Лили Марлен. Пьесы для чтения

Дон Гуан: Что бы я ни дал ей, это было бы гораздо больше того, что дали ей вы. (Спокойно). Ведь это вы ее убили, ваша светлость.

Бургомистр медленно поворачивается к Дон Гуану.

Конечно же, ничего из ряда вон выходящего. Вы не подсыпали ей яду, и не подсылали подкупленных убийц, вы просто рассказали Франциске, что ее возлюбленный изменяет ей с ее собственной матерью. И этот рассказ убил ее.

Бургомистр: Мальчишка… Она умерла от воспаления легких.

Дон Гуан: Она умерла от горя, ваша светлость. Такая, знаете ли, банальная и немного смешная история. Сколько их случается на земле… (Чуть слышно). Боже мой, ах, если бы я только сумел уговорить ее тогда…(Оборвав себя, громко). Впрочем, я утешаюсь тем, что если небеса еще не совсем очерствели, имея дело с такими, как вы, то они приготовили ее душе самое лучшее место, какое только есть в Раю. (Опускается на стул).

Короткая пауза.

Бургомистр (искренне изумлен): Нет, ты просто спятил… Прошло пятнадцать лет!..

Дон Гуан: Всего пятнадцать лет, ваша светлость…

Бургомистр (идет к креслу): А, так это месть?.. Ты мне мстишь?.. (Садится в кресло, устало). Мне надо было сразу догадаться.

Короткая пауза. Глядя на Бургомистра, Дон Гуан начинает негромко смеяться.

(Раздраженно, почти кричит). Ну, что? Что? Что тут смешного?

Дон Гуан: Ну, посудите сами, ваша светлость. (Едва сдерживая смех). Кому может прийти в голову мстить своим собственным снам? (Со смехом). Нет, в самом деле!… Пусть даже таким отвратительным, как этот? (Смеется). О, Господи!.. (Смеется). Хорош бы я бы был, ей-Богу… (Смеется). Мстить сну!.. (Смеется).

Бургомистр: Поосторожнее, Гуан…

Дон Гуан продолжает беззвучно смеяться, опустив голову и закрыв лицо руками.

Я ведь тебе сказал – поосторожней… Не то и оглянуться не успеешь, как сон твой станет явью.

Дон Гуан (перестав смеяться, глухо): Оставьте, сеньор… Что, разве мы отвечаем еще и за свои сны?.. (Подняв голову). Да, уж, наверное, ничуть не больше, чем за то прошлое, из которого они приходят к нам и которое само-то, ей-Богу, – всего лишь сон. (С мрачной решимостью, хрипло). Вот если бы можно было вцепиться этому прошлому в глотку! Надавать пинков, показать кукиш, чтобы заставить его поджать хвост и прикусить язык!.. О, с каким бы удовольствием я бы это сделал! (Смолкает).

Бургомистр молчит. Пауза.

(Без выражения). Я не ошибся, ваша светлость? Мне вдруг почему-то показалось, что вам это желание тоже немного знакомо.

Бургомистр (устало): Ты дурак, Гуан… Если бы ты был немного умнее, то знал бы, что на свете есть вещи, о которых лучше не вспоминать. Иначе в один прекрасный день они сами вспомнят о тебе, и тогда тебе уже не поможет никто… (Взяв со стола колокольчик). Так не будешь подписывать?

Дон Гуан молчит. Помедлив, Бургомистр звонит и почти сразу в дверях возникает фигура Секретаря.

(Секретарю). Зови.

Секретарь с поклоном исчезает. Короткая пауза.

(Гуану, негромко). Лучше бы ты все-таки подписал.

Дон Гуан молчит.

Ну, да как знаешь.

В приемной появляется Доктор. Вошедший следом за ним Секретарь, молча указывает ему на Дон Гуана.

Доктор (говорит с сильным акцентом): Касподин больной… (Подходит к Дон Гуану).

В этот момент левые двери распахиваются и в приемную стремительно влетает еще один Доктор. На его голове – завитой парик с косичкой; пол-лица закрывают огромные очки.

