Полёт японского журавля. Я русский

Он сдружился с некоторыми ветеранами, давно облюбовавшими этот уголок. Никто ни слова не говорил о своей работе или должности. Рядом с ним мог находиться как простой офицер, так и генерал, имя и отчество которого могли быть временной легендой. Они играли в шахматы, в бильярд, в карты, кто-то предпочитал настольный теннис, правда, в этой игре Михаилу вскоре уже было не с кем состязаться. Вечером он проводил время на берегу. Было холодно и ветрено, залив скоро должен был замёрзнуть, но над его поверхностью ещё кружили чайки, охотясь за рыбой. Михаил снова думал о Японии. Эти мысли вернулись к нему сразу, как только он оказался в России, и это было удивительно, словно именно русская земля, с её людьми, языком, традициями, способствовала проявлению его ностальгических чувств.

Через неделю приехал Вязов. Это было сюрпризом. К этому времени Михаил уже закончил писать отчёт, и испытывал жгучее желание поскорей вырваться из заточения и заняться делом. Несколько десятков исписанных страниц ждали Вязовского комментария.

Они продолжали отдыхать теперь уже на пару, и Михаил понял, что Вязов приехал неслучайно, как раз вовремя, скорее всего, догадываясь, что у его подчинённого обязательно возникнут проблемы с времяпрепровождением, а точнее, с одиночеством. Михаил, действительно, остро нуждался в человеческом общении, в возможности выговорится.

Ознакомившись с отчётом, Вязов некоторое время не затрагивал эту тему, видимо, сам находясь под впечатлением от прочитанного.

– Как разведчик ты ещё не умер, – однажды сказал Вязов. – Я даже думаю, что с этого всё только начинается, Миша. Понимаешь, о чём я?

Михаил пожал плечами. Ему казалось, что про себя он знал уже всё, и даже больше, поэтому вопрос начальника немного смутил его.

… – Я нисколько не удивился, что ты нарушил мой приказ. Даже скажу, что ожидал этого. Ты ведь догадываешься, что я по телефону мог спокойно дать распоряжение на контроле, и тебя бы не пропустили к самолёту.

– Да, понимаю, Илья Ильич, – согласился Михаил, хотя, это понимание пришло к нему только сейчас. Он даже приоткрыл от удивления рот. – Вы опять меня использовали?

– Не говори ерунды. Ты разведчик. А его главным качеством всегда остаётся решительность и способность принимать решения. При любых обстоятельствах. И ты его принял. То, что ты находишься здесь, вовсе не наказание, и тебе ещё придётся здесь побыть.

– Вы меня проверяете?

– Конечно, тебя проверяют. Всё что ты написал, будет проверяться. Дело ведь не только в тебе. Для нас очень важно не потерять твоего Джена. Этот парень вызывает много вопросов, но бросать его никак нельзя.

– Вы хотите начать с ним работать?

– Я один ничего не решаю, время покажет, Миша. А на свой счёт потерпи, ведь ты боец, не так ли?

– Я не знаю. Уже не знаю. Что-то сломалось внутри.

– Ты меняешься, как и каждый из нас в своё время. Слабый человек, неподготовленный, может раскиснуть, даже заболеть психически, не выдержав перемен, но ты не из таких. Сейчас твоя задача наблюдать за собой как бы со стороны. И тогда всё постепенно наладится, вот увидишь. И любовь вернётся, и интерес к жизни, но конечно, это будет уже что-то новое для тебя. Ты стал взрослым, Миша, я бы сказал, матёрым. Мне даже страшно находится рядом с тобой. Я не шучу.

– Ну, что вы говорите? Это я вас боюсь.

Они рассмеялись.

– Считай, что мы обменялись любезностями, Миша.

Они ходили по заснеженным аллеям, с деревьев то и дело падали мокрые хлопья снега, попадая за воротник. Вязов даже вызвал Михаила на дуэль, и они поиграли в снежки.

– Я здесь благодаря вам? – спросил Михаил, когда Вязов вернулся к отчёту.

