Зайтан-Бродяга

– Бродяга. – Позвал Михалыч. – Развяжи. Бежать мне некуда.

– Перебьёшься. – Ответил Гунька, склонился, проверяет верёвку. – Нет тебе веры, сиди смирно.

– Развяжите его. – Сказал строго.

– Ты чего? – В один голос спросили Гунька и Карлуха. Мелкий обронил лопанину, вскочил точно его ужалили.

– Развязывай. – Повторил ещё строже. – Оружие не дадим. Захочет сбежать, пусть бежит.

– А как же? – Карлуха запихал лопатину в торбу, подбежал ко мне, дёргает за рукав. – Сбежит не найдём схрон. Обманет, сам всё выгребет.

– Не нужны мне патроны. – Растирая руки прошипел

Михалыч. Пальцы не сгибаются, места от верёвки посинели. – Забирайте. – Гримасничает Михалыч, дышит на руки – Можно водички?

– Пей. – Гунька бросил флягу в песок и пошёл к вещам.

– Сильно тереть?! – Кричит Карлуха. Ботинки лежат на берегу, стоит Коротун по колено в воде, лопатину полощет. Кок он там оказался не видел? Шустрый у меня приятель.

– Пока всё мясо не ототрёшь! – Раздаёт Гунька советы, складывает оружие. – Песка не жалей, три покуда вонять не перестанет!

– Некогда нам. Вылезай. – Позвал я мелкого. – Нарви лопухатого, заверни в него.

– Ага. – Закивал Карлуха. – Уже иду!

5

Под ногами трава плетуха. Интересная травка, листочки маленькие с ноготь не больше и прилепучие спасу нет. Усики-стебельки тоненькие, крепкие как нить для рыбной ловли. Хороша плетуха как одеяло, нет ей равных, даже зимой не замёрзнешь. Снег отгребёшь, а она под ним. Всем хороша плетуха, только ходить по ней плохо. Ноги оплетает, листочки к штанам липнут. Через каждые пять шагов останавливаешься и отдираешь. На равнине ещё ничего, а вот под горку, одно мучение.

Вскарабкались на холм и повалились, все как один попадали. Вещей у нас прибавилось. Серёга ушёл, а мешок не взял. Мы его торбу Михалычу отдали. Пусть таскает и свой и Серёгин.

Лежим в небо смотрим, хмурое оно. Отдыхать особо и некогда, да и не желательно. Там, где плетуха, ахтырь-цветок стелется. Красивый цветочек, синенький и пахнет хорошо. Вот только нюхать его не советую, от аромата в сон клонит. Спать ляжешь, а проснёшься с больной головой.

Посидели, Михалыч перекурил, хлебнули водички из фляг и в путь. Закончилась плетуха, идти легко, хорошо. Холмы да овраги, травка густая, зелёная, мягкая и не цепляется.

Шли без отдыха, и отмахали порядочно, перебрались за ручей. В нём промокли самую малость. Ручей – это только название. Камыш, водоросли, кочки, ямы глубокие, самое настоящее болото. Но и болотом нельзя назвать, вода не воняет гнилью. Повсюду песок, мелкая галька. Мошек с комарами тьма, роятся, гудят, висят чёрными тучами.

У Чёрного камня наполнили фляги. В этом месте родник бьёт, водица холодная, чистая. Камень торчит из воды, упирается в самое небо. Один он такой на всю округу. Чёрный точно кто сажей измарал. И живут под этим камнем водницы, букашки или жуки, не знаю, как правильно назвать? Любили мы с дядькой Толганом за ними наблюдать, часами просиживали. Интересно смотреть на этих букашек, суетятся, бегут по своим делам, торопятся.

Водницы живут большими семьями. Строят домики из песка и маленьких палочек. Куда не глянь, везде их постройки. Не высокие они, в ширь расползаются. Есть и такие, что срослись между собой. Копошатся водницы, несут веточки, катят шарики из песка, тащат жучков и букашек. Летать не умеют, да им этого и не нужно. По воде шустро бегают, лапок много, длинные, тоненькие. Прыгают высоко, мошек да комаров ловят. Ловить-то они ловят, да плохо стараются. Кровососов и букашек именно здесь видимо не видимо.

