Моя Наша жизнь

С Сашиным приходом работать мне стало значимо легче. Все, за что он брался, он делал «под ключ», исключая необходимость напоминаний и каких – либо опасений о невыполнении в срок. Он был полностью лишен какого-либо цинизма и ко всему относился без скепсиса и с полной ответственностью, будь то проекты или помощь в проведении конференции.

Со временем он стал играть существенную роль в опеке Лены Крохиной и Иры Арабей, моих аспиранток, тематика которых отличалась от всего того, что мы делали раньше. На мой взгляд, пришло время думать о его докторской, и я намеренно исключала себя из соответствующих публикаций, чтобы не давать повода думать, что он выполнял эти исследования под моим руководством.

Девочки дошли до защиты их диссертаций, но жизнь повернулась, и Саша вместе со мной ушел в Инкубатор и затем АНХ, ни разу не пожалев о незавершенной докторской диссертации. Он был не просто совершенно нечестолюбив, но и почему-то внушил себе, что он не может быть первым лицом, только вторым. Я внимательно следила, чтобы не затенять его деятельность и делать его жизнь моего неизменного надежного заместителя максимально комфортной. В частности, я всячески способствовала его знакомству с «первыми лицами», будь то академик Аганбегян или Иван Михайлович Бортник, руководители других региональных центров или деятели Правительства Москвы, руководители иностранных фондов. То благоприятное впечатление, которое он по определению производил на всех, способствовало успеху его миссий.

В АНХ он вскоре стал высоко профессиональным экспертом инновационных проектов, но больше ему нравилось преподавать, что он успешно делал в течение многих лет после возвращения из Остина.

Любимые ученики

Лена Золотарева. Когда кому-либо в первый раз упоминаю Лену Жукову-Золотареву, приходится комментировать неконтролируемую улыбку на лице:

– Это моя первая, любимая защитившаяся аспирантка.

Иначе как «девочка» я ее не называю:

– Ко мне приезжает из Москвы девочка…

Правда, в этом году ей будет 65, но и когда встречаю ее лично, я вижу ее девочкой, которую впервые встретила на распределении физфака МГУ в 1964-м.

Она вышла на работу в мой день рожденья, как, по совпадению, через шесть лет получилось и у Лены Крохиной, тоже выпускницы физфака. Мне было тридцать пять, Лене Жуковой двадцать три. Разумеется, была для меня девочка, потому что я всегда воспринимала себя значительно старше, чем была на самом деле.

Лена прекрасно знала всё про сканирующие микроскопы и ничего про стали, но ее способность учиться и понимать позволила ей уже через год взяться за решение вполне самостоятельной металловедческой задачи. Эта задача была и для меня среди наиболее важных, поэтому мы много времени проводили вместе, вместе ездили в командировки в Липецк и тогдашний Жданов. Вместе открывали новые явления, опубликовали вместе немало статей.

Одним только фактом, что она была моей первой аспиранткой, мое отношение к Лене не объяснить. Она потрясающий по доброте человек, подставляющий плечо раньше, чем кто-то решается просить о помощи. У Ефимовых родился ребенок – Лена приняла на себя поездки на заводы для изготовления и опробования опытных партий, связанных с Сашиными разработками. Олег Якубовский делал диссертацию, работая в то время в другом институте, – Лена задерживалась после работы, чтобы вместе смотреть его образцы в сканирующем микроскопе. Подобные примеры можно продолжать до бесконечности, особенно если я включу сюда же перечень всех ситуаций, где Ленина помощь лично мне была почти решающим фактором – как сверка литературных ссылок в издаваемой книге или помощь с фотографиями в моей докторской диссертации.

Замечательная Ленина особенность – способность мгновенно схватывать и запоминать увиденное даже мельком. Я шутила, что она прошла бы все шпионские тесты, если надо рассмотреть заставленную комнату в течение 30 секунд, а потом описывать, что где расположено. Не раз я разыскивала ее в других городах по телефону из Москвы, чтобы она напомнила мне, куда я убрала ту или иную папку. Получала моментальный ответ:

– Вы ее переложили из книжного шкафа в нижний левый ящик стола.

Мы идем по улице в новом для нас незнакомом городе, идем с вещами и не крутим головой. Говорю:

– Надо бы зайти в гастроном.

– Так мы его прошли, он был в переулке налево.

У нее всегда полно забот, потому что не переставая печется обо всех родных и близких. Мы с Юрой среди близких, и это очень греет.

Саша Борцов. Саша Борцов пришел в лабораторию, окончив МИФИ и был, пожалуй, одним из самых сильных моих аспирантов. И диссертацию сделал глубокую и очень значимую, опубликовав несколько фундаментальных статей, на которые я и сейчас неоднократно ссылаюсь.

Характер у Саши нелегкий. Внутренне он всегда готов к обороне, поэтому первая реакция отрицательная:

– Саша, а почему бы нам не попробовать…

– Нет, это не возможно… (Сто причин.)

Через час:

– Я подумал, это можно сделать, но может уйти месяц.

За обедом того же дня:

– Я придумал, как можно сделать за неделю.

При всем сопротивлении внешним посылам Саша делал многое впереди всяких пожеланий, отличался пониманием необходимости взглянуть на факты с разных сторон, придумывал различные дополнительные эксперименты, делая полученные выводы убедительными и строго доказанными.

В общении с другими Саша довольно колюч, любит не только поспорить, но и опровергнуть. И в то же время предан и снисходителен к друзьям, как уже в течение многих лет видно по его отношениям с Игорем Франтовым.

Сашины возражения иногда выводили меня из терпения, но время ставит все на свои места. Я поднялась в своих оценках людей выше мелких деталей их характеров. Сейчас в частой переписке с Сашей не раз получала и получаю от него красивые послания со словами не только глубокого уважения, но и любви.

Когда я читаю, что мои ученики гордятся мною, или получаю признания важности моей роли в их жизни, я счастлива, что прожила этот большой кусок жизни не зря.

Семья Ефимовых. Таня пришла в лабораторию сразу после Института стали и начинала работать на просвечивающем электронном микроскопе. Когда пришло время думать о диссертации, стало понятным, что этого недостаточно для серьезного прикладного исследования. К тому же после разрыва с Гуляевым микроскоп остался у него, зато у нас со временем образовались два сканирующих микроскопа и свое испытательное оборудование, что вместе позволяло выполнять законченные исследования связи структуры и различных свойств.

Татьяна оказалось очень сильным металлографом, и ей удалось получить весьма четкие результаты по ранее не исследованному влиянию бейнита и нового феррита в наших двухфазных сталях. Однако в это время у ее мамы случился инсульт, и Таня месяцами выводила и вывела ее из почти полного паралича. Время шло, Таня вернулась к работе, опубликованных работ было достаточно, и я не стала требовать, чтобы эти разделы были оформлены в статьи и опубликованы.

После защиты на Тане повисло внедрение на Череповецком заводе, и эти данные остались описанными только в ее диссертации. О том, что они не потеряли актуальности, мы убедились несколько лет назад, опубликовав часть из них в «Металлурге», который выходит и на английском языке, и в течение короткого времени увидев ссылку на эту статью в работе Тони ДеАрдо.

Саша Ефимов вскоре после открытия лаборатории Гуляева пришел к нам на дипломную практику. Он сначала поступил в медицинский институт, ушел оттуда, начал работать и параллельно учился в вечернем металлургическом институте. Как-то стало сразу очевидным, что между Сашей и Таней пробежала искра, и вскоре они поженились, а затем Саша перешел в ЦНИИчермет в нашу лабораторию.

У Саши как сотрудника и затем аспиранта было две замечательных и одна отрицательная черта.

Во-первых, я ни до, ни после не встречала человека, в руках которого начинало работать любое оборудование, даже если Саша брался за его наладку без всякой инструкции, не всегда догадываясь о его назначении. Именно его усилиями до сих пор работали все установки, приобретенные в 80-х.

Во-вторых (не сглазить бы!) Саша потрясающе удачлив в эксперименте. Если нужно путем разных обработок получить сильно различающиеся структуры с заданными особенностями, Саша получает это с первого раза. Если нужно выявить трудно наблюдаемый интервал бейнитного превращения, Саша настраивает дилатометр и преодолевает трудности.

Саша любит эксперимент и с удовольствием помогает другим, как это было с высокоскоростным нагревом для экспериментов Оли Зориной.

Однако опубликована всего небольшая часть Сашиных результатов, потому что он ненавидит писать. Задача выполнена, эксперимент закончен, и Саша с удовольствием отдается ремонту вставшего оборудования, принимается помогать другим или начинает новый эксперимент.

Ефимовы называют меня «семейным доктором», потому что, помимо руководства обеими кандидатскими диссертациями, мы, вместе с Женей Поляком, держали круговую оборону, когда их сыновья поочередно, не без роковых опасностей, раскачивались на первых курсах МИСиС (потом шло легче).

Олег Якубовский. С Олегом я познакомилась в 1980-м в аэропорте «Домодедово», где собралась группа москвичей, отъезжающих в Тольятти на встречу с австрийскими металлургами группы Фест-Алпине, и с тех пор мы работали вместе. В Тольятти тогда не обошлось без смешной сцены, которую Олег запомнил на всю жизнь. Из знаменитых австрияков там был профессор фон Штюве. Как вспоминает Олег, тот представился мне:

– Фон Штюве.

На что я ответила:

– Фон Штейн, – профессор сильно удивился, а российская сторона развеселилась.

Олег был сначала надежный соратник по опробованию наших новых сталей на автозаводах, а потом стал выполнять диссертацию под моим руководством, оказавшись не просто глубоким, но и дотошным исследователем, ничего не принимающим на веру. Он врастает в металловедение, творит чудеса с анализом микроструктур, глубоко проник в тонкости рентгеновского анализа.

Работает, не считаясь со временем, и не бросает своих увлечений фотографией, архивными документами. Хранит не только все отпечатанные фотографии, но и негативы к ним, различные открытки, письма не только родителей и друзей, но и дальних родственников, если за этим стоит какая-то новая деталь истории.

Любит снимать один и тот же вид в разное время года, сопоставляет снимки московских улиц, сделанные им с перерывом в несколько лет. Летописец нашей группы в фотоснимках.

Об Олеге нет двух мнений: светлый, добрый человек, совершенно безотказный в помощи родным и друзьям, меньше всего думающий о себе. Мой надежный друг.

Оля Гирина. Ольга – самая младшая из моих аспирантов. Как и Олег, унаследована мной от Миши Дробинского, в чьей лаборатории она работала до его отъезда, сотрудничая с ЦНИИчерметом и мной с первых дней ее трудовой деятельности.

Окончив МИСиС по специальности «физика металлов», она пришла с отличной учебной подготовкой и продолжала успешно впитывать новые теоретические знания и практические навыки, что достаточно рано поставило ее в передовой ряд перспективных исследователей. Она хорошо ориентировалась на таком гигантском заводе, как НЛМК, и рано усвоила истину, что все внешние факторы, будь то химический состав или технологические параметры, влияют на свойства только через изменения структуры, поэтому никому не доверяет исследовать структуру ее объектов.

Стать сухим технарем ей не грозит: Ольга очень хорошо знает и разбирается в живописи, до фанатизма любит балет.

И в НИИАТМе и в ЦНИИчермете, куда перешла, Ольга слыла борцом за справедливость: не могла смолчать, независимо от размера и уровня собрания, если была с чем-то не согласна. При этом, поскольку не всегда контролирует свой темперамент, когда «заносит», может и сама наговорить лишнее, накричать на защитников кажущейся ей несправедливости, а потом остывает и начинает переживать и раскаиваться.

Меня иногда упрекали, что я прощаю ей все вспышки, но я не просто к ним привыкла, а знаю по опыту многих лет, что Ольга – глубоко порядочный человек, что важнее всего. Что же касается вспыльчивости – это уже не переделаешь, черта характера.

В перечне моих любимых учеников нельзя пропустить Бориса Букреева, приезжавшую из Свердловска в Москву делать диплом Танечку Шифман-Милюнскую, как и ее брата Анатолия Шифмана, который делал диссертацию в УПИ в тесном контакте со мной.

Можно было бы и продолжать список. Ловлю себя, что не могу остановиться, говоря о «своих ребятах». Рада, что не только я их помню, но и они меня не забывают

Отъезд

Когда в 1991-м году Миша оказался «пост-доком» в Университете Чикаго, ни он, ни мы не воспринимали это как отъезд навсегда. В стране не было денег на дорогие зарубежные реактивы, нужные для его генной инженерии, и Миша радовался, что в Чикаго за неделю удается сделать то, на что дома ушел бы год. Сначала у него был контракт на два года, потом ему и Веронике дали постоянные позиции.

Мы приезжали – навещали – уезжали, каждый раз знакомясь с Беней заново. Через неделю после приезда Беня нас вспоминал, привыкал, но в следующий приезд все начиналось заново. Потом родилась Лотя, и стало ясно, что Миша с Вероникой обосновываются всерьез.

Когда в 1994-м я слетала на выходные из Вашингтона в Калифорнию навестить Анечку, застала там двоюродного брата Леню с Наташей, приехавших навестить Аню и Олю из Мэдисона. Они работали в Висконсинском университете по контракту, который им оформляли каждый год заново, поэтому (в отсутствие постоянной позиции) университет не мог ходатайствовать о выдаче им вида на жительство (грин-кард). Однако они выяснили, что Наталья попадает под категорию «экстраординарных» людей, которые могут подать соответствующую заявку «от себя», независимо от характера работы, даже из другой страны.

Американцы и американские законы предельно прозрачны в их простоте. Наберешь соответствующее ключевое слово и станет понятен список критериев, по которым претендент может рассматриваться как экстраординарный и полезный стране, то есть США. Если ты соответствуешь пункту 1 (нобелевский лауреат, чемпион мира по какому-то виду спорта), достаточно этого одного. В остальных случаях желательно соответствовать трем из оставшихся пунктов (значительный вклад в определенную отрасль знаний, публикации о тебе в прессе, международная известность…).

Выглядело, что и я могу соответствовать этим условиям. Мы не думали об отъезде, рассматривая грин-кард только как возможность навещать сына и внуков без унизительной процедуры оформления въездной визы.

Я получила представление о необходимом перечне документов и тоже начала собирать необходимую папку: нашла свой список трудов (уже было более 100), по свежим следам после встреч в Европе и Московской международной конференции получила письма поддержки от профессора Лагнеборга (директора Шведского института металлов). Ниллеса (директора CRM), Дасгупты, вице-президента Inland Steel, от известного металловеда Лютца Майера с Тиссена и много других.

Однако вскоре началась захватывающая активность Инкубатора, облегчилось получение визы в связи с участием в американской программе, так что я если и не забыла о намерении, то отложила эту папку на годы. Формально программа кончилась в 1996-м году, и когда в 1997-м у меня опять возник некий скрип с получением визы, я запаниковала, слетала в марте из Вашингтона, где была в командировке, в Нью-Йорк, в адвокатскую контору, специализирующуюся на оформлении грин-кард, которую порекомендовал Леонид Келнер.

Маша Эдельман, хозяйка агентства, опытной рукой сортировала привезенные мною бумаги, собранные еще в 1995-м году. Членство в научных обществах Германии и США – в сторону, нет какого-либо образовательного порога, статьи в газетах об Инкубаторе с моими портретами – перевести на английский, зарубежных отзывов слишком много, важнее письма самих американцев с выводами о пользе для Америки, список трудов – да, книгу – отдельно, на первое место. Пока я все перевела и отослала, наступил сентябрь, но в ноябре уже было предварительное утверждение, а в марте 1998-го меня запросили, где я буду проходить заключительное интервью – в США или Москве.

Работу в Москве я не останавливала ни на секунду, но вдруг вспомнилось, что нам уже по пятьдесят восемь, что мы упускаем детство внуков. Анечка, которая росла в Москве до двенадцати, оставалась нашей внучкой, близким человечком, а малыши были совсем иностранцами.

В голове звучало (и звучит) принятое как неоспоримое выражение наших польских друзей Задрожных, где все три поколения живут вместе: «Умирать надо рядом с внуками».

В целом все было не слишком просто. Когда в апреле я навещала из Техаса моих в Чикаго и заехала к Грегу Людковскому сообщить, что я получаю грин-кард и думаю приехать, получила в ответ ошеломительную новость, что «Инланд стил» купил Лакшми Миталл, покупки которого пока всегда завершались закрытием исследовательских центров. Покупка вступит в силу в июле, но прием на работу заморожен на неопределенное время. Таким образом, моя уверенность, что рабочее место для меня уготовано, развеялась в прах.

Как я теперь понимаю, эта плохая новость послужила толчком к решению ускорить отъезд, чтобы найти работу.

Мы решили, что продадим квартиру и поедем в США где-то в октябре попытаться устроиться. Не выйдет – вернемся и купим квартиру поменьше. Продали нашу «сталинскую» трехкомнатную квартиру, не догадываясь, что очень скоро на эти деньги не купишь и однокомнатную. Положили деньги в банк.

И – опять случай. Я такая везучая или у всех много важного в жизни построено на случайностях? Нас с Олегом попросили сопровождать на НЛМК, ММК и ЧерМК вице-президентшу какой-то малоизвестной компании «Hanna Steel” из Алабамы. Продолжалось время, когда наши заводы жили только за счет экспорта, а американцы охотно покупали российский металл. Еще было у власти руководство этих комбинатов, которое меня отлично знало. Эта Брекки была не слишком разговорчива, но как-то в ожидании машины мы случайно разговорились: она советовалась, что купить для внучки, я сказала про внуков в США. Она удивилась, почему я туда не еду. Я пожала плечами:

– А кому я там нужна?

– Мы строим новый мини-мил в Иллинойсе, недалеко от Чикаго. Пришлите мне своё резюме.

(По-видимому, на нее произвела впечатление та легкость, с которой я открывала двери начальственных кабинетов).

Это «недалеко» было 180 миль, как от Москвы до Суздаля, но нам все было нипочем. Вскоре после отправки резюме мне позвонил их кадровик Ник с просьбой приехать на интервью. Я как раз брала отпуск, чтобы завершить книгу, которую была обязана представить как один из учебников по результатам стажировки в Остине. Мы договорились, что 17-го августа (1998-го года!!!) я выйду после отпуска на работу, и мы созвонимся о деталях моего приезда.

Однако жизнь внесла печальные коррективы в наши планы. Когда в понедельник я собиралась на работу, я впервые, не до конца понимая, что это будет для меня значить, услышала слово «Дефолт». Доехав до работы, я сразу позвонила в Технобанк Юрию Ивановичу Локотцову, когда я смогу взять наши деньги, и у меня все оборвалось, когда я услышала скучный голос без каких-либо интонаций:

– Позвоните недели через две.

Конечно, ни о какой поездке в Алабаму не могло быть и речи. Когда мне позвонил Валерий Александрович Воронцов, который согласился быть редактором моей книги, законченной в срок к 17-му августа, я умершим голосом рассказала ему, что у меня теперь нет ни квартиры, ни денег, которые банк вернуть не гарантирует. Звонил ли Воронцов Локотцову или Юрий Иванович помнил, что я его заранее настойчиво спрашивала и он меня заверил в надежности банка (слухи о возможном обвале уже как-то муссировались), но большую часть денег вернули, а остальное возвратили через четыре года по казначейским обязательствам.

Когда строго 17-го августа позвонил Ник, я пыталась объяснить, что происходит, но он не понимал. Предложила ждать, когда мы приедем в октябре, или проводить интервью по телефону, что они и сделали.