– Основной вопрос, который пока остаётся неясным, собственно из-за которого тебя здесь держат, это твой невероятный уход. Он, действительно, не укладывается в голове даже у меня. Как китайские спецслужбы могли позволить вам уйти из города. Эта идея с паровозом проста как наши три копейки и вместе с тем гениальна. Событие на углу Серебряной улицы и Ванфуцзин, подняло на ноги всю китайскую разведку. Китайцы быстро сообразили, что человек, покинувший группу, и гость Изящной, одно лицо. На самом деле они сильно испугались, что на них могут повесить гибель нашего агента, особенно после того, как одному из его связных в присутствии чиновников вручили награду. Они думали, что после этого вся агентура окажется в их руках, но не предвидели твоего появления. Почему ты остался для них незамеченным, мне и самому не ясно. И это когда в Пекине даже дворники и извозчики служат в разведке. Китай захлестнула шпиономания, полагаю, ты обязан был это заметить.

– Заметил, – согласился Михаил.

– Вот и выходит, что тебя выпустили как перевербованного агента, а если это так, то твоё пребывание здесь…

– Меня должны были спрятать в тюрьму?

– Ну, не совсем так, но близко. Так что давай подождём, пока наверху разберутся. Заодно изучат твой роман.

– А что с бумагами Ли Вея? Неужели он зря собирал всё?

– Зря ничего не бывает, Миша, ты же знаешь. С ними работают. Скажу по секрету, в Москве серьёзно озадачены, ты всех переполошил, и кое кого поставил в трудное положение. На верху идут серьёзные разборки.

– Связанные со сдачей агентуры?

– Именно так.

– Мне не стоило возвращаться?

– Тебе не стоит потакать себе, это твои чувства сейчас говорят. Ты, наверное, переживаешь утрату Ли Вея, и думаешь, что больше некому. Это не так, Миша, и ты это должен понимать. Утрата агентуры многое ставит на место, конечно, придётся многое начинать с нуля, но главное, по-новому. Новое время, как видишь, требует совершенно новых подходов, а их пока нет. И твой пример это показал. Но ты молодец, и прими от меня самую искреннюю благодарность. Своим возвращением ты разворошил тлеющие угли.

Михаил пожал плечами, испытывая неловкость от похвалы. Сам он не чувствовал себя героем, понимая, что всё, что он делал, было продиктовано желанием выжить:

– Я до сих пор не могу осознать, как всё получилось. Мне повезло?

– Да, на первый взгляд кажется, что это исключительное везение, как в лотерее. Но я не считаю это случайностью. Тебя вело твоё сердце, а в рамках логики китайской разведки это оказалось непредсказуемо. Они просто не там караулили. Они, действительно, ждали тебя на подступах к посольству, их люди были вокруг советских специалистов, они знали о тайнике и следили за ним круглые сутки. Там было задействовано сотни человек. Трюк с твоей болезнью они, конечно, быстро распознали, но события разворачивались слишком быстро. Ничего Миша, скоро всё уляжется, а пока, набирайся сил, желаний, у нас много работы, мы ещё с тобой…

– Повоюем?

– Нет, мы с тобой ещё сварим ухи. Да такой, что ты пальчики оближешь вместе с тарелкой.

Возвращение.

После отъезда Вязова Михаил пробыл в пансионате ещё полтора месяца. Он уже ни о чём не переживал, а просто ждал, когда его отпустят. Он катался на лыжах с горок, лепил, по примеру других своих коллег, снежных баб, и это настолько благотворно действовало на его нервную систему, что время пролетело как одна неделя. Лишь в последнюю ночь перед отъездом он снова впал в переживания, но на этот раз относительно своей будущей жизни. Когда приехал автобус, он уже собрал свои нехитрые пожитки, сдал на вахту ключ от комнаты и сидел в гостиной в ожидании завтрака. Война была войной, а обед по распорядку.

По приезду в город, он сразу кинулся в адресное бюро. Он хотел видеть Варю. Желание было настолько острым, что он едва выстоял у окна очередь из трёх человек.