Второй Доктор: Простите, простите за опоздание. (Быстро подходя к Дон Гуану). А, господин больной!.. Какой интересный случай… Дайте-ка ваш пульс. (Берет руку Дон Гуана).

Первый Доктор (подозрительно): Слючай, действительно, ошень любопытный… (Гуану). Сударь… (Берет другую руку Дон Гуана).

Короткая пауза.

Бургомистр (секретарю): У меня что? Двоится в глазах?

Второй Доктор: Пульс жестоковатый. Я бы даже не побоялся сказать – жесткий.

Первый Доктор: Ошень дерзкий пульс.

Бургомистр: Послушайте, господа… э, светила…

Первый Доктор (повернувшись к бургомистру): Касподин Любек, действительный шлен Берлинской академии наук. (Кланяется). Прибыл для освидетельствования этот больной.

Второй Доктор (с поклоном): Господин де Пурсоньяк. Действительный и почетный член Парижской академии наук. Прибыл по вашему распоряжению для освидетельствования больного.

Бургомистр (подходит, подозрительно глядя то на одного, то на другого): Другими словами, вас двое? (С сомнением). Помнится мне, я приглашал одного.

Доктор Пурсоньяк (быстро): Если ваша светлость жалуется на память, настоятельно рекомендую настой желтого цвета с липовым медом. Снимет, как рукой.

Бургомистр: После как-нибудь…

Доктор Пурсоньяк (настойчиво): Можно попробовать отвар из сливовых косточек. Помогает вспомнить даже то, чего никогда не было. А в крайнем случае, советую вам прибегнуть к помощи флеботомии, сиречь, кровопусканию, дабы разрядить сгустившиеся пары и дать мыслям свободно фунциклировать, так сказать, облегчая работу памяти вашей светлости…

Бургомистр: К черту флеботомию!.. Из-за нее, я уже позабыл, что хотел сказать. (Задумывается). Ага. Слушайте меня внимательно, господа эскулапы. Видите этого господина?.. Так вот, хочу вас по-хорошему предупредить, что, как это ни печально, но его здоровье из рук вон плохо.

Доктор Любек (рассматривая Дон Гуана): Ошень похоже на правду.

Бургомистр: Обратите внимание на этот блуждающий и не располагающий к приятности взгляд. Надеюсь, он свидетельствует о весьма обширном умственном расстройстве, порождающем разного рода опасные фантазии, сопровождаемые гневом, яростью и бешенством. Ну, а этот бледный кожный покров? Не мне вас учить, что он является безошибочным признаком какой-то скрытой мании, которая свила себе гнездо в глубине этой несчастной души… Словом, господа светила, вы и без меня видите, что дело из рук вон плохо.

Доктор Любек: Будьте спокойны. Касподин Любек знает свой дело. Я уже сейчас наблюдать голым глазом, что больной страдать острой формой ипохондрической меланхолии.

Доктор Пурсоньяк (снисходительно): Коллега, наверное, хотел сказать, меланхолической ипохондрии. Эта болезнь, скорее, более меланхолическая, чем ипохондрическая.

Бургомистр: Браво, господа гиппократы. (Направляясь к двери). С нетерпением буду ждать ваших результатов.

Бургомистр и Секретарь уходят.

Доктор Пурсоньяк (доктору Любеку, с вызовом): Так вы говорите – ипохондрическая, любезный? (Подходит к нему почти вплотную).

Доктор Любек (отодвигаясь): О, да! Ошень сильно ипохондрическая.

Доктор Пурсоньяк (подвигаясь еще ближе): Меланхолическая, коллега. Меланхолическая.

Доктор Любек (отодвигаясь): Вы иметь несчастье заблуждаться… Но я готов уступить вам, как тут у вас говорить, пальму.

Доктор Пурсоньяк: Пальму, как раз, можете оставить себе.

