Зайтан-Бродяга

– Туда. – Болотник указал пальцем в сторону камышей. – Так нужно.

– Кому нужно? – Понюхал содержимое мешочка, пахнет травой, но вот какой не знаю.

– Всем нужно. И тебе в первую очередь.

– Мне? – Уставился на ластоногого. – Мне-то зачем? Вы опоили, вы и носитесь с ней. Что мне с дурочкой делать?

– Почему не взял нож? Сам решил тебе и тащить эту ношу. – Болотник тронул меня за плечо. – Ты катхи. Твоя дорога, омуты и холодный ил. Легко не будет.

– Голова чумная, соображаю плохо. – Пожаловался я. – Кто такой катхи?

– Хозяин, кто же ещё? – Поведал ластоногий. Девчонка заворочалась под кустом, высунула из-под шкуры голову. Посмотрела сквозь нас, глядит не моргает. – Сок муа не навредит, память покроет туманом. Забудет она где была и что видела. Теперь понимаешь?

– Понимаю. – Выдохнул и посмотрел на девку. Остригли её ластоногие. Не на голо, но и волос оставили совсем немного. – И долго мне с нею таскаться?

– Не знаю.

– А кто знает?

– Хозяйка Кхну. – Ластоногий понюхал воздух, выглянул за куст.

– Где мне её искать?

– Скоро придёт. А сейчас. – Ластоногий, протянул девке руку. – Вставай, пора идти.

В такой компании мы и вышли к моим приятелям. Я, ластоногий и девка. Сюндель курит, привалился спиной к трухлявому пню. Гунька согнулся в три погибели над Михалычем, шепчет что-то на ухо. Тот сидит на камне, глядит в пасмурное небо жуёт травинку. Карлуха уселся под упавшее дерево, охает да ахает, куски холодного мха к голове прикладывает.

– Почему босая? – Не вынимая сигареты, спросил Сюндель.

– Земля лечит. – Ответил болотник, помог девке усесться и ушёл.

– Привет. – Поздоровался Сюндель, выбросил окурок. – Давай знакомиться?

– Ой плохо мне, плохо. – Жалуется Карлуха. – Отравили жабы мохнорылые, опоили. Помру я.

– Не помрёшь. – Заверил Михалыч. – В болото залезешь, попустит.

– Язык проглотила? – Спросил Сюндель. – Э-э-эй. – Позвал, поводил рукой перед её лицом. Девка как сидела, так и сидит, даже не моргнула. – Пьяная?

– Спит. – Сказал то, что услышал от болотника.

– Спит? С открытыми глазами. – Сюндель тронул девку за плечо. – Красавица, а-у. – Красавица повернула голову, уставилась на него. – Чего это она? Может того. – Сюндель заглянул девке в глаза. – Придурошная?

– Сам ты придурошный. – Ответил грубо, помог девке встать и отвёл в сторонку.

– Да она же голая! – Выкрикнул Сюндель. – Вот черти мохнатые, что же они вытворяют? А если простудится?

– И что? – Спросил Михалыч и отошёл под дерево справить малую нужду.

– Сейчас. – Сюндель сбросил армейскую куртку, снял рубаху. – Бродяга, на-ка прикрой её. Штанины оторву, ноги обмотаем.

– Зачем штаны портить? – Через плечо бросил Михалыч. – Ты берцаки отдай.

– Я бы отдал. – Сюндель поскрёб щеку. – Но, куда они ей? Нога как у Золушки.

– Как у кого? – Полюбопытствовал Гунька.

– Забудь. – Отмахнулся Михалыч. – Слышь, Бродяга?! Мохнорылый не сказал, долго нам здесь куковать?

– Не сказал! – Ответил из-за кустов. Не доводилось мне девиц раздевать, сами раздевались. – Снимай. – Попросил тихо, даже не надеясь, что услышит.

Шкура упала в траву. Я и замер с раскрытым ртом. Стою, таращусь. Всё при ней, засмотрелся. Стоит девка в чём мать родила, глядит не моргает.

– Бродяга?! – Из-за кустов позвал Сюндель. – Не могу штанину оторвать! А давай я ей носки отдам?! Нормально будет?!

– Не знаю. – Прохрипел пересохшим горлом.

– Хватит пялится. – Толкнул меня Сюндель, вырвал из рук рубаху и поспешил к девке. – Вот ты ушлёпок. Я-то думал. – Ворчит приятель. Замотал девку, набросил поверх рубахи бушлат. Усадил на шкуру, растёр ей ноги, надевает носки и меня ругает. – Глазеешь урод. Дать бы тебе по роже.

Небо чуть разъяснилось, но скоро наползли тучи. Сидим под кустами лепуна, ждём. А вот чего ждём и сами не знаем. Пришли двое болотников, с топориками. Встали чуть поодаль, поглядывают на камыш, озираются.

– Эй. – Окликнул Михалыч. – Кого ждём?! Шмотки верните!

Болотники не ответили, даже не повернулись на оклик. Напряжённые они, дёрганые. Головами вертят, перешептываются.

– Мужики! – Не удержался Сюндель. Поднялся и пошёл к ластоногим. На дворе зябко, а он в майке с длинным рукавом. – В самом-то деле, чего резину тянем? – Пританцовывая и потирая плечи спросил Сюндель. – Оттопырились, погуляли, пора и по баракам. Верните стволы. Отдайте вещ мешки, одежда там. Имейте совесть, холодно.

И снова болотники не ответили. Поглядывают во все стороны, переговариваются. Отошёл я в сторонку, привалился к дереву, сижу бросаю в болото камушки. Куст лепуна опустил ветки в воду, мошки бегают по болотной тине, взбираются на куст по веткам. Бросаю камушки, а сам думаю – нехорошо получилось с девкой. Серёга-Сюндель невесть что про меня подумал.

– Бродяга. – Позвали сзади.

Выронил камушек, вскочил. Хозяйка Кхну подошла и не одна, с четырьмя ластоногими. Что-то я совсем расслабился, сижу у болота точно в своей лёжке. Так и зверюга подкрадётся, не услышу. Нужно прекращать с выпивкой и дурными мыслями. Что мне Сюндель? Плевал я на него. Пусть думает всё что хочет.

Кхну взяла меня за руку, подвела к воде. Мои приятели поспешили вслед за нами, но охранники встали на их пути, преградили дорогу.

– Происходит что-то неладное. – Присев у воды очень тихо заговорила хозяйка. – Этой ночью у заброшенной деревни пропали трое воинов. – Кхну поманила пальцем, болотник заспешил к нам. – Покажи. – Болотник развязал мешок.

– Что за? – Я отшатнулся, к горлу поднялся мерзкий ком вчерашнего застолья. В мешке голова болотника. Там, где должны быть глаза, торчат деревянные колышки, во рту кляп из травы.

– Ответь Бродяга. – Хозяйка придержала меня под локоть. – Твой народ способен на такое?

– Я таких не встречал.

– Тогда кто мог такое сделать?

– Я не знаю.

– Вы готовы уйти? – Жёстко и строго спросила Кхну.

– Да. – Я закивал.

– Ваши вещи там. – Худой палец указал на болото. Сухие деревца, камыш, квакают лягушки, грязная вода. Впереди топь. – Уходите.

– Куда идти? – Смотрю на болотные кочки, по спине холодок. Неужели хозяйка Кхну решила нас утопить? Перевёл на неё взгляд и признался. – Я не знаю дороги.

– Вас проведут. – Заверила Кхну и ушла.

– Спасибо. – Ответил с большим опозданием. Хозяйка скрылась за кустами, вслед за ней поспешила охрана. Не все, трое ушли, один остался.

– Вот. – Встал болотник передо мною, протянул металлическую пластину. Небольшая она, с палец длинной, не шире и не толще лезвия моего ножа. – Если встретишь таких как мы. Передай.

– Хорошо, передам. – Я кивнул.

– Хозяйка сказала. – Болотник глянул на моих приятелей.

– Ты и большой аги можете к нам приходить. Других не пустим. Бойся маленьких человечков в мешковатых одеждах.

– Кого?

– Твой народ, называет их пряхами. Для нас туртулаэйзы. Где они, там смерть.

– Что за пряхи?

– Будь внимателен. – Предупредил болотник. – Почувствуешь запах кислого, беги что есть духу. Не потеряй аушуту. – Болотник взял меня за руку положил в неё пластину и напомнил. – Передай аушуту таким как мы. Разыщи озёрных братьев. Хозяйка знает, ты сможешь их разыскать, шао-ту поможет.

– Где искать? – Спросил даже не знаю зачем? Не собираюсь я искать ластоногих. Верчу в руке пластину из жёлтого металла. Выдавлены на ней какие-то каракули, и выпуклый рисунок – болотник с шаром вместо головы.

– Этого никто не знает.

4

Идём тяжело и медленно. Хуже всех Сюнделю, тащит девку. После травки что я ей дал, перестала улыбаться и свалилась как подкошенная. Тогда-то Сюндель и взвалил её себе на плечо. Вот уж удружили болотники с травкой, могли бы и предупредить.

Врать не стану, и мне не легко. Винтовку Михалыч не забрал хоть и грозился. Лучше бы она у него осталась, уж больно большая и неудобная для прогулок по болоту. А тут ещё Карлуха будь он неладен, ростом не вышел мой приятель для таких путешествий. Едва ноги волочит, мешок не бросает точно прирос к нему. Ноет мелкий, на свою гадкую жизнь жалуется. А я, слушаю и тащу его за собою. Там, где глубоко несу на себе. Бусики из ракушек вещица хлопотная, а когда Карлуха на спине едет, хоть вой. Шею царапают. Хотел было снять, в мешок спрятать. Поймал на себе осуждающий взгляд болотника и передумал. Что же мне теперь с этими ракушками до скончания дней мучиться?

Странная у нас компания. Сюндель с девкой на спине, я за Карлухой приглядываю. Михалыч с Гунькой обособились, идут вслед за ластоногим, нам не помогают. Плохая у меня компания, ненадёжная.

Иду гляжу по сторонам, часто оглядываюсь. Запах от нас по всей округе разлетелся. Толпой в болото полезли, широкий след оставляем. Как бы зверьё не унюхало? Болотник тоже башкой вертит, останавливается, слушает. Кому как ни ему знать, кто в этих краях главный хозяин? Болотный рвака прячется в тине. Ухватит за ногу и утащит в яму. В этих местах и без рваки зверья хватает. Кто жалит, кто кусает, встречаются и с фантазией. Тот же остронос, этот, тварь хитрая. Не такой крупный как рвака, но выдумщик ещё тот. Ударит носом, не поймёшь на что напоролся, на корягу, или камыш в ногу ткнулся. Кровь, как не старайся не остановишь. А этот гад позади бредёт не торопится. Ждёт, когда свалишься.

Темнеть начало вышли к знакомому мне месту. Комаров, мошек, жучков и букашек, тьма тьмущая. Гудят, роятся.

Деревянная лачуга посреди болота, старая, обветшалая. Сваи чёрные, крыша из камыша поросла мхом и низенькими кустами. Не знай с какой стороны подойти, пройдёшь в двух шагах и не заметишь. Вокруг хибары камыш, а на воде большущие красно-жёлтые цветы баюки. Вонь от них стоит ужасная, почти как в отхожем месте. На этот запах и летят насекомые.

Вывел нас болотник к избушке, развернулся и ушёл, слова не сказал на прощание. Проводил я его взглядом, не теряю надежды, может хоть рукой помашет. Не помахал. Ну и ладно, я не гордый, переживу.

С большим трудом взобрались по скользким сходням и повалились на доски помоста. Болото я вам скажу – это куда хуже бурелома и сухостоя вместе взятых. Там посидеть, да отлежаться можно. В болоте останавливаться не желательно, увязнешь. Ноги преют, царапины да укусы грозят большими неприятностями.

Чуток отлежались, перевели дух. Отворили скрипучую, кособокую дверь и вошли под крышу. Снял бусики, подарок болотников спрятал в мешок. Здорово они мне шею исцарапали и натёрли. Надо бы потёртости да порезы мазью смазать. Но это чуть позже, обустроимся тогда и подлечусь.

***

– Да уж. – Подсвечивая спичкой изрёк Михалыч. Стены у входа в плесени, на полу мох разросся волдырями, досок совсем не видно. – Апартаменты люкс, для бомжей. – Всматриваясь в черноту заключил Михалыч и брезгливо добавил. – Воняет так же.

– Каких бомжей? – Укладывая у двери вещи, спросил Гунька. – Кто они такие?

– Странный ты мужик Гунька. – Прикуривая от угасающей спички выдохнул Сюндель. – Стало быть, апартаменты люкс для тебя не новость. К бомжам имеешь интерес?

– Отвяжись. – Вступился Михалыч. – За девкой приглядывай. – Огонёк погас, Михалыч зажёг спичку прошёл чуть дальше. – Не цепляйся к Гуньке. Дурочку обхаживай. Согреет ночью.

– А в рыло? – Сюндель до хруста сжал кулаки. – Ты за метлой следи. Фильтруй базар.

– А-то что? – Спичка погасла, стало темно.

– Пошли за хворостом. – Позвал я Серёгу-Сюнделя, потянул его за рукав.

– Ступай, догоню. – Сюньдель одёрнул руку. – Нарываешься Михалыч?

– Угомонись. – Донеслось из дальнего угла. – Хочешь вернуться домой, прикуси язык.

– А если не хочу? – Прошипел Сюндель. – Что тогда?

– Оба заткнитесь! – Гаркнул я. – Сюндель. Уложи девку ближе к печи. В углу найдёшь шкуры. Укрой и выходи на помост. А ты. – Прошёл я на свет спички. Михалыч её зажёг. – Наведи здесь порядок.

– Бродяга, ты чего? – Заговорил Гунька.

– Ничего. Отыщи лампу. Там она. – Указал пальцем. –

Выйдем, дверь затвори. Комары налетят. – Сказал строго и пошёл к выходу. Следом побрёл и Сюндель.

– Я с вами. – Отозвался Карлуха, вышел затворил дверь.

– Откуда здесь хворост? – Спросил Сюндель. Уселся он на доски свесил ноги к самой воде, загребает носками ботинок болотную траву. Курит приятель, отгоняет рукой мошек. Квакают лягушки, пищат комары. Где-то в зарослях ухает ночная птица. Сумерки над головой, самое время ей поохотится.

– Неподалёку остров. – Сообщил и поглядел в нужную сторону. – Там и соберём.

– Бродяга. – Коротун засучил рукава, встал рядом. – С вами пойду. Не останусь я с этими. – Взгляд обозначил дверь. – Шепчутся меж собою.

– С нами не выйдет. – Сообщил Карлухе, потрепал за шевелюру. – Глубоко там. Да и незачем ходить гурьбой. Приберитесь в хибаре. Проверь печку. Обсушиться нужно.

– Ага. – Согласился Карлуха и часто закивал. – Приберусь, проверю.

***

До острова рукой подать, но не всё так просто. Повсюду коряги, болотные кочки и бутоны баюки. Вонь стоит не продохнуть, мошек тьма. Цветёт баюка, раскрыла лепестки, стекает сок белыми каплями. Садятся мошки на сок цветка и прилипают. Кушает баюка букашек. Сюндель полез глянуть, остановил я его. Испачкает одежду, от мошек и букашек не отвяжется. Везде отыщут.

Обошли корягу, пролезли через камыш и начали взбираться на берег. Прошлые разы я именно в этом месте выбирался, а сегодня не получается. Раскисло всё, под ногами глина.

Намучались, измарались, но выбрались. Упавших деревьев на острове много. Лежат, стоят, набок клонятся. Выбирай любое.

– Бродяга. – Связывает Сюндель брючным ремнём большую охапку хвороста.

– Говори. – Ответил, подтаскиваю к воде огромную ветку. Смастерили плот, на него и сваливали сушину.

– О чём шептался с мохнорылыми?

– Когда именно?

– Перед тем как в болото полезли.

– Не помню. – Пожал плечами и уложил на плот сучья.

– Рассказывать не хочешь? – Сюндель забросил на плот вязанку хвороста, помыл в болоте руки. – Напрасно ты так. – Умылся Серёга-Сюндель и сообщил. – По всем раскладам, вдвоём мы остались. Гунька с Михалычем трётся. Не жди добра отэтой тёрки. Я Михалыча хорошо знаю, любому мозги запудрит. Мелкий не в счёт. Вот и выходит, двое нас осталось.

