Зайтан-Бродяга

– Лучше, к пришибленным. Порядки у них как у вольных.

– Слышь? А если к вольным? – Спросил Карлуха, поймал на лету жука и бросил вниз. Рыбина на лету поймала жука и плюхнулась в воду. – Ты это видал? – Карлуха встал на четвереньки. – А давай поймаем? Пожарим.

– Лови, я не возражаю.

– Сам лови. – Карлуха посмотрел в мою сторону. Лицо мокрое, с волос капает вода. – Вот дрянь, оплевала.

– Кто?

– Она. – Коротун взъерошил волосы. – Прячется. Когда это рыбы плеваться научились?

– Всегда плевались. Жуков да мошек сбивают.

– Пойду я. Штаны просушу. – Карлуха потрогал мокрую штанину. – Травку заварю, чайку с сухарями посёрбаем.

– Угу. – Я кивнул. – Вода вскипит, поднимай народ. Штаны не суши. Перекусим, в болото полем.

***

Из болота выбрались ближе к полудню, усталые, мокрые и грязные. Остались позади холодный ил, омуты и насекомые. Да и вонять больше нечему. Не растут бутоны на берегу. После ароматов баюки, любой другой запах в радость.

Разгулялся ветер, разогнал низкие тучи. Те что забрались повыше не осилил, потрепал малость, местами даже солнышко выглянуло. Пролилось оно сквозь дыры в небе большими жёлтыми пятнами, греет бурелом, гладит макушки деревьев. Провалилось солнышко в яр, поползло на лысый, песчаный холм.

– Привал. – Скомандовал и свалился в траву. Вымотало болото, ботинки промокли, тяжёлые. Пришла пора доставать обновки. Берцаки Кистеня примеряю, не зря же я их таскаю в мешке?

Развели костерок, постирались и развесили на палках одежду. Хорошо здесь, крупный зверь не забредает, болото не пустит. Местное, то, что днём гуляет не велико размерами. Так что боятся практически некого.

За спиной в тихой заводи жабы квакают, в буреломе птицы щебечут. Тут бы домик поставить, да и жить в нём припеваючи.

– Гунька! – Позвал Михалыч и побрёл за кусты. Он, как и все расхаживал в одних трусах. Пыхтит сигареткой, пистолет на пальце крутит. Со странностями мужик. Поначалу с автоматом не расставался, теперь с пистолетом. Часто озирается точно боится кого-то.

– Карлуха?! – Окликнул Серёга. – Тащи дрова. Консервы из огня выкачу, подбрось дровишек.

– Ага! – Из-за кустов отозвался Коротун. – Уже несу. – Тащит Карлуха сухую ветку, волочёт ойкает и айкает, трава в ноги колет. Трусы у мелкого ниже колен, чуть ли не до пяток.

Девка сидит у огня, смотрит как Серёга палкой банки достаёт. Замоталась в большое, синие полотенце. Серёга его достал из своего мешка. Заботится он о ней, опекает.

Сижу у самой воды, залез с ногами на упавшее дерево. Завалилось оно давно, ураган повалил. Упало в воду, кривыми ветками заводь расчёсывает. Красиво здесь, щебечут птички, квакают жабы. В воде трутся рыбки, бьют спинами о лохматую кору и поросшие водорослями ветки. Спугни, зарываются в траву, прячутся.

– Надолго мы здесь? – Спросил Михалыч. Испугался я, чуть не свалился, успел схватиться за ветку. – Что же ты такой пугливый? – Ухмыляется Михалыч, глядит с прищуром.

– Задумался. – Ответил и спрыгнул на песок. Когда он успел распрощаться с Гунькой? Только-только был у кустов и вот уже здесь за моей спиной.

– Бывает. – Михалыч поглядел на воду, поднял камушек и зашвырнул. – Пошамкаем и пойдём? Далеко ещё?

– Если с твоей помощью ноги не сломаю, – поглядел я на дерево, с которого чуть не свалился. – К вечеру доберёмся.

– А раньше нельзя? – Спросил и поглядел на меня. Взгляд колючий, злой. Сжимает в руке пистолет, в другой сигареты.

– Ты чего такой угрюмый? Стряслось что?

– Сам не знаю. Не спокойно. Что-то тревожит, а вот что не пойму.

– Самое плохое позади. – Приободрил я Михалыча и прихлопнул на шее комара, много их здесь, даже днём жалят. Нет, с домиком на берегу я погорячился. Заедят букашки, закусают.

– Я тут подумал. – Михалыч осмотрелся, словно опасаясь кого-то. – Легко мы ушли от Ветеринара. Что-то тут не так.

– И что не так?

– Погони нет. – Присел Михалыч, закурил осматривает заводь.

– Нет и не будет. – Заверил я. – В эти края, много дорог. Которой пришли мы, не самая лёгкая, но короткая. Знают о ней двое. Я и дядька Толган. В его хибаре ночевали.

– Талган? – Михалыч напрягся. – А где он?

– В другом мире.

– В каком? – Михалыч вскочил, точно его ужалили. Глаза выпучил, поменялся в лице, побледнел.

– Ты чего? – Гляжу на Михалыча, он на меня. – Чего дёргаешься? Помер Толган. Год как я его схоронил.

– Помер? – Михалыч подобрал оброненный окурок. Руки трясутся, по сторонам озирается. Таким напуганным я его ещё не видел. – А ты в этом уверен? – Хмурясь спросил Михалыч.

– Сам закапывал. В хибаре он помер. На остров я его переправил, там и зарыл. Камней натаскал, привалил могилку. Могу показать. Обратно пойдём, наведаюсь, прибраться нужно.

–Ага, приберись. – Одобрил Михалыч. – Обратно без меня. Повтори, как звали твоего дружка?

– Толган. А что?

– Толган. – Михалыч сделал нажим на первую букву. – Может Калган?

– Ты глухой? – Спросил я и отвернулся. – Какой ещё Колган? Не знаю я такого. Хороший был человек, нелюдимый правда, но душевный. Это он меня по болотам ходить научил, звериные тропы показал. Толган в этих местах каждую кочку знал. А какие истории рассказывал?

– Какие? – Михалыч смотрит на воду. Щурится точно от ярого солнца.

– Всякие. – Ответил грубо. Поднялся и хотел было уйти. Михалыч не дал, ухватил за руку.

– Ты куда?

– Отпусти.

– Сбежать хочешь? – Скрипит зубами, ходят желваки. В руке пистолет.

– В болоте перекупался? – Спросил улыбаясь, дурачится Михалыч. Держит за руку, тычет пистолетом мне в бок. Заглянул ему в глаза, а они пустые. Сползла улыбка, не дурачится. – Убери. – Попросил, как можно мягче. – Не валяй дурака.

– Ну, уж нет. – Хрипит не своим голосом. – Отвечай. Голоса слышишь? Шепчут в уши? Что они тебе говорят? Чего просят?

– Какие голоса? Очнись. – Гляжу на Михалыча, по спине холод. Обезумел он, по вискам и лбу пот стекает ручьями. Руки у Михалыча трясутся, того глядишь выстрелит.

– Отвечай гадёныш! Куда завёл?! – Уже не шипит, орёт, брызжет слюной. Пистолет давит мне в лоб. Второй рукой ухватил за горло, душит.

– Отпусти. – Прохрипел из последних сил. Воздуха не хватает, дышать нечем.

– Дух испустишь тогда и отпущу. – Заверил Михалыч, завалил меня, протащил по стволу дерева. Пистолет давит в лоб, рука всё сильней и сильней сжимает горло. Дышит мне в лицо, побагровел весь, на лбу вздулись вены. – В ловушку ведёшь! В западню. – Шипит сквозь зубы. – Молись сволочь.

Поплыло всё перед глазами, пляшут красные пятна. В ушах гул, не чувствую ног, рук. Всё затихает, только стук сердца – бум-бум-бум как колокол на болоте. Очень скоро и он затих. Пропали все звуки и уже совсем не больно.

– Очнись. – Доносится голос, далёкий, чуть слышный. – Карлуха, тащи воду.

– Уйдите. – Гудит как в труде. – Я сказала убирайтесь! Дальше, ещё дальше. За кусты.

– Ты чего командуешь?

Слышу голоса, но вот чьи не пойму. Даже вижу что-то, но вот что? Размазанные пятна как грязь по стеклу, двигаются они переползают. Странное чувство лёгкости, точно лечу. Поднимаюсь и падаю. Горло обжигает огнём, хочу вдохнуть, набрать хоть немножко воздуха, не могу этого сделать. Отрываюсь от боли, взмываю вверх. Легко мне, хорошо.

– Дыши. – Требует властный голос. – Глубже, ещё глубже. – Кричит в самое ухо. – Не смей. Смотри на меня. Вдохни. Выдыхай медленно. Ещё. Ещё. Молодец.

– Бродяга. – Зовёт Карлуха, навис надомною заглядывает в глаза. Пахнет от мелкого дымом и кашей.

– Я же просила. Уйди.

– А что я такого сделал? – Оправдывается мелкий. – Волнуюсь за Бродягу. Друг он мне.

– Проваливай. Дважды повторять не буду.

– Чего сразу проваливай?

– Карлуха! Иди сюда! – Зовёт Сюндель. – Пошли дров соберём. Воды вскипятить нужно.

– Здравствуй. – Как песня ручейка слышится голос, звенит он, переливается. – Потерпи, будет немножко больно.

Не знаю, и не хочу узнать, как бывает множко. Хватило и немножко что бы прочувствовать настоящую, дикую боль. Горло сдавили точно клещами, захрустело оно. Руки и ноги свело судорогой. Вытолкали меня из меня. Оно, то что было мною осталась лежать внизу, извивается змеёй, бьётся, выворачивается, а я смотрю сверху. Лицо худое, впалые щёки. Губы узкие, нос с горбинкой, уши оттопырены. Видал я себя и раньше в зеркале, но не таким. Лежит, глядит на меня нечто с раззявленным ртом, выпученными глазами.

Облетел я себя, осмотрел со всех сторон. Бледный, губы посинели. Руки как крюки, пальцы растопырены. Ноги худые, коленки острые. Лежит оно на траве в одних трусах, а я летаю. Наскучило себя рассматривать, захотелось к тучам подняться. Простор мне нужен, свобода. Легко здесь и тихо. Неслышно птиц, не шумит ветер, ни тепло не холодно.

– Вернись! – Слышится чужой голос. – Возвращайся. Всё позади, уже можно.

Не хочу я возвращаться. Зачем? Любопытство взяло верх, опустился пониже. Чей голос? Кто и откуда говорит? Нет никого, лежу один одинёшенек. Со всех сторон наползает туман. А может и не туман, пар или дым. Где-то я уже такое видел? Пытаюсь вспомнить, силюсь, но не могу. И тут что-то размазалось поползло пятном к тому что был мною. Подлетел хочу рассмотреть, что это? Не успел. Поймали, сцапали и запихали обратно.

– Ишь что удумал? – Слышится голос. Тот приятный голосок что похож на пение ручейка. – Рано тебе ещё. Погуляй ножками.

– Куда рано? – Спросил, и увидел девку. Лежу у неё на коленях, гладит меня по волосам как ребёнка.

– Никуда. – Ответила тихо и показала флягу. – Сейчас мы с тобою попьём. Не торопись, глотай понемножку. – Глядит большими, карими глазами, хлопает длинными ресницами. Висят над ней тяжёлые тучи, пролетают птицы. Смотрю на девку и не могу наглядеться. Везде серым-серо, а она светится.

– Ты кто. – Спросил тихо, осторожно, боюсь спугнуть видение. Скажи громче или строже, исчезнет, растворится в воздухе.

– Тебе это лучше знать, ты и ответь. – Улыбнулась, но

вот улыбка не весёлая. – Пей Бродяга, набирайся сил.

Сделал глоток, следом второй. Больше не смог, закашлялся. Провела тёплой ладошкой по моей щеке и начала шептать. Слова непонятные, чужие. Шепчет, а у меня глаза закрываются, зеваю часто, широко, того гляди рот разорвётся.

***

В животе урчит, от голода кишки в узлы завязались.

Поднял голову, осмотрелся. Костерок потрескивает поленцами. На дворе поздний вечер или ранее утро? Трудно понять, небо низкое, тучи зависли, стоят на одном месте.

Лежу на подложке из камыша, укрыт большим одеялом травы плетухи. На ногах ботинки песочного цвета. Те самые что таскал в торбе. Штаны, рубаха, куртка, всё на мне. Неподалёку гора дровишек, бревно и колода. Торчит в поленце топор (лопатина шипаря на палке). Уселся, потрогал горло. Не болит, совсем не болит. Приснилось, привиделось?

– Здорова дружище. – Позади зашевелилась трава, высунулся Карлуха. Лицо у него помятое, заспанное. – Ты чего вскочил ни свет, ни зоря? – Вылез мелкий поскрёб щеку, глядит на меня потирает глаз. Похоже, спали мы с мелким в одной постели.

– Кушать хочется. – Сказал, а в животе заурчало.

– Это я запросто. – Оживился Карлуха. – Мясо будешь?

– Буду. – Кивнул и побрёл к костру. Свежо на дворе, даже холодно.

– Щас. – Коротун порылся в дровах, вытащил листы лопухатого. – Греть будем?

– Что это? – Присел на колоду, зеваю.

– Мясо. – Мелкий развернул лист, протянул большой чёрный кусок. – По тёмному жарили. Пригорело малость.

– Давай. – Взял мясо, вцепился зубами. Не чувствую вкуса, глотаю кусками. Коротун поглядел на меня, тяжело вздохнул, взял котелок и пошёл к заводи.

Сижу, жую мясо, глазею по сторонам. Впереди кусты, за ними заводь и болото. За спиной холм, всё, как и прежде. И приснится же такое? Михалыч, горло треснуло, тучи, небо, летаю.

– Не глотай кусками. – Посоветовала девка и присела, напротив. – Как спалось? – На ногах обмотки, запахнулась бушлатом, коленки голые.

– Нормально. – Ответил, доедаю мясо. Съел большой кусок, не наелся. В животе всё ещё пусто.

– Можно спросить?

– А давай сначала я? – Вытер руки пучком травы. Встал, и девка поднялась. С чего я решил, что она ростом не вышла? Очень даже вышла, макушкой до моего носа достанет, а может и повыше будет.

– Спрашивай. – Наблюдает как мелкий семенит от заводи, подошла к костру, греет руки.

– Что это было?

– Ты о чём? – Обернулась в мою сторону, улыбается захлопает ресницами. Губки алые точно ягода малинница, зубки ровные белые. Щёчки пухлые с ямочками, носик ровный, бровки узкие, выгнулись домиком. Глядел бы на неё и глядел.

– Чайку вскипячу. – Объявил Карлуха, пристраивает котелок на угли. – Давай травку. – Поглядел мелкий на девку, поскрёб щеку и просиял, выставил на показ кривые зубу. – Тащи ту, что ягодами пахнет.

– Понравился травяной сбор? Сейчас соберу. Я быстро. – Вынула из волос мелкого листочек, потрепала за кудри и побежала на холм. Мягко ступает, осторожно, точно боится примять траву. Карлуха таращится ей в след, улыбка до ушей.

– Чего лыбишься – Тронул мелкого за плечо, а он стоит

как завороженный провожает девку взглядом,

– Хороша. – Выдохнул Коротун, поглядел на меня хитро с прищуром. – Уведут, жалеть будешь.

– Пусть уводят. Не в моём вкусе. – Соврал и отошёл. Смотрю из-за кустов на заводь, вдыхаю полной грудью. – Карлуха! – Окликнул мелкого.

– Чего тебе? – Заглядывая в котелок отозвался Карлуха. – Водица на подходе, чуток подождём и вскипит.

– Что было вчера?

– А сам не помнишь? – Разгоняет Коротун рукой дым. Нет что бы отойти в сторону так он машет с пристрастием.

– Помню, смутно. – Вернулся к костру, присел на траву. – Михалыч набросился. Дальше как в тумане.

– Придушил он тебя. – Шепчет приятель, озирается. – Я дрова притащил. Девка на травке сидит, в тряпку замоталась, обхватила руками коленки. Смирно сидит, на пальцы ног смотрит. И только я положил дрова, а она как вскочит. Тряпка упала, стоит в чём мать родила. Руки выставила, пальцы растопырила, а потом рас и сжала в кулаки. Глядит вон туда. – Карлуха указал пальцем на заводь. – Ну думаю всё, сбрендила. Тебя-то отсюда не видать, куст мешает. Девка титьки руками прикрыла, бормочет не по-нашему. – Зашипело в костре, Карлуха поспешил котелок вытащить. Подцепил палкой, снял с углей.

– А вот и я. Заждались? – Пришла девка с листом лопухатого, траву в него завернула. Склонилась над котелком, бросила травку, прикрыла листом. Присела возле Карлухи, приобняла и сообщила. – Подождём. Травка силу водице отдаст, тогда и попьём.

– Ага. – Карлуха потёр руки. – Пусть отдаёт. Мы не торопимся.

– Где Михалыч? – Спросил я. – Куда подевались Серёга и Гунька?

– Дрыхнут. – Ответил мелкий заглядывает под лист. Встал на четвереньки, нюхает пар. – Ягодой пахнет. А вот какой не пойму. Чего ты туда набросала?

– Стрижилка ранняя. – Поведала девка. – Немного кислючки. Веточка ромаша и совсем чуть-чуть водяницы-луговой.

– Знаю я водяницу. Мне её от коликов заваривали. – Похвастал Карлуха.

– Всё верно. – Улыбается девка, разгребает мелкому кудри, ладошкой причёсывает. – Стрижилка кровь чистит, выводит токсины. Кислючка – мочегонное.

– Чего гонное? – Карлуха уставился на девку.

– Не могу вспомнить. – Пожаловался я, гляжу на огонь. Пляшут языки пламени, ветерок их треплет, раскачивает. – Летал я, или привиделось?

– Ага. – Карлуха кивнул. – Ещё как летал. Спиной да по колюкам. Разодрал ты её об деревякину кору. Если бы не она. – Коротун подмигнул девке. – Таких чудес я ещё не видал. Пальцами ухватила, потёрла, помяла и шкура склеилась.

– Пальцами? – Не поверил я. – Как можно её склеить?

– Бродяга. – Позвала девка. – Пойдём к воде, прогуляемся.

– Ступайте. – Карлуха махнул рукой. – Покуда трава силу отдаёт, я кашу разогрею. Банки в золу подкладу. Не загуливайтесь долго.

Взяла меня девка за руку и повела. Ладошка у неё маленькая, тёплая, кожа мягкая, нежная. Щебечут птицы, громче всех мехарь выдувает. Тилинькнет, засвистит, а после точно в трубу дует. Когда поёт, на груди мешок раздувает. Перья у мехаря чёрные, а мешок зелёный. Воздух у заводи набрался свежести, ветерок дует с берега, пахнет травами. Не воняет болотом и комаров с мошками совсем нет. Красивое место, хорошее.

– Скажи Бродяга. – Заговорила и остановила. Смотрит на меня большими глазищами ищет помощи. – Как я здесь оказалась?

– С нами пришла.

– Это я знаю. А вот где и когда Вас встретила, не могу вспомнить. – Вздохнула громко и тяжело, в глазах грусть, печаль. Того глядишь расплачется, поджала губы.

– В часовне пряталась. – Поспешил успокоить. Прижал к себе. – На острове это было.

– В часовне? – Повторила совсем тихо, гладит ладошкой по куртке. Сжала кулачок, потёрла носик. Поглядела на меня, шепчет чуть слышно. – А что я там делала?

– Не знаю. Наверное, как и мы пряталась.

– От кого?

– А от кого ночью прячутся? – Не хочу пугать болотниками. Не помнит и хорошо. – Мы, в часовню ночью пришли, там и познакомились.

– Серёжа сказал. – Девка недоговорила, потёрла глазки и пошла к воде.

– И что он тебе сказал? – Поспешил за нею, остановил взял под локоть.

– Болотники остригли. – Прошлась ладошкой как гребёнкой по своим волосам. Повернулась, резанула по мне взглядом. – Скажи правду. Они это сделали?

– Я не видел. – Сказал правду и отвёл взгляд. Отошёл в сторону. Как быстро она изменилась. В голосе металл, в глазах недобрый блеск.

– Можно я тебя обниму?

– Меня? – Гляжу на девку, не знаю, что и ответить.

– Здесь ещё кто-то есть? – Спросила и улыбнулась, головой вертит точно осматривается, а глядит на меня. Добрый взгляд, открытый. – Ну так что, будем обниматься?

– Ну. Если ты настаиваешь. – Что ей ещё сказать? Обнимали меня девки и не раз, но что бы с разрешения? Не припомню я такого.

Подбежала, повисла на шее. Жмётся всем телом, взъерошила мои волосы, заглянула в глаза и поцеловала. Да так крепко, что голова пошла кругом. Целует, гладит по щекам, губы у неё сладкие как смолка из сот пчелистых. Не знавал я таких поцелуев. Дышать нечем, а она не отпускает. Раскачивается земля под ногами, кусты, деревья всё плывёт. Задыхаюсь от счастья, пропадаю. В голове шумит, перед глазами видения. Лунная ночь, колокольня. Хозяйка Кхну угощает тёплой юшкой. Болотник в рыбацкой сетке с топориком, тёплое озеро. Пластина из жёлтого металла. Лачуга на болоте, цветы баюки, мошки.

– Эй, ты чего там делаешь? – Тормошит Карлуха. – Как угораздило?

– Где она? – Завертел головой, ветка по щеке царапнула. Стою в зарослях колючих кустов, нога застряла.

– Ушла. Указала где тебя отыскать и дала дёру.

– Куда ушла?

– Туда. – Карлуха показал на пригорок. – Зарёванная убежала. Чем обидел? Ущипнул или брякнул что-то не к месту?

– Кто обидел?

– Кроме тебя некому. – Карлуха протянул руку. – Цепляйся, помогу вылезти. Пусть уходит если такая гордая. Сама позвала, а потом плачет. Помнишь Аську Кособокую?

– Портниху? – С большим трудом высвободил ногу, полез между веток. Карлуха тянет за руку, помогает.

– Ага. – Кряхтит мелкий, упирается ногами в песок. – Как же ты туда забрался? Пихнула гадина? Она мне сразу не понравилась. Сюнделем вертит как хочет, вот и тебя закрутила.

– Закрутила. – Нет смысла отпираться. Оцарапал руки, разодрал щеку, насилу выбрался. – А чего ты про Аську вспомнил? – Спросил у мелкого и плюнул на оцарапанные пальцы.

– Чего спросил? – Улыбается Карлуха. – Она тоже плакала. Поначалу глумилась, на смех поднимала, а как всё случилось, убежала. Сорвала мою любимую занавеску, ту что в горошек. Замоталась в неё и дала дёру.

– Повезло Аське.

– Ага, подвезло заразе. – Карлуха пригорюнился. – Хорошая была занавеска, почти новая. И куда она её задевала?

– Почему не спросил? – Склонился к воде, умываюсь. Карлуха уселся неподалёку.

– Я бы спросил, так некого. Сторонится, бежит точно у меня рога на лбу выросли.

– Что с кашей?

– Стоит каша, тебя дожидается. – Поднялся Карлуха, отряхнул штаны. – Слышь Бродяга. Что с Михалычем делать? Может давай я его. – Коротун достал нож.

– Спрячь. Мы не разбойники. Где он?

– Там, где и был. – Мелкий плюнул под ноги, сунул за спину нож, прикрыл рубахой. – Под кустом, дрыхнет. Девка его усмирила, Сюндель руки за спину связал. Гунька камыша нарезал, плетухой этого гада накрыл. Твою постель я стелил, и камыш таскал и плетуху на холме резал. Все пальцы изранил, пока надрал. А этот гад, Михалыча одел и спать уложил. С чего вдруг?

– Пошли.

– Куда?

– Поглядим на Михалыча.

***

Сидит Михалыч под кустом глазами хлопает. Смотрю на него, а он на меня. Сюндель прознал что девка ушла, схватил автомат и убежал. Не стал я его останавливать, пусть хоть все разбегутся.

– Развяжите. – Просит Михалыч чуть не плачет. – Не помню я ничего. Богом клянусь не помню.

– Ты Бродягу удавить хотел. – Поведал Гунька.

– Не помню. – Вертит Михалыч головой, глаза бегают. Напуган он, сильно. – Как выбрались из болота помню. Развели огонь тоже помню. Дальше темнота. Проснулся руки болят, связаны. Почему не знаю.

– Радуйся, что проснулся. – Рычит Гунька. – Поверил я тебе. А ты. – Махнул Гунька рукой и отошёл в сторонку.

– Клянусь не помню. – Оправдывается Михалыч. – Совсем ничего не помню.

– Чего же он тебе такого наобещал? – Карлуха поглядел на Гуньку. Прошёл к Михалычу присел рядышком. Набрал пригоршню песка, высыпал и снова набрал. – Помнишь, как меня под зад пнул?

– Помню. – Михалыч кивнул. – Это помню. Как через болото шли тоже помню. В трусах ходил, курил. Дальше провал в памяти. Богом клянусь.

– Да кто он тебе такой что ты им клянёшься? – Спросил Карлуха. – Бродяга, чего мы с ним возимся. – Злится мелкий, бросил песок под ноги, вскочил. – Утопим в болоте и все дела.

– А как же патроны? – Напомнил Михалыч. Вертит головой, ищет поддержки. Глядит то на меня, то на Гуньку. – Без моей помощи не отыщите. Я Вам всё отдам.

– И много у тебя патронов? – Карлуха поскрёб щеку. – Где они?

– Я покажу. – Михалыч громко сглотнул. – Забирайте всё. Я уйду, Вы здесь оставайтесь.

– Как же мы заберём? – Карлуха посмотрел на меня, лыбится. – Он пойдёт, мы останемся. С причудами дядька. – Мелкий плюнул на ладони, растёр. Склонился над Михалычем. – Сам притащишь?

– Нет. – Михалыч завертел головой. – Не утащу я всё.

Пойдём все вместе. Укажу где склад и уйду через пещеру. Больше Вы меня не увидите.

– Врёт он всё. – Заключил Карлуха, сцепил за спиной руки, прогуливается, глядит в небо. – Шкуру спасает.

– Незачем мне врать. В рюкзаке десять пачек. Забирайте. В пещере склад. Консервы, одежда, медикаменты. Всего навалом.

– Навалом? – Переспросил я.

– Ага. – Михалыч закивал. – Прости Бродяга. Не знаю, что на меня нашло? Контуженный я, переклинило. Выручай.

– Может и не врёт. – Мелкий полез в мешок. Роется в вещах Михалыча. Непринято у нас такое делать. – Десять штук. В таких же обёртках как Шванькины девки заработали. Гляди. – Карлуха показал пачку. – Видал как блестит? Маслом испачканы.

– Положи на место. – Злится Гунька. – Не твоё, не трогай.

– Так я не по злому умыслу в мешок полез. – Оправдывается Карлуха. – А если врёт? Как проверишь?

– Уходить пора. – Поторопил я. – У нас, два пути. Обратно в Бочку или. – Я посмотрел на Михалыча. Сидит, опустил голову.

– В Бочку не пойду. – Сообщил Карлуха, завязал мешок, на него и уселся. – Не вернусь покуда там пришлые.

– И я не вернусь. – Ответил Гунька.

– Правильное решение. – Одобрил Михалыч. – В пещеру пойдём. Разбогатеете. Всё то что не унесёте, обязательно перепрячьте. А потом.

– Заткнись. – Прошипел Карлуха. – Мы уже лопатины перепрятали. И всё из-за тебя гад.

– Я-то тут причём?

– А чьи дружки нас? – Коротун пригрозил кулаком.

– Оба заткнитесь. – Рявкнул я. – К ближайшему поселению два дня пути. Консервы на исходе. Можно охотится, рыбу ловить. С голоду не умрём.

– Зачем Вам охотится? – Михалыч подался вперёд, хотел подняться. Карлуха не дал, усадил на место.

– Сиди морда. – Шипит мелкий. – Ещё раз дёрнешься.

– Руки отекли. – Жалуется Михалыч. – Пить хочу.

– А давайте я его напою? – Предложил Карлуха. Глядит на меня ухмыляется. Михалыч закивал, согласен он. – Пошли на болото. Я и местечко хорошее присмотрел. Сбегаю за лопатиной и пойдём.

– За какой лопатиной? – Насторожился Михалыч.

– За топором. – Пояснил Гунька.

– Уймись! – Прикрикнул я на Карлуху. – Не разбойники мы. Хочешь уйти, ступай, держать не буду.

– Да ладно тебе. – Карлуха уселся возле вещей. Полез в свою торбу, вынул лопатину, нюхает. Скривился.

– Ступай вымой. – Присоветовал Гунька. – Песочком потри. Хорошо три не ленись.