Моше и его тень. Пьесы для чтения

Элиазер: Да, отец.

Аарон: Я знаю, что все, что я говорил тебе прежде, ты сохранил в сердце своем, но все же я повторю это. Не слушай фантазеров, Элиазер. Тех, которые говорят – зачем нам эти каменные города и мощеные камнем дороги, разве плохо было нам в пустыне, где мы слышали голос Крепкого и чувствовали его заботу?.. Спроси у них, когда они начнут поднимать свой голос – а разве Крепкий – фантазер, чтобы тешить себя и нас пустыми мечтами, которым не суждено сбыться?.. Разве не ведет он нас от победы, к победе, исполняя то, что обещал, и обещая то, что без сомнения исполнит?. Берегись их, Элиазер, потому что их сладкие речи могут увлечь многих и тогда придет беда, потому что некому будет тогда тесать камни и пасти овец, рыть колодцы и сеять пшеницу, потому что вместо того, чтобы работать, все будут болтать и слушать болтовню других. Тогда некому будет защитить Израиль от врагов, и он падет, как падает на землю неразумная птица, которая вылетела не вовремя и попала под лучи палящего солнца…Ты понял меня, Элиазер?

Элиазер: Да, отец.

Аарон: Тогда послушай последнее, сын мой… Когда ты вдруг услышишь голос, который позовет тебя, – не важно, с неба ли, с высокой горы, из грозового ли облака или из горящего куста, – немедленно заткни руками уши и беги прочь…Не медли ни одного мгновенья, Элиазер, потому что это грозит тебе ужасом и гибелью…Пускай этот голос обещает тебя сказать что-то очень важное, пускай он убеждает тебя в том, что он тебя спасет, что сделает богатым, что оградит тебя от бед, – не верь ему… И всякий раз, когда его услышишь, закрой глаза, заткни уши и притворись мертвым, чтобы он не смог соблазнить тебя своими обещаниями и повести тем путем, в конце которых нет ничего, кроме безводной пустыни и палящего солнца.

Элиазер: Но как же так, отец?.. Разве мы не должны слушать Крепкого и исполнять его повеления?

Аарон (быстро): Тш-ш-ш… (Приложив палец к губам.) А что он может сказать тебе еще, кроме того, что уже было сказано, Элиазер?.. Разве тот, кто говорит, как повелитель, станет снова утруждать себя ненужными повторениями и беспокоиться о тех, кто не слышал его в первый раз?.. Или, может быть, ты думаешь, что Он станет менять то, что однажды уже решил?.. Так думают безумцы, сын мой. Разве Он человек, чтобы ему колебаться в своих мыслях, как тростник на ветру?.. Пойми, он все сказал, и теперь наша задача не забыть его слов и делать все так, как он велел, наперекор фантазерам и умникам, которые каждый раз готовы начинать все с начала…

Появляется Иешуа. Увидев у постели Аарона Элиазера, смущенно останавливается.

А теперь иди, сын мой, иди… И чтобы ни случилось, помни все, что я тебе сказал.

Элиазер медлит.

Иди, сынок, иди…

Элиазер уходит.

Иешуа (подходя): Вечер близок.

Аарон: Тогда помоги мне подняться, сын Нуна.

Иешуа: Мне кажется, Аарон, тебе было бы лучше не вставать.

Аарон: Возможно, ты прав, Йешу. Но я хотел бы встретить известие, стоя на ногах, а не лежа на земле, так чтобы никто не подумал, что Аарон раздавлен случившимся и жалеет о том, что произошло…(Садясь в постели). Когда он ушел?

Иешуа: Сепфора прибежала, когда тень коснулась большого камня… Как ни считай, а время уже вышло… Я думаю, он уже близко.

Аарон: Надеюсь так и будет. (Протягивая руку к Иешуа). Помоги.

Иешуа помогает Аарону встать на ноги и поддерживает его.

Аарон: Ноги, как из глины… (Делает несколько шагов, держась за Иешуа). Что там за шум?

Иешуа: Я распорядился, чтобы передовые отряды незаметно спустились Иордану и укрылись в прибрежной полосе. Сейчас их никто не заметит, потому что солнце бьет с запада и не дает противнику нас увидеть.

Аарон: Да благословит их Крепкий.

Иешуа: Да благословит их Крепкий.

Аарон: Ты не забыл, о чем я просил тебя вчера?.. Насчет Элиазера?

Иешуа: Можешь не волноваться за него, Аарон. Я все помню, и буду смотреть за ним как за родным сыном. Не сомневайся.

Аарон: Да благословит тебя Крепкий, сын Нуна.

Иешуа: И тебя.

Аарон (делая еще несколько шагов, держась за Иешуа): Я слышал, разведчики рассказывали, что высота стен в Йерихо не меньше четырех человеческих ростов, а ворота оббиты листами меди, которые не пробьет никакая стрела… Это правда?

Иешуа: Да, Аарон. Это правда.

Аарон: Еще они рассказывали, что видели железные колесницы, которые возят лучников, так что ты никогда не знаешь, с какой стороны на тебя посыплются стрелы.

Иешуа: Так и есть, Аарон. Никогда не знаешь.

Аарон: А теперь скажи мне, сын Нуна, тебе не страшно?

Иешуа: Когда твой бог идет перед тобой, о каком страхе можно говорить, Аарон?

Аарон: Их боги тоже не дремлют.

Иешуа: Конечно, Аарон. Но если ты не забыл, у нас есть одно преимущество. В отличие от них, нам некуда возвращаться, так что если мы проиграем эту битву, никто больше не вспомнит про Израиль… (Негромко). А вот и Халев.

На пороге палатки появляется Халев.

Аарон: (негромко): Пусти. (Отпустив Иешуа, делает несколько неуверенных шагов в сторону Халева и останавливается, с трудом удерживаясь на ногах).

Пауза. Аарон и Иешуа смотрят на Халева. Никто не спешит нарушить молчанье.

Халев: Вы смотрите на меня, как будто дети, которые нашалили, когда никого не было дома. (Негромко). Он мертв.

Пауза. Иешуа отходит в сторону.

Аарон: Как он умер?

Халев: Как воин. С мечом в руках и с ненавистью в глазах.

Иешуа: Ты дрался с ним?

Халев: Не я… Ты ведь сказал, что у меня не хватило духа взглянуть ему в глаза. Так оно и вышло. Но я все видел и могу поручиться, что он умер как герой…

Иешуа: А где… где…

Халев: Все в порядке…Я спрятал их тела в расщелине. Там, где их никто не найдет.

Аарон: Их?.. Ты сказал "их", Халев?.. Что это значит?

Халев медленно достает из кармана слегка позвякивающие бусы Сепфоры.

Аарон (едва удержавшись на ногах, держась за столб): Как?.. И Сепфора?.. Но почему, почему?

Халев: А ты что хотел, Аарон?.. Чтобы она бегала по лагерю и спрашивала у всех, где ее муж?.. Чтобы началась паника и все бы, наконец, открылось?.. Надо было быть последним глупцом, чтобы оставить ее в живых.

Аарон: Мы так не договаривались …

Халев: Что сделано, то сделано.

Аарон: Что с нами будет, если мы начнем убивать детей и женщин?.. (Иешуа). А ты?.. Ты знал?.. Да?.. Знал и не сказал… Ах, Иешуа…

Иешуа: Что делать, Аарон. Мы знали, что ты будешь против, поэтому решили ничего тебе не говорить.

Аарон: Но зачем?.. Зачем?

Иешуа: Никто не хотел ее смерти, но все повернулось так, что у нас не было другого выхода… Представь, что было бы когда хотя бы небольшая часть того, что мы знаем, стало известно толпе?.. Хватило бы и двух слов, чтобы мы остались в одиночестве перед разъяренной толпой.

Халев: Вот именно. А так мы откупились небольшой кровью от больших бед… И не говори, что ты этого не предвидел, Аарон.

Аарон: Но не Сепфору… Нет, нет…

Халев: А что она такое без Моше, Аарон?.. Несчастная вдова, которая доживает свой век из милости?.. А так она ушла женой Моше и в памяти людской осталась как его верная Сепфора, о которой будут помнить до тех пор, пока помнят Моше… Видел бы ты, как они лежат рядышком, словно влюбленные голубки в пору, когда цветут маки.

Аарон (едва слышно): Бедная Сепфора…

Иешуа: А те, кто был с тобою?

Халев: О них не беспокойся. Они тоже уже ничего не скажут.

Иешуа: Не хватятся?

Халев: А если и хватятся, то завтра все будут заняты уже другим, чтобы помнить про вчерашний день.

Иешуа: Так значит, все…

Халев: Да, значит, все… Надеюсь, все что нам пришлось сегодня сделать окупиться и принесет плоды…А завтра на рассвете, мы скажем всем, что Моше ушел в горы, чтобы молить Крепкого о победе и пусть меня разорвут демоны, если к полудню Йерехо не запылает.

Иешуа: Он запылает, Халев, можешь мне поверить.

Халев: Не разуверюсь в этом, даже если сам Крепкий придет и примется меня в этом разубеждать… (Иешуа). Ну, что, идем?

Иешуа: Идем… (Аарону). Помочь тебе?

Аарон: Не надо.

Иешуа: Тогда прощай.

Аарон: Прощай сын Нуна.

Халев: Прощай, Аарон.

Аарон: Прощайте.

Халев и Иешуа уходят. Аарон медленно и с большим трудом идет по палатке, едва передвигая ноги.

(Бормочет). Прощайте, прощайте… Еще недолго нам прощаться, нет, не долго… Тогда узнаете, как жить без старого Аарона… Посмотрим, кто вам подсчитает тогда овец м овечий приплод, кто измерит далеко ли до новолуния, кто вылечит лихорадку и отличит золото от бронзы…Еще спросите – где Аарон?.. А он уже там, где его не достанет и Крепкий, так глубока его могила и беспробуден сон…

Короткая пауза.

Бедная Сепфора… (Бесшумно плачет, держась за центральный столб). Кто знал, кто знал…

Небольшая пауза.

(Сделав несколько шагов, вдруг резко оборачивается). Кто тут?.. Я ничего не вижу… (Всматриваясь перед собой). Это ты?.. Ты?.. Решил вернуться?.. Или хочешь, чтобы я раскаялся в случившемся и попросил бы у тебя прощенья? (Негромко смеется). Нет, нет, брат. Ты сам виноват во всем, что случилось. Ты, а не я или Иешуа. Посмотри, завтра ты мог бы идти впереди своих воинов и петь во славу Крепкому наши священные гимны, но ты не захотел. Ты решил, что тебе лучше остаться на этом берегу, вот ты и остался, брат, и это даже хорошо, что ты навсегда останешься здесь и не пойдешь дальше… Подумай сам, что было бы, если бы ты вступил в эту землю? Ты бы ворчал, и брюзжал, и был бы вечно недоволен тем, что люди несовершенны, что они глупы, привередливы, жадны, что им нужны не мечтатели и фантазеры, а воины и каменотесы, строители, священники и кузнецы, все те, на ком будет держаться слава и сила Израиля…Конечно, они не такие совершенные, как тебе бы хотелось, но что же делать, брат?.. Они могут прилгнуть, украсть или даже убить, но зато они никогда не осмелятся усомниться в словах Крепкого и тех, кого он избрал своими служителями. (Помедлив, громко). Бог поступил мудро, брат, что обманул тебя. Потому что у Него совсем другая задача. Он занят своим народом, о котором надо заботиться, и который надо учить, кормить и одевать. Народом, которому надо дать эту землю, эти города и эти пастбища, чтобы он мог рожать детей и приносить жертвы, строить и защищаться, разводить овец и сеять хлеб. (Сердито, словно отвечая на слова невидимого собеседника). Конечно, Он больше не будет говорить нам через тебя. Но зачем Ему говорить, Моше? Что еще Он мог бы сказать нам сверх того, что уже сказал? Посмотри, разве не все уже сказано, брат? А все сказанное разве уже не записано? И разве не в том смысл этого записанного, чтобы оно сегодня было тем же, что и вчера, и через год, и через сотню лет то же, что и сегодня?.. Сам Крепкий не захочет вспоминать так, как оно было на самом деле, потому что на самом деле всегда было так, как записано в нашей книге…

Медленно ковыляет по палатке и опускается на землю возле раскладного столика с письменными принадлежностями.

Вот почему, когда я беру свою кисточку и пишу, то этим я помогаю родиться будущему. Тому будущему, которое будет думать, чувствовать и понимать, так как думаем, чувствуем и понимаем сегодня мы… (Взяв в руки кисточку и разложив на столике пергамент). Вот как сейчас, брат, когда я расскажу о тебе то, что будут помнить и через тысячу лет. То, что теперь всегда будут считать правдой, не подозревая ни о чем другом… (Записывает и одновременно говорит). В год Черной Овцы… в месяц Кислев… на горе Нево… умер Моше… и не вошел… в землю обетованную… потому что… такова была воля Крепкого… который воспротивился тому… чтобы он спустился… в Землю текущую молоком и медом… и повелевший, чтобы он остался на этом берегу… (Отложив кисточку). А почему?.. Потому что был он фантазер и мечтатель, и думал, что человека можно переделать и заставить быть лучше, хоть это не под силу даже самому Крепкому… Но это я писать не стану, чтобы не смущать тех, кто придет за нами и тех кто придет после них…

Пауза.

(Глухо). Конечно, что и говорить. Мои глаза еще не настолько ослепли, чтобы я не видел того, что все мы – всего лишь тень, которую отбрасывает Моше и Тот, с Кем он говорил на горе Хорив… Только тени, которые думают, что они существует сам по себе, не догадываясь, какие они на самом деле жалкие и пустые…К счастью никто не знает этого, кроме старого Аарона, который скоро унесет это знание вместе с собой в могилу. Что же делать, если весь мир может держаться только на лжи?.. И все-таки пока я еще дышу, я почти вижу, как они спустятся в долину и с первыми лучами солнца перейдут Иордан, как пойдут, поднимая к небу клубы пыли и пугая жителей городов звуками труб и звоном бубнов, как запылают Иерехон и Гай и крики побежденных смешаются с криками победителей… Да, брат. Сам Крепкий пойдет перед ними под пение стрел и рев шофаров, смущая сердца врагов и ободряя слабых… Я вижу, как они будут радоваться, считая добычу, откладывая серебро к серебру, железо к железу, а кожу к коже, как будут смеяться, гладя верблюдов и запуская пальцы в густую шерсть овец, как станут ликовать, разрушая чужие святилища и изгоняя прочь чужих богов!.. (Глухо). Пусть они думают, что это и есть то, ради чего человек приходит на эту землю. Что же делать, если сам Крепкий не может дать им большего, – чего уж тут говорить о тебе, брат, с твоими нелепыми фантазиями, которые никто никогда не понимал?.. Ах, брат, Разве ты не знал, что все в мире устроено правильно, так как надо? Зима идет за осенью, а лето за весной: День следует за ночью, а ночь за днем? Огонь гаснет, спалив всю траву, а бегство всегда заканчивается возвращением?.. Разве не говорил ты сам, что рано или поздно мы все равно вернемся?.. И вот мы возвращаемся, брат, возвращаемся, как возвращаются осенью птицы, как возвращается после сна память, возвращая тебе весь мир… (Глухо). Мы возвращаемся брат… Возвращаемся домой… Домой… (Смолкает, медленно опустившись на свою постель).

Долгая пауза.

Занавес

Июль 2011 г.

Жизнь – дерьмо

Пьеса в одном действии

Действующие лица:

Наталья

Борис

Маляр

Телефон

Большая прихожая в самом разгаре ремонта. Обои сорваны, кое-где пол застелен газетами. Потолок уже побелен, но люстра еще не повешена и в прихожей сиротливо горит только одна лампочка без абажура. В глубине сцены – входная дверь, справа от которой – начало небольшого коридора, ведущего на кухню, слева – вешалка с одеждой.

Если не считать этой вешалки, двух стульев и раскрытой стремянки, на ступеньках которой стоит телефон, – прихожая пуста. Возле правой и левой кулис – друг против друга – расположены две двери, ведущие в жилые комнаты. Правая из них слегка приоткрыта, и из-за нее довольно громко доносятся звуки классической музыки.

Долгая пауза. Играет музыка.

Из дверей правой кулисы появляется Маляр. Выпачканная краской и мелом рабочая одежда. На голове – пилотка, свернутая из газеты. Подойдя к левой двери, он, чуть помедлив, негромко стучит, затем ждет, наклонив голову и прислушиваясь. Не дождавшись ответа, стучит еще раз.

Маляр (негромко зовет): Хозяйка… (Прислушивается). Наталья… э-э… Эдуардовна… (Вновь прислушивается, затем немного помедлив, стучит снова). Посмотрите, что у нас получилось. (Прислушивается и вновь стучит, негромко). Хозяйка?.. (Услышав за дверью шаги, поспешно отходит в сторону).

Наталья (появляясь на пороге): Уже?.. (Зевает). Как же вы быстро-то… А я заснула. И совсем не вовремя.

Маляр (искренне огорчен): Ох, Господи! Простите меня, ради Бога. Расстучался, прямо как в лесу!

Наталья: Нет, нет, это хорошо, что вы меня разбудили. Днем спать все равно вредно. (Зевая, идет за маляром). Ну, пойдемте… (Зевая) Посмотрим… (Исчезает вслед за Маляром в комнате).

Пауза. Прихожая пуста. Льется музыка. Из-за приоткрытой двери, за которой скрылись Наталья и Маляр, доносятся невнятные голоса.

(Вновь появляясь в прихожей вместе с Маляром, уже вполне проснувшись, идет по сцене, холодно). А я вам еще раз повторяю, что это совсем не то, что я хотела. Нет и еще раз, нет! Потому что цвет должен быть мягкий. Мягкий, а не такой агрессивный, как этот. (Обернувшись, смотрит на Маляра). Вы хоть понимаете, о чем я говорю?

Маляр (смиренно): Отчего же. Я понимаю. Цвет должен быть мягкий. (Вздыхает, глядя в сторону).

Наталья: Господи, ну, как же вам, наконец, объяснить?.. Цвет должен быть мягкий, воздушный, тонкий, а не такой, чтобы зайдя в комнату, хотелось немедленно выпрыгнуть в окно. Неужели, вы сами этого не чувствуете?

Маляр (негромко и застенчиво, выдавая в себе человека, который не умеет врать): Лично мне, например, нравится.

Наталья (почти с отвращением показывая пальцем в сторону комнаты, откуда они только что вышли): Вот этот?.. Этот?.. Вы это что, серьезно?

Маляр: Ну, почему же? Хороший колер. Строгий, собранный. Такой, знаете ли… (Жестикулирует, не находя нужного слова). Солидный. Напоминает даже ми-диез, если вы знаете…

Наталья: Что?

Маляр: Это нота такая. (Негромко поет). Ми-и… (Увлекаясь). Ми-и… Вот, послушайте… Ми-и… (Поет). Ми-и… Видите, как похоже?.. Ми-и… (Неожиданно с удовольствием и во весь голос, расправив плечи). Ми-и-и-и-и… (Оборвав себя, со смущенным смешком). Простите… увлекся.

Наталья с отвращением смотрит на Маляра. Короткая пауза.

Наталья (ледяным голосом): Знаете что?

Маляр подавлено молчит.

(Грубо). Вы этим вот вашим ми-диезом, можете, если хотите, красить хоть ограды на кладбище. А я хочу, чтобы в моей квартире цвет был точно такой же, как в каталоге. Мягкий, тонкий и прозрачный… Понятно?.. Точно такой же!

Маляр: Понятно. Мягкий, тонкий, прозрачный. Как в каталоге.

Наталья: Не диез.

Маляр (покорно): Не диез.

Наталья: Воздушный, светлый, спокойный. Чтобы рядом с ним можно было отдохнуть и ни о чем не думать. Чтобы он напоминал о приятном, а не черт знает о чем! (Нервничая). И пожалуйста, я вас очень прошу, сделайте, наконец, потише этого вашего Брамса, или кто там у вас, если вы не хотите, чтобы я с ума сошла! (Закрывая дверь, откуда доносится музыка). Я, конечно, понимаю, что это классика и все такое, но ведь надо же и меру знать… (Нервно смеется). По нынешним-то временам это и звучит даже как-то дико. (Почти с отвращением). Бр-рамс!.. Все вокруг слушают «Happy end», а вы слушаете Брамса и при этом целый день. Не удивительно, что вы хотите покрасить нас в такие мрачные тона.

Маляр (подавлен): Помилуйте, Наталья… Э… Э.... Ну, какой же это Брамс?.. Это Малер… Малер.

Наталья: Что? (Несколько мгновений непонимающе смотрит на Маляра, с отвращением). Господи, да какая, в конце концов, разница! Я ведь просто так сказала. Первое, что мне в голову пришло. Тем более, если вы хотите знать, то, по-моему, это теперь совершенно все равно. Потому что из ста человек вряд ли хотя бы один отличит сегодня одного от другого… Можете даже не стараться. Никто не отличит.

Маляр (потрясен): Как же это, не отличит?.. Это Малера-то от Брамса?

Наталья: Вот именно. (Почти с удовольствием). А вы как думали? Малера от Брамса, Брамса от Шнитке, левое от правого, черного от белого… Да, что там из ста! Хорошо, если хотя бы один из тысячи отличит! Из десяти тысяч! (Сердито). И не смотрите на меня так, словно для вас это большая новость. Потому что вы не хуже меня знаете, что никому уже давно нет никакого дела ни до Малера, ни до Брамса, ни до чего-нибудь там еще!.. А знаете, почему? (Почти кричит). Потому что все давно уже с удовольствием слушают «Happy end»!

Маляр (тоскуя): Да как же это можно, не отличить? (Быстро распахивает закрытую дверь). Как же это можно?.. Вы сами послушайте… (Несколько мгновений стоит, слушая плывущие из комнаты звуки, затем, размахивая руками, громко трубит долгую музыкальную фразу). Та-та-та-та-ра-ра-ра…Тра-та-та та-та… Ну, какой же это Брамс? (Трубит).

Наталья закрывает уши руками.

(Оборвав пение). Разве это Брамс? (Поет во весь голос). Тра-та-та-та-ра-ра… А-а-а-а-а-а-а!..

Наталья (кричит): Ради Бога!.. (С грохотом захлопывает дверь и медленно опускается на стул).

Короткая пауза.

(Негромко). Ради Бога…

Небольшая пауза.

(Издалека, негромко). Не знаю, что это такое сегодня со мной. Бросаюсь на всех с утра, словно цепная собака. Извините.

Маляр: Ничего, ничего. Это бывает.

Наталья: А главное, совершенно на пустом месте.

Маляр: А вы выпейте что-нибудь… Валерьянку или боярышник… Выпейте, выпейте.

Наталья: Лучше уж коньяку.

Маляр: Можно, конечно, и коньяку, если есть.

Наталья: Увы. (Поднявшись со стула). Боюсь, что как раз с коньяком у нас сегодня небольшая проблема. Потому что коньяк у нас кончился еще в прошлом году. (Идет к двери, но на пороге останавливается, смягчаясь). А вы знаете, что у вас голос хороший? Такой, знаете ли… громкий. У меня даже в ушах зазвенело от этого вашего диеза… Вы случайно не в музыкальную школу кончали?

Маляр: Музыкальную кончал… И школу, и консерваторию.

Наталья (удивленно): И консерваторию?

Маляр: По классу фортепьяно и даже, представьте себе, с отличием, чему целиком обязан моему руководителю, профессору Вениаминову.

Наталья: Ну, теперь мне все понятно. (Смеется). Ми-диез, да? (Смеется). По классу фортепьяно, да еще с отличием… Никогда бы не подумала.

Маляр: Думаете, я вас обманываю?

Наталья: Ну, что вы. Конечно, нет. Просто, это все-таки немного странно. Человек закончил консерваторию, а работает маляром… Жизнь – дерьмо, да?

Маляр: Простите?

Наталья: Это пословица такая. Жизнь – дерьмо. Вы ведь, наверное, по этой причине пошли маляром работать?

Маляр (несколько растерян): Даже и не знаю, что вам и сказать-то на это… В каком-то, разумеется, смысле, наверное, вы даже правы… Потому что, определенно, не все в жизни складывается так, как нам хотелось бы. (Путаясь и краснея). Рассчитываешь-то ведь на одно, а в результате получаешь совершенно другое, так что иной раз, извиняюсь, только руками разведешь, до чего все это иногда не поддается никакому разумному объяснению… (В замешательстве). Я, кажется, опять что-то не то говорю…