Моше и его тень. Пьесы для чтения

Моше молчит.

Так сходим или нет?

Моше: Может быть. Если будет время.

Сепфора: Халев сказал, что следующий лагерь мы разобьем под стенами Иерихона. Это правда?

Моше: Если на то будет воля Крепкого.

Короткая пауза.

Сепфора: Моше…

Подняв голову, Моше смотрит на Сепфору. Небольшая пауза.

Знаешь, если бы я тебя не знала так хорошо, как можно знать человека после тридцати лет совместной жизни, то я бы сказала, что ты влюблен.

Моше: Не говори глупости, женщина.

Сепфора: Тогда скажи мне, наконец, что с тобой?

Моше: Ничего.

Сепфора: Опять хочешь меня обмануть?

Моше: Я думаю, будет лучше, если мы поговорить о чем-нибудь другом.

Сепфора: Но я не хочу говорить о другом, Моше. Я хочу говорить о тебе.

Моше: Ты уверена?

Сепфора: Ну, конечно, я уверена, милый.

Моше: Тогда, пожалуй, я мог бы тебе кое-что тебе рассказать… Боюсь только, что тебе это не понравится, Сепфора… Сегодня мне приснился сон…

Сепфора: Сон?.. От Крепкого?

Моше: Мне так не показалось.

Сепфора: А от кого же тогда?

Моше: Не знаю… Дело в том, что мне снился брат.

Сепфора: Твой Аарон?.. Теперь мне понятно, почему ты кричал сегодня ночью.

Моше: Разве?

Сепфора: Как будто наступил на змею…

Моше: Ты несправедлива к нему, Сепфора… Он делает, что может, без отдыха, не покладая рук, всегда в заботах о других. Ищет, добывает, копит и все это не для себя, а для всего Израиля.… Нет, нет, ты не справедлива к старому Аарону.

Сепфора: Разве можно быть справедливой к человеку, который заставляет тебя кричать ночью так, как будто на тебя напал демон?.. И что же тебе приснилось, бедный мой?

Моше: Боюсь, это будет трудно рассказать, Сепфора. Но я попробую…Мне снилось, будто Аарон и Халев содрали со всех наших овец шкуры, чтобы Аарон мог писать на них обо всем, что происходит в Израиле… Потом они разрезали эти шкуры на небольшие куски и сшил их кожаным ремнем, так что получилась огромная книга в тысячу листов. И когда они сделали это, то положили эту книгу на большой камень и стали поклоняться ей, словно это был бог, которого следовало ублажать и приносить ему жертвоприношения, чтобы он не сердился и помогал добывать еду и воду… И пока они ходили вокруг этой книги и дымили на нее священным дымом, она вдруг стала расти и росла все больше и больше, пока не стала больше гор, больше моря, больше неба, и даже больше Того, кто сотворил все это. И когда она стала выше далеких звезд и выше Луны, Он ушел от нас. Просто встал и ушел, чтобы больше никогда не возвращаться. Потому что люди стали больше доверять этой книге, чем своему сердцу и своим ушам, тем более, что когда они записывали в эту Книгу то, о чем им говорил Крепкий, они невольно добавляли что-то от себя или не записывали того, что было им странно и непонятно, а чаще всего записывали только то, что они придумывали сами и что казалось им чрезвычайно важным, так что почти всегда они утверждали, что записывают подлинные слова Всемогущего, перед которыми должны склониться все без исключения…

Сепфора (тревожно): Я не понимаю тебя… Ты говоришь о Крепком?

Моше (глухо): Он ушел от нас, Сепфора.

Сепфора: Ушел?.. Кто?

Моше: Тот, кто не хочет жить в каменных домах и ничего не знает о судьях и сборщиках налогов. Кто сегодня говорит с нами все реже и реже, а завтра, возможно, перестанет говорить совсем, потому что люди привыкли обращаться за советом не к Нему, а к брату Аарону и его записям…(Громко и раздраженно). Тот, кто стал сегодня чужим для всех, кто готов поклоняться золотому тельцу, а завтра будут поклоняться Книге, как будто она, действительно, может избавить тебя от беды и указать верное направление…

Сепфора: Так значит, ты кричал сегодня ночью из-за этой Книги, да?.. Но, что в ней плохого, Моше? Я не понимаю.

Моше: Только то, что мы вкладываем в нее сами… Нашу лень, нашу трусость, наши жалкие попытки переложить на плечи Крепкого то, что мы должны нести сами, а главное, наше желание связать Небеса по рукам и ногам, заставив их склониться перед этой Книгой, как последней Истиной… Подумай сама. Ведь если сегодня мы записываем какие-то правила и поучения, говоря, что получили их от самого Святого, то спустя короткое время уже никакая сила не сможет изменить это. Даже сам Крепкий окажется бессильным перед этим записанным, словно вор, попавшийся на краже и ожидающий неминуемого наказания… (Глухо). И когда я вижу сегодня, как Аарон опять водит своей кисточкой по пергаменту, мне кажется, что он опутал Святого сетью, из которой Тому уже никогда не выбраться, несмотря на всю его силу и мудрость…

Сепфора: Святое имя! Моше!.. Ты не боишься, что Он услышит тебя и рассердится?

Моше: Не говори глупости, женщина. Святой всегда смотрит на то, что у человека на сердце, а не на языке.

Сепфора: И что же у тебя на сердце, милый?

Моше: Лучше бы тебе этого не знать, женщина.

Сепфора: Правда? Тогда, может быть, ты хочешь, чтобы я угадала сама?.. Ставлю четыре белых камня против одного черного, что ты опять думаешь об обетованной земле… Я угадала?

Моше: Да, Сепфора. Как всегда. Я думаю о ней, и сердце мое сжимает страх.

Сепфора: Но почему, почему?

Моше: Ты еще не поняла?.. Потому что пока мы еще здесь, – нищие, голодные, мерзнущие холодными ночами, – мы везде чувствуем Его заботу, присутствие и поддержку. Но, боюсь, стоит нам спустится в обещанную Книгой землю, как эта земля опутает нас своими зелеными полями и прозрачной водой, блеяньем овец и мычанием коров, белым хлебом и жирным молоком, мощенными камнем дорогами и прохладными каменными домами, где на полках стоит серебряная посуда, а в котлах всегда кипит мясо… Она превратит нас в ремесленников, воинов и писцов, но навсегда лишит свободы идти туда, куда зовет нас Крепкий, у которого, впрочем, тоже не будет больше выбора, потому что его место займет Книга, на первой странице которой будет написано проклятие любому, кто захочет изменить в ней хотя бы одну букву.

Сепфора: Боже мой!.. Моше!.. Разве так уж плохо жить в каменных домах, милый?

Моше: Нет ничего плохого в каменных домах, женщина. Плохими их делаем мы сами, забывая того, кто вывел нас из Мицраима, ради этих самых домов, сытных обедов или прочной мебели… Все те, кто сегодня служит Святому, а завтра станет служить Баалу, потому что он пообещает им больше супа и говяжьей печенки…

Сепфора: Но ты ведь не хочешь сказать, милый, что Крепкий ошибся, когда пообещал нам землю текущую молоком и медом?…Разве Он может ошибаться?

Моше: Конечно, нет… Но что если мы неправильно поняли его?.. Что если Он говорил нам одно, а мы услышали совершенно другое?.. Ведь Он не человек, чтобы ему думать так, как думают люди. Ему не надо заботиться ни о пище, ни о том, где взять теплое одеяло, чтобы накрываться в холод… Что если язык, на котором Он говорит с нами, на самом деле требует долгого и терпеливого изучения?

Сепфора: Но ты же сам разговаривал с Ним, Моше… Разве ты плохо понимал его?

Моше: Иногда, мне казалось, что я понимаю все, что Он говорит. Но иногда я начинаю думать, что я не понимаю ни одного сказанного им слова… И тогда мне становится страшно…

Сепфора (быстро закрывая Моше рот): Все, все, все!.. Довольно… Я не хочу больше ничего слышать об этом!.. Неужели, мы всегда должны говорить только о твоих делах?.. Моше!.. Ты помнишь, когда последний раз ты говорил о чем-нибудь другом?

Моше: Что ты хочешь от меня, Сепфора?

Сепфора: Я?.. Ты что, действительно хочешь знать, что я хочу, милый?.. Конечно, я скажу тебе. Я хочу такие же бусы, как и у Мирьям… Ты ведь видел их на ней?

Моше: Не помню.

Сепфора: Ну, конечно, ты их видел, милый. У Мирьям, Моше…Большие, золотые бусы, с крупной бирюзой…Я уже рассказывала тебе про них сто раз

Моше: Сепфора…

Сепфора: Что?

Моше (глухо): Ничего.

Небольшая пауза.

Сепфора: Ты наверное думаешь, что я ничего не понимаю, Моше… Что я глупая маленькая птичка, которая умеет только болтать и выпрашивать подарки… А я просто не хочу ничего понимать, потому что я устала все понимать и со всем соглашаться. Смотреть тебе в рот и думать, что на свете нет важнее вещи, чем сбор манны или плетение веревок… Ты спросил меня, что я хочу, и я тебе сказала… Я хочу такие же бусы, как и у Мирьям!.. Такие же, а не какие-нибудь еще… Золотые, с бирюзовыми бусинками и медной застежкой похожей на голову льва.

Моше молчит.

Ты слышишь меня?

Моше: Слышу.

Сепфора (понизив голос): А помнишь, что ты сказал, когда увидел меня в первый раз?

Моше молчит.

Ты сказал, что у нас могли бы быть очень красивые дети.

Моше: Я не помню.

Сепфора: Это было на заднем дворе дома моего отца, когда ты пригнал овец.

Моше: Возможно…

Сепфора: Какой же ты сегодня скучный!.. (Швыряет в Моше горстью песка).

Моше: Перестань.

Сепфора: Скучный!.. Скучный!.. Скучный!… (Обнимает Моше, шепотом). Ты ведь попросишь у Крепкого, чтобы Он подарил мне такие же бусы, как и у Мирьям?.. Она взяла их у какой-то своей знакомой египтянки, чтобы поносить, да так и убежала с ними, а теперь, когда она идет по лагерю, все смотрят на нее, хоть она и не такая красивая, как я… Думаешь, мне это не обидно, Моше?

Моше (пытаясь освободиться из объятий): Нет, Сепфора, нет…Конечно, я не буду ничего просить у Крепкого, тем более, какие-то бусы , до которых ему нет никакого дела… Пусти…

Сепфора (не отпуская): И совсем не какие-то, а такие, которые нравятся твоей жене, глупый… Интересно, почему твой брат может просить у Всемогущего все, что ему надо, а ты не можешь попросить для меня какие-то жалкие бусы, как будто у тебя отсохнет от этого язык?

Моше: Ты опять говоришь глупости, женщина…Аарон всегда просит только самое необходимое, то, без чего мы погибнем или будем голодать. И уж во всяком случае, не бусы.

Сепфора: А как тебе понравится, если без бус погибну я, Моше?.. Ты не сойдешь тогда с ума?.. Не будешь рвать на себе волосы, бродить по лагерю и кричать – где моя птичка? Где моя Сепфора?.. Где она?.. Где? Где? Где? (Со смехом ласкает Моше).

Моше: Перестань.

Сепфора: И не подумаю.

Моше: Кто-нибудь может прийти или проходить мимо… Перестань!

Сепфора: С каких это пор ты стал застенчив, словно мальчик?.. Или ты уже забыл?.. Никто не пойдет в ту сторону, куда пошел великий Моше… Потому что ни у кого нет охоты попадать под его горячую руку или выслушивать, что он думает о царящей в лагере дисциплине. (Лаская Моше). Мой бедный, бедный, бедный Моше…

Моше: Сепфора!..

Сепфора (лаская Моше): Хочешь, я покажу тебе сейчас, что ты не всегда бываешь самым главным?…А потом мы пойдем к себе, и я заварю тебе травы, которые ты любишь, и буду сидеть рядом с тобой, пока ты не заснешь.

Моше: Сепфора!..

Сепфора: Ты ведь попросишь у Крепкого такие же бусы, как у Мирьям?

Моше: Нет!.. Да… Перестань!..

Сепфора: Никогда… Никогда…Никогда…

Тьма заливает сцену.

2.

Пустыня. Нагромождение камней отгораживает небольшую, скрытую от посторонних глаз, площадку. В разломе камней едва угадывается далекая полоска зелени, растущей по берегам Иордана и почти сливающийся с небом, выцветший от жары горизонт.

Появляется Иешуа. Какое-то время осматривается вокруг, затем негромко свистит.

Халев (бесшумно появляясь среди камней): Я здесь.

Иешуа (отшатнувшись): Святое имя… Я думал, это демон… Ты меня напугал, Халев.

Халев: Прости, я не хотел… Ты ведь лучше меня знаешь, что первое, чему должен научиться воин, это прятаться так, чтобы никто не видел его даже на расстоянии меча… Вот я и спрятался…

Иешуа: Я заметил. (Озираясь). Что, никого?

Халев: Как видишь. Но надежда еще есть. Хоть с каждым вздохом ее все меньше …

Иешуа: Ты о чем?

Халев: О том, что если женщина придет когда-нибудь вовремя, то это будет чудо.

Иешуа: Не беспокойся, она придет.

Халев: Посмотрим.

Иешуа: Придет, придет. Не сомневайся… И не одна она.

Халев: Вот это новость… А кто еще?

Иешуа: Я попросил прийти сюда Аарона.

Халев: Аарона?.. Эту старую лисицу?.. Зачем он нам?

Иешуа: Не торопись, Халев… Если кто-то нам и нужен, так это он.

Халев: Я ему не верю, Иешуа. Он похож на песчаную лисицу. Нос вечно по ветру, а глаза всегда разглядывают тебя так, словно он прикидывает, сколько ты потянешь в пересчете на муку или шерсть.

Иешуа: Значит, мы знаем, что от него можно ждать, а это совсем не мало.

Халев: А по мне, так доверять можно только своему мечу… Раз, и готово!.. Вот уж кто никогда не скажет – "извини, Халев, я имел в виду совсем не это".

Иешуа: Мечом ты, конечно, можешь что-то завоевать, Халев, но удержать завоеванное, это надо предоставить Аарону и таким, как он. Тем, кто ловит не сетью, а словами, и не размахивает мечом, принуждая страхом, а делает так, что человек начинает думать, что он сам сделал свой выбор… Тут надобно уменье.

Халев: Посмотрим. Посмотрим. Посмотрим. (Подходя к разлому и вглядываясь вдаль). Видал, какой отсюда вид? (Негромко). Отсюда хорошо бы ударить двумя отрядами. Сначала под прикрытьем тех холмов, подобраться незаметно в сумерках, когда еще можно различить в темноте дорогу, а ранним утром, когда тебя никто не ожидает, двумя отрядами, чтобы не мешать друг другу, стремительно спуститься вниз и соединиться перед воротами Иерихо, чтобы проверить, так ли они хороши, как о них рассказывают…

Иешуа: Надеюсь, так и будет.

Халев: Никаких сомнений!.. Свалимся им на голову, как орел на куропатку…(Негромко). Вот только одного я не могу понять, зачем он столько лет таскал нас по пустыне, когда мы могли бы уже давно дойти до моря, все сметая на своем пути и славя святое имя Крепкого!

Иешуа: Ты знаешь это сам, Халев. Мы были не готовы.

Халев: По-твоему, готовность определяется количеством оружия? Или, может быть, количеством копейщиков или умелых лучников?.. Ты сам солдат, Иешуа, и не хуже меня знаешь, что готовность, это то, что Крепкий вкладывает тебе в сердце, когда ты бежишь на врага и тебе нет дела до того, что он превосходит тебя в трое или в четверо и, засыпая тебя стрелами, мчит на тебя на железных колесницах, которые сеют смерть и разрушения… Нет, нет, Йешу, тут что-то другое. (Понизив голос). Недаром, всякий раз, когда я его вижу, то чувствую, как им владеет страх, которым он не делится ни с кем… Страх, который несет его прочь от обещанной нам земли, как будто там его ждет что-то ужасное… Так, словно им овладели демоны, которые хотят чтобы Израиль не получил свою награду и сложил свои кости в пустыне… (Помедлив). Вчера я спросил его, когда же, наконец, мы перейдем этот проклятый Йордан? И знаешь, что он мне ответил?.. Он сказал мне, что нам некуда торопиться, а потом добавил, что когда-нибудь придет время, когда я буду с тоской вспоминать те дни, когда мы жили в пустыне и не знали, чем отличается золото от меди… Неплохо, правда?

Иешуа: Мы уже говорили с тобой об этом, Халев. Зачем повторяться? Все решено. Прошли двенадцать заходов солнца, а он не распорядился даже начать приготовления, а это значит, что слово теперь за нами.

Халев: Десять тысяч слов, Иешуа!.. По числу наших стрел, которые ждут своего часа!.. (Негромко). Знаешь, с тех пор, как мы с тобой решили довести дело до конца, время стало ползти, едва передвигая ноги, словно старая черепаха, которая ищет места, где бы ей умереть… Мне это тяжело, Иешуа. Как будто я толкаю перед собой тяжелый камень или двигаюсь по колено в песке.

Иешуа: Терпи. Скоро оно помчится, как орел, который завидел добычу. Или как дикая лошадь, напуганная криками загонщиков…

Халев: Я жду этого, просыпаясь каждое утро и думая с тоской, что вот пришел еще один день, в котором снова не будет ни свиста стрел, ни хрипов умирающих, ни запаха горящих домов… Где смерть не будет испытывать наше мужество, а Крепкий идти перед нашими копейщиками, указывая путь… (Нетерпеливо, озираясь). Ну?.. И где же она, наконец, твоя Сепфора?

Иешуа: Придет.

Халев: Вопрос, когда.

Иешуа: Все женщины опаздывают, Халев. Ты сам сказал. Такова их природа.

Халев: Их природа такова, чтобы делать жизнь мужчины невыносимой.

Иешуа: Иногда. Но иногда – приятный… (Показывая). А, кстати, вон и Аарон…

Халев: Чтобы его… Ставлю мои новый лук, что сейчас он станет рассказывать нам, как ему трудно живется.

Иешуа: Не забывай, что он нам нужен… (Машет рукой, Аарону). Сюда, сюда!.. Мы здесь…

Аарон (появляясь на сцене): Ну, вы и выбрали местечко. Чтобы поломать себе ноги, вовсе не требовалось забираться в такую даль!

Иешуа: Ну что?.. Какие новости?

Аарон: Боюсь, неважные. Пока мы доплелись сюда, две связки шкур пропали, словно их и не было. Наверное, обронили по дороге.

Халев (Иешуа): Ну, я же говорил!

Аарон: Что?

Халев: Ничего. Пустое.

Иешуа: Что-нибудь еще случилось кроме шкур?

Аарон: Ах, Иешуа!.. Да если бы я стал тебе рассказывать обо всем, что за последнее время потерялось, испортилось или было украдено, то мы бы просидели тут с тобой до самого вечера.

Халев (Иешуа, негромко): Теперь ты убедился, надеюсь.

Иешуа: Вполне. (Аарону). А как Моше?.. Есть новости?

Аарон: Боюсь, тут я тоже ничем не смогу вас порадовать… Он что-то затевает, мне кажется. И похоже, что-то серьезное… Боюсь, как бы не случилось беды, Иешуа.

Иешуа: Что именно тебя тревожит?

Аарон: Все… Нет, правда – все!.. Его глаза. Слова, смысл которых я не понимаю. Вещи, о которых он переспрашивает по многу раз. Внезапный смех. И такой же внезапный гнев, который опаляет словно пламя. И эти странные намеки, которые он бормочет себе под нос… Все, все.

Халев (Иешуа): Я говорил тебе, что надо торопиться.

Иешуа: Что бы он там не затевал, мы не можем позволить себе ошибиться, Халев. Один неверный шаг, и все погибнет. И наше странствие окажется пустой забавой, над которой будут смеяться и амалкитяне, и эдомиты.

Аарон: Вчера он подошел ко мне, чтобы спросить, что я буду делать, если Крепкий вдруг не захочет спуститься и перейти Йордан, а захочет остаться в песках? А когда я сказал ему, что это невозможно, он засмеялся и сказал, что сам попросит Святого, чтобы тот изменил свои планы относительно Израиля… И при этом его била такая дрожь, как будто в него вселился демон.

Халев (Иешуа): Ты слышал? Слышал?.. Или тебе нужны еще какие-нибудь доказательства?.. Это бунт, Йешу!

Аарон: Когда я это услышал, то сказал ему, что он бунтует против Неба и это хорошо не кончится.

Халев: А он?

Аарон: Сказал, что скоро мы убедимся во всем сами.

Иешуа: Кто это "мы"?

Аарон: Мы все, я полагаю… Ты, я, Халев, и весь Израиль.

Халев: И в чем мы убедимся?

Аарон: Я не знаю.

Иешуа: Боюсь, не в лучшем.

Халев: И все-таки, тут что-то есть такое, что я не могу взять в толк… Скажи мне, Иешуа, что если Крепкий в самом деле послушает Моше и прикажет нам забыть об этих пастбищах и городах?.. Скажи мне, что тогда?

Аарон: Этого не может быть, Халев. Он обещал нам. Ты же знаешь.

Халев: Допустим. Обещал. Но все-таки скажи мне, что будет, если Он вдруг передумает?.. Возьмет свои слова назад?.. Прикажет нам забыть об обещанной земле и вернуться в пустыню или даже в Мицраим?.. Что если это все-таки случится, Аарон?

Аарон: Опомнись, Халев!.. Или ты не знаешь, что Святой говорит один раз?.. Ему нет нужды менять свое мнение сто раз на дню, потому что Он никогда не ошибается. И раз уж Он сказал, что отдаст нам землю текущую медом и молоком, то можешь быть уверен, что так оно и будет… К тому же об этом записано в нашей Книге и любой, кто сомневается, может, если захочет, ее прочесть.

Халев: Но что если Он все-таки не сдержит обещанья?..

Аарон: Не может быть!

Халев: А если может?.. В конце концов, Аарон, Он – Бог. Откуда нам знать, что у него в голове и на сердце?.. (Помедлив). Представь себе, что завтра Он скажет нам из облака или из пыльного столпа, чтобы мы снимали лагерь и отправлялись на юг, где нету ни воды, ни пищи, а есть только песок и солнце… Что тогда?

Аарон: Я… не знаю.

Халев: Тогда ответь мне вот на что. Когда две стороны заключают между собой договор, то его условия одинаковы для всех, не правда ли?

Аарон: Конечно.

Халев: Будь хоть один из них фараон, а другой последний нищий, который не знает, где ему приклонить голову?

Аарон: Это так.

Халев: И если одна из сторон нарушит договор, то вторая вправе считать себя свободной от данных ей обязательств и требовать возмещение понесенных ей убытков.

Аарон: Допустим.

Иешуа: К чему все это, Халев?

Халев: А к тому, что между Израилем и Крепким есть договор, который ни одна из сторон не может нарушить без того, чтобы не заслужить имени "предатель". Вот почему я предлагаю, что если Крепкий вдруг свою нарушит клятву, то мы тоже можем быть свободны от наших обещаний и начинать служить, кому захотим… И это будет честно.

Аарон: Как ты сказал?.. Если он нарушит свою клятву?

Халев: Да. Например, если возьмет назад свои слова и начнет помогать Амалику, а нас оставит без помощи и поддержки, или захочет чтобы мы повернули прочь от обетованной земли, разве не вправе мы тогда будем тоже отвернуться от него и считать наш договор расторгнутым?.. Это было бы и честно и справедливо, мне кажется.

Аарон (несколько растерян): А-а… В этом что-то есть, по-моему. (Иешуа). Ты тоже так считаешь?

Иешуа: С одной поправкой, Халев… Нехорошо, если кто-то станет думать, что наш договор с Крепким заключен единственно ради мзды, так что стоит ему оставить нас своей помощью, как мы немедленно отвернемся от него и пойдем искать себе другого хозяина…Он – бог, и, значит, случайности и беды его подстерегают во много раз больше, чем смертных… Что если, перейдя Йордан, он изнеможет в битве с богами этой земли и скроется с наших глаз, чтобы перевести дух и залечить свои раны?.. Неужто мы скажем ему тогда, – иди отсюда, мы тебя не знаем?.. А если он придет к нам вдруг сирый, босый, голодный, с протянутой рукой, мы что же, отвернемся от него, как будто видите его в первый раз?.. Конечно, нет!