Варя, по-прежнему, жила в общежитии для учителей, и прибыв туда, он едва не проскочил проходную.

– Вы куда, молодой человек! Сюда посторонним нельзя, – язвительно заявила вахтёрша, отставляя вязание. – У нас вход посторонним категорически запрещён. Говорите фамилию и ждите, – словно отрубила она. Спорить было бесполезно.

– Мне Русакову.

– Ах, вам Варечку, из семнадцатой. Что-то поздновато вы, товарищ, не знаю, как там вас. – Вахтерша оставила вязание, уставившись из-под очков на незнакомца. – Зря теряете время. Пропадали неизвестно где, – непонятно развивала свою мысль вахтёрша, как будто специально испытывая терпение посетителя. После долгой паузы она не выдержала. – У неё, между прочим, свадьба скоро. И жених хоть куда, не в пример некоторым.

Михаил растерялся. Он, конечно, допускал, что подобное может произойти, и даже смирился с тем, что Варя уже могла быть замужем, но произнесённое «скоро», выбило его из равновесия. Он впал в замешательство, не зная, как ему вести себя дальше.

– Вам лучше не мешать её жизни, – тихо сказала вахтёрша, словно почувствовав в поведении Михаила угрозу для её постоялицы. – Ну, разве вы не видите, что не пара ей. Уходите, прошу вас, молодой человек. Уходите, – уже почти кричала она. Этот крик и выдернул Михаила из забытья. В этот момент пришли слесари, и пока она проверяла у них документы, Михаил быстро написал записку только с двумя словами: «желаю счастья», и незаметно положил её в ячейку с номером «семнадцать» общего почтового ящика, надеясь на то, что вахтёрша ничего не напутала. После этого он вышел на улицу и, подгоняемый порывами ветра, пошел домой.

Он даже не запер за собой дверь. Стоя посреди комнаты, его охватило странное чувство. Это был его дом, но что-то в нём уже было другим. Он глядел на предметы и первое время, будто не видел их, они для него ничего не значили. Но постепенно из памяти словно выплывали знакомые ощущения, мысли, слова, произнесённые когда-то, связанные с этими предметами, и постепенно очертания вещей стали чёткими, а сами вещи словно ожили. Это было новым для него и необычным. Осознав этот душевный опыт, он понял, что это действительно его дом, и он окончательно вернулся. Он открыл окно, несмотря на мороз, и в чём был, лишь скинув обувь, завалился на кровать. Незаметно он уснул. Потом сквозь сон услышал, как скрипнула дверь, как по полу кто-то прошёл. Ещё не открывая глаз, он услышал частое и глубокое дыхание. Михаил открыл глаза и увидел перед собой лицо Вари.

– Я не люблю его, – были первыми словами её. Он взял её ладони и улыбнулся. – Ты всё же пришла. Прости, что заставил тебя страдать. У меня не было выбора.

– Ничего не говори, это всё в прошлом, – сказала она, прикрывая его губы гладкими, и, как всегда, прохладными пальцами. Она опустила на него свои мягкие волнистые волосы, его затопило волной блаженства, и весь мир вдруг исчез для него, остались лишь эти локоны и нежное прикосновение горячих сухих губ.

Потом они лежали, прижавшись, друг к другу, и тихо говорили.

– Я так боялась, что ты вновь появишься, – призналась она.

– А я хотел, чтобы ты забыла меня, навсегда.

– Почему?

– Потому, что я не принесу тебе счастья.

– Так не говорят в русском языке.

– Я же не русский.

– Для меня это не имеет значения. Ты для меня просто человек, которого я люблю. Я счастлива, Миша. Ты давно сделал меня счастливой. Я люблю тебя.

Когда наступило утро, он снова проснулся в своём доме, где всё было по-прежнему, Варвара поливала высохшие цветы на подоконнике, за окном щебетали синицы в предвкушении тепла, а он крутил ручку радиоприёмника в поисках любимой волны. Во время этих поисков он ненадолго задерживался на японской волне, и украдкой слушал голос своей родины. Когда Варя готовила на кухне суп, он стал повторять слова припева знакомой довоенной песни. В какой-то из моментов его застала за этим занятием Варя. Держа в руках кастрюлю с едой, она на секунду она растерялась.

