Любовь и головы. Пособие для начинающих

–

Другой знаковый персонаж любил уходить от меня навсегда. Он тяжело вздыхал, заламывал руки и шел в закат. Как-то раз он собрал с собой все вещи, в том числе и тяжеленные гантели. Мы были юны и наивны: какая там личная машина – денег на такси не было. С этим скарбом он прогулялся минут двадцать до своего дома. С тех пор он уходил навсегда с одним свитером и парой белья. Когда на самом деле ему пришло время уйти навсегда, вещи он забирать не спешил. Они немым укором стояли посреди моей квартиры и напоминали о пяти годах очень непростых потуг строительства семейной жизни. И за дверь выставить жалко, и себя жалко, и всю студенческую юность вместе с собой и иллюзиями тоже жалко было до слез. А как-то он в не очередной раз явился не за вещами и притащил мне в дом целого кота. Тот получил кличку Зло и жил у меня еще неделю, прежде чем покинул квартиру с лыжами и прочим имуществом хозяина. Интересно, кстати, – как там кот?

–

Есенинский период в моей жизни был затяжным. Друзья знали мою страсть к барным стаканам, и даже после того, как я решила, что их воровство портит мою карму, продолжали нести в дом граненые изделия разного размера. А мужчины знали про мою слабость к Сергею Есенину: в самые нескромные моменты я могла декламировать его с табуретки. Есенина в доме накопилось немало: один портрет мне купили у пропойцы на Урицкого, бюст привезли из Москвы, а уж сборникам и биографиям в шкафу вовсе нет числа. Один из них мне всучил В. Это была осень, и мне было совсем грустно. Я совершенно не умела жить одна, я даже толком не могла понять, что я люблю делать и чем заниматься по вечерам, если не жарить мясо для мужчины. В итоге – бессистемное поведение.

В. выносил меня на своем героическом плече из чилаутов ночных клубов и вряд ли считал глубокомысленным собеседником. Но как-то раз мы сели поговорить, и весь вечер мне пришлось слушать песни Григория Лепса. Через два часа прослушивания я взвыла, и мне даже исполнили «Шаганэ ты моя, Шаганэ», что уже не смогло спасти ситуацию. В то время я презирала социум, носила ассиметричную короткую стрижку и только-только разжилась первыми татуировками. Как выяснилось гораздо позже: ошибочными. А вот песни Григория Лепса мне стали симпатичны лет через десять. Тогда же я столкнулась с В. в гостях у своей приятельницы, с которой они успели нажить пару детей. Она с ним, кстати, развелась. Возможно, тоже не вынесла всего этого Лепса.

–

Весь сарказм насчет мужчин, с которыми меня сводила жизнь, не стоит считать озлобленностью или даже малой претензией на феминизм. В него я не верю. Но вот они почему-то вели себя забавно, а я – глупо. Но даже за самые феерические глупости мне совсем не стыдно, и многие из них я бы уверенно повторила снова.

Некоторые были мне симпатичны, другие вполне милы. А в большинстве случаев я влюблялась – и сильно. Потому что если нет этого настороженно-радостного ожидания встречи внутри – зачем вообще приближаться к человеку? Я помню много чудесных рассветов: когда ты танцуешь что-то вроде вальса на балконе отеля в Листвянке или бежишь по росе среди тумана на даче. Когда ты, прищурившись на рассветное солнце, целуешь чье-то плечо. Когда понимаешь, что ты в мире не одна, а есть еще кто-то, и у него тоже есть какие-то мысли, идеи и сомнения. И каждая из этих встреч – тоже часть твоей жизни, эмоциональная страница. Есть такая категория оценки прошлого: это было – и хорошо, что это было.

Возможно, в чем-то я поленилась брать на себя работу по строительству отношений: стройки и ремонты вообще не мой конек. Один юноша в первые же дни знакомства снес в моей квартире стену, но понял, что барную стойку в кухне построить можно, а вот порядок в моей голове навести не получится. Так и ушел.

Нас не учили любить, а проекция родительских отношений на свою жизнь мало чем помогает при ее устройстве. Мне кажется, что любовь мы учимся рождать в себе по мере жизни, и счастливы те, кто от рождения может делать это безусловно. И выражать ее, и сохранять. Нет никаких специальных упражнений, только идеи и свой внутренний голос, который бы слушать еще изредка. В любви нет страдания и переживаний о прыщах на носу, в ней вообще ничего нет, кроме добра и света, – вот тогда это по-настоящему.

Самый главный вывод, который я смогла сделать из отношений: ни один мужчина не может спасти от внутреннего одиночества. Еще хуже: всех своих тараканов ты преподнесешь ему на блюдечке с голубой каемочкой. А это совершенно никому и не нужно. С мужчинами можно делать много разных веселых вещей, и в случае чего они смогут починить кран на кухне или покормить тебя обедом в приличном месте, но по большому счету это не костыль. Нужно самой учиться твердо ходить на двух ногах – и тогда, наверное, встретится кто-то, с кем можно просто идти рядом. И вместо фрикасе из тараканов ты подашь ему сочный стейк.

(Примечание: бери свежую говяжью вырезку, не мороженую. С обеих сторон посыпь солью и перцем, лишнего не надо. Слегка сбрызни коньяком или портвейном. Прожарь с двух сторон примерно по 4 минуты на большом огне. Если прожарку нужно усилить, чуть-чуть потуши с алкоголем. Сверху положи пол чайной ложки деревенского сливочного масла. Вино выбирай красное, танинное. Хорошо, если оно побывало в дубовой бочке. Попробуй Риоху или другие регионы Испании. Безошибочным будет темпранильо. Дай открытой бутылке постоять минут двадцать.)

Долгое плавание

Допустим, выжил от любви.

Проснулся, смотришь – попустило.

Пусть не наточены ножи,

Зато за скобкой – вроде было.

В огне рябин горит коньяк:

Вступает по аккордам осень,

В ушах – «Дельфин», на шее – шарф,

А душу кто-то позабросил.

Осталось мало в закромах –

Горсть благодарности и нежность.

Ее истратишь на кота,

Ему внимание полезно.

В пальто найдется сто рублей

И пара нераскрытых писем.

Мы не становимся мудрей,

А только треплемся от жизни.

Что остается от любви:

Три неприличных анекдота,

Чуть-чуть хандры, бокал «Шабли»

И иногда еще икота.

Складируй все на антресоль:

Узор плеча, рассвет похмельный,

Мажорный смех и си-бемоль –

Все пригодится, будь уверен.

Проходит все, и все придет,

Пока шуршит нога по парку.

Вот пируэт и поворот:

Точи ножи и жди подарка.

Эта история началась промозглой весной, а закончилась в травмпункте.

Основой стратегии этих отношений стал классический журналистский подкат, который я не применяла со школы: интервью. Сугубо профессиональное: во время качественного интервью задача журналиста установить максимально приятельские и доверительные отношения с собеседником. Никогда не знаешь, какую роль он потом сыграет в твоей судьбе. И в этом один из великих плюсов моей профессии – бесчисленное количество знакомых из самых разных сфер жизни. В общем, я сходила на интервью, потом возникли уточнения, а затем последовал и первый ужин. Это было серьезнее, чем бал Наташи Ростовой: я одновременно брила ноги и выпрямляла челку, подруга, собрав детей и стопку нарядных платьев в охапку, летела ко мне через весь город спасать мой неприглядный внешний вид девочки-хипстера.

Как-то раз на день рождения он подарил мне букет калины красной, а на первой встрече он был в красной рубахе. Но фильм Шукшина я в то время еще не посмотрела, и двусмысленность ситуации оценить не смогла. Но не будем проводить параллелей с кино – в жизни все бывает куда более увлекательно.

Чуть позже, добыв в закромах шкатулки с желаниями секретный листок с вдумчиво запротоколированными параметрами идеального мужчины, я ахнула. Все сходится: всю жизнь ждала. А для филологической чувствительной барышни в возрасте, когда считаться «на выданье» уже как минимум самонадеянно, такая встреча – как распрямить туго сжатую пружину. Ноги начали терять землю, а голова – остатки здравого смысла. Пиу!

Когда мы кого-то любим, то это мы молодцы. Самое красивое чувство рождается и расцветает в нашей душе, мы его можем раздавать всем вокруг щедро, пачками и стопками, от этого мир становится немножко добрее. И если оно есть – не нужно ни о чем жалеть, останавливаться или другими способами наступать на горло своей песне. Даже если у второй стороны этой истории по жизни оказываются совсем иные приоритеты.

Эта встреча поменяла многое в жизни. Человеку из дорогого общества хотелось соответствовать, пришлось срочно стройнеть и менять имидж, попутно заняться парусным спортом. Я читала все книги, которые он мне советовал, искала в них скрытые смыслы. Это был единственный мужчина, который с третьей попытки смог объяснить мне устройство двигателя внутреннего сгорания.

И научил меня думать о деньгах. Потому что это конечно же был хороший еврейский мальчик. Тогда я еще страдала идеализмом: многие вещи, как мне казалось, нужно делать ради большой великой цели или потому, что так нужно для мира во всем мире. Подвох в том, что нередко большие цели – не такие и большие, а весьма упрощенные в мире твоего начальства. Ты должен всего лишь приносить компании деньги, а философию на это можно наложить любую, лишь бы сотрудник ударно работал. «Где деньги, Саша?», – регулярно спрашивал он меня, когда я, заходясь слюнями, рассказывала про очередной проект. «Ты меркантильная сволочь», – искренне обижалась я. С тех пор, как я научилась задавать и отвечать себе на вопрос, где деньги, жить стало проще. Это не значит, что в мире не должно быть благотворительности и добрых дел для друзей, но это значит, что если кто-то решил на тебе заработать, то и ты бесплатно ничего делать не должен. Остальное – по любви: из нее, кстати, рождаются самые лучшие проекты.

Мне как-то сказали, что половина проблем в том, что я вижу людей не такими, какие они есть, а такими, какими могли бы быть. Обидно подловить себя на таких заблуждениях и непросто начать их как-то анализировать. Но вот этот образ в своей голове, через призму бальзаковских очков, я полюбила по-настоящему сильно.

Возможно, я просто встретила родную душу – и так бывает, если верить теории о переселении душ. Но как-то получалось иногда угадывать наперед сказанные фразы, и он выдавал обрывочные воспоминания про меня из снов. Просто мы где-то раньше встречались, просто в этот раз встретились не в то время и не в тех обстоятельствах. Но каждая из встреч была по-своему прекрасна, даже когда я, перебрав, пикировала со шпилек в клумбу.

А он все время был в каком-то плавании. И изредка швартовался к моему берегу. Тогда оставалось только бросить все – и бежать на встречу. Если честно, меня не очень волновало, где он и с кем, важно было, что время от времени мы можем просто сесть и поболтать. Чувство ревности мне знакомо так же слабо, как и чувство зависти: я не вполне понимаю, как это устроено. Так что лишних переживаний, кроме хороших, мне не досталось.

Я никак не могла понять, почему такой прекрасный человек довольно бессмысленно тратит свою жизнь. Ведь можно было – с его умом и талантами – столько всего сделать. В одну из нашу последних встреч, когда удалось поговорить по душам, он сказал, что не видит особого смысла жить. Надоело. Такую тоску и безысходность в человеке едва ли можно починить подручными средствами.

Никогда не получится упрекнуть его в том, что он плохо ко мне относился или сделал что-то не так. Вообще, он обычно поддерживал меня, помогал советом или просто вовремя открывал бутылку холодного белого вина. Мне было важно знать, что он жив и здоров и по формальным показателям вполне счастлив – только глаза очень грустные.

Ожиданий у меня особенно не было – были бессвязные мечты о счастье, которые имели мало общего с практической стороной вопроса. Ну вроде как: приплывет он в мою бухту под алыми парусами, на белом коне, и будем жить долго и вместе. «Ты сильная девочка, ты со всем справишься», – говорил он мне. И как-то раз я поняла, что действительно настолько сильная, что со всем могу справиться и без его советов. Он вроде тоже пока как-то справляется.

Считается, что любовь – это когда ты хочешь прикасаться к человеку. Этот роман был, по большому счету, эпистолярным. Но прикасаться хотелось. В этом романе не будет грандиозной эротической составляющей, она была и не главная – самые интересные вещи происходили в голове.

Она в итоге и пострадала. Ночные поездки по травмпунктам, восемь швов, хорошее сотрясение и почти незаметный шрам на лбу. Теперь я могу шутить о том, что он болит, когда рядом появляется «тот, чье имя нельзя называть».

Когда я проснулась утром дома и ощупала кровавую повязку, а отрывки памяти удалось сложить в единый калейдоскоп, то поняла, что больше не будет писем. И стихов почти не будет. И Добби, в общем и целом, свободен. Осталось много хороших воспоминаний, и, конечно, я до сих пор переживаю за то, чтобы он, по возможности, был жив и здоров.

Но корабль с алыми парусами ушел за горизонт, в море штиль. И если чего-то просить там, наверху, так это возможности еще разок в жизни суметь полюбить кого-то так же сильно.

Эпистолярный год

1. Новый год

Дорогой,

если хорошо подумать, то за весь год не было написано ни одного письма, достойного высокого эпистолярного жанра. Все отрывки и незавершенные мысли.

А ведь именно с ним (эпистолярным жанром) я весь год пыталась разобраться. В нем были письма Ремарка и Дитрих, письма Лили и Маяковского, Чехова ко всем и сразу, разве что юного Вертера в нем не оказалось, и слава богу.

И под финал, кажется, надо написать что-то особенно личное и хорошее, и тут, по всей видимости, я готова расписаться в бессилии по части владения жанром. И как же это получается, что разговаривать с людьми я могу с трудом, а написать что-то получается еще хуже, и какой ужас, что до сих пор не придумали штуковину, которая может транслировать мысли из головы и конвертировать их в ворд.

Итоги года подводить, как минимум, глупо, а про текущую ситуацию в мире заворачивать тошно, а о душе – ну что сказать на трезвую голову вообще можно. И как так получилось, что благодаря тебе в этом году было написано столько, возможно, неплохих, но точно осмысленных колонок, а новогоднее письмо я вокруг да около сочиняю уже несколько дней?

Пишу поздравить тебя с наступающим – и пусть отмечание будет исключительно душевным, уютным, с фиолетовой елкой(!), и дело обойдется без головной боли с утра, и посуды будет побито совсем немного.

Признаюсь, что уже много лет для меня Новый год – страшно одинокий, но семейный праздник. Это такой период, когда не хочется никого видеть, есть и разговаривать. Хочется быть в семье и молчать, лишь бы было хорошо и был уют за кремовыми шторами, пока мир стоит (это из любимейшей «Белой гвардии»).

Раньше казалось, что праздничная ночь должна приносить какую-то невероятную сказку, но к взрослым девочкам Дед Мороз заходить побаивается, а все чудеса – проснуться утром желательно в своей квартире и чтобы каблуки не сломать по пути еще. И что-то загадывать с курантами, жечь и крошить в бокал игристого тоже глуповато – у меня есть целая волшебная шкатулка с принцессой-лягушкой на крышке и с новогодними желаниями, и что-то список «сбычи» не так велик.

Случаются те мечты, которые похожи на цели, но это не так интересно.

А чем дальше – тем меньше мечт и больше целей. И тогда Новый год больше похож на дедлайн, чем на праздник. От этого жутковато, я не загадывала себе такую взрослость.

Впрочем, я и до сих пор не вполне себе представляю, что такое быть взрослым и вполне приличным человеком. Может, быть взрослым – это ложиться вовремя спать, не пить вино из тетра-пака и в морозы надевать колготки под джинсы? Не уверена. Или взрослость – это умение ограничить себя в чем-то для достижения чего-то бо́льшего, вовремя платить по счетам и научиться слушать советы более знающих людей (за все советы этого года тебе отдельное спасибо! – они действительно ценные)? Или взрослость – это просто умение принять себя и «не париться»? Короче, в 28 я точно знаю об устройстве жизни гораздо меньше, чем знала в 20.

Думаю, нет особого смысла желать тебе чего-то материального или абстрактного здоровья – чего там еще принято желать в стандартном наборе?

Я хотела пожелать тебе мечт (мечтов, мечтей?) – они очень непросто даются взрослым. В три года нормально хотеть кататься на единороге по радуге, а куда потом деваются пряничные домики и дорога из желтого кирпича? Я уверена – они где-то в нас, только мы их глубоко запрятали во имя нормальности. Пусть будет мечта! А лучше всего – не одна! Чтобы глаза перестали быть грустными и усталыми, и душа двигалась.

С наступающим тебя 2017-м годом!

Обнимаю всей душой,

Саша

2. Январь

Привет!

Как жаль, что ты все-таки не выбрался в Петербург! Не буду врать, что в это время года он как-то особо чудесен, хотя, что уж там, всегда неплох, хмур, сыр и умен.

Через Фонтанку от меня – улица Рубинштейна, променад гламурных питейных заведений с громкими названиями и славной гастрономией, туда ходят в цветных штанах и аккуратно стриженых бородах. Справа от отеля начинается Гороховая – на ней тоже душевные кабаки.

Пожалуй, весь Петербург состоит из приятных питейных заведений, музеев и домов писателей, морячков и сырой погоды. Прониклась к городу настолько, что поймала себя вчера на ночной прогулке на чувстве дома. Мой маленький русский Берлин. Город, где хорошо.

Городские сумасшедшие – главная достопримечательность. Как и в Берлине, они здесь на каждом углу. Едва я добралась до метро, как на меня напала какая-то старушка с требованием купить ей жетон. Купила – а что делать? Пока еще, слава богу, никто не вступил со мной в споры о метафизике бытия, но это, может, от того, что я вчера была на сложных от 8-часового перелета щах и растрепанных кудрях. Посмотрим, что принесет интересного вечер субботы.

Наверное, Януш Вишневский – еще большие сопли, чем Коэльо. Ну, по крайней мере, не меньшие. Его «Одиночество в Сети» – это точно тоска для пубертатных девиц около 20. Мне было 23 – читала и ревела, разумеется. Всему же свое время. Читала я его, колеся в поездах среди десятков европейских вокзалов, в подземке берлинского метро, на перронах и перекладных. Думала, как прекрасна вот такая жизнь, как у героев романа, – с пересадками, сэндвичем в чемодане и паспортом в кармане.

Боже, как же хороши эти вечные вокзалы! Мало что есть лучше, чем залечь на полку в поезде или же пройти все досмотры в аэропорту. После таможенных зон ты уже не принадлежишь себе и мало зависишь от обстоятельств, становишься безликим персонажем без бэкграунда. Можно не соблюдать статус-кво – никому ничего не должен. В путешествии можно черт те чего о себе насочинять, если не тащишь с собой груз из переживаний и опыта.

Выдыхаешь в самолете, проверяешь ремень и уходишь глубоко в себя. Вне своего я. По мне, так вполне буддийская практика. А ты как думаешь?

Вот в этой оторванности от общего контекста и есть, наверное, самая большая радость дороги, которая не омрачается затекшими ногами. И можно, гуляя по Невскому, протащить на себе лишние двадцать кварталов дорожную сумку, потому что все кругом каждый раз новое и упоительное.

Давно где-то читала, что куда бы ты ни ехал, всегда берешь с собой себя, но стоит ли таскать этот багаж в путешествие? Разве что привычки. Хороший крем, любимые духи и пара платьев на всякий случай – этого вполне достаточно. Потом всплывают мысли о людях: этот привет, три слова на открытке – «да, я про вас еще помню».

Каждый из прожитых аэропортов и вокзалов – обещание большого приключения. Когда я была студенткой, мечтала о кочевой жизни, в которой есть множество путешествий, в которых есть дорожное одиночество и независимость этакой серьезной командировочной девицей. Сложилось не так много путешествий, как хотелось бы, но каждое из них – такой праздник. Ты приезжаешь в другое место немного новым человеком, рассматриваешь попутчиков – что они тащат с собой, о чем переживают.

Серьезная командировочная девица сегодня позавтракала в чудесном отеле на берегу Фонтанки, постояла в утреннем тумане Петербурга и продумала вечерний променад. А пока – училка-училка. Кажется, в той или иной форме сбылась еще одна мечта, ну или стратегический жизненный план – не знаю, как лучше оценивать. Больше бы поездок! Но где же Берлинский вокзал?!

В аэропортах я смотрю на встречи, они всегда такие трогательные. Думаю, редко меня кто-то встречает, но зато какое есть чувство свободы – в том, где позавтракать, какой выбрать маршрут. Может, самое ценное в этом всем в конечном итоге – скинуть сапоги и сумку дома или в отеле, который тоже вполне себе временный дом.

Признаюсь, космополит из меня ни к черту. Важно знать, что дома ждет котопес, что-то живое. Тогда все имеет смысл. А если никто не ждет – тогда можно быть где угодно, в общем-то. Как я не выносила одиночество в 18, и как это хорошо в 28, правда, это принято называть самодостаточностью или чем-то типа того.

Как ты говоришь, я ничего особо не нажила к 28, кроме кота, маленькой квартиры и одиночества, но ведь сколько было городов и дорог, перемен мест и слагаемых! Воспоминания и истории – не самое ли ценное, что можно нажить?

Не выношу туристов, которые все постоянно фотографируют, ведь лучше всего – просто взять и запомнить: запах, мгновение (по Фаусту, конечно, по Фаусту), звуки. Это все даже не сложить в путеводитель. Но как здорово вернуться в город и понять, что он обнимает тебя, что ноги уже сами помнят маршруты, что ты нездешний, но вполне местный житель. Аборигены не пилят селфи у каждого памятника, им и так славно. Йха!

С петербургским сырым и просоленным приветом:)

3. Февраль

Дорогой,

с дефисами, конечно, у тебя приключилась беда. Но это ведь не кривые ноги и не дислексия, со временем это проходит.

Зато слов нет, какой восторг – получить ответ! Чувствовала себя тем самым полковником, про которого ничего не читала.

Про лень великолепную и не говори даже! Во-первых, понятно, во-вторых, заразно, в-третьих, завидно. Диван мне только снится – эту часть своей квартиры посещаю крайне редко, а вина по будням стала избегать (не теряю надежды образ обрести благообразный и примерный). Обычно смотрю на него (диван) со стороны. С легкой грустью. Джулия вот на нем хорошо лежит. И кот.

Ты говоришь, бесит ожидание деталей – очень тебя понимаю. Все что-то чуть более серьезное, чем очередь, доводит меня до нервного тика.

Прозаические дела не дают покоя: то женские разговоры, то еще что. И ведь самое ужасное – каждый раз даю себе обещание работать поменьше, а потом РАЗ – И ВСЕ такое интересное… и опять на ночь что-то остается. Бесит, что не могу принять более-менее понятное решение, что делать дальше, – в смысле, план на неделю-то составить всегда легко, а горизонты больше трех месяцев мне не даются никак, от слова совсем.

Когда отучусь от этой дурной привычки – трудоголизма, наверняка стану более счастливым человеком, займусь медитациями и прочитаю всего на свете Маркеса.

С другой стороны, чем глубже февраль, тем голова больше ранетка, и только косички ее и украшают, точно уж не глубокие мысли и продуманные тактические решения. Кажется, что-то весеннее мешает вставать с кровати по утрам, нести себя на йогу и рассуждать логически.

«Полковнику никто не пишет», конечно, скачаю на днях:) Найти бы только время на нормальное чтение. А то читаю сразу пять книг, и толком – ни одну.

Признаюсь: так и не поняла я ничего толком про ОТО, кроме того, что, кажется, не Кюри и не Ковалевская моя фамилия, и абстрактные величины шибко тяжело мне воспринимать.

А как ты относишься к Кэшу? Вот идеален же он как саундтрек ко всему на свете. Даже к этому письму! Февраль – месяц Кэша, в марте наступает Дилан:)

4. Сагаалган

Капитан,

я думала фигануть каких-то хороших стихов, но не придумала. Они останутся для мартовской рассылки, непременно.

Думаю, там будет строгая Ахматова или взбалмошная Цветаева, ещё не решила, на какую руку надену перчатку я с правой руки. Что-то весеннее.

Но должна признать, что за последнее время нервы мои крепко вами помотаны. И ох как! Купила витаминов, отхаживаюсь.

Одно сложно принять в людях – пренебрежение к обещаниям. Я так привыкла, что мои друзья слов на ветер не бросают: сказали – сделали. И для меня это так обычно – человеческое сдержанное слово, надёжность его есть единственная ценность в этом мире.

И в этом смысле ты меня обеспокоил крепко за последнее время. Не могу придумать, о какой моральный кодекс и опереться. И пока я этого не знаю, просто напишу тебе что-то о дружбе.