– Не знаешь ты Карлуху. Совсем не знаешь. – Забрёл я по пояс вводу, ухватился за палку и потащил. – Не смотри, что он ростом не вышел. Это не главное.

– А что главное? – Сюндель ухватился с другой стороны плота. Сучьев и палок мы набрали много, большую гору. – А знаешь Бродяга. – Упёрся Серёга ногами в берег, толкнул плот. – Я тут покумекал и решил. Выйдем к посёлку или деревушке, возьму девчонку там и останусь. С вами она пропадёт.

– Забирай.

– И заберу. – Пообещал приятель. – Как думаешь? Примут нас?

– Кто?

– В поселке. – Кряхтит Серёга, налегает, толкает плот. К острову шли тяжело, а обратно с ветками и хворостом вдвое тяжелей.

– Ну, это вряд ли. – Ответил я, обхожу стороной зловонный цветок баюки. Вокруг бутона мошек тьма. Бестолковые букашки, сами летят к своей погибели. От зловония, прикрыл нос и ускорился. Получилось не очень, ила много, ноги вязнут. Корни у цветка как дождевые черви расползлись во все стороны, иду спотыкаюсь.

– А чего? – Напомнил о себе Сюндель. – Почему вряд ли?

– Не живут люди на болотах. Если бы и жили, не приняли. Прознают что девка из ворожей, вовсе прибьют. И тебя и её.

– А кто им расскажет? Совру, придумаю что ни будь.

– Не поможет. Говорок у тебя чужой. Здешних порядков не знаешь.

– А ты научи.

– Послушай Сюндель. – Перебрался я через болотную кочку, потащил за собою плот. – Врать не стану. Народец у нас гнилой, гадкий. Меня, в моём же посёлке убить готовы. И такое везде. Люди как звери.

– Да ладно. – Не поверил Сюндель. – Это у нас как звери, у вас, нормальные.

– Где у вас?

– Ну. – Приятель замялся. – Дома.

– А где твой дом?

– Я уже и не знаю. – Сюндель толкнул плот, полез через кочку. – Наверное, везде и нигде одновременно.

– А разве такое бывает? – Спросил и потащился в обход цветку. Бутон закрыт, не воняет. Да и мошек над ним почти нет. Наелся цветочек, отдыхает.

– Если я говорю, значит бывает. – Как-то совсем невесело ответил Сюндель. – Слышь, Бродяга. А ты называй меня Серёгой. Надоело под кликухой жить.

– Как скажешь. – Согласился не раздумывая.

– А тебя как зовут? Только и слышу – Бродяга да Бродяга. – Серёга упирается всем телом в наваленные ветки. Кряхтит, с усердием толкает плот. – Тебя как мамка называет?

– Нет у меня мамки. Подкидыш я.

– Шутишь?

– Какие тут шутки? Давай-ка поторопимся, небо совсем чёрное.

– Ага, чёрное. – Согласился Серёга, навалился, толкает всем телом. Но от это не помогло, коряги да пеньки мешают, цепляются за них ветки сушины.

– Что бы тебя! – Успел прокричать я и свалился в воду.

Яма впереди, забыл я про неё. – Серёга, тащи к камышам. Здесь не пройдём.

– Понял. – Ответил Серёга. – Ты давай, рули. Мне из-за дров ничего не видно. А куда мы вообще идём?

– Как куда? К хибаре.

– Я не про это. – Серёга толкнул плот. – Завтра куда двинемся?

– А давай доживём?

– Ты чего? – Серёга заспешил ко мне, ухватился за палку и потащил с двойным усердием. Идёт рядом, озирается по сторонам. – Чего оружие не взяли?

– Незачем оно нам. Баюка всё зверьё разогнала. Разве что это. – Я посмотрел на руку. Чёрная пиявка присосалась. Оторвал я её и показал Серёге. – Видал такую зверюгу?

– Ага. – Серёга кивнул. – Гляди. – Приятель показал ладонь, между пальцев стекает кровь. Помыл он руку, вытер об рубаху. – Такая же присосалась.

– Жди дождя. – Сообщил я. – Баюки закрываются, верный знак.