Переберёмся за пригорок отвяжутся мошки. Там синь-трава стелется, не любят её кровососы. Мне она тоже не нравится, воняет навозом.

***

За пригорком всё по-иному. Куда не глянь, ковёр из цветов. Торчат низенькие, кривые деревца, под ними у самой земли кустики майуки стелются. Жёлтые они от спелых ягод. Из майуки, кислая отменного качества получается, душистая, забористая. Дядька Толган приторговывал кислой. А что дорогая она, так это объяснимо. Сходи в такую даль, собери ягоду, вернись живым и здоровым.

– Бродяга! – Зовёт мелкий. – Гляди кто к нам пожаловал?

– Явление Христа народу. – Выдохнул Михалыч и бросил мешок. – Забирай Сюндель. Не нанимался я твоё барахло таскать.

– Что не нашёл? – Спросил Гунька и уселся. – Бродяга. А давай передохнём?

– Давай. – Согласился я, присел собираю ягоды. – Это майука. Сладкая она.

– Бродяга. Разговор есть. – Серёга поманил пальцем. – Давай отойдём.

– Сюндель, курить будешь? – Окликнул Михалыч.

– Бросил. – Не оборачиваясь сообщил Серёга.

– Молодец. – Похвал Михалыч, отвернулся и закурил.

Отошли не далеко, за деревце. Впереди глубокий яр, кусты и трава выше пояса. Ветерок приносит аромат леса, пахнет сыростью и грибами.

– Там она. – Серёга кивнул в сторону яра. – Плохо ей.

– Далеко забрались. Я уже и не надеялся Вас увидеть.

– Ты что оглох? – Серёга ухватил меня за грудки, но тут же отпустил. – Плохо ей, понимаешь?

– Понимаю. Я-то чем могу помочь?

– Иди. Звала она тебя.

– Меня?

– Выключай тупильник. – Злится Серёга, глядит из-под бровей. – Шла и свалилась. Я ей говорил, давай вернёмся. А она.

– Чего стоишь? Пошли.

– Сам иди. Ступай по следам, не заблудишься. – Серёга протянул руку. – Давай ствол. И торбу оставь. Там кусты, не пролезешь.

Забрёл в бурьяны, впереди трава примята, по ней и пошёл. Спустился в яр, упёрся в кусты терновки. И куда дальше? Осмотрелся, везде колючие ветки, присел и вот он проход. Как Серёга в него пролез? Зачем вообще они сюда забрались? Ругаюсь и лезу, продираюсь через заросли. В таких местах и зверьё не прячется. Вот так девка, вот так выдумщица.

– Ты зачем сюда забралась? – Стою на четвереньках, выглядываю из-под колючих веток. Куртка зацепилась, ни туда, ни обратно. Над головой крыша из листьев, полы плетуха в несколько слоёв, круглая комната в колючих кустах. Кто бы сказал, что такое возможно, не поверил. Сидит девка спиной ко мне, голая.

– Долго ходишь. – Ответила не оборачиваясь.

– Ползаю. – Прошипел и вылез из куртки. – Серёга волнуется. – Высвободил куртку, поднялся. Куда не глянь висят веники из трав и веточек. Пахнет костром, тепло, но огня я не увидел. Светло, а лампы нет.

– Разденься.

– Зачем?

– Так нужно. – Ответила и поднялась, поворачиваться не торопится. Заприметил у неё на попе родинку. Приметная родинка, похожа на лист белокорки.

– Нашла время. – Проворчал и вернулся к дыре.

– Вернись. Не оставляй меня одну. – Попросила не громко.

– Серёга места себе не находит, а ты. – Запнулся и раззявил рот. – Повернулась девка, смотрит на меня не моргает. Разрисовала себя с ног до головы. Закорючки, палочки, кружочки.

– Снимай и подойди. – Шепчет чуть слышно, а у меня в голове точно эхо поселилось. Повторяет слова, растягивает.

– Ты это. – В горле пересохло, таращусь, спешно снимаю рубаху, штаны. – Там Серёга, волнуется. Сказал он – плохо тебе.

– Очень плохо. – Девка кивнула и протянула обе руки. – Иди ко мне. Помоги.

– Иду.

Обняла, прижалась, чувствую, как стучит её сердце. Хочу обнять и не могу решится. А вдруг это сон? Проснусь исчезнет видение.

