удальцова потом меня премии лишила. Ей после выборов список присылают: кто был на выборах, кто не был…

– Заставляют голосовать за Путина?

– До этого пока не дошло. Голосуй за кого хочешь. Я, честно сказать, бюллетени порчу. В отместку.

– Это мальчишество. Несерьёзно, – резюмировал Грузинов, однако без пренебрежения.

Приятели сидели в кафе, куда Вяльцев, по случаю весенних каникул, заявился прямо в будний день, аккурат после обеда. Удальцова опять улетела на отдых, и многие учителя, пользуясь благоприятным отсутствием директора, уходили с работы пораньше. Вяльцев и Репова тоже не засиживались, но покидали школу порознь. Первым, как и положено кавалеру, отчаливал Вяльцев. Проходя мимо кабинета Ольги Михайловны, Андрей Александрович перед уходом как бы походя прощался с ней, но это было условным сигналом: минут через десять Ольга Михайловна потихоньку запирала кабинет и, шмыгнув мимо вечно сонного охранника, мелким торопливым шагом направлялась к условленной детской площадке в нескольких кварталах от школы, где её и поджидал Андрей. Ольга становилась всё более близкой, всё более доступной, и жажда новой жизни наполняла Андрея безотчётной радостью и ребяческой верой в то, что всё непременно свершится. Но, стараясь по вечерам хоть как-то смирить разбредавшиеся мысли, Вяльцев неожиданно впадал в депрессию, осознавая, что новая жизнь для него невозможна без новой работы. Поэтому, когда в конце каникул снова объявился Грузинов и захотел повидаться, Вяльцев ухватился за подвернувшуюся возможность прозондировать почву и обсудить дальнейшие перспективы.

Грузинов пришёл на встречу озабоченным, по-деловому задумчивым, отчего вести беседу приходилось Вяльцеву, который, стремясь подобраться к главной теме, попросту скатился на жалобы. Удальцову, выкроившую себе очередную курортную недельку, Вяльцев злобно называл крепостницей.

– Ничего за полтора века не изменилось, ничего! – доказывал он изредка поддакивавшему Грузинову. – Та же крепостная система: в школе, везде, повсюду! Уселись на наши шею и жируют. Вся школа работает, а директор на заморском пляже нежится. Ей, крепостнице, можно!

– Сам-то где отдыхаешь? – неожиданно спросил Грузинов.

– В Севастополь собирался, – неуверенно проговорил Вяльцев и добавил: – Как-никак, историческое место. Надо посетить, раз уж Крым вернули.

– Да, прирастает Россия курортами. А в Европу планируешь? Там исторических мест – уйма.

Вяльцев поджал губы. Втайне он всегда завидовал учительницам, которые, благодаря хорошо зарабатывавшим мужьям, каждое лето совершали вояжи и в Рим, и в Венецию, и в Париж. Теперь же зависть подпитывалась желанием куда-нибудь съездить с Ольгой, полюбоваться Афинским акрополем, Колизеем. И неосуществимость этого томила Вяльцева.

– Я бы с радостью, – отозвался он, – да только… Слушай, мне всё в школе обрыдло! – и тут же ужаснулся: так сказанул про школу!..

– А сам ты на что готов? – вдруг спросил Грузинов так, словно сделал выпад.

– В смысле?..

– На что готов, чтобы изменить жизнь? Кругом все жалуются, а менять никто ничего не хочет. Ждут, когда кто-то добрый и сильный о народе позаботится. В 90-е такого ждали, вместо развалюхи Ельцина. Ну, пришёл бодрый подтянутый гэбист-дзюдоист – и кому на Руси стало жить хорошо? Народу? Нет, крепостникам. А народ, а народ – всё чего-то ждёт, – последнюю фразу Грузинов насмешливо пропел.

– Да уж…

– Ну, так на что ты способен? – тон приятеля, вроде бы дружеский и мягкий, насторожил Вяльцева: Грузинов словно принял боевую стойку и готовился нанести удар.

– А что вообще нужно сделать? – каким-то отнекивающимся голоском выговорил Вяльцев.

– Эх, Андрей, Андрей, – вздохнул Грузинов беззлобно, – в твои-то годы – и такие вопросы… Менять что-то надо. Самому менять.

– Так я готов, – обрадовался Вяльцев. – Работу вот сменить хочу…

– Работу сменить – дело полезное. Особенно когда от этого есть польза. А как-то иначе поучаствовать? На митинг выйти, пикет организовать, акцию протеста – сможешь?

– Какой пикет? Антиправительственный?

– Ага. Я, кстати, о проправительственных пикетах пока не слышал, но при поголовной путинизации скоро и до такого дойдёт.

– Да я никогда ни на какие митинги не ходил… Я и на выборы то… только по принуждению.

– Вот, начинается. Всё осточертело – но сами ничего менять не будем. Пусть за нас добрые люди постараются. Это, к слову, и есть российская ментальность. Или русская душа, называй как нравится.

– А ты про какие пикеты говоришь? Про какие акции протеста?..

– Да уже ни про какие, – и Грузинов стал рассказывать о том, как прошлым летом путешествовал по Северной Италии.

Глава 25

Перед четвёртой четвертью просто необходимо набраться сил. Слетать на море, отдохнуть и загореть. Отведать местной кухни. Съездить на экскурсии и побродить по каким-нибудь развалинам. Накупить сувениров или чего полезного. Словом, порадоваться жизни.

Именно так Удальцова и поступила. Спасение девочки от педофила, совершённое её школьниками, к тому же состоявшими на внутришкольном учёте, значительно укрепило позицию директора в глазах районного начальства, выразившего ей благодарность в устной форме. «Ничего, выразят и в письменной», – сказала себе Виктория Дмитриевна, оставила завучей замещать себя, отсутствующую, и отправилась на курорт.

Учителям же не приносили никакой радости ни проведённые в школе весенние каникулы, ни конец учебного года. Это ученики, которые не учатся в выпускных классах, ждут последнюю четверть с нетерпением: после неё – лето, три месяца свободы и безделья. Учителей же в июне мобилизуют на проведение ЕГЭ, так что им перед своим законным отпуском приходится выдерживать ещё и экзаменационные нагрузки.

В прежние времена выпускные экзамены проводились в родной школе: учителя сами экзаменовали своих учеников. При таком положении дел редкий учитель не «делал» своему чаду медаль, чаще золотую, реже серебряную. Министерство образования России пыталось с этим бороться: задания для основных экзаменов (темы сочинений по русскому и литературе и задачи по алгебре) централизованно рассылались из Москвы, а работы потенциальных медалистов после проверки в школах поступали в районные и городские комиссии. Но использовалось предостаточно приёмов, подчас даже анекдотических, позволявших обойти эти ограничения. В учительском кругу Вяльцев любил рассказывать про одну свою одноклассницу, шедшую на золотую медаль. Родители школьницы решили воспользоваться разницей во времени между часовыми поясами необъятной Родины. И когда в день экзамена в школах Владивостока были вскрыты присланные из столицы конверты и зачитаны темы сочинений, единые для всех школ страны, родители, у которых во Владике имелись не то родственники, не то знакомые, не то просто связи, позвонили туда – и будущая медалистка узнала темы на семь часов раньше учителей родного города.

Медалистам предоставлялись льготы при поступлении в вузы, что приводило к конфликту школьного блата с вузовским: в университетах и институтах не желали принимать на высоко котировавшиеся специальности тех, у кого не было связей или денег на взятки. А кое-где даже готовым дать взятку сухо отвечали: «Мест нет». Неудивительно, что приёмные комиссии устраивали отдельные проверочные экзамены для медалистов, где их нещадно «резали». Конец подобному произволу ельцинских времён положила новая экзаменационная система, превратившая учителей в организаторов ЕГЭ, а школы – в ППЭ (пункты проведения экзаменов).

В каждом ППЭ имеется штаб, где сидит руководитель ППЭ и члены ГЭК (государственной экзаменационной комиссии) – все из числа администрации других школ.

В экзаменационных аудиториях установлены видеокамеры, ведётся трансляция, за которой следят специальные наблюдатели, все нарушения фиксируются. Кроме того, имеются ещё общественные наблюдатели из числа родителей и отобранных для этих целей студентов, которые могут проверять аудитории до начала экзаменов, а во время экзаменов – ходить по коридорам. Они также фиксируют нарушения, причём в последнее время студентам платят за каждое выявленное нарушение, стимулируя ревизорское рвение.

Организаторы ЕГЭ делятся на три категории.

1. Технические специалисты, отвечающие за работу видеокамер, компьютеров, принтеров и проведение видеотрансляций из экзаменационных аудиторий. Обычно техническая команда ППЭ – завуч и учителя информатики.

2. Организаторы в аудитории, непосредственно проводящие экзамен. Это учителя, причём им нельзя быть организаторами на экзамене по предмету, который они ведут в школе.

3. Организаторы вне аудиторий, дежурящие в коридорах. Это учителя, которым посчастливилось не попасть во вторую категорию.

Основное бремя ложится на организаторов в аудиториях. За день до экзамена они проходят в ППЭ инструктаж, где им рассказывают о том, как оформлять экзаменационные работы, показывают бланки, объясняют, что можно и что нельзя делать ученикам и им самим.

В день экзамена организаторы приходят в ППЭ к 8:00 и проходят очередной напутственный инструктаж. С собой учитель-организатор может пронести только бейдж и паспорт. Если у кого-то из организаторов проблемы с желудком, некоторые руководители ППЭ разрешают брать прозрачный пластиковый пакет с едой и оставлять его где-нибудь вне аудиторий, где нет видеокамер. Мобильники и прочие вещи учителей хранятся в специальной раздевалке; звонить можно, только выйдя из ППЭ. В аудиториях же сотовая связь должна глушиться.

На аудиторию назначаются два организатора, в коридоре их может быть от двух до четырёх человек.

После инструктажа организаторы в аудитории получают комплект документов в штабе и отправляются в аудиторию. В комплект входят: табличка с номером аудитории, текст инструкции для детей, список детей с их паспортными данными, распечатка верхней части бланка регистрации, протокол проведения экзамена (список детей с их паспортными данными и указанием парт, за которыми дети сидят: места распределяет компьютер), ведомость отсутствия детей в аудитории, конверты для экзаменационных материалов (первый – для бланков и ответов, второй – для КИМ (контрольно-измерительных материалов – заданий, помогающих измерять знания), третий – для черновиков). В штабе они получает черновики: проштампованные листы, по два на каждого ребёнка.

Придя в аудиторию, организаторы проверяют освещение, проветривают кабинет, сверяют настенные часы. Компьютер уже подготовлен техническими специалистами.

Один организатор (ответственный) пишет на доске коды образовательных учреждений, которые дети занесут в свои бланки регистрации: ЕГЭ сдаёт не учащийся школы №* города NN, а учащийся образовательного учреждения, отмеченного многозначным кодом. После этого организатор раскладывает черновики в аудитории. Второй организатор («безответственный») идёт с табличкой и инструкцией для детей ко входу в ППЭ.