Вести с полей

– Ты точно меня не имеешь в виду? – Догнал его Данилкин.– Мол, я его подговорил. Да или нет?

– Гриша, успокойся ты. На фиг ты нам не нужен. Сиди, жди когда в обком заберут.– Малович приобнял его за шею.– Мы тебя не подозреваем.Да, Тихонов?

– Подозревали бы – то ты, Гриша, уже давно в наручниках был.– Тихонов засмеялся.– Ты же про приписки только вчера узнал. Ты ж раньше – то про вредительство – ни сном, ни духом. Верно?

– Это правильно. И в мыслях не было. Сам потрясён.– Данилкин вздохнул и прибавил шаг.– Давайте ускоримся. Соня там, небось, и жаркое приготовила, и плюшек сладеньких. Отдохнем. Выпьем малость. Устали все. Спать пораньше ляжем и пораньше встанем. Работы завтра много. Костомарова надо расколоть на убийство Стаценко обязательно. Это он. Я нутром чувствую. Скотина пьяная!

– Давай, успокаивайся.– Малович открыл калитку.– А то я подумаю, что это ты его навострил на мокрое.

-Тьфу- тьфу! Не дай бог. Я коммунист. Это не партийный метод.– Данилкин и впрямь успокоился. Или так удачно вид сделал.

– Короче – перекусим, да спать. А пораньше встанем и к Костомарову. – Тихонов уже на крыльце стоял.– Кто рано встаёт…

– Тому и Бог даёт! – патетически закончил Данилкин, не верящий, по – правде говоря, ни в бога, ни в чёрта, ни в КПСС, ни  в коммунизм. И даже советский строй не одобрял он потаённо и в блестящее его будущее не верил.

Хорошо, что кроме  него этого никто не знал и даже не догадывался.

***

В домке у Данилкина жить можно было только после того, как организм смирится с набором многочисленных ароматов, часть которых смешивается с другими, а остальные живут отдельно. Все вместе они представляют собой такой сложносочинённый воздушный коктейль, который производит в голове нечастых и непривыкших гостей замыкание мозга. То есть электрические сигналы, поступающие от рецепторов и прочих нервных окончаний в мозг, перестают распознаваться и гость начинает себя странно вести. То руками размахивает не к месту, то болтает чёрт знает что. Причем почти без остановки. Некоторые после часа пребывания у Данилкиных натурально дремлют стоя или сидя, а  был случай, когда очень солидный гость, проверяющий из областного Сельхозуправления,  совсем не пьющий из- за язвы желудка, стал вести себя как выпивший три стакана самогона без закуски. Он пел, танцевал без музыки, рассказывал тайны семейной жизни и руководящей работы. Уложить спать его удалось только часам к двум ночи. Так вот за пределами дома Данилкиных это был молчаливый, строгий мужчина с наработанными жестами руководящих работников, короткими и многозначительными. Не позволял себе даже поворота головы непродуманного.

  Сам Данилкин секрет своего дома знал, конечно. Но не рассказывал никому. Соню, жену свою, не хотел подводить. Это её личный многолетний секрет был. Самое удивительное, что гость, пришибленный набором неясных сладких, кислых, терпких, горьковатых ароматов и нежных запахов цветков, душистых восточных масел да плюс к ним привкусом лёгкого дымка, пахнущего чем- то печёным, из дома уходить очень сильно не хотел. Все всегда сидели до упора. Пока хозяйка сам не объявляла, что «Ой, как славненько мы провели приятненькое времечко, Уверена, что и в следующий разок нам вместе будет так же уютненько и прекрасненько!»

Только после этого заклинания гости нехотя, но удалялись. А вообще дома у Софьи Максимовны был много лет уже обоснован  дамский клуб по интересам. Поскольку у всех совхозных женщин интересы были почти одни и те же, то их сплотить было – раз плюнуть. Компании дамские менялись, перемешивались, увеличивались и уменьшались. Но «клуб» процветал. Тётя Соня была приторно ласковой, хорошо кормила, давала неизвестные и сумасшедшие по неповторимости и вкусности рецепты всего, что консервировалось, заваривалось в чугунке, варилось на большом огне, пеклось, настаивалось, солилось или жарилось. Она ткала коврики на маленьком станочке, который заказал для неё Данилкин аж в Москве какому- то известному на весь СССР умельцу. Она всех желающих научила ткать коврики под ноги возле кроватей и узорчатые, яркие, которые только на стены вешать вместо картин. У неё же учились кроить, шить, вязать, вышивать двойным крестиком и гладью, очень правильно вялить рыбу, чтобы была она с душком, любимым мужиками, сушить шампиньоны, растущие в полях по краям просёлочных дорог. А! Ещё тётя Соня тренировала ей же избранных женщин гадать на картах не как попало, а по древней науке какой – то. Она сама узнала этот секрет верного гадания от почти столетней бабушки, которую в пятьдесят пятом привезли с собой внуки из Кишинёва в Кустанай. Софья Максимовна женщин притягивала как земной шар всё, что на нём крутится. Имела она мощный заряд гравитации, приземлившей к её ногам ну, очень много народа из числа прекрасной половины человечества. Всем она правильные советы давала, верно разбиралась в запутанных семейных делах её обожательниц и предсказывала судьбу по глазам. И никто не смог за многие годы догадаться или осознать, что при всей своей плющево – бархатной внешности и поведению добрейшей и человечнейшей тётушки. Что при образе такой молоденькой бабуси из доброй сказки, которая разговаривала только с уменьшительно- ласкательными суффиксами и непременно тягучим нежным голосом, спрятана жесткая, четкая, расчётливая, хитроумная, безжалостная сущность, умеющая незаметно и не понятно для других сталкивать людей лбами, сеять вражду и рознь, портить жизнь тем, кто жил не по её наставлениям, разрушать семьи и корёжить нормальные судьбы тем, кто её, тётю Соню, смел ослушаться. Забавная, добренькая и  страшная одновременно  женщина -Софья Максимовна Данилкина. Правительница и укротительница всех женских сил и возможностей. Которых, кстати, у любой дамы куда как  больше, чем у мужиков.

Ну, да ладно. Скажу- что за ароматы летали по дому Данилкиных, да к более захватывающему событию перейдем аккуратно.

В той тёмной, закрытой черными шторами  комнате, где было десятка три икон, плаха с топором и ножами посреди помещения, висело ещё около сотни подсвечников и трубочек , куда помещались разноцветные свечи с разными запахами дыма. А в трубочки вставлялись тонкие круглые палочки, облепленные на концах  неизвестными твердыми смесями. Когда всё это зажигалось, а зажигалось только специально под приход гостей, то весь дом внутри благоухал так, как я описал выше. Смесь ароматов сочилась через щель дверную и обволакивала гостей почти наркотически. Но, скорее, гипнотически. О наркотиках в то время знали десятки, а пробовали единицы. Но гипнотического состояния собравшейся публике хватало, чтобы слова тёти Сони пронзали гостей как стрелы амура или молний.

***

Поужинали мужики от пуза. Меню было обширным, питьё вкусным, пьянящим ласково, без одури. Поели деловые люди, разомлели и откинулись на спинки стульев. Закурили и молчали. О своём думали.

– Ну, теперь меня, миленькие, послушайте. Силушку вашу не убавит рассказик мой. Была я вчера да сегодня до обеда в «альбатросе» Помните же про Валюху Мостовую, которую ровно восьмого марта прямо с праздника забрал от живого мужа себе в жёны ихний агроном Алипов Игорёк. Кирилл, можно сказать, сам её отдал ему. Добром. Жили всё одно – плохо. Без любви и интереса.– Софья Максимовна отловила в темноте черную кошку, гладкую и блестящую, имеющую один желтый глаз, а другой – тёмный. Она звала кошку Ганечкой и чесала её за ушами.– Ну, значит, забрал. Домик ей подготовил хороший. Пятистенок. Всё туда поставил и повесил, что надо. Телевизор там, радиола, швейная машинка. Стиральная тоже! «Алма-Ата». Живи – не хочу. Своё он тоже всё в этот домик свёз. Даже ружья охотничьи. Москвич во дворе примостил свой желтый. Шампанское и торт на стол поставил. Любовь у них! Я на картах кинула. Да! Любовь обоюдная и стопроцентная.

Ну и пёхом пошел уже поздненько за последним чемоданом своим. Ну, мелочь всякая в нём набита была. Бумаги нужные, бритвы две штуки электрические, Пижамы домашние и всё такое. Приходит он за чемоданом, а Наталья, жена его, лежит на полу. Дергается в судорогах. Весь пол рядом в белой пене, вонища в комнате жуткая, дышать нечем. Я через три часа к ним приехала Натаху спасать, так в хате до тех пор нельзя было выше кровати голову поднять. Такой злой запах висел. Они, оказывается с утра ещё объяснились. Игорь ей цветы подарил, цепочку с медальоном, в который две его фотокарточки были на память вставлены, дочку поздравил, игрушек всяких надарил и на детский утренник отправил. И дочь пятиклассницу, и пятилетнего сына Кольку. А потом сказал, что уходит от неё. Другую, сказал, полюбил крепко, до гробовой доски. Ну, она поплакала, да вроде успокоилась.

-А мы как же? Колька да Людочка? А  я как без тебя? Ты, правда, нас не любишь больше? Не нужны мы уже?– Сказала.–  Знала я про вас и раньше. Но не думала, что бросишь нас. Думала – погуляешь, да забудешь её…Ну, коли так, то иди. Сердцу отказать нельзя. Оно главное в тебе. Не лежит к нам, пусть ляжет к той, какую полюбил. Жалко, конечно, что ты прямо на праздник  мне подарок жестокий приберёг. Иди, бог с тобой.

  И перекрестила его.

– Это так он мне сам рассказал потом.– Софья выпила наливочки и страшные глаза сделала.

-Ну, он поехал на «москвиче» к нам на праздник. Валентину забирать. А Натаха – то пошла к соседке, взяла у неё яду крысиного. Мол, замучили крысы. Оттуда принесло их – не известно. Надо избавиться. Ну, соседка ей дала пачку полную. Натаха пришла домой, развела в чае и выпила целых две кружки. Да ещё дуста туда добавила. Был у них дуст. И всё!!! Игорь врачей вызвал своих. Они её промыли изнутри. Уколы сделали и велели молоком отпаивать. Ночь врачи сидели у них. Всё, что надо делали. Дутов самолично приходил. Вызвал скорую из Кустаная. Она поздно ночью приехала. Капельницы поставили две штуки.

Положили на кровать Наталью, укрыли потеплее. Игорь Сергеевич ей в рот всю ночь столовой ложкой молоко горячее вливал. Я – то уже на другой день приехала. Она уже полегче была. Заставила я её за мной повторить молитву спасительную. При страшных болезнях помогает. Потом я над ней обряд колдовской совершила. Я их немало знаю. Откуда- не спрашивайте. Через пять часов ожила она совсем. И я уехала домой. Но сперва зашла по адресу, куда он Вальку Мостовую привёз. И сказала, что с ней не будет Игорь жить, с Валюхой то есть. Не уйдет из семьи.

Валентина  открыла рот, замерла. Оцепенела. И стала раскачиваться, тонко подвывая. Как от боли зубной.  Лицо побледнело, глаза аж ввалились. Тошнило её. Я сразу заметила. Потом закашляла она и побежала к рукомойнику. Не успела добежать. Рвать её начало раньше. Да и простояла она над рукомойником минут пять. Пока всё не вышло из неё.

– Как же это? – заплакала Валентина.– А я беременная от него. Не видно ещё живот. Но в Кустанай ездила, проверилась. Шесть недель уже.

Пожалела я её, сказала, чтобы назад к Кириллу вернулась.

-Нет! – Говорит. – Мне пусто с ним. Душно. Не люблю и, получается, не любила. Я много вспоминала да передумала. Не люблю. И не было любви. А без неё с мужиком – мука, а не жизнь.

-И при мне – Вернулась Софья Максимовна к семье Алиповых -

Игорь Сергеевич жене поклялся, аж слеза его пробила, что не бросит её с детьми. Повинился и твердо заверил, что остаётся дома. И прощения просил всё время. А потом я уехала.

– Будешь и дальше ей помогать? Здоровье – то будет не просто возвернуть. А с твоей помощью побыстрее поправится она.– Данилкин в упор смотрел на жену.

– Нет. Всё!– ответила Софья Максимовна жестко и убежденно.– От смерти упасла и будет с неё. Потому, что осуждаю я Наталью. Из- за мужика с собой покончить – дело не хитрое. Но у неё дочка – красавица, умница. Грамоты в школе за каждый класс получает. Сыну Кольке пять лет.  Никакой мужик не стоит детей твоих. Мужика можно другого заиметь. А детей без матери оставить – это надо, чтобы мозг вообще работать перестал и душа истлела в прах. Знать её больше не хочу! Пусть силы небесные хранят их всех. Но я лично – враг Наташке теперь. Нельзя ей мамой теперь назваться. Предала она детей своих, идиотка. Ненавижу, хоть и спасла от смерти.

Софья Максимовна поклонилась мужчинам, сказала несколько слов добрых и ушла в свою комнату. Сначала думать и молиться, а потом спать.

– Во- от. – Данилкин сжал голову в ладонях. Вздохнул.– Вот как…

– Надо бы съездить к ним после допроса Костомарова.– Предложил Тихонов.

– Ну да. Суицид вполне может иметь уголовную подстёжку. Надо поглядеть внимательно.– Согласился Малович.– Костомарова мы завтра не расколем, конечно. Вряд ли. Экземпляр непростой. Крутлявый и хитрый. Но всё одно- никуда не денется. Потому поедем завтра вечером к Дутову. Походим. Посмотрим. Определимся на месте.

  -Ну, что? Наливочки  вмажем ещё? – лихо спросил Тихонов.

– Водки лучше выпейте по соточке. Расслабьтесь.– Данилкин, директор, бутылку откупорил и налил не по соточке, а почти по полному стакану.– Завтра и день будет смурной,  и вечер у Алиповых, да и у  бывшей жены Кирюхиной.

-Ай, да хрен бы с ней, с водкой!– улыбнулся Малович.– Не ведро же. И закусь королевская.

Чокнулись они звонко, махнули стоя водочки, да и спать пошли, забыв по – королевски закусить перед трудным днём, который неизвестно сколько сил высосет и чем закончится.

***

Утром одиннадцатого марта, часов в девять, в дверь дома Чалого Серёги кто -то стучал ногой. Разница в звуке большая. Пальцами, кулаком или ногой колотишь.

– Надо, бляха, звонок всё же провести. Лежит уже год на шкафу. Чего лежит?

Снесут когда – нибудь дверь начисто!– Серёга проснулся в восемь и пил чай с пряниками. Одеваться не стал, потому что наверняка Игорька Артемьева нелёгкая принесла за опохмелкой. У него никогда на утро ни капли не оставалось. Всё с друзьями уничтожали до последнего глотка. Поэтому он в трусах и босиком пошел открывать. На крыльце стояла почтальонша Кораблёва Людмила, а в похолодевшей ночью лужице позади неё топтался муж, шофер Витёк. Они по пяти поселкам из города почту возили.

Драсти! – улыбнулась Людка Кораблёва.

Привет, Серёга!– Кашляя, сказал Витёк, сделал шаг и руку протянул.

– С прошедшим тебя, Людмила!– Поздравил почтальоншу Серёга Чалый.-

Цвети долго, не увядай! И нам всем приятно будет, а Витьке просто награда

самая желанная. Да, Витёк?