– Обними. – Шепчет на ухо. – Возьми моё, отдай своё.

– Возьму и отдам. Забирай всё. – Отвечаю так же тихо, вдыхаю аромат девичьего тела. Голова идёт кругом.

– Бери. – Шепчет, увлекает на траву. Тону в ласках кареглазой, целует, гладит по спине. – Начинай. – Торопит, выгибается. – Смелей Бродяга. Наши судьбы переплелись в одну. Ты и я, одно целое.

И тут, меня как водой окатили, холодной ключевой. – Шао-ту забирают волю. Беда тому, кто познает их любовь. Вспомнил слова хозяйки Кхну. Вскочил, схватил вещи и полез через кусты. Ветки царапают, обдираю спину, руки, плечи. Лезу не останавливаюсь.

Не помню, как и где одевался? Карабкаюсь на четвереньках из яра, трава хлещет по лицу, ладони горят огнём.

– Бродяга! – Зовёт Серёга машет руками. Бежит мне на встречу. – Ты как здесь оказался? Что с ней? – Спрашивает запыхался.

– Жить будет. – Сообщил и забрал винтовку. – Чокнутая она. С придурью.

– Это точно. – Согласился Серёга. – С мухами в голове.

– Ты с ней останешься или с нами уйдёшь?

– А разве Вы не вместе? – Таращится на меня Серёга глазами хлопает. – Я думал. – Поглядел в сторону яра, потом на меня. – Она мне все уши о тебе прожужжала. Ты ей, вроде как жених.

– Жених? – Теперь и я таращусь на Серёгу.

– Вот засранка. – Улыбается Серёга, счастливый он. – Наврала значит.

– Засранка?

– В смысле?

– Ты сказал, она засранка. Почему так решил?

– Забудь. – Отмахнулся Серёга, поглядывает в сторону яра, высматривает. – А вон и врушка собственной персоной. Ты это, ну. – Вертит головой Серёга, топчется на месте. – Хороший ты мужик Бродяга. И не жених. – Улыбка до ушей, глаза горят, радуется. – Бродяга, дружище. – Обнял меня прижал к себе, хлопает по спине. Отстранил и спрашивает. – Я пойду?

– Иди. – Гляжу ему в спину, а сам думаю. Вот как жизнь всё перекрутила, переиначила. Зверья зубастого боюсь, а лезу к ним в зубы. Страшусь как бы в Тихом камнями не завалило, а в проломы и трещины голову засовываю. В болоте каждый шаг может стать последним, второй день мокну и ничего. На девку залез и сбежал. Вот и выходит – боюсь я её больше чем Тихого, зверья и болота вместе взятых. Почему?

Присел на травку, выложил из торбы бусы и замотанные в лопухатого мешочки шипаря, отложил в сторону, пусть мешочки просохнут. Три штуки осталось. Почему больше не срезал? Ну да, на лопатины позарился. И где они теперь?

Умастил мешок под голову, обнял винтовку и прилёг. Хорошо здесь, жучки стрекочут, бабочки с цветка на цветок перелетают, птицы щебечут. Плывут тучи, толкают друг-дружку пузатыми боками, гонит их ветер, подгоняет.

– Чего это ты отлёживаешься? – Слышу Карлухин голос, задремал я малость. – Чудит твоя девка. Морду разрисовала.

– Пусть чудит. – Повернулся на бок, положил винтовку, спать хочется.

– И то верно. Пускай чудит. – Согласился Карлуха. – Бродяга. – Толкает мелкий в плечо, нет от него покоя.

– Чего нужно? – Спросил не оборачиваясь.

– Мы идём к схрону или нет?

– Идём.

– Так пошли. Хватит дрыхнуть. – Потянул Карлуха за мешок, хочет забрать подушку.

– Отвяжись.

– Чего это я должен отвязываться. Неохота мне по ночи гулять? – Нудит Карлуха. – Зверьё этого только и ждёт.

– Нет здесь зверья.

– Как это нет?

– А вот так. Нет и всё тут. – Поднялся, побросал в торбу пожитки, винтовку на плечо и побрёл по пояс в траве.

– Ты куда!?

– Куда нужно. – Проворчал себе под нос и ускорил шаг. Надоели все, хочу побыть один.

Иду, бреду не оглядываюсь. Впереди пригорок, кусты большие раскидистые. За ними шалаш, бывал я здесь с дядькой Толганом. Внизу под пригорком озерцо, вода в нём красная. После дождей оно разливается, рыба гуляет. Дядька запруды ставил, подолгу мы с ним рыбачили, рыбу сушили.

Шалаш покосился, завалились жерди. Бросил под провисшую крышу ружьё, привалил торбой. Кострище поросло травой, и только бревно лежит такое же чёрное, как и прежде. Уселся на бревно смотрю на шалаш, носком ботинка траву притаптываю. Заросло кострище, трава до колена, едва видны штыри под казан. Некому наводить порядок.

– Грустишь? Вспоминаешь? – Спросила девка и присела рядом. Ходит она бесшумно, подкралась я и не услышал.

– Как нашла? Выследила? – Посмотрел на неё, нет рисунков, умылась. Времени прошло всего ничего, неужто к озеру успела сбегать?

– А ты подумай. – Положила голову мне на плечо, вздохнула.

– И когда ты всё успеваешь? – Спросил, а сам боюсь пошелохнуться, не хочу потревожить. Пахнет от неё травой ландышицей. Вдыхаю осторожно, не хочу, чтобы заметила.

– Дурак ты Бродяга. – Сказала и поднялась. Встала напротив, запустила ладошки в мои волосы, прошлась по ним как гребёнкой. – Не нужно меня бояться, врут болотники.

– Я и не боюсь.

– Боишься ещё как боишься. – Хохотнула игриво, перепрыгнула через кострище и побежала вниз. – Догоняй Бродяга! Айда проверим запруду!

Вскочил, зацепился ногой за штырь и грохнулся. Растянулся на траве, лежу и думаю – откуда о запруде знает?

– Я всё о тебе знаю. – Склонилась, протянула руку. – Неловкий ты. На ровном месте падаешь.

– Нуда, падаю. – Согласился, чего отпираться? Поднялся сам, без её помощи. Кто она вообще такая? Мной и Серёгой вертит как хочет. Почему не ухожу, терплю её издёвки?

– Спрашивай. – Присела на бревно, сорвала цветочек, разглядывает. – Расскажу всё что смогу.

– Откуда ты свалилась на мою голову. – Отряхиваю штаны, вытираю колени. Измарался, кострище хоть и старое, но золы в нём не убавилось.

– А сам не знаешь? – Хохотнула девка. – Вы меня с чердака выкурили.

– Ты же всё позабыла. – Присел на траву, смотрю с прищуром. – Наврала?

– Нет, и не гляди так. – Бросила в меня цветочком, надула губки. – Поцелуй помнишь?

– Нет. – Соврал, не краснея. Разве такое можно позабыть? – Как тебя звать?

– Кхала. – Потупила взгляд, глядит на обмотки.

– Откуда о запруде знаешь?

– Да так. – Пожала плечами. – В Тихом, ты женщине помог. Спрятал в своей лёжке. Помнишь?

– Помню. Не молодая, хроменькая. Года два назад это было. Разве такое забудешь? В Тихом, да ещё и по ночи мужика редко встретишь, а тут женщина.

– Это моя. – Кхала улыбнулась. – Моя знакомая. Мы тогда вдвоём были.

– Шутишь? Не было тебя, я бы запомнил.

– Айхула в тени спрятала. Тень укрывает, за ней не видно.

– Что за тень?

– Прости Бродяга, не могу сказать. Пока что не могу. Может, когда-нибудь потом?

– Договорились. – Кивнул и призадумался. Тётку, ту что в лёжке укрыл почти не помню. Лицо позабыл. Странна тётка, одна в Тихом, да ещё и ночью. Попросила воды, сделала один глоток, брала флягу полной, вернула пустую. Угостил вяленным мясом, полез за сухарями, мяса уже нет.

– Всё верно. – Кхала потёрла щёчки. – Я съела. И воду допила тоже я.

– Погоди. – Смотрю ей в глаза. Не моргает, глядит на меня. – Я же ничего не говорил. Мысли читаешь?

– Совсем чуть-чуть. Это так интересно.

– Знаешь всё о чём я думаю?

– Да. Всё-всё. Даже то, что мне не нравится.

– А другие? Ты и про них всё знаешь?

– Нет не всё. Обрывки прошлого. Думают они о разных глупостях. Кто о чём.

– А что Вы делали в Тихом? На площади, стая рвачей охотится. Охотилась.

– Ну да. Ты, с Мишкой Вольтанутым, вы их перебили.

– Ты и об этом знаешь?

– Да. – Кхала улыбнулась кончиками губ, указала пальчиком на шалаш. – Можно?

– Валяй. – Поднялся и прошёл к бревну, неудобно сидеть на траве.

– Фу. Какая мерзость. – Из шалаша возмущается Кхала. – Зачем ты эту дрянь с собою носишь?

– Сама ты. – Сказал и запнулся. – Мешочек шипаря полезная штука.

– Может и полезная, а воняет гадко. – Подошла, протягивает мне жестяную банку. Ту самую в которой чёрная мазь. – Помнишь?

– Помню. И что?

– Думай Бродяга, думай. – Улыбается, ямочки на щеках. – Твоя банка?

– Угу. Наша. – Щёлкнула меня по носу и вернулась в шалаш, прячет в мешок банку.

– Почему сразу не рассказала?

– А ты бы поверил? – Встала у меня за спиной, положила руки на плечи. – Ты и сейчас не до конца веришь. – Прошептала в самое ухо.

– Зачем убежала? Там у болота. Я из куста едва вылез, спасибо мелкий помог.

– Испугалась. Болотники память стёрли. Всё позабыла, кто я и что я? – Ткнулась носиком в мой затылок и прошептала. – Когда увидела всё то, что видел ты. Грязь, слизь на каменном полу. Верёвки и себя в луже. – Обняла меня Кхала, прижалась. – Прости Бродяга. В моих мечтах, наша встреча выглядела иначе.

– В каких мечтах? Какая встреча?

– Сейчас это уже не важно.

– Наверное ты права. – Потянул Кхалу за руку и поцеловал куда дотянулся. В шею. – А знаешь. Когда я тебя первый раз увидел. – Договорить не успел, закрыла мне ладошками рот.

– Думаешь ты нам сильно понравился? Вылез из своей лёжки худой, лопоухий.

– А сейчас?

– Глупый вопрос. – Взъерошила мне волосы, присела рядом. – Спасал ты меня дважды. Айхулу приютил, укрыл на ночь. Не встречала я таких как ты. Гадкие людишки живут в наших краях, о себе только и думают.

– Я такой же.

– Нет, не такой. Рассказать про Цыньку Курносого, Валеру Пастушка, Лузьку Грудастую. Не прошёл мимо, помог, спас. И это ещё не все. Продолжать?

– Перестань. – Сказал строго. – Ничего такого я не делал. Помог – это ещё не спас. Цынька месяц как сгинул в Тихом, одни только ботинки и остались. Сожрали его. Пастушок свалился в яму, больше его не видели. Лизька ушла к вольным, о ней ничего не знаю.

– Айхулы тоже нет. – Выдохнула Кхала, прижалась, оплела руками за шею. – Убили её.

– Кто?

– Не знаю. Ушла в провал, убили по ту сторону.

– Что за провал? Где это?

– Не будем о грустном.

– Как скажешь. – Пнул ногой траву, вздохнул и подумал. Почему дважды? Когда второй раз?

– У болотников.

– Что же это такое? – Не знаю почему разозлился. Отстранил Кхалу поглядел строго. – Хватит залезать в мою голову? Я не хочу.

– А я хочу. – Глядит улыбается. – Не злись. Разреши ещё немножко.

– Немножко это сколько?

– Сегодня, завтра. А давай ещё и после завтра.

– Нет. – Сказал, как отрезал. – Не хочу. Запрещаю.

– Зачем ты так? – Хмурит брови, злится. – Разреши.

– А что изменится?

– Многое. – Прячет взгляд, надула губки, вот-вот расплачется.

Обнял, прижал, вдыхаю аромат волос. Щебечут птицы, чирикают, свистят, ухают. И вдруг что-то хлопнуло, затихли птицы все разом. Эхо ударилось о кусты, разлетелось во все стороны. Ещё два хлопка качнули тишину.

– Стреляют? – Спросила Кхала.

– Да патроны изводят. – Метнулся к шалашу за винтовкой. Проверил патроны, передёрнул затвор. – Не сидится им, решили поохотиться. Оставайся здесь я быстро.

– Не торопись. За нами придут.

– Кто?

– Начались перемены. Ничего не бойся. Я всегда буду рядом.

– Ты о чём?

– Дай мне нож. – Попросила Кхала и протянула руку. Смотрит мне в глаза, не моргает.

– Какой нож?

– Тот, что прячешь в ботинке. Дай и не задавай лишних вопросов.

– Бери. – Протянул нож, присел рядом.

Срезала Кхала пучок травы, разгребла ножом золу в кострище, положила травку. Посмотрела на меня улыбнулась. Провела остриём себе по большому пальцу. Подошла и мазнула кровью по моим щекам. Шепчет непонятные слова, смотрит мне глаза, отступает к кострищу. Склонилась к срезанной траве, уронила на зелёные листья несколько капель крови. Трава скукожилась и превратилась в пепел. Гляжу и не верю своим глазам. Сгребла Кхала пепел, зажала в ладони. Между пальцев потянулся сизый дымок. Подошла, сунула кулачок мне под самый нос.

– Вдохни. – Широко улыбается, на щеках ямочки. – Открою ладонь, втяни носом.

Сделал всё как велела и ничего не почувствовал. Нет запаха, да и не дым это, пар. Обдало теплом.

– Это всё? – Спросил, а сам думаю. Снова дурачится. Мастерица на фокусы. Гляжу на неё жду ответа. Молчит, глазищами хлопает.

– Бродяга! – От кустов кричит мелкий. – Бери девку и айда за мной! Винтовку оставь.

– Что стряслось?

– Михалыч сволота! Пошли. Сам увидишь!

***

Михалыча я заприметил ещё издали, а вот Гуньки с Серёгой что-то не видать. Кхала вцепилась в мою руку, идёт рядом. Позади Карлуха, трава высокая только макушку и видать.

– Ничего не бойся. – Шепчет кареглазая. – Судьбу не изменить, даже не пытайся. Помни об этом.

– Не нужно мне одно и тоже дважды повторять. – Ответил грубо. А как иначе? Талдычит и талдычит точно гвоздь в голову забивает.

– Человеческий век не долог. – Сжимает мою ладонь и поучает. Придерживает за руку не даёт уйти вперёд. Выбрались из высокой травы, дальше редкие деревца и кустики майуки ковром стелются. За руку тянет, точно привязали, и тарахтит без умолку. – Каждому отведён свой срок. Не мы его выбираем и не нам его.

– Хватит! – Гаркнул и остановился. – Отвяжись. – Прошипел сквозь зубы.

– Стой где стоишь! – Кричит Михалыч. – Покажи руки.

– С чего вдруг! – Выкрикнул и пошёл на встречу. Сделал пару-тройку шагов, прогремел выстрел.

– Не дури Бродяга. – Предупредил Михалыч. – Только рыпнись, дырку в башке проделаю! Задери лапы к небу!

– Чего это ты вздыбился?! – Спрятал Кхалу себе за спину, поднял руки, стою.

– Где недомерок?!

– Он-то тебе зачем?!

– Моё у него! – Орёт Михалыч размахивает пистолетом.

– Что твоё?!

– Скажи девке, пусть отвернётся! – Требует Михалыч, грозит оружием. – Ведьма, закрой глаза!

– Да пошёл ты! – Разозлил меня Михалыч, сильно разозлил. – Карлуха! – Крикнул не оглядываясь. – Беги за винтовкой!

– Стоять! – Заорал Михалыч и выстрелил в небо. – Карлуха! Вылезай урод! Не притащишь мешочек, всех положу.

– Утерял я его! – Кричит Карлуха, прячется в траве.

– Иди сюда!

– А стрелять не будешь? – Отозвался мелкий и выполз на четвереньках.

– Шевели копытами урод! Думаешь я позабыл как ты хотел меня водой напоить?

– Где Гунька?! – Спросил, прикрываю собой Кхалу. Уж больно резво Михалыч оружием размахивает. Как бы не пальнул с дуру?

– Всё, отбегался, кривоногий. – Ухватил Михалыч Коротуна за шиворот, и как даст ему ногой под зад. Да так крепко наподдал что тот запахал носом. Напрасно он так с Карлухой, ой напрасно. – Ищи верёвку! – Орёт Михалыч на мелкого, трясёт пистолетом. – В мешке она.

– Михалыч! – Окликнул я. – Чего вздыбился?! Брось пистолет, поговорим.

– Иди сюда! Девку оставь! Пусть ляжет, мордой вниз. Быстро!

– Ничего не бойся. – Шепчет Кхала, торопит. – Ступай. Тень по степи гуляет.

– Идиот по ней гуляет. – Подмигнул кареглазой и пошёл.

Серёга лежит не шевелится, руки связаны за спиной. Гунька сидит рядом с ним, глядит на меня одним глазом. Бровь рассечена, лицо в крови, второй глаз заплыл, не открывается. Яма здесь, вымоина, в ней они, от того и не заметил сразу.

– Чего возишься? – Шипит Михалыч. – Нашёл верёвку?

– Ищу. – Бормочет мелкий, роется в мешке.

– Зачем верёвка? – Стою гляжу на Михалыча. С виду спокоен, губы не дрожат, руки тоже. Пистолет держит уверенно. Стало быть, не сбрендил, есть надежда договориться.

– Девку свяжешь. Ведьма она.

– Тебе нужно, ты и связывай. – Сказал и потянулся за ягодкой. Михалыч тут же навёл пистолет, перехватил его двумя руками, целится. Сорвал я ягоду, положил в рот. Сладкая, чуть терпкая. Жую, а у самого сердце из груди выскакивает. Ствол глядит в мою сторону. – Хорошая в этом году майука уродилась. Много её. – Присел, одной рукой собираю ягоды, другой трогаю ботинок, ищу нож. Нет его, отдал Кхале.

– Сладкое любишь? – Улыбается Михалыч, расслабился он. Опустил оружие глядит с прищуром.

– Очень люблю. – Сообщил с издёвкой и забросил в рот пригоршню майуки.

– Да-а-а, сахарок в ваших краях большая редкость. – Закурил Михалыч, пульнул в Коротуна спичкой, на Кхалу поглядывает. Лежит она лицом вниз, как и было велено.

– Хорошее здесь местечко. Тихое. – Отряхнул я колени, поглядел в пасмурное небо и спросил. – Хочешь остаться?

Правильное решение. Домик отстроишь, огородик посадишь. Буду в гости к тебе приходить.

– Шутишь? Это хорошо. – Одобрил Михалыч. – Люблю шутников.

– Да какие могут быть шутки? – Говорю, а сам думаю – чем бы ему по башке врезать? Под рукой, трава, ягоды и кусты. Чем тут врежешь? – До темна не уберёмся, промокнем. – Указал пальцем в небо, Михалыч даже бровью не повёл. Курит, пистолет из руки в руку перекладывает.

– Не о том думаешь. – Ответил Михалыч и рявкнул. – Чего возишься? Пошёл вон. – Пнул ногой мелкого. Направил пистолет в мою сторону и предупредил. – Дёрнешься, пристрелю.

Зарылся рукой в мешок, роется. Разозлился Михалыч, вытряхнул всё из своей торбы. Карлуху матерными словами обзывает. И тут, ни с того ни с чего вскочил Гунька. Не знаю, что на него нашло. Сидел ни живой не мёртвый и вдруг сорвался.

– Беги Бродяга! – Прокричал Гунька и бегом к Михалычу.

Хлопнул выстрел, за ним второй, третий. Споткнулся Гунька и упал лицом вниз. Михалыч толкнул его ногой, перевернул на спину. Хотел что-то мне сказать, но не успел. Выронил пистолет, опустился на колени. Выпучил глаза, открывает рот и ничего не говорит. Пошла кровь горлом, кашлянул разок и завалился на бок.

– Говорил же. Давай прирежу. – Глядит на меня мелкий, вытирает нож о рубаху Михалыча. – Не послушал ты меня.

Теперь вот. – Карлуха присел возле Гуньки.

Тут и я подоспел. Взял Гуньку под руки, перетащил к мешкам. Уложил на травку, мешок под голову. Лежит Гунька, прижимает рукой грудь, рубаха в крови. Глядит на меня одним глазом, улыбается.