Я очень удивилась вопросам относительно стоимости нашего проезда и умилилась, увидев эту сумму включенной в мой контракт. На то, что я должна эту сумму вернуть, если проработаю меньше года, или половину этой суммы, если проработаю меньше двух, я внимания не обратила. Мне не дано было знать, что я перейду в Ispat International (бывшая Inland Steel) меньше чем через год и буду возвращать «подъемные» по частям как алименты.

Мы, разумеется, не знали, что так называемые «moving expenses» являются неотъемлемой частью любого контракта о найме и при моем следующем переезде длиной в 200 миль новая фирма затратит в несколько раз больше, чем мы запросили на наш переезд из России. Упаковщики всего до мелочей, грузовик, оплата временного хранения, пока найдем постоянное жилье, двухмесячное проживание в обставленной квартире, перевоз всего в «стационарное» жилье со склада и распаковку до тех же мелочей всего хранимого на складе.

Мы многого не знали. В наши почти 59 лет не знали, что, не проработав десяти лет (минимальный американский стаж), мы не будем иметь прав ни на пенсию, ни на государственное медицинское страхование. Правда, с другой стороны, мы так же не знали, что в США нет возрастных ограничений для работы, что супруг параллельно получает, как минимум, 50 % пенсии супруги (если сам не заработал большую) и все 100 % после смерти супруга.

Список, чего мы не знали, можно продолжать до бесконечности. С одной стороны, с другой стороны… Что мы знали, в частности, от Ольги, это как внезапно и необратимо проходят здесь сокращения штатов и соответствующие увольнения. Но и не знали, что через три месяца после начала работы меня назначат лидером группы, а после переименуют в менеджера группы автомобильных сталей.

(В США лабораторией называют помещения, чаще всего здания, а структурные подразделения называются группами и отделами). Еще меньше шансов было предвидеть, что Ольга с Олегом снова окажутся работающими под моим руководством, а я ухитрюсь доработать до 18 лет американского стажа.

Но это все потом. А пока, поскольку грин-кард не дает никаких социальных или финансовых гарантий, для заключительного интервью в Посольстве нужно было либо сослаться на спонсора, либо показать значительные деньги, либо предложение на работу, что и решил контракт с «Hanna Steel”.

Проводы в АНХ

Я ездила прощаться со своими ребятами в Чермете (Олег еще был там и переехал в США через год), с Иваном Михайловичем Бортником, с Валерием Александровичем Воронцовым. Специально зашла попрощаться с Абел Гезовичем Аганбегяном. Чувствовала себя виноватой, что бросаю Инкубатор и Центр в непростой момент, тем более, что надежный во всем Саша Петруненков принять на себя руководство отказался. Но никто меня не попрекал, все понимали непростую ситуацию с критическими словами «внуки» и «возраст».

В АНХ мне устроили очень теплые проводы. Друзья помогли отвозить бесчисленные ящики с книгами для сдачи в багаж.

В аэропорту Шереметьево нас куда-то отодвинули в отдельную очередь «выезжающих на постоянное жительство». Юра пытался возражать (для нас это было неочевидно), но спорить было безнадежно.

По прилету в Чикаго, в паспортном контроле чиновник посмотрел на толстый пакет с моей фотографией на обложке и отсадил нас в сторону. Взяли отпечатки пальцев, поставили печать в паспорте с отметкой о праве на работу и номером будущей грин-кард и разрешили получить чемоданы, которые летели с нами.

Там за барьером, отделяющим багажное отделение от выхода в город, меня ждала моя совсем новая, не наша жизнь.

Продолжение-приложение

Ох, сколько я знаю и как это трудно забыть.

Максим Горький – из письма к Леониду Андрееву

Вместо введения и как бы обоснование продолжения

Реакция на мою попытку описать мою нашу жизнь была довольно разной. Женя Шур воскликнул:

– Как тебе удалось столько вспомнить за такой короткий срок?

А я ничего не забывала. Другое дело, что некоторые факты я запомнила с ошибками и ничего ни с кем и ни с чем не сверяла, потому что, во-первых, спешила (боялась потерять решимость предъявить написанное), а во-вторых, хотела избежать какого бы то ни было влияния на смысл предлагаемого вашему вниманию.