– И ты понимаешь, что там говорят? – спросила она, накрывая на стол.

– Ни слова, – соврал Михаил, наблюдая за реакцией жены, и делая звук тише. – Тебе нравится, как звучит японский язык? – спросил он немного волнуясь.

– Да? Разве это японский?

– А какой? По-моему, японский.

– А мне кажется, что это корейский. Я думала, ты лучше разбираешься в восточных языках.

– Почему ты так думала? – спросил Михаил, подсаживаясь к столу. – Я даже палочками есть не умею. Гляди, как я орудую ложкой. Как заправский русский Ваня. У меня и имя почти такое, Миша.

– Правда? Ну, полагаю, орудовать ложкой любой сможет.

– А вот и не любой, если не иметь опыта, то её можно проглотить.

Они шутили и смеялись, незаметно приглядываясь друг к другу, словно узнавая, а когда пришла ночь, он снова услышал её волнительное дыхание и удары сердца, вновь почувствовал знакомый и влекущий запах волос, и уже не думал какой он национальности, его родина была там, где билось это сердце, заставляя его гореть и таять. Проснувшись утром, Михаил снова увидел свет, белые стены, голубое небо в окне, рядом он чувствовал прикосновение дорогой ему женщины, осознав, что он снова дома, и ради этих мгновений стоило возвращаться, и даже больше, стоило жить.

Наконец, пришла весна, вместо снежных заносов и навалов вдоль тротуаров появились лужи. С крыш капала вода, а воздух был наполнен ароматами пробуждающихся растений. По двору бегали дети, тягая за собой на веревочках игрушки – трактора без гусениц, военные «катюши» и просто машины. Девочки возились с куклами, и на высохших островках асфальта мелом рисовали квадраты для классиков. Так выглядела обычная мирная жизнь.

Приходя с работы, Михаил садился на лавочку у подъезда и подолгу наблюдал за детьми. Картина так завораживала, что он забывал о своих делах, о том, кто он и для чего здесь. Это была прекрасная картина жизни. Вокруг было полно детворы, многие из них выросли на его глазах. Но среди них, по-прежнему, не было его малыша. Один забавный толстощёкий мальчуган в маленьких кирзовых сапожках катал по лужам танк и всё время норовил выстрелить из него в Михаила.

– Что ты делаешь! Тимофей, – закричала из открытой форточки мать.

Михаил очнулся от своих мечтаний, и вспомнил.

На следующий день он взял отпуск за свой счёт, и уехал во Врангель. Жене он сказал, что соскучился по живой природе и хочет немного побыть один, и в его словах была правда.

Всю дорогу до Находки он не находил себе места. Ему достался последний вагон и последнее купе. Вагон болтало во все стороны, а он думал о Тимофее. Он не видел его несколько лет, и неожиданное воспоминание вызвало в нём чувство вины и тревоги. Были, конечно, командировки, была обычная суета, связанная с домом, с работой и женой и её проблемами на работе. Эта суета, заполнявшая всё его сознание и не позволявшая хоть на минуту оторваться от этой текучки, не давала увидеть жизнь такой, какая она былаь на самом деле. Впрочем, Михаил не знал, какой должна быть настоящая жизнь, он просто находился в ней, ехал в поезде и желал всем сердцем снова увидеть деда Тимофея, моля бога, чтобы с ним всё было в порядке. Хотел разделить с ним радость от пробуждения природы, увидеть зелёную тайгу, утонуть в её бескрайнем пространстве, и даже, поглядеть, что стало с его бывшим лагерем. Обо всём этом размышлял он, сидя перед окном в купе.

Вместо дома, где жил Тимофей, он увидел лишь яму от погреба и разваленную печь. Михаил стоял на солнцепёке в самый полдень, не решаясь признать факт за действительность.

