Вектор ненависти

ППЭ, в котором ученики сдают ЕГЭ, всегда находится не в той школе, где они обучаются. Поэтому класс собирается в своей школе, и классный руководитель отвозит детей в ППЭ к 9:00. Каждый ребёнок имеет при себе паспорт и две ручки, если требуется для экзамена – линейку. На экзамен по физике можно брать непрограммируемый калькулятор. Пользоваться программируемым калькулятором запрещено. Остальные вещи сдаются классному руководителю. Приехав в ППЭ, ребёнок узнаёт, в какой аудитории он сидит, и подходит к организатору с табличкой, на которой указана данная аудитория. Когда собираются все сдающие экзамен в этой аудитории, организатор проверяет паспорта и проводит инструктаж для детей, после чего они расписываются. Приблизительно в 9:25 детей начинают заводить в ППЭ, на входе их осматривают. Каждый ребёнок проходит через металлоискатель: даже в башмаках и причёсках могут быть спрятаны смартфоны. Также проверяют паспорта детей – во второй раз. А уже перед аудиторией паспорта детей проверяют в третий раз. В аудитории дети рассаживаются на места, указанные в протоколе проведения экзамена.

В 9:40 ответственный организатор идёт в штаб и получает запечатанный в конверт компакт-диск с КИМ и бланками, ведомость дополнительных бланков и 10 дополнительных бланков, которые выдаются детям в случае, если не хватит основного комплекта. Организатор расписывается за получение и возвращается в аудиторию.

В аудиторию приходит технический специалист вводит пароль. Далее дети и организаторы ждут в аудитории, когда наступит 10:00.

В 10:00 ответственный организатор берёт инструкцию для организаторов, заранее приготовленную для аудитории техническим специалистом, и громко читает выдержки из неё, чтобы было слышно детям и наблюдателям. Объявляются: предмет, по которому сдаётся экзамен; сегодняшняя дата; дата, когда будет известен результат; срок апелляции; что можно и что нельзя делать на экзамене; что следует делать при плохом самочувствии.

В 10:10 распечатывают конверт, вынимают диск с КИМ и вставляют его в дисковод компьютера. При помощи специальной программы печатают экзаменационные материалы, бланки регистрации, бланки ответов. Один комплект документов для каждого ребёнка.

Дети ждут, распечатка занимает около 10 минут.

Когда все документы распечатаны, комплекты раздают детям, те по имеющейся у организаторов распечатке верхней части бланка регистрации заполняют свои бланки: бланк регистрации, бланк ответов №1 для тестовой части экзамена, бланк ответов №2 для вопросов с развёрнутым ответом.

После этого фиксируется время начала экзамена и объявляется время окончания. Дети наконец-то начинают сдавать экзамен.

Во время экзамена организаторы ведут себя тихо и не мешают детям, иначе те могут подать апелляцию и аннулировать результаты экзамена. Также недопустимы нарушения со стороны детей. В некоторых случаях могут аннулировать результаты экзамена у всей аудитории.

Если бланка ответов №2 оказывается недостаточно для работы, ребёнок берёт дополнительный бланк у организатора, который фиксирует выдачу в ведомости дополнительных бланков.

Если организатор обнаружит в аудитории случайно обронённую шпаргалку, следует связаться с организатором в коридоре и через него вызвать члена ГЭК, который эту шпаргалку и подберёт, чтобы потом по видеозаписи выяснить, кто её обронил.

Если ребёнку нужно попить воды или сходить в туалет, организатор в аудитории проверяет у него всю комплектность документов, которые тот оставляет на парте, доводит его до двери аудитории и сдаёт организатору в коридоре. В специальной ведомости отсутствия в аудитории, прозванной «туалетной» ведомостью, организатор в аудитории отмечает время, когда ребёнок покинул аудиторию. Далее организатор в коридоре ведёт ребёнка или попить (кулер для этого находится рядом с аудиторией), или в туалет. Потом приводит его назад и сдаёт организатору в аудитории, который в «туалетной» ведомости отмечает время возврата ребёнка и провожает его на место.

Если же нужно отлучиться организатору в аудитории, его на время отсутствия замещает организатор вне аудитории.

За 30 минут и за 5 минут до окончания экзамена организаторы объявляют об этом.