Доктор Любек: Я только хотеть сказать, что в свете рекомендаций касподина бургомистра, это уже не иметь существенное значение. Ипохондрическая или меланхолическая, но касподина больного надо немедленно придать, как у вас тут говорят, коспитализации… (Отодвигаясь от Пурсоньяка). Что это вы на меня так глядеть?

Доктор Пурсоньяк: Боюсь, доктор у меня для вас плохие новости. У вас на лице все признаки какой-то неизвестной науке болезни.

Доктор Любек: Какая глюпость!

Доктор Пурсоньяк (решительно): Я вас должен немедленно осмотреть.

Доктор Любек (отходя в сторону): Шерта с два. (Поспешно прячется за Дон Гуана). Я здоров.

Доктор Пурсоньяк: Когда больной говорит, что он здоров, значит дело плохо. (Наступает на доктора Любека).

Доктор Любек (отступая, нервничая): Да что же вы из-под меня, наконец, хотеть?

Доктор Пурсоньяк: Надо говорить «от меня», а не «из-под меня». К тому же вы произносите «ч» как «ш», а «з» как «с». Это плохой признак. (Наступает).

Доктор Любек: Это простительно, потому что я есть иностранец. (Отступая за Гуана). Говорю вам, я абсолютно здоров!

Доктор Пурсоньяк: Послушайте, коллега. Вы имеете наглость утверждать, что человек, который называет себя доктором Любеком, абсолютно здоров?

Доктор Любек: Отчего же не здоров?

Доктор Пурсоньяк: Да, оттого, черт возьми, что Любек – это город!

Дон Гуан, который до этого не без удовольствия слушал разговор врачей, негромко смеется.

Доктор Любек: Что такое? (Оскорблен). Любек есть фамилия моего папы!

Доктор Пурсоньяк (негромко): Ваш папа – город Любек?.. (Вплотную приближаясь к доктору Любеку, с сочувствием). Позвольте мне ваш пульс, коллега.

Доктор Любек (убирая за спину руку): Зачем пульс? Не надо пульс.

Доктор Пурсоньяк: Давайте, говорю вам. (Изловчившись, хватает доктора Любека за руку и слушает его пульс). Пульс у вас нагловатый, как английский флаг…(Наклонившись к доктору, почти шепотом). Знаете, что с вами будет, когда узнают, что в числе своих ближайших родственников, вы называете город Любек?

Доктор Любек (решительно): О! Я все понял… Я все понял. Вы хотеть заполучить мой гонорар!

Доктор Пурсоньяк: Когда вас посадят в сумасшедший дом, коллега, вы забудете не только слово «гонорар», но и все другие слова… Главного врача там называют за глаза Крысоловом. Он лечит больных горячими горчичными ваннами и перцем. Бедняжки чихают у него двадцать четыре часа в сутки. С утра до вечера и с вечера до утра. Шум стоит такой, что если кто еще и не сошел с ума, то обязательно сойдет!

Доктор Любек: Но я не хотеть в сумасшедший дом!

Доктор Пурсоньяк (удивлен): Человек, который называет себя сыном города Любека, не хотеть в сумасшедший дом? А вы большой оригинал, доктор.

Доктор Любек: Но я не есть сын города! Я есть сын своего отец!

Доктор Пурсоньяк: Вы думаете, что у кого-то будет охота в этом разбираться? Как только кто-нибудь серьезно задумается над тем, что вы называете себя Любеком, пусть даже доктором Любеком, вам не позавидует даже последний нищий.

Доктор Любек (в смятении): Main Got! Что же мне теперь делать?

Доктор Пурсоньяк (указывая на дверь, твердо): Бежать.

Доктор Любек: Бежать?.. О! Бежать! (Бежит к двери, но тут же возвращается назад). Но мой гонорар?

Доктор Пурсоньяк: Я чуть было не забыл вам рассказать, коллега, что кроме доктора Крысолова там есть еще и другие врачи. Доктор Подзатыльник. Доктор Кровопуск. И доктор Помолись. Они практикуют ледяные ванны, крысиный помет и прижигание пяток. Но в сравнении с потерей гонорара все это, конечно, совершенные пустяки.

Доктор Любек с криком убегает. Доктор Пурсоньяк устало садиться на один из стульев. Затем он снимает очки, бороду и парик. Швыряет их на стол. Теперь перед нами уже немолодая, но все еще красивая женщина с грустными глазами.

(Повернувшись к Дон Гуану, негромко). А вот и я, дорогой.

Дон Гуан (какое-то время вглядывается в лицо сидящей перед ним женщины, изумленно): Каталина?.. (Вскочив со стула). Невозможно… Это ты?

Каталина: Как видишь, дорогой.

Дон Гуан (подходит, протягивая Каталине руки): Каталина…

Каталина (протягивая к Дон Гуану руки, но сразу же опуская их): Надеюсь, я не очень переиграла?

Дон Гуан: Ах, Боже мой, Каталина!.. Нет, какое там!.. (Смеется). Ведь он поверил! А?.. Поверил. Ты просто чудо! (Смеется). Подумать только, сын города Любека!

Каталина: Немцы такой доверчивый народ.

Дон Гуан: У меня нет слов!.. (Тихо). Каталина…

Каталина: Ты еще не забыл, что когда-то я играла в благотворительных спектаклях? (Снимая халат и бросая его на стол, рядом с париком). К тому же тебе не надо рассказывать, на что бывает способна женщина, особенно, когда надо выручить попавшего в беду дурачка.

Дон Гуан: Так весь этот маскарад?..

Каталина (независимо): В память о наших редких свиданиях, дорогой.

Дон Гуан (тихо): Спасибо, баронесса.

Каталина: Ты скажешь мне спасибо как-нибудь в другой раз. (Подходит к Гуану). А сейчас тебе надо срочно убраться из города и, желательно, как можно дальше. На этот раз ты разозлил их не на шутку.

Дон Гуан: Постой. Бежать?.. Нет, это невозможно.

Каталина: Да, дорогой. Бежать. Исчезнуть. Скрыться, пока они не успокоятся и не забудут про тебя.

Дон Гуан: Боюсь, это будет очень не скоро, баронесса.

Каталина: А ты, наверное, ждал, что они скажут тебе «спасибо»?

Дон Гуан (удивлен и задет): В конце концов, я мог бы рассчитывать, ну, хотя бы на простое понимание!

Каталина: Так же, как и они, дорогой.

Дон Гуан (удивлен): Так же, как и они?

Каталина: А разве нет? (Садится). Послушай, дорогой. Еще вчера у них была прекрасная легенда о сластолюбивом юноше, рядом с которым любой из них выглядел просто ангелом. Но тут пришел ты и захотел отнять у них этого ужасного Гуана, вывернуть все шиворот-навыворот, поставить все вверх ногами… Ты ужасный эгоист, дорогой… Неужели ты до сих пор не знаешь, кто у них самый любимый герой во всей этой истории?.. Нет, дорогой, это не ты. Это они сами. Такие порядочные, честные, доверчивые, обиженные этим извергом Гуаном и теперь смиренно ожидающие от неба справедливого мщения… Ты просто плюнул им в лицо, дорогой.

Дон Гуан: И поэтому теперь они станут охотиться за мной, как в старые добрые времена?

Каталина: Да, дорогой.

Дон Гуан (задумчиво): А мне, в свою очередь, придется убегать, прятаться, переодеваться, ночевать в дрянных гостиницах, на несвежих простынях, а утром снова отправляться в путь, неизвестно куда, неизвестно зачем?.. Фальшивые паспорта. Наклеенные усы…(Мрачно). Нет, Каталина. Я уже давно не чувствую к этому никакой склонности… И потом, меня все равно поймают. Знаешь, у кого нет охоты к бегству, того ловят быстро.

Каталина: Тогда придумай что-нибудь еще. (Негромко и немного кокетливо). Ты ведь всегда был такой умный, Гуан.

Дон Гуан (посмеиваясь): Ах, Каталина… С годами начинаешь понимать, что наш ум, это только умение изворачиваться, лгать, выдавать желаемое за действительное, хитрить и расставлять ловушки. Это так утомительно, что мне уже давно хочется стать обыкновенным дураком… (Помолчав). Наверное, мне надо просто вернуться домой, а там – будь, что будет.

Каталина: Совсем нетрудно догадаться, что именно, дорогой. (С улыбкой, которая, возможно, понятна только Дон Гуану). Или ты уже забыл, что добродетель всегда торжествует?

Дон Гуан: Ах, баронесса! Да, разве такое можно забыть?.. Эта мысль особенно будет утешать меня, когда все эти добродетельные и чистые сердцем станут отплясывать вокруг моей виселицы.

Каталина (с нежностью глядя на Гуана, негромко): Боже мой, какой ты все еще дурачок, Гуан… Ну, какой же ты дурачок.

Дон Гуан (с ужасным акцентом): Я есть надеяться, што этот диагноз не есть окончательный, дохтор?

Каталина: Ты и представить себе не можешь, насколько этот диагноз окончательный.

Дон Гуан (с акцентом): Шерт побери! Какой неприятный цурюк! (Серьезно). Как же хорошо, что ты не разучилась смеяться. Я помню твой смех. Ах, как же ты заразительно смеялась тогда!..

Каталина: Это было очень давно, дорогой.

Дон Гуан: Но не настолько, чтобы оказаться забытым. (Помолчав). Я слышал, ты удачно вышла замуж. Это правда?

Каталина: О, да! И так же удачно развелась, чтобы выйти еще раз. (После небольшой паузы, без выражения). Если муж узнает о сегодняшнем представлении, я погибла.

Дон Гуан (понизив голос, выразительно глядя на Каталину): Но он не узнает, баронесса. Как правило, мужья редко догадываются о самом главном.

Каталина: По-моему, когда-то я уже слышала эту фразу. Лет этак двадцать с небольшим назад… Ты не помнишь, дорогой?

Дон Гуан: Это был не я.

Каталина: Ах ты, поросенок, поросенок…

Дон Гуан: Но баронесса! Это было четверть века назад! (Смиренно). Я раскаиваюсь.

Каталина: Вот так-то лучше.

Дон Гуан: Хотя, если посмотреть с другой стороны…

Каталина (перебивает): Ради Бога, Гуан! Попридержи свой ужасный язык. Могу себе представить, как ты распустил его в твоей злополучной книге.

Дон Гуан: Позвольте, баронесса! Если хотите знать, то там я, сдержан, остроумен, тонок, изящен, наблюдателен, находчив, проницателен, умен, черт возьми, даже глубокомыслен, справедлив, немного загадочен и в меру назидателен, – словом, совершенно такой же, как и в жизни.

Пока Дон Гуан говорит, Каталина, поднявшись со своего места, подходит и протягивает ему халат.

(Удивлен). Это мне?

Каталина: А как, интересно, ты собираешься отсюда уйти?

Дон Гуан (в притворном ужасе): Предстать перед тобой в таком виде? Никогда! (Надевает халат).

Каталина протягивает Гуану парик.

Шерт побери!.. (Нахлобучивает парик).

Каталина: А теперь иди. Иди… Нет, подожди… Я хотела спросить тебя… Только не подумай, что я чего-то боюсь… Скажи, дорогой, мне нашлось место в твоей книге?

Дон Гуан (подходя к Каталине, серьезно и тихо): Конечно же, нет, баронесса. Как такое могло прийти тебе в голову? В моей книге живут смешные и жалкие уродцы. Такие, как я сам. Как бургомистр или как мой зять… Потаскухи. Дуры. Куклы… Для тебя там нет места.

Каталина молчит. Короткая пауза.

(Тихо). Но зато тебе нашлось место в моей памяти и в моем сердце. Если, конечно, это еще что-то для тебя значит. (Мягко). Я часто вспоминаю тебя, Каталина.

Каталина (немного охрипшим голосом, без выражения): Вы прирожденный враль, господин Гуан.

Дон Гуан: Гораздо чаще, чем ты, можешь себе представить.