– Красивые. – Серёга почесал нос, размазал по лицу грязь. – Воняют гадко. – Приятель прихлопнул на шее букашку и пожаловался. – Михалыч напрягает. Закорешился с Гунькой, не к добру это. Ездит ему по ушам, а этот дурак рот раззявил. Неспроста Михалыч Гуньку обхаживает. Задумал что-то.

– Потащили. – Перехватил я ветку, взялся за сук и поволок плот. – Навались Серёга, стемнеет, утопнем.

– Понял. – Серёга вернулся на прежнее место, встал позади. Упирается двумя руками, толкает.

***

Развели огонь. Избушка хоть и ветхая, но без дыр, прогревается быстро. Ещё и ночь не наступила, а мы уже развесили вещи. За дверями ветер гудит, гром грохочет, по крыше стучит дождь. Не подвели цветочки, верно указали на погоду.

Девку уложили на шкурах ближе к печи, спит она. Вот уж свалилась беда на мою голову, что мне с ней делать ума не приложу? Лицо бледное точно побелка. Как бы не померла? Лежит на боку, едва дышит. И зачем я ей траву дал? А если болотники её отравить решили? Не вышло зарезать, вот и подсунули травку. Шао-ту, ворожея, руны. Не встречал я ворожей, как проверить? Вдруг обманули?

Сижу в одних трусах, смотрю на огонь, дурные мысли в голову лезут. Трещат дровишки, прогорают в печи. Эту штуку и печью назвать сложно – железная бочка с трубой. Стоит на кирпичах, а те на проржавевшем до дыр куске железа. За огнём нужно приглядывать. Разогреется труба докрасна, сгорим вместе с хибарой.

Висят наши вещи, сохнут. Консервы разогрели, вскипятили травяной чай, поужинали.

Гунька с Михалычем о чём-то болтают, тихонько так, в полголоса. Карлуха с Серёгой завели спор. Громко и не таясь. Не верит Серёга в то что мелкий может выпить пять кувшинов кислой. Карлуха злится, на меня поглядывает ищет поддержки. Пожимаю плечами, не видел я этого. На выручку пришёл Гунька. Подтвердил слова Коротуна, был он там, видел всё своими глазами. Поспорил тогда Карлуха с приезжим торгашом на десять винтовочных патронов. Кислой на дармовщину упился и патроны заработал.

Так и прошёл вечер, за спорами и тихими разговорами. Подсохли вещи, оделись, спать легли. Места в хибаре хоть танцуй, а кроватей нет. Повалились на полу кто где умостился.

За огнём, приглядываем по очереди. Мне досталось самое плохое время, предрассветное. Уже и не ночь, но ещё и не утро, самый сон. Разбудил меня Гунька, подёргал за ногу и улёгся на моё место. Ну а я, запихал в печь коряжник, и побрёл на помост справить малую нужду. Спать хочется, глаза сами закрываются.

Поскрёб щеку, потянулся. На свежий воздух выходить нет особого желания. Холодно там в эту пору. Но вот беда, нет в избушке ведра, да и зачем оно здесь? На болоте любое место как нужник. Лень идти, открой дверь и оправляйся, а нет, ступай по сходням к самой воде.

Снял засов, толкнул дверь, а она не открывается. Пихнул ещё раз, упёрся в неё плечом, скрипнула и поползла. Тут-то я и проснулся окончательно. Сонливость улетучилась в одно мгновение. В просвете, показалась глазастая морда, язык на бок, дышит часто, из раззявленной пасти пар валит.

– Ты откуда взялся? – Спросил почти шепотом и затворил за собою дверь. – Как же ты меня нашёл чудище глазастое?

Лохматый ткнул меня мокрым носом в живот, завилял задом. Обрадовался и я нашей встрече. Есть в зверюге что-то надёжное, доброе. То, чего я не встречал в людях. Большущие, чёрные глазищи, мокрая, в колючках и ряске шерсть. Грязный он и мокрый.

Сделал свои дела, отворил дверь. Зашёл в избушку, и позвал Лохматого. Тот сунул за порог нос, понюхал и отвернулся. Не желает заходить.

– Ты чего? – Спросил и потрепал по загривку. – Пошли. Там тепло, обсохнешь.

Лизнул зверь мою руку, глядит большими глазищами. Потоптался и улёгся, подставил лохматый бок.

И что мне оставалось делать? Ну, не бросать же его в одиночестве? Проверил огонь в печи. Горят поленца, потрескивают, тепло в избушке хорошо. Попил воды из фляги и вернулся к Лохматому. На дворе сыро, мерзко, воняет цветами баюки, квакают жабы, пищат букашки.

Где-то на острове, завыл тупонос. Зверь совсем бестолковый Ростом до колена, ушей вовсе нет, глупее создания я не встречал. Если заметит кого, бежит сломя голову. А зачем бежит и сам не знает. Ну, догонит, ну стукнет по ногам тупым носом. Пнёшь его, завизжит точно режут и убежит восвояси. Зачем он это делает? Вреда не причинит, разве что напугать может, появляется как из-под земли.

Завидев меня, Лохматый рыкнул и улёгся. Морду уложил на чёрный, местами укрытый буграми мха настил помоста. Так и просидели мы с ним до рассвета. Время от времени проверяю печь. Зайду в хибару подброшу дровишек и возвращаюсь к Лохматому. А он лежит, посапывает, подставляет то один, то другой бок. Светать начало, полетели жучки, большие такие, серенькие. В болоте разгулялась рыба. Жучки падают в воду, рыбины их глотают. Интересно мне стало, спустился на сходни. Рыба не пуганая, протяни руку, подплывёт, встанет боком точно ждёт, когда погладишь. И только я собирался это проверить, как скрипнула дверь. Карлуха вышел, потянулся и широко зевнул. Да так и замер с раскрытым ртом.

– Ты чего?!

– Уже ничего. – Чуть слышно ответил Коротун, потряхивает ногой. – Бродяга, ты где взял это страшилище? – Таращится мелкий на Лохматого, указывает пальцем.

– Не бойся, не укусит. – Потрепал страшилище за морду и спросил. – Зачем выперся? По нужде?

– Ага. По нужде.

– Так иди, чего стоишь? – Поторопил я. – Не тронет.

– Что же ты сразу не сказал? – Поникшим голосом заговорил Коротун. – Я в штаны отлил.

– Ну, и ладно. Всё одно в болото полезем. – Зарылся ладонью в густую шерсть зверю, начал чесать. Лохматый выгнулся от удовольствия.

– Вот так чудище. – Карлуха сделал пару несмелых шажков. Подошёл ближе и осторожно спросил. – А кто это?

– Лохматый.

– Вижу, что не лысый. – Коротун, ощупал мокрые штаны. – Ты бы его прогнал.

– Зачем?

– Он ещё и спрашивает? – Глядя на зверя, мелкий горестно вздохнул. – А если Михалыч пальнёт, не разобравшись? Трёкнутый с пистолетом спит, с ним и до ветру ходит.

Зверь поднялся, ткнул меня носом в щеку, лизнул в ухо, и спрыгнул в воду. Уплыл под хибару.

– Эй! Ты куда?! – Окликнул я. – Вернись.

– Ненужно, пусть купается. – Карлуха, поёжился, растёр плечи. – Зачем он тебе?

– Не знаю.

– А не знаешь, так и не зови. – Коротун ощупал штаны.

–

Пойду портки сушить. Слышь, Бродяга? – Карлуха замялся.

–

Что думаешь про Гуньку? Что-то он мне совсем не нравится.

В Бочке, был душа парень. А тут как подменили. Чего это он с Михалычем шепчется? О чём?

– Подружились, вот и шепчутся.

– А мы? Что, нас побоку?

– Не раскисай. – Я подмигнул, улыбнулся. – Получим обещанные патроны, вернёшься в Бочку. Всё образуется.

– Не образуется. – Карлуха вздохнул, скорчил кислую рожицу. – Как прежде уже не будет. В Бочке пришлые всем заправляют. Мне туда дорога заказана. Гунька с Михалычем уйдёт. Сюндель, на девку запал. Отыщут тихое местечко, там и поселятся. Ты в свой посёлок вернёшься. А мне куда?

– Мир большой.

– Вот и я о том же. – Карлуха плюнул в воду. На плевок набросились сразу три рыбины. – Мир большой, а я маленький. – Наблюдая за рыбой совсем грустно поведал мелкий. – Как думаешь? К технорям попрошусь, не прогонят?