– Вы кто ему будете? – услышал он оклик из-за спины. Рядом стаяла немолодая женщина, державшая за руку ребёнка лет восьми, который всё время пытался вырваться. – Стой на месте, окаянный. Погоди, дам тебе ремня, вот придём домой, – отчитывала она мальчугана. – Дак, не услышала. Вы ктось ему будете? Не Михаил ли?– снова прищурившись, спросила женщина.

Михаил молча кивнул головой.

– Правда ли? Я думала, что вы русский. Имя-то русское. Сами-то кто будете? Из каких?

– А как вам хочется, мать, так и считайте.

– Ну и ладно. Мне всё равно. Лишь бы человек был. Пойдём сынок. Хорошо, что ты приехал. Тимофей для тебя оставил кое-что.

– А сам он где? – всё ещё не соображая, что происходит, спросил Михаил.

– Так помер Тимофей. Уж полгода как помер. Схоронили его. Старый был человек, одинокий, вот смерть его и прибрала.

Михаил попросил тетку Нюру показать его могилу. Она согласилась, но сказала, что покажет потом, а сначала отдаст вещи.

Жила она в ветхом маленьком доме, собранном, судя по внешнему виду, из остатков лагерных бараков.

– А вы-то сами кто будете? – спросил Михаил, заходя в дом.

– Зверькова я, – тихо ответила женщина. – Муж мой здесь работал, а я в Козьмино работала на рыбном заводе, пока он в лагере сидел. А сейчас вот здесь живу.

Михаил понял, что это жена его бывшего командира отряда, но о своей догадке почему-то промолчал.

– Мне оно ни к чему, – объяснила тётя Нюра, снимая со шкафа брезентовый мешок. – А там гляди сам, что с ним делать. Вот его вещи-то.

Тётя Нюра посадила Михаила за стол, а сама вытащила из-под умывальника наполненное ведро и вышла из дома, оставив его одного в комнате.

Михаил долго не решался развязать мешок. Вещи, лежащие в нём, могли вызвать неизвестные чувства. Ему было и стыдно и грустно. Когда он развязывал узел и вынимал вещи, ему показалось, что сейчас в памяти всплывут воспоминания, и он обязательно расплачется, но ничего этого не произошло. Он выложил на стол небольшой альбом с фотографиями, немного поржавевший японский штык-нож, несколько десятков гильз в полотняном мешочке, порох в фабричной упаковке, и с десяток свинцовых пуль. Там же в отдельном мешочке была и дробь. Была там ещё стертая на одну треть серебряная ложка, алюминиевая кружка, кожаная портупея казачьего образца и мешочек с тем самым белым порошком, благодаря которому дед Тимофей вытащил его с того света. Глядя на все эти предметы, он испытал чувство благодарности к старику. Смерть – естественна для любого человека. И дело не в том, чтобы люди просто помнили его, а в том, чтобы эта память помогала им видеть себя, свои поступки и ту дорогу, по которой ведёт их жизнь. Он вдруг осознал, что стал свидетелем настоящего чуда, а оно заключалось в простой вещи, в том, что его жизненный путь пересёк путь Тимофея, в том, что они встретились. Таким же чудом была его встреча и с Ли Веем, и с Вязовым, со всеми людьми, которых он когда либо встретил на своём жизненном пути. И всем им он был бесконечно благодарен за то, что они когда-то не отвернулись от него при встрече. Но Тимофей сделал несравненно большее, он вложил в него русскую душу, и научил с её помощью видеть мир, природу, людей. Михаил не знал ещё, чем русская душа может отличаться от другой души, но твёрдо знал, что душа эта принуждает его всё это любить и не требовать ничего взамен.

На одной из страниц альбома его привлёк старый снимок, на котором были изображены два молодых человека. Михаил не сразу понял, кто это. Но вглядевшись, он узнал двух своих учителей Тимофея и Ли Вея. Оба они были молодыми и стояли вытянувшись, с прямыми спинами, и без улыбок спокойно и сосредоточенно вглядывались в камеру, словно в него самого. Этот снимок был единственным, где они были вдвоём. Ли Вея он больше нигде не увидел. Особенное впечатление на Михаила произвела фотография, где Тимофей сидел на резном стуле в казачьей форме с шашкой, а рядом, немного позади, – удивительной красоты женщина в платке, в белой приталенной кофте и длинной, до земли, юбке. Оба лица были спокойными, и ясными. Михаил не мог не признать, что даже через снимок испытывает притяжение к этим лицам.