Пока шофер радостно смеялся, Людмила Кораблёва из сумки своей, имеющей три отделения и висящей через плечо на широченном кожаном ремне, вынула шесть штук открыток и четыре вчерашних газеты. Почта свежая всегда была именно вчерашней.

– Вот «Правда», «Известия» вот, «Труд» и твой любимый «Советский спорт».

– Ни фига!– Принимая почту весело возразил Чалый.– «Правда» – моя самая любимая газета. По три раза перечитываю всегда. Вот! Ты это Данилкину мимоходом скажи и там у себя ещё. На Главпочтамте. Да так скажи, чтобы им захотелось эту радостную новость передать в обком партии вместе с газетами и письмами из ЦК.

-Мы из «Альбатроса» сейчас.– Кораблёва профессиональным движением плеча переместила здоровенную сумку за спину.– Новость такая. Дутов и Алипов на дутовской «волге» увезли в шесть утра Наталью в обкомовскую больницу в Кустанай. Чувствует себя получше, но рвёт её пока и есть не может. Температура высокая. Дутов вечером главврачу домой звонил, договорился. Недели три проваляется точно. А Игорь Сергеевич сказал, что там же будет .В больнице. При ней. Детей Ленка Лапикова, коровка дутовская, к себе забрала. Всем расскажи, хорошо? Люди – то ваши все в курсе. Волнуются. Ну, надо же так завернуться событию – то!

– А что за открытки?– Чалый Серёга перебрал все картинками вверх. Все к восьмому марта. – От родителей, вижу, да от сестрёнки. А это от кого четыре штуки?

И он ушел в дом, не забыв помахать супругам рукой.

Ирина перебрала открытки. Кроме сестры и родителей поздравили её подружки из дома на Таганском Валу в столице нашей Родины, где она выросла, окончила педагогический институт, и откуда на целину уехала работать на нефтебазе и жить с  незнакомым парнем Серёгой, который  стал её замуж звать на второй день после того, как увидел. Трактор он заправлял каждый день. И говорил ей, чтобы готовилась Ирина стать его женой тоже каждый день. Через месяц они поехали в Кайдурунский ЗАГС и вот уж десять лет вместе. Не считая одного года с хвостиком, когда Чалый мотал срок в « четверке» за удачную защиту от четверых хулиганов в кустанайском парке, куда приезжал часто поиграть на бильярде.

– Ух ты! – Удивилась Ирина.– Это как же он меня нашел через одиннадцать лет? Гляди, Серёга! Это от моего бывшего ухажера Генки открытка. В девятом и десятом классе ухаживал за мной. Не, не подумай чего. Даже не целовались.

– Про «чего» можешь вообще не говорить.– Чалый Серёга довольно улыбнулся. – Ты в первую нашу ночь брачную девушкой была. Я тогда сам удивился. Такая красотка, да уцелела. Чудо просто!

Ирина издали огрела его полотенцем посудным по спине.

– Зато ты, блин, кобелём был и в Гомеле своём. Мне твои землячки рассказывали. Все три. И Валечка Савостьянов, почти брат твой, тоже гомельский. Да и тут ты порезвился до меня.

– Это ладно. Кобель. Точно.– Чалый развеселился.– Эх, погулял!!! Но ты вот лучше поспрашивай народ – хоть раз кто – нибудь видел меня с какой другой после тебя? Шиш! Никто не видел. Мне теперь тебя одной хватает. Выше крыши.

– Спрашивала иногда.– Засмущалась Ирина.– Так все горой за тебя стоят. Ни одной сплетни. Запугал что ли всех?

– Каждого в отдельности. Все две тысячи человек пугал индивидуально.– Серёга засмеялся и стал одеваться.– Пойду к Костомарову. Уже и следователи там. Данилкин тоже. Приду поздно, наверное. Ложитесь спать пораньше.

Он обнял Ирину, дочь поцеловал, которая во вторую смену училась и потому никто её не будил. Обулся, достал папиросы из кармана и ушел.

***

Костомаров стоял посреди комнаты и показывал Маловичу, Тихонову и Данилкину как душил жену своим галстуком. Захарову Нину. Вместо Нины стоял участковый Лёня Жуков, красный от пота и злой.

– Не сходится что – то.– Говорил Тихонов.– Она что, вот так стояла лицом к тебе на середине? Ну, давай, накидывай галстук.

  Костомаров забрасывал его через Лёнину голову, тянул на себя и скрещивал руки, чтобы галстук замкнулся на горле. Не получалось. Лёня был не высокий, ростом чуть выше Захаровой. И когда шелковая материя касалась горла он просто наклонял вниз голову и петля соскальзывала.

– Ну, не помню я уже. Дайте самогона маленько.– Костомаров устал, сел на корточки.-И закурить тоже. А я повспоминаю .Башка же трещит. Ночью пил.

Чалый налил ему чуть больше половины стакана и прикурил папиросу. Отдал.

– А может не галстук был у тебя? – Спросил Малович.– Может шелковый пояс от её халата? Где халат?

  Он открыл шкаф. Достал синий шелковый халат.

– Теперь будем пояс искать.– Тихонов первым стал заглядывать в укромные места, куда счетовод мог закинуть пояс после того как задушил. Но нашел пояс Чалый. В сенях между флягами для воды. Похоже, тащить мёртвую жену на улицу он стал сразу же, не сбросив удавку. Она сама свалилась в сенях и он ногой на ходу откинул её вбок. Пояс и застрял между флягами.

– А! Ну, теперь правдоподобнее.– Малович вытащил пояс и они с Чалым вернулись в комнату.– Значит пояс ты из петелек на халате выдернул, когда она к тебе стояла спиной?

– Ну. Выходит.– Костомаров уже выпил, покурил и стал оживать.– Она над столом наклонилась, а я выдернул. И сразу поддел её сзади за горло. Потянул на себя и руки крест накрест сделал. Она к груди мне придавилась, а я концы вниз и в стороны потянул. Минуты три она руками за пояс на горле хваталась. Потом руки опустила. Обмякла. Пена изо рта пошла и язык вывалился. Всё вроде. Кирдык был уже.

Данилкин прижал ладонь ко рту и, давясь рвотой, убежал на улицу. Чалого тоже задело. Но не тошнота, а злоба бешеная. В любую секунду он мог кинуться на Костомарова и, если бы точно попал, то убил бы его запросто. Он к Чалому боком стоял. И самое доступное место, куда можно  сильно ударить, был висок.

Малович и Тихонов вскочили, взяли Серёгу под руки и вывели на улицу.

– Охолони. Отдышись. Успокойся.– Сказал Малович.– На нём ещё один труп есть. А убьёшь – сам сядешь. Или лоб зелёнкой натрут. А его второе убийство зависнет. И будет  двойное преступление с одинарным наказанием. А это же не справедливо, да?

Потом Лёня Жуков надел халат, пояс в петельки вставил и над столом нагнулся.

– Давай.– Приказал Тихонов.

Счетовод посмущался немного, но самогон уже дал ему волю. Он тихонько подкрался к участковому, схватил пояс в центре спины, потянул на себя и поймал оба конца. После чего Лёня не успел ни повернуться, ни выпрямиться, а удавка уже легла ему на кадык. Костомаров рванул пояс на себя и участковый завалился ему на грудь с поясом, вдавленным в горло.

– Эй, хорош! Ясно всё!  – Малович забрал пояс и сказал Тихонову, чтобы он снова надел на Костомарова наручники.

– На хрена? – Изумился счетовод.– Куда мне бежать? От вас убежишь…

-А хочется? – Тихонов защёлкнул на наручниках замки.

Нет. Уже нет.– Костомаров сел на стул и снова попросил самогона и курево.

Малович сам ему налил, а папиросу взял у Чалого Серёги. Он вернулся. Передохнул. Притих.

-Давай, пей, кури и пойдем на озеро. Лёню потащишь как будто жену. Точно так же причём. И, кстати, почему халат дома оставил? Почему пальто на труп надел?

– Так это…– Осклабился счетовод.– Я ж потом всем объявил, что она в город за шубой уехала. Это я заранее придумал и ей деньги дал. Забрал, правда, возле полыньи. А халат повесил обратно. Как будто она и повесила, когда переодевалась  в город ехать

– Ну, ты ушлый, гад!– Сказал мрачно Тихонов – Давай, через доску на лёд Лёню переволоки и тащи к полынье. На этом следственный эксперимент и закончим. А потом поболтаем просто. Без протокола.

-А чего болтать- то?– Костомаров докурил и обеими руками окурок  опустил в пепельницу. – Вы уже всё знаете. Чего ещё?

– Видишь ли, гражданин Костомаров.– Малович взял его крепко за грудки и глядел ему прямо в центр расширенных зрачков.– Я убийц много видел. Кучу ублюдков посадил и под вышку подвёл. Но в большинстве они были падалью, мразью законченной. Грабили и убивали. Насиловали и убивали. Задолжали кому-то много и убивали. Жениться хотели на молодой жене, старую – на тот свет. Дружков грохали, чтобы деньги их забрать. Начальников убивали ножом возле дома. Потому, что они им зарплату не повышали. В ресторане один гадёныш официанта зарезал прямо возле своего стола. Тот его обсчитал на рубль новыми в шестьдесят первом.

Малович отпустил счетовода и толкнул его на кровать. Выдохнул. Выматерился  длинно. От души.

– Но ты – то не ханыга, не насильник, не урка и не человек без паспорта, роду и племени. Ты ж интеллигент по совхозным меркам. Белая кость, бляха! Ты в галстуке ходил, в директорском кабинете стол имел. Доверие тебе оказывали. Вести экономику целого сельхозпредприятия. Тебя человеком считали! Перспективу имел! У тебя медалей за доблестный труд сколько? Три!!! Ты же гордость трудового народа, сука! Вот потому мы и поболтаем с тобой. Хочу понять – какая царапина жизненная может так загноиться у нормального человека, что и весь человек от неё, маленькой, сгниёт. Как вот ты.

  Молчал Костомаров. Голову опустил. Наручники ко лбу прижал. Наверное, думал. Вспоминал. А может, конечно, просто ошалел от долгой речи капитана.

Потом все четверо следили за переносом Лёнечки Жукова к полынье. В конце Костомаров показал- где бросил тело. Сбегал во двор и принёс пешню. Быстро пробил в хрупком льду полынью на том же месте, где она и так была.

– Тогда я час рубил лед. Побежал ещё раз за топором. На берегу упал. Поскользнулся. Там вы ручку нашли. Ну, после всего опустил её головой вниз под лёд. Думал – она к весне на дно ляжет и не найдет никто. А оно вон как вышло…

– Всё.– Сказал Тихонов.– Хотелось бы сейчас тебя самого головой вниз под лёд сбросить. Но надо дело до конца доводить. Пошли в дом.

И пошли они. Все с надеждой на лучшее. Следователи на то, что, дальше успешно раскрутят счетовода. Лёня Жуков надеялся, что его домой после дежурства отпустят. А Чалый с Данилкиным рассчитывали, что ум и инстинкт самосохранения у Костомарова  остались хотя бы для того, чтобы не втянуть в эту историю самого Данилкина, директора. А Костомаров очень желал, чтобы на убийстве жены следствие и остановилось. Хотя понимал подсознательно, что душа Пети Стаценко обязательно прилетит к нему в дом и незаметно подскажет следователям – как они должны проникнуть в страшную костомаровскую тайну. Не набожным он был человеком, но в то, что душа Петькина обязательно вернётся из бесконечности и справедливо ему отомстит, он в последнее время уверовал так, что, напившись, орал во всю глотку, уговаривал сатану не пускать душу умерщвлённого им агронома