Каталина: Нескладный враль… Если ты что и вспоминаешь, дорогой, то не столько обо мне, сколько о самом себе рядом со мной, на твоей скрипучей постели.

Дон Гуан (укоризненно): Каталина…

Каталина: Господи, как же она скрипела, эта чертова кровать!

Дон Гуан: Если придерживаться фактов, то надо сказать, что кровать как раз была вполне сносная.

Каталина: Как она скрипела! Словно несмазанная телега!

Дон Гуан: Я бы сказал: поскрипывала.

Каталина: Скрипела на весь дом!

Дон Гуан: Но при этом, все-таки, довольно мелодично.

Каталина: Черта лысого! Мелодично…

Дон Гуан: Не Моцарт, конечно… (Смолкает, глядя на Каталину. После небольшой паузы, с трудом). Каталина…

Каталина: Что, дорогой?

Дон Гуан: Прости меня.

Каталина: За что, дорогой? (Подходя к Гуану). Я всегда знала, что ты появился ненадолго. Может быть на день, а может на неделю, на месяц. А потом исчезнешь опять… У тебя вечно был такой вид, словно ты хочешь непременно заглянуть по ту сторону всего. Как будто боишься упустить что-то важное, что никак не дается в руки, и все торопишься, чтобы не опоздать… (Посмеиваясь). Ты великий путешественник, дорогой. Путешествуешь сквозь книги, сквозь друзей, сквозь женщин. Всегда в пути. Только что был, и вот тебя уже нет… (Помолчав). Нашел что-нибудь?

Дон Гуан молчит.

Неужели, совсем ничего?

Дон Гуан: Раньше я бы сказал – «самого себя». Но сегодня мне кажется, что это не так уж и много. (Просто). Нет, баронесса. Ничего.

Каталина (дотрагиваясь до щеки Дон Гуана, тихо): Бедный, бедный Гуан… Иногда я проезжаю мимо твоего дома. Свет в твоем кабинете горит в последнее время что-то совсем невесело. Но ты ведь еще не потерял надежду, дорогой?

Дон Гуан (бодро): Ах, баронесса! В конце концов, надежда – это всего лишь единица измерения наших сил… (Негромко и тускло). Не знаю, баронесса.

Каталина: Бедный Гуан…

Дон Гуан: Бедная Каталина.

Каталина: Бедный Гуан.

Дон Гуан: Бедная Каталина.

Каталина: Но я совсем не бедная, дорогой. (Положив на плечи Дон Гуана руки). Ты, конечно, забыл наш первый танец? Впрочем, если ты помнишь, он оказался и последним… Ну, конечно, же ты забыл.

Дон Гуан: Нет, баронесса.

Каталина: Тогда ты должен помнить, что ты обещал мне перед тем, как исчезнуть. Ты обещал, что когда вернешься, мы будем танцевать всю ночь, – ну, и, возможно, всю оставшуюся жизнь… Помнишь, разбойник?

Дон Гуан: Да, баронесса.

Каталина (отходя от Дон Гуана, негромко): Тогда, дорогой, может быть, ты пригасишь меня на танец?

Дон Гуан: Здесь? Сейчас? (После небольшой паузы, с поклоном). Конечно, баронесса. Буду счастлив. (С сомнением). Вот только мои ноги. Они уже не слушаются меня, как прежде.

Каталина: Не желаю ничего слушать!..

Дон Гуан: Ну, раз так… (Галантно склонившись перед Каталиной и протягивая ей руку). Не соблаговолит ли госпожа баронесса принять мое приглашение и оказать мне великую честь?

Каталина (приседая и принимая руку Дон Гуана): Охотно, господин Гуан.

Танцуют.

Подумать только! Гуан! Я дождалась этого танца через двадцать лет!

Дон Гуан: Всего через каких-то двадцать лет, баронесса!

Танцуют.

Каталина: Получается, что ты не такой уж и враль, дорогой?

Дон Гуан: Как видишь.

Танцуют.

Каталина (тревожно): Если тебе вдруг понадобится моя помощь…