На последней странице он обнаружил небольшой пожелтевший конвертик. Он подумал, что это письмо, быть может, очень старое, и что читать его совсем не следует. Но всё же вскрыл конверт, там лежал крестик Тимофея, а точнее Ли Вея. Михаил, не размышляя надел его, как бы сплетая оба креста в одно целое.

Ближе к вечеру они сходили на могилу Тимофея. Деревянный крест уже успел потемнеть, но стоял ровно. Никаких надписей на нем не было. Тётя Нюра оставила Михаила одного, предупредив, что когда он вернётся, она его накормит ужином.

Оставшись один он снял кепку и произнёс. – Здравствуй Тимофей. – От сказанных слов грудь его всколыхнулась, и по щекам потекли слёзы.

Переночевав в доме тёти Нюры, следующим утром Михаил собрал необходимые вещи, заплатил хозяйке за продукты, которые она собрала ему в дорогу, и отправился в тайгу. Он знал, что там, среди зелёного безмолвия он снова встретит Тимофея. Ведь умирает лишь тело, а душа, – она сливается с тем, что любил человек при земной жизни, чём жила его душа. – Я вернулся, Тимофей.

Письмо.

Однажды в дверь постучали. Михаил только что вернулся из очередных курсов переподготовки и ждал, когда вернётся с работы Варя. Он открыл дверь, за порогом стоял незнакомый молодой человек.

– Вы – Миша? Я не ошибся?

Михаил кивнул, по привычке заглядывая гостю за спину.

– Там никого, – спокойно произнёс гость, задумчиво проходя за порог. – Я от Володи Иванова.

Эта новость встряхнула Михаила. Он закрыл за гостем дверь и увеличил громкость приемника.

Гость представился Николаем, он никуда не спешил, и Михаил пригласил его за стол. На кухне он быстро нагрел на керосинке чайник, потом они молча пили чай с баранками.

– Вы такой, каким мне обрисовал вас Володя, – начал издалека Николай. – Я знаю, где вы работаете. Мы с вами коллеги. Всё так изменилось, не правда ли? – странно начал разговор гость.

Михаил ухмыльнулся и кивнул.

– Чай откуда? – спросил Николай.

– Чай из Грузии, – ответил Михаил, разумеется, соврав. Чай был из Китая.

– Странно. У нас на целине грузинский чай совсем другой вкус имеет.

– Грузия большая, – многозначительно ответил Михаил, пожимая плечами.

– Он передал вам письмо, – тихо произнёс Николай и медленно достал из кармана небольшой конверт.

– Почему не почтой?

– Это вы у него потом спросите. Можно, я пока напротив окна постою? У вас курить можно? Я открою форточку, вы непротив?

Гость подошел к окну и посмотрел вниз. Михаилу стало смешно от такой конспирации, но он не подал виду. Распечатав конверт, он едва не вскрикнул. Письмо было написано на японском языке. Он что угодно мог предположить, но не этого. Письмо было коротким и плохо составленным, в стиле Изаму, он так и не освоил как следует грамоту.

«Дорогой, Миша (Синтаро), благодаря случаю, пишу тебе весточку. Прости за плохой стиль, ты знаешь, что с грамотой у меня кое-как. Должен сообщить кое-что важное для нас обоих. Слать почтой такое письмо я побоялся, поэтому воспользовался услугой Николая, он вполне надёжный парень, я ему доверяю, но и здесь, как видишь, приходится дополнительно подстраховываться. Если у тебя есть желание, можешь так же написать мне с ним. Недавно от надёжного источника я узнал, что скоро, может через полгода, планируется наша с тобой командировка. К сожалению, не узнал, куда точно, но подозреваю, что в Японию. Ожидается серьёзная подготовительная работа, курсы по языку, сейчас для нас разрабатывается легенда, ну и всё остальное. Для меня это крушение всего. Ты знаешь, что я не патриот нашей с тобой родины, но и оказаться на ней в роли диверсанта я не смогу. Думаю, что ты разделяешь мою мысль. Я готов на всё, чтобы избежать этого. Заболеть, сесть в тюрьму за драку, проиграть чёрту… Лишь бы не это. Советую тебе подумать над моими мыслями. Кстати, я недавно вступил в партию, и теперь у меня на руках путевка на целину. Считай, что я уже там. А работы для нашего брата везде хватает. Между прочим, казахи, как и японцы, тоже азиаты. Я этого не знал. Так что, мне там будет хорошо. Удачи тебе и крепкого здоровья. Твой друг Изаму, а лучше – Владимир».

Когда Николай ушёл, Михаил уже едва справлялся с эмоциями. Мир, в котором он всё это время находился и к которому уже успел привыкнуть, опять рушился как карточный домик. Ему не было страшно расстаться с привычной обстановкой, людьми, своей отдельной комнатой, друзьями; он боялся признать, что Япония, по-прежнему, живёт в нём, а та страна, которую он оставил пятнадцать лет назад его не примет. Он был готов на какие угодно условия – быть рудокопом, дворником, даже рикшей или разносчиком еды, но не шпионом. Изаму был прав, предлагая затеряться в глубинах российских просторов, лишь бы не оказаться предателем. В то же время, Михаил прекрасно понимал, и опыт работы позволял это, что система просто так не отпустит, что зайдя в неё однажды, навсегда становишься её частью, послушным механизмом. Этого Михаил всей душой стремился избежать, но пока не видел выхода, точнее, в этом пока не было большой необходимости. Работа не давала скучать, регулярно встряхивала, в общем, было интересно жить. И вот сейчас эта система могла потребовать от него жертвы. Наконец-то! Втягивая в себя дым очередной папиросы, он понял, что вся его шпионская деятельность: заброски и внедрения, были лишь прелюдией к главному действию, собственно, на что его и затачивали словно лезвие все эти годы. Отказаться от себя, своих принципов и пристрастий, и принести себя в жертву. Но чему? Да, была Америка, колонизировавшая его страну, были порабощенные японские люди, согнувшие головы перед американской оккупацией, но была и другая Япония, внутренняя, невидимая никому, кроме самих японцев. Из неё, собственно, и вышел человек с именем Идзима Синтаро, сын своих родителей. И предателем предстояло быть именно по отношению к ним, и тысячам других таких же простых японцев. Он уже видел себя в окружении этих лиц, и не знал, куда спрятать глаза. Одного мгновения стыда и страха хватило, чтобы перечеркнуть все его поступки и убеждения. Всё оказывалось ложью на чаше весов, где по другую сторону была его родина. Не в силах справиться со страхом будущего позора, он уже задумал страшное, открыл окно и встал на подоконник. Третий этаж был не так высоко и, может быть, это его остановило. Потом он вышел из дома и направился в сторону порта. Он даже не знал, для чего он туда идёт, но ноги сами несли его к воде. Оказавшись на кромке берега, он уселся прямо на песок и, обхватив плечи руками, надолго ушёл в себя. Из состояния транса его вывели негромкие всплески воды. Рядом ходила чайка, совсем не обращая на него внимания. Она крутила головой и подбрасывала клювом кусок высохшей морской капусты. Подлетела ещё одна чайка, и между птицами завязалась драка. Эта потасовка отвлекла его от тяжёлых мыслей, он швырнул в них камнем. Они стали летать над ним и кричать. Пришлось убираться по добру по здорову, накрывая голову руками. Поднимаясь от кромки воды, он заметил в стороне группу людей. Там, видимо, шла пьяная разборка. Сначала он хотел пройти мимо, но одна из фигур показалась ему знакомой. Те же узкие плечи, красная физиономия, небольшой живот, и неуклюжие движения ног. Драки не было, просто выпившие мужики о чём-то бурно спорили.