Когда истекает время экзамена, ребёнок откладывает всё в сторону и ждёт, когда к нему подойдут организаторы и заберут материалы: черновики, бланки ответов и КИМ. Сдавая бумаги, ребёнок расписывается в протоколе проведения экзамена. После него в протоколе расписывается ответственный организатор.

Всё сортируется и складывается в стопки. Детей выводят из аудитории и сдают организаторам вне аудитории, те выводят их с территории ППЭ и сдают классным руководителям, которые отдают детям их вещи. Во время экзамена классные руководители находятся в специальной аудитории для сопровождающих. Классный руководитель должен отвезти детей в свою школу. Сами покидать ППЭ могут только дети, чьи родители написали заявления, что их ребёнок может покинуть ППЭ самостоятельно.

После того как детей выводят из аудитории, туда заходит технический специалист и распечатывает протокол окончания экзамена, который содержит время начала и конца экзамена и число комплектов документов. Протокол отдаётся организаторам, которые сверяют количество листов, раскладывают их по конвертам (первый – для бланков регистрации и бланков ответов, второй – для КИМ, третий – для черновиков), запечатывают конверты и читают содержание протокола перед видеокамерой.

Далее организаторы собирают все материалы и несут их в штаб. В ППЭ работают от 10 до 15 аудиторий, при сдаче документов перед штабом образуется очередь. На сдачу документов одной аудитории тратится 5-10 минут. Организаторы входят в штаб, начальник ППЭ проверяет протоколы и ведомости (включая «туалетную» ведомость), вскрывает конверты и всё ещё раз пересчитывает, отдаёт пачку бланков регистрации и бланков ответов техническому специалисту, который сканирует работы и отправляет результаты в Москву. Организаторы сдают всё остальное и наконец покидают ППЭ.

ГЭК и технические специалисты продолжают работать. Тесты проверяются компьютером в Москве, ответы развёрнутой части – в местном институте развития образования, куда и везёт все документы руководитель ППЭ. И там другие учителя перед видеокамерами проверяют экзаменационные работы, для пущей объективности одну работу проверяют три эксперта.

Разумеется, на экзаменах не обходится без эксцессов. И вот тогда у организаторов могут возникнуть настоящие трудности.

А детям остаётся ждать оглашения результатов, чтобы с полученными баллами поступать в вузы страны, открывшие двери всем выпускникам независимо от места проживания. А так как очень много детей с высокими баллами оказывается в регионах вроде Дагестана, столичным вузам приходится зачислять в студенты большое количество иногородних, чей интеллектуальный уровень после поступления явно не соответствует «измеренному» на ЕГЭ.

Однако введением ЕГЭ для одиннадцатиклассников дело не ограничилось: для девятиклассников ввели ОГЭ, увеличив нагрузку школьников и, разумеется, учителей, которым теперь на ГИА приходилось работать вдвое больше. А однажды, из-за «сбоя системы», в NN и вовсе случился аврал: центр не смог обработать данные из области. И во все ППЭ области отправили распоряжение: срочно везти экзаменационные работы в NN и сдавать их на проверку в институт развития образования. И со всей области повезли короба с запечатанными конвертами, и курьеры, битком набив приёмное помещение, много часов ждали своей очереди, чтобы наконец-то избавиться от сверхценного груза. Разумеется, все сроки проверки и объявления результатов были нарушены.

Для школьников же ОГЭ оказался куда более страшным, чем ЕГЭ. Провалив ЕГЭ, ученик лишается возможности поступить в вуз, но не лишается аттестата об окончании 11 классов. А вот провалившему ОГЭ аттестат об окончании 9 классов не выдаётся: или уходи из школы со справкой, или оставайся на второй год.

От психологического перенапряжения, не выдерживая взваленной на них ответственности, некоторые дети срывались. На одном экзамене, где Вяльцев был организатором, случилась заминка: в принтере было мало листов, отчего не получилось распечатать все экзаменационные материалы. Пришлось вызывать технического специалиста, чтобы заправить принтер бумагой. Дети нервничали, и какой-то ученик тоскливо вздохнул: «Из окна, что ли, выброситься…» День намечался жаркий, и одно из окон в классе было приоткрыто. Второй организатор нервно метнулась туда, закрыла створку и объявила аудитории: «К окнам никто не подходит». Её поведение удивило Вяльцева, а потом он узнал, что в школе, где эта женщина работает, буквально за пару дней до ОГЭ случилось ЧП: боясь не сдать экзамен, ученик совершил самоубийство. Подросток, прощаясь с одноклассниками, разослал им смс, и выбросился из окна. И то, что в аудитории было произнесено невзначай, учитель восприняла всерьёз.

Ещё прежде Вяльцев слышал об ученице, которая, не выдержав предэкзаменационного напряжения, повесилась, – и тот случай посчитал редким исключением. Теперь же прикрыться подобной отговоркой было невозможно: суициды школьников из-за страха провалить экзамены – возможны! Подавленное и измученное подростковое сознание ищет выход – и находит его в самоубийстве, ибо дети ещё не познали цену жизни, как чужой, так и своей. В Японии, Вяльцев знал, не поступившие в вузы юноши иногда совершают харакири. Но это – в японских традициях, там харакири – поступок достойный. А в России…

Вяльцев помнил, как, будучи школьником, сам готовился к экзаменам. Конечно, нервничал, побаивался, но не трепетал. И никто не трепетал, не то что самоубийств – нервных срывов не бывало. Потому что судьба подростка не ломалась из-за проваленного школьного экзамена. А в нынешних жёстких условиях накручивают всех: директоров, завучей, учителей, а особенно – учеников и их родителей. «Уж лучше рисовать «трояки» в аттестатах, – заявлял коллегам Вяльцев, – чем вот так…» Коллеги соглашались, но изменить ничего не могли.

Глава 26

Весна – пора цветения, любви и подростковой дури. Молодые организмы не справляются с гормональной передозировкой, отчего школьники, ещё и уставшие от многих месяцев учёбы, буквально шалеют. Прорываются шлюзы, и потоки инфантильной энергии хлещут и хлещут, затопляя всё вокруг. Шум и беготня на переменах порой становятся невыносимыми даже для стойких, привычных к школьному гаму учителей. Но если младшему и среднему звену требуется лишь по-детски перебеситься, чтобы, подустав, поостыть, то со старшим звеном всё куда сложнее…

Уже окрепнув физически, но ещё не окрепнув умственно, старшеклассники мнят себя взрослыми, самостоятельными и половозрелыми. При этом вся их самостоятельность обычно сводится к подражанию вредным привычкам взрослых. В лёгкой форме это проявляется в матерщине и девиантном поведении, в серьёзной же может закончиться посещением нарколога или абортария.

Всё же обычно подростки куролесят вне школьных стен, и градус учительской ответственности за их проделки не зашкаливает. Опасным исключением является лишь одна категория учащихся, которой педагоги не вправе запретить отрываться прямо в школе, – выпускники, не упускающие возможность оставить после себя дурную славу, на прощание громко хлопнув дверью на последнем звонке или выпускном. Так, в одной из школ города чуть не устроенный выпускницами хлопок привёл к увольнению – по собственному желанию – их классного руководителя.

Редко в каком классе нет паршивой овцы, иногда же их бывает и несколько. И две подрастающие стервы подбили ещё нескольких нестойких девиц объявить, что на последний звонок явятся в пижамках. Никто не усомнился в том, что это не пустые слова, а замысел, который девицы с лёгкостью осуществят. Их классный руководитель оказалась в шокирующе абсурдной ситуации: учитель не смогла им объяснить, что так поступать нельзя. «А чё, на «Ютюбе» и не такое выкладывают!» – прозвучало в ответ. Тогда учитель попробовала обойти твердолобых девиц с фланга и предложила им взглянуть на себя со стороны. «Вы будете выглядеть как быдло», – неосторожно сказала она и тем окончательно провалила воспитательную кампанию: прозвучало оскорбительное слово. Девицы сделали групповое фото в пижамках и выложили снимок в «Инстаграме», сопроводив его оскорбительной надписью в адрес «лучшего классного руководителя». Точка невозврата была пройдена. Родители вразумлять своих чад не стали, а администрация школы приняла сторону девиц, списав всё на некомпетентность педагога.

На последний звонок девицы всё-таки оделись поприличней. Учитель же не захотела более оставаться в школе и уволилась.

Разбирая позже ситуацию на педсовете, Удальцова предостерегала: «У нас таких выходок быть не должно. Нам в школе педократия не нужна. Детки сейчас, сами знаете, неуправляемые, без тормозов, да ещё и агрессивные. Произойдёт нечто подобное – лучше всё-таки воздействовать на них через родителей, а не напрямую». И педсоставом, при бдительном внимании директора, пресекались любые педократические тенденции, любые проявления школьного бунтарства, особенно в выпускных классах.

Но беда всё же случилась, и не в старшем звене, как ожидала директор, а в среднем: дуралей Гоша Выкрутасов отмочил свой последний номер. Воспользовавшись тёплой погодой и отсутствием учителя в классе, он задумал сделать суицидное селфи: открыл окно и, сперва забравшись на подоконник, выпрямился во весь рост, разместившись прямо в оконной раме. Столпившиеся вокруг одноклассники подбадривали его, подкидывали идеи:

– Высунься наружу!

– Помаши руками, как крыльями!

Кто-то выдал:

– Выпрыгни, а мы твой крэйзи флайт заснимем.

Это вызвало взрыв дружного хохота, идею подхватили:

– Всего лишь третий этаж! Прыгай, Выкрутас!

– А потом я!

– И я!

Стали занимать очередь, спорить, кто за кем.

Щурясь от бившего в глаза солнца, Выкрутасов, корча злобные или испуганные рожи, сделал несколько кадров, наслаждаясь вниманием класса. Потом, собираясь слезать, начал разворачиваться и вдруг почувствовал, как смартфон выскальзывает из его потной ладони. Инстинктивно дёрнувшись, чтобы не выронить ценную вещь, Гоша потерял равновесие и вылетел из окна. Ударившись затылком об асфальт, он сразу умер. И никто не успел запечатлеть его крэйзи флайт.

Глава 27

Репова оказалась крайней и, не сумев увернуться, попала под раздачу. Она являлась классным руководителем Выкрутасова, но гораздо хуже оказалось то, что инцидент произошёл в её кабинете перед уроком физики, в её отсутствие, когда она «отлучилась, простите, в туалет».

Боясь серьёзных проблем с начальством, Удальцова бесновалась, проклинала придурковатого Выкрутасова, не остановившую его Репову – да всех на свете. Когда пару лет назад одна ученица умерла от менингита, по школе долго рыскала районная комиссия, выискивая, к чему бы придраться. В конечном счёте нашли какие-то мелкие недочёты в работе столовой и наложили штраф на школу. Вообще же всякий раз, когда дело доходило до штрафа, директор стремилась договориться с подчинёнными, чтобы они брали вину на себя и платили штраф как физические лица. Тогда сумму штрафа она возмещала им при очередной зарплате. Иначе штраф, в разы больший, налагался на юридическое лицо – на школу, чем подрывался и без того скудный школьный бюджет.

Теперь же Удальцова была уверена, что штрафом дело не обойдётся. Комиссия легко выяснит, что в весенние каникулы она брала отпуск, и сочтёт это грубейшим нарушением, повлёкшим за собой… Директор была готова ко всему, даже к собственному увольнению. Но прежде она уволила огорошенную Репову.

Попытки Ольги Михайловны оправдаться не смягчили директора:

– Формально вы несёте ответственность за детей в классе.

– Да что мне, из кабинета выйти нельзя? Пасти мне их, что ли? – отчаянно защищалась Репова.

– Ученик выпал из окна, разбился насмерть, – не отступала директор. – Радуйтесь, если на вас уголовное дело не заведут.

Выкрутасов погиб в конце апреля, и до конца учебного года оставалось несколько недель. Выпускных классов у Реповой не было, так что Удальцова, раскидав её часы двум оставшимся физичкам, без колебаний подписала приказ об увольнении. И от поспешности принятого директором решения создавалось впечатление особой жестокости.

Возмущённый решением Удальцовой, Вяльцев попробовал заступиться, чуть не спровоцировал скандал в директорском кабинете, но Виктория Дмитриевна, не повышая тона, осадила его:

– Не путайте школьные дела с личными.

– Что?! – взвился Вяльцев и чуть не выкрикнул: «Крепостница!»

О его отношениях с Реповой знал уже весь педколлектив, разок им даже намекнули о предстоящей свадьбе, чем вогнали Ольгу в краску, а его самого сильно разозлили.

– Андрей Александрович, давайте закончим дискуссию. Произошла трагедия, и я вынуждена поступить так – и никак иначе. Занимайтесь своими делами, готовьте выступление вашего кружка.

Отчётное выступление школьников Удальцова запланировала как раз на конец апреля. Был подготовлен актовый зал, приглашены чиновные дамы из РУО. Директор требовала от Вяльцева, чтобы ученики обязательно попробовали читать доклады со сцены, но он вознамерился втихую саботировать репетиции, ограничившись пробными выступлениями ребят друг перед другом на занятиях кружка. Само мероприятие пришлось переносить на послепраздничные дни, и Удальцова злилась оттого, что даже это её начинание проваливалось по вине Выкрутасова. Мысленно она была солидарна и с Вяльцевым, и с ни в чём не виноватой Реповой. «Но ведь начальству ничего не докажешь…» – вздыхала про себя Виктория Дмитриевна.

Репова же чувствовала себя опозоренной, отчего даже отношения с Вяльцевым дали трещину. Ей совершенно не хотелось видеть коллег, пусть и относившихся к ней сочувственно, но всё же – свидетелей её унижения. Андрей утешал её, старался поддержать, но и с ним не было прежней открытости: Ольга отгораживалась от него. Жившая со своими родителями, она не стала ничего им говорить, отчего приходилось имитировать ежедневный рабочий распорядок: утром уходить из дома и бесцельно слоняться по городу, убивая час за часом. Прежде такое времяпрепровождение показалось бы ей блаженством, теперь же оно не приносило никакого удовольствия. Ольга внушала себе, что нужно наслаждаться солнцем, пробивавшейся зеленью, беззаботно-безоблачным небом, но из этого ничего не выходило, и она сравнивала себя с подвешенным на пружине грузом: в мыслях всплывал один из школьных лабораторных опытов. После обеда она возвращалась домой и запиралась в своей комнате, имитируя учительскую усталость, точнее, за усталость выдавая подавленность. Когда же ощутила, что настало время выбираться из психологической ямы, ей вспомнились слова Андрея: «Нужно самим что-то менять». Что ж, обстоятельства понуждали её к действиям, раз сама она не хотела ничего менять.

Со школой было покончено раз и навсегда – это Ольга решила окончательно. Да и вряд ли куда её взяли бы после увольнения, подробности которого при устройстве в другую школу скрыть не удастся. Оттуда сразу позвонят на прежнее место работы и всё выяснят: Удальцова наверняка не станет ничего скрывать. Требовалось искать альтернативы, и тут-то и возникали трудности: с педагогическим дипломом легко устроиться только в школу. А больше педагоги не нужны нигде. Исподволь Ольга стала приходить к мысли, что, поступив в пединститут, а после устроившись в школу, по наивности совершила ошибку, за которую теперь приходилось расплачиваться растраченными годами, упущенными возможностями. «Сама виновата, – твердила она, словно давила на больной зуб, – была бы умней и активней…» В ней пробудилась злость – исключительно к самой себе. И очень скоро несправедливость Удальцовой перестала её ранить, а однажды утром она подумала о своём увольнении как о неожиданной удаче. «Ведь так и тянула бы лямку до пенсии, если б не дали пинка под зад, – осознала она, удивляясь собственному открытию. – А теперь – ещё не поздно!..»

Жизнь бросила вызов – следовало хоть как-то ответить: начинать заново, пусть и с потерями.

Глава 28

Остаться в школе – невозможно, ждать – глупо и бессмысленно. Следовало действовать. Следовало сделать хоть что-то, чтобы хоть что-то изменить. Настало время осуществить то, о чём Вяльцев мечтал уже несколько месяцев.

Что-то происходило в его отношениях с Ольгой, и он гадал о причинах. Всячески стремясь оказывать ей поддержку, он натолкнулся на замкнутость, преодолевая которую напролом, лишь всё ухудшил: Ольга начала игнорировать его звонки и сообщения. Когда же он наконец вымолил у неё свидание, то был обескуражен её вежливой отстранённостью.

– Как-то ты убеждал меня, – напомнила она, – что в школе делать нечего и лучше оттуда уйти.

– Да? – удивился Вяльцев. – Разве я говорил именно так?

– Ну, выходит, я так запомнила. Но это не важно. Зато теперь я поняла, что свою жизнь нужно устраивать самой.

Эти слова ещё сильней убедили Вяльцева в необходимости решительного шага. Ему захотелось немедленно уйти из школы, сменить работу, иначе вдобавок ко всему ещё и Ольгу потеряет. Он метнулся к Виктору, попросил о срочной встрече. Тот выразил готовность: «Хоть завтра», и это Вяльцева обнадёжило.

При встрече Виктор выказал сочувствие. Дав Вяльцеву выговориться, внимательно выслушав про Ольгу, он вдруг спросил:

– А когда будет выступление твоих кружковцев?

– В эту пятницу. А ты почему спрашиваешь? – удивился Вяльцев, восприняв вопрос как помеху для серьёзного разговора.

– В пятницу… Через три дня, значит… – задумчиво проговорил Виктор.

– Да зачем тебе?..

– Неважно. А насчёт работы я поговорю с кем надо. У нас тут как раз кое-что наклёвывается. Думаю, для тебя вполне подойдёт.

– Спасибо, Виктор! – Вяльцев поблагодарил друга так поспешно, словно боялся, что обещание может само ускользнуть, раствориться в последующих словах. – Я на всё согласен, на любую работу. Лишь бы из школы уйти.

– Ну, а в целом как дела?

Вяльцев скривился, и Виктор понимающе хмыкнул:

– Да, бесправие сейчас полное. Школы чуть не в концлагерь превращают. Металлоискатели на входах. Как будто дети с пистолетами в школу идут. Осталось ещё территорию колючей проволокой обнести и вертухаев с овчарками расставить по периметру. Превратить школу в зону.

– У нас металлоискатель отключили, – сообщил Вяльцев для поддержания беседы. – Установили, а через неделю отключили. Он звонит постоянно, чуть не на каждого второго. Даже на мелочь в кошельке реагирует.

– Вот-вот, зачем только ставили! – подхватил Виктор. – Ладно, давай встретимся послезавтра вечерком, в шесть.

– С радостью, – согласился Вяльцев.

– Давай на пересечении Герцена и Достоевского.

– Ехать далековато…

– А я сейчас как раз в тех краях, – и Грузинов быстренько простился и ушёл, а послезавтра, обычно пунктуальный, неожиданно опоздал минут на двадцать. Вяльцев, как привязанный, топтался на перекрёстке, изнервничался и уже собирался уезжать, как вдруг увидел спешившего на встречу приятеля.

– Извини, задержался, – как-то по-официальному отчитался тот.

– Я уж боялся, ты не придёшь.

– Ну, пришёл, как видишь. Пойдём, прогуляемся по улице. Вон туда, где народу поменьше. Что у тебя?

Грузинов говорил сдержанно, глухо, и Вяльцев насторожился: по тону приятеля можно было заключить, что он принёс плохие вести.

– Всё так же, – на ходу приплясывая от беспокойства, ответил Вяльцев. – А что с работой?..

– Работа есть, – промолвил Виктор и замолчал.

– Здорово! – обрадовался Вяльцев. – Спасибо тебе!..

– Погоди благодарить, – оборвал его Грузинов и свернул на безлюдную улочку. – Тут, видишь ли, есть свои тонкости… Просто так ведь в нашем мире никто ничего не делает.

– А что? – заволновался Вяльцев, быстро соображая: что такое могло понадобиться Виктору от него?

– Нужно поучаствовать в одном деле…

– В каком?

Остановившись, Виктор повернулся к Вяльцеву, посмотрел в глаза долгим взглядом и тихо, но отчётливо произнёс:

– В акции протеста.

– В акции протеста? Я? Пикет, что ли, будет? Демонстрация?

– От пикетов толку мало, – веско заметил Виктор. – Пшик, лёгкое сотрясание воздуха.

– Что же тогда?..

– Отойдём вон туда, – указал Виктор в сторону какого-то непонятного строения, – чтобы нас не слышали.

Вяльцев неуверенно кивнул, и они, пройдя по растрескавшейся асфальтовой дорожке, остановились у щербатой, исписанной и изрисованной стены.

Виктор закурил сигарету, затянулся и выдохнул с облаком табачного дыма:

– Взрыв.

– Че-го?! – вытаращился Вяльцев. – Взрыв?!

– Убавь громкость, – неожиданно властным тоном приказал Грузинов.

– Какой взрыв, Виктор? – повинуясь приказу, Вяльцев заговорил тише, но по-прежнему эмоционально. – Ты серьёзно? Ты за кого меня принимаешь? Я, по-твоему, чеченский террорист?

Грузинов неожиданно улыбнулся: