Соединённые пуповиной

Отец задавал вопросы, на которые ни он, ни я не могли ответить. Он посчитал, что убыток от его депортации составил 750 рублей. Потери зажиточных крестьян составляли тысячи рублей.

Тёща тоже часто делилась своими размышлениями. Она сожалела о своём выборе, когда вышла замуж за богатого, на 19 лет старше себя, вдовца Фридриха Дюстерхофта, вместо того, чтобы в 1890 г. уехать с отцом в Германию. Братья и сёстры сообщали ей о своём благополучии и процветании там.

Такие вопросы, размышления и грубая реальность приводили меня в замешательство, смущение, и вызывали сомнения. Что только я не испробовал, чтобы подавить эти чувства. Облегчение я нашёл только в молитве. Помоги мне, Господи, в моей вере в Тебя!

24 апреля 1916 г.

Было объявлено, что изгнанников собираются отправить на постоянное поселение в Россию. Упомянули Саратовскую, Пермскую и Вятскую губернии. Я подозревал, что будет так же, как и с Тулой. Кроме того, три местных церковных старосты, Гомер, Бириг и Нойбауэр, уговаривали меня остаться в Константиновке приходским учителем.

Так как у меня до сих пор не было никаких документов, подтверждающих, что я учитель, община направила просьбу военному губернатору Ташкента о разрешении принять меня на работу в школу. Он должен был сказать: “Обращайтесь к своему кайзеру! Он даст вам немецкого учителя”. Но пастор решился, и нанял меня временно. Мне полагалось жалованье 500 рублей в год, бесплатное жильё и дрова. Я всё ещё сомневался, но мысли о том, что снова придётся забираться в вонючие вагоны, ехать далеко, неизвестно куда, на холодный север, и возможно приблизиться к войне, привели меня и Ольгу к решению остаться в Средней Азии. Вопреки этому, тёща по настоянию Августа решила продолжить путь.

27 мая 1916 г.

Мы переехали в новое жильё. Таким образом, моя ссылка до этого момента длилась ровно 13 месяцев. Для остальных 47 семей, которые тоже нашли временный приют в Константиновке, путь был далёко ещё не закончен. Дорога в ссылку тёщи и других земляков заняла ещё более 15 месяцев.

Первые изгнанники сели в вагоны в Ташкенте, через Бухару и Ашхабад их доставили в Красноводск. Там пересадили на паром, отбуксировали через Каспийское море вверх по Волге до Камы. На этом пути потеряли несколько семей. Так, в Астрахани осталась сестра Ольги Каролина Никель с семьёй, в Царицыне – дядья Густав и Мартин Цех, в Камышине – дядя Август Цех, в Саратове – тётя Эмилия Ау и так далее до Вятки.

Но через некоторое время в Красноводске образовалась пробка из массы беженцев с Запада и ссыльных из Ташкента. Появились слухи о вспышке чумы. Направление движения спешно сменили на Оренбург.

Тёща с семьёй попали в последний поезд. Мы проводили их и попрощались 29 июля. На этот раз отъезд строго контролировался. Всех привили против брюшного тифа, холеры и оспы. Каждый должен был предъявить 2 пары нижнего белья. В каждом грузовом вагоне размещали не более 20 человек. Всё было организованно очень хорошо, только непонятно, зачем в каждом вагоне выставлялся солдат в полном обмундировании?

Из первого письма тёщи следовало, что ехали они очень быстро, и уже через 12 дней высадились в Кинели. Оттуда они проехали ещё 150 вёрст вглубь страны. Их доставили в небольшую чувашскую деревню. Они были разочарованы и сожалели, что покинули тёплую Среднюю Азию. Они оказались не только среди чужих, но и в жалкой бесплодной местности, где правила нищета и непонятная отсталость, безнадёжно двигаясь навстречу зиме без тёплой одежды. Предоставленный им домик был настолько ветхим, стены и крыша настолько тонкими, что они не могли представить себе, как проведут там зиму. Кроме того, там не было никакой работы. Какие испытания им предстоят в далёком, холодном крае? Что ждёт их там? Мы были глубоко обеспокоены и опасались худшего. Конечно, мы с Ольгой были удовлетворены тем, что приняли правильное решение и остались здесь.

Нас рассеяли по огромной России, как горсть семян по необработанному полю! Прорастёт ли каждое зерно, и увидит ли каждый побег солнца, знает лишь Всевышний, и покажет время. Увидимся ли мы ещё в этой жизни? Кто знает? Господи, сжалься, защити и благослови нас, стой подле нас и помилуй нас в милости Своей. Веди нас дорогой, которую Ты нам определил! Мы живём надеждой!

* * *

Да, они надеялись, они верили всем сердцем, но ни один из них не мог себе даже приблизительно представить, как долго они будут в изгнании, и сколько мучений в борьбе за выживание им предстоит.

Мой читатель, ты перенёс тяжёлое испытание вместе с изгнанниками, и остался жив. Можешь ты посочувствовать их страданиям? Поэтому то, что тогда произошло, никогда не должно быть забыто. Это должно остаться навсегда в памяти наших детей, внуков и будущих потомков, чтобы они могли попытаться избежать такого ужаса.

6. Ссылка и притеснение в вероисповедании

Борьба за выживание 1917-1922

Изгнанники вели неизбежную упорную борьбу за выживание в течение долгих бесконечных лет. Это были времена неожиданных и непредвиденных перемен, где, с одной стороны, расцветали новые надежды и перспективы, а с другой стороны, всё само собой разумеющееся – разрушалось.

Выдержки из дневника отца:

2 марта 1917 г.

В Константиновку дошли новости о революции, отречении царя Николая и формировании “временного правительства”. Из-за этого каждый был охвачен некоторым страхом. Как жить теперь, без помазанника Божьего у власти? В определённой степени все предчувствовали, что с этих пор начало свой бег время, богатое событиями и чреватое последствиями.

Три всадника с красными флагами – революционные представители – стремглав прискакали и объявили новость на заранее созванном сельском сходе: “Свобода, равенство, братство!” Поразительно, эти не совсем понятные, но прекрасные и заманчивые слова были с большой радостью подхвачены беспристрастными открытыми сердцами колонистов.

Жёлтому национализму сразу обломали рога, немцев больше не преследовали, немецкий язык не запрещали. На одном дыхании мы все стали братьями большой Российской Республики. Повсеместные ободряющие крики и аплодисменты были ответом на эту новость. Молодёжь выглядела так, как будто выжила из ума.

Стало известно, что сотни тысяч немецких семей на юге России и на Волге, согласно последнему приказу царя, в кратчайший срок должны были покинуть родину и отправиться в ссылку. Теперь их пощадили, и они могли остаться дома. Немцы Волыни могли жить где угодно, в том числе вернуться домой. Это было замечательно!

Но мне казалось, что содержание того, что произошло, ещё недостаточно ясно, и многое ещё предстоит понять. Не доставало одного – окончания войны, спокойствия, о котором истосковался весь мир.

Но никакого мира не было. “Временное правительство” под управлением Керенского провозгласило “войну до победного конца!” А в октябре 1917 г. оно было свергнуто, вынуждено сдаться силам правительства Советов – непонятно когда и где родившимся большевикам. На этот раз перемены протекали не совсем спокойно, мы ясно различали пушечные выстрелы со стороны Ташкента. Шептались о многих жертвах.

Это нас охладило. Новые хозяева земли – революционеры, социалисты, большевики – объявили о поддержке бедняков. Они насильственно забирали имущество у богатых и наделяли им обездоленных. Это трудно одобрить.

Первое, что было сделано с большим рвением – введение обучения на немецком языке. Не было книг и программ, но наружу рвался безграничный энтузиазм. Для меня это было вдвойне тяжело, потому что дети, а также их родители, хотели говорить и учиться только на местном диалекте. При поддержке пастора Юргенсена и главы общины мне постепенно удалось добиться перехода обучения на литературный немецкий язык. Вскоре я уже чувствовал себя лучше.

Отрезок жизни 1918–1919 годов. Ясно видно, что мой отец затаил дыхание. Ему нужно было время, чтобы усвоить события двух прошедших революций, и осознать новое. Впоследствии он упоминал о Мартине Пробст из Икскюля под Ригой, который жил в ссылке в Ташкенте, а в 1918 г. вернулся обратно в Латвию. Его и нескольких священников обвинили в контрреволюционной деятельности и расстреляли. Отец был потрясён, он знал этого человека как благочестивого и очень образованного проповедника.

Летом 1918 г. по приглашению приходского совета Константиновку посетил пастор Хершельман, который в Ташкенте был членом комиссии (представитель из Германии) по эвакуации военнопленных. Его сопровождала “сестра” по имени Эрика из Пассау[60]. Эта загадочная, очень энергичная и красивая женщина попыталась провести большой караван военнопленных через Персию в Германию. Они все погибли, и поэтому больше не предпринималось попыток вернуться домой этим путём. Интернированные возложили всю ответственность за неудачу на Хершельмана и за это немилосердно его ненавидели.

Из дневника:

Этот пастор провёл у нас воскресную службу. Его текст из Сираха: “Возблагодарим все Господа…” и т. д. был чем-то совсем другим, не духовной проповедью. Это была политическая речь, призыв: возблагодарим Бога, что Германии, несмотря на множество противников, удалось добиться успеха, так чувствительно поразить врагов, ну и далее в этом же смысле. Мне было тяжело от того, что приходилось слушать такую антихристианскую, бездуховную проповедь. После службы, в частном разговоре, этот помпезный человек с сердцем, переполненным славой, сидел и продолжал в том же тоне. Он хвалил Германию, её армию, Гинденбурга, кайзера Вильгельма, фортификации, пушки – всё, что было поистине ужасно, кощунственно и представляло собой весьма смелое заявление против России.

Из-за гражданской войны, которая шла в России, эвакуация военнопленных была приостановлена, и поэтому эта опухоль два года сидела в Средней Азии. Большевики всё знали об этом человеке, относились к нему очень враждебно, и превратили его жизнь в постоянный кошмар. Он жил под перекрёстным огнём, презираемый друзьями и врагами.

Короткий отрывок из статьи, появившейся в Саратовской листовке «Колонист» в 1918 г.:

Много лет прошло с тех пор, как мы прибыли в далёкую Среднюю Азию из-за несчастий войны, вернее, изгнаны по сатанинскому царскому закону от 2 февраля 1915 г. Я перенёс много несчастья и страданий, ещё больше несчастья и страданий я видел среди моих дорогих соотечественников и братьев. Многие сотни, даже тысячи погибли в мучениях, и их больше нет. Осенью 1915 г. в Ташкент прибыло примерно 85000 человек, до июля 1916 г. умерло около 55000.

Когда деспотия пала, стало немного лучше, и мы надеялись, что скоро снова сможем увидеть свои дома, нашу дорогую Волынь. Но нынешнее состояние дел показывает, что в ближайшее время эти надежды не оправдаются…

Жёсткая бесснежная зима, ночные заморозки в апреле, сухая весна, жаркое лето привели к неурожаю. В итоге, крестьяне не собрали даже столько, сколько засеяли. У нас нет хлеба, овощей и фруктов. Животноводство тоже разрушено, потому что негде пасти скот. Мы пережили голод, и что удивительно, богатые ничего не могут купить за свои деньги, а бедняки даже не видят перспективы спасения…

Помощь! Только помощь со стороны поддержит жизнь живущих здесь людей.

Эдуард Шульц.

Константиновка под Ташкентом.

* * *

1 июня 1919 г., воскресенье.

Почему я так долго не вёл записей? Это трудно объяснить, ещё труднее описать то, что произошло. Были времена, когда самым главным была повседневная борьба за выживание, когда отчаяние бытия не могло поднять настроения. Это были душевные причины. С внешней стороны были: обучение детей в две смены, воскресные службы, похороны большого количества умерших, и между делом работы в саду и огороде. Этому способствовали также отсутствие керосина и света.

Милостью Божьей мы оба остались живы. Но нашу доченьку Лидию мы похоронили. Была у нас и соразмерная радость – 22 января этого года у нас родилась дочь, которую мы назвали Фридой, как знак нашего стремления к миру.

Но никакого мира не было. В январе в Ташкенте снова начались боевые действия, мы слышали пушечные выстрелы. По слухам, левые социал-революционеры выступили против большевиков, и последние потерпели поражение. После боя 8 комиссаров и глава города были расстреляны. В нашей деревне расквартировали много солдат, всадников и 2 машины с пушкой. В школе оборудовали лазарет для 100 раненых.

Через 3 дня “белые” бежали. Преследовавшие их проникшие в село красноармейцы рассказали, что после восстания в Ташкенте 18–19 января погибло более 1000 человек – перебили семьи всех офицеров. Они так и бахвалились – “перебили!” Они утверждали, что наступают на пятки повстанцам и в ближайшее время полностью их уничтожат.

По слухам “белые” были разбиты, но их всадники разграбили сокровища в банке Ташкента: золото, серебро, облигации – и сбежали в горы, в сторону китайской границы. В заключение, начались репрессии со стороны большевиков – чтобы почтить мёртвых и предупредить живых, все взрослые члены семей восставших были осуждены революционным трибуналом “красных” и частично расстреляны.

Учителя снова, уже в который раз, были отстранены от должностей. Восстановлены были только те, кто был в состоянии предоставить специальной комиссии удовлетворительное объяснение своего отношения к восстанию.

Мрачная туча поднялась на политическом горизонте – Ленин, лидер большевиков, издал распоряжение о мобилизации молодых мужчин. В соответствии с этим решением беспартийные призывались на военную службу для борьбы с “белыми”. Но Бог, который никогда меня не забывал, не покинул меня и в этот раз.

Этой зимой нас было 6 учителей, утверждённых государством. Тем не менее зарплата, которую нам платили, была настолько низкой, что только урожай с огорода и двух десятин земли, которую предоставили в моё распоряжение, могли гарантировать наше выживание.

Несмотря на все трудности, я прочитал в это время кое-что новое: Теодор Кёрнерс «Зриньи», Тишаузен «История церкви», Кер «Теоретико-практическое применение в рассмотрении чтения немецких произведений», Беттекс «Символизм творения и вечной природы»[61] и Генрих Гёйне «Книга песен». Большинство литературы я приобрёл через своих хороших знакомых среди военнопленных, которые из-за “белых”, заблокировавших Туркестан, по-прежнему не имели никакой возможности вернуться домой. Это были: Густав Фроулинг из Пруссии, 2 жителя Рейнской области Генрих Нойфельд и Франц Кутшер, немецкий венгр Якоб Бауэр, Франц Нахт из верхней Австрии, художник Мартин Бергер из Зальцбурга, 2 жителя Берлина – Пауль Либке и Вальтер Фут.

Я уже неоднократно мог оценить расположение своего характера и здравого смысла, выявив полное их соответствие новому подходу, хотя многое в “современной истине” парило в густом тумане, всё это было слишком ново! Должность кюстера я хотел при первой же возможности повесить на гвоздь! Почему я должен жить и действовать вопреки своей совести и Слову Божьему? Гонения не прекращались. Однако, “с Богом я могу и через стену перепрыгнуть”.

После напряжённого года мы, наконец, получили письмо от матери Ольги – написано в июле 1918 г., получено 24 апреля 1919 г. Они бедствовали. Шурина Августа, несмотря на больную руку, вынудили вступить в Красную Армию. От моего отца и братьев ни малейшего признака жизни.

Последнее: завтра утром учителя едут в Ташкент на 3-х месячные курсы. Колонисты сразу нашли этому объяснение: нам будут преподавать новую атеистическую религию. О, мои ограниченные, ничтожные соотечественники! Вы как дети, ещё не пришли к яркому свету истины, но вас мучают всякие ненужные опасения. Я напомнил им, что за последние 2–3 года здесь побывало много проповедников-атеистов, но ни один из них не смог лишить меня веры.

Я уже неоднократно приводил им выдержки из «Исследования Писания»[62] по различным вопросам и мнениям, но они не хотели “слышать и видеть”. И поэтому сегодня я при случае прочитал им «День мести», отрывок из «Коммунизма». И что случилось? Они слушали плохо, и, наконец, по различным причинам, все меня покинули. Я чувствую себя духовно одиноким, почти никто не хочет услышать глубокого смысла истины.

Я обязательно поеду на эти курсы, быть может, это мне поможет приобрести звание учителя.

21 декабря 1919 г., воскресенье.

Оказалось, что учительские курсы действительно неожиданно сильно обогатили меня. Они начались в Ташкенте, затем продолжились на селекционной станции Новый Капланбек, потом на обобществлённой Каменской Гуте, и, в заключение, в Никольском, на великолепной реквизированной даче Кривицкого. Участвовало 100 учителей: 20 мужчин и 80 женщин, 5 из них были немцы, 2 – сарты, 1 – киргиз, остальные – русские.

Преподавали: историю педагогики, психологию, историю России, культуру Средней Азии и революции, геометрию, этнографию, землеустройство, библиотечное дело, программу русского языка и историю новейшей русской литературы. Кроме того, ознакомились с почвоведением для зерновых, хлопка, табака, сахарной свёклы, овощей, фруктов и виноградника; разведением домашних животных; сельскохозяйственной техникой и ремёслами, такими, как жестяное дело, пайка, остекление, столярные работы, сапожные, портняжные, плетение корзин. Мы были чрезвычайно поражены таким разнообразием, но никто не жаловался, потому что всё было ново, неизвестно, и поэтому очень интересно. Какая жажда знаний!

Большую часть времени мы проводили с нашими лекторами непосредственно в полевых условиях. Солнце жгло невыносимо, жара стояла +39–40°С в тени, так что во рту пересыхало, а губы лопались и болели. Учительницы освежались в воде – они по 5–6 раз прыгали в арык (канал с водой), чтобы остыть немного. Мужчины медлили, они прыгали вслед за ними только в перерывах, и никто не пытался уклониться от уроков и занятий.

Мне понравились все преподаватели и их манера ведения занятий, независимо от того, кем они представлялись: большевики, материалисты, дарвинисты, атеисты или анархисты. Да, все они были неверующими, но они несли в своих головах различные здравые знания, о которых я не имел понятия, и которые хотел бы узнать. Особенно внушительно подействовали на меня огненные речи Загрибского, которые были направлены против большевизма и коммунизма. Он привёл нам несколько примеров из прошедшей истории, которые доказывали, что социализм, как и любая диктатура, превратился в своего рода рабство. Сейчас из 100 человек только 10 имели право голоса, из которых 8 были большевики, и 2 – им сочувствующие, остальные 90 не являлись избирателями и были политически незрелыми рабами. Эти 10 обладали властью против воли всех остальных. Затем он похвалил анархизм, как полную свободу от тирании, где каждый может жить по своим правилам. Формы правления будут развиваться сами по себе. Я всё мог понять, кроме последнего: как государство может существовать без полномочий и без власти?

Часто обсуждали школьную реформу. Она должна развиваться в направлении естествознания, церковь должна быть отделена от школы, религия исключена из преподавания. В этом отношении новый курс приветствовался. Но крестьяне в этом плане были слишком консервативны, в частности, не могли этого понять наши колонисты. Таким образом, задача учителя состояла в просвещении родителей в этом направлении. Это называлось проведением антицерковной пропаганды. Большинство учителей протестовали против такой установки. Однако нам ясно озвучили, что церковь – это средневековый пережиток, который постепенно исчезнет. А задача советской власти, в том числе и учителей, которые являются её представителями – проводить эту позицию в сегодняшней жизни. О, чёрт! Ты посеешь ветер и пожнёшь бурю! Затравленное животное сбросит тебя и затопчет!

Я боюсь, что с таким отношением новые условия неизбежно загонят меня в угол и приведут к неожиданным и неприятным минусам. Но апостол сказал: “Испытайте всё и сохраните хорошее”. Многие идеи ниспровержения мира для нас неприемлемы, поэтому я не могу принять многое из коммунизма. Однако сам перелом, и много новых установок содержат в себе нечто загадочное и заманчивое, что хочется понять.

Хотя каждую субботу я спешил в Константиновку к моей Ольге – 4–5 часов пешком, у меня было достаточно свободного времени для посещения театра, оперы и музеев в Ташкенте. Я был на опере Чайковского «Евгений Онегин» – грандиозная вещь, «Стенька Разин» Азка – ничего особенного и «Фауст» Гёте – гениально представленная работа, только Мефистофель был слишком дьявольским. В «Колизее» я смотрел драму «Мещане» и «Старые годы».

Каждый вечер от одного до двух часов мы должны были петь актуальные песни, такие как «Интернационал», «Варшавянка», «Смело товарищи, в ногу», «Отречёмся от старого мира». Время от времени пели народные песни: «Вечерний звон», «Славное море священный Байкал…», «Ревёт и стонет Днепр широкий». Не слова и содержание этих песен, а общий энтузиазм хора из 100 человек и строгие, мощные, сложные мелодии очаровывали меня.

Упражнения в революционном пении мне совершенно не нравились. 21 ноября по приказу властей мы должны были отмечать вторую годовщину Октябрьской революции. Русские неразборчивые слова трудно проникали в черепа наших немецких учеников, потому что их содержание, вообще и в частности, было непонятно даже нам, учителям. Оставалось только одно – учить зубрёжкой. По моему мнению, праздник не удался – он был рождён великим криком крошечной мыши.

Но вернёмся к курсам. Было хорошее освещение, и я всегда находил время читать до поздней ночи. За эти 3 месяца я поглотил следующую литературу: «Французская революция» Моне, «История тридцатилетней войны» и «Мария Стюарт» Шиллера, «Самый высший император»[63] Мирабо, «Железная пята» Джека Лондона, «Фрегат Паллада» Гончарова, «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоу, новеллы Чарльза Диккенса, но самым захватывающим был «День мести».

Я даже нашёл возможность побродить по городу. По сравнению с прежними временами дома, улицы, даже жители поразительно изменились. Всё упростилось. Магазины, раньше многоцветные, ярко освещённые, украшенные и заманчивые, были полностью упразднены и конфискованы государством. Везде царило однообразие серого цвета. Даже люди двигались как-то иначе: одетые одноцветно, с длинными рукавами, застёгнутые на все пуговицы, с мрачными лицами, шатающиеся от волнения. Фигуры мусульманских женщин, завёрнутые в длинные чёрные платки с чадрой, молча исчезали за воротами в глинобитных стенах дворов.

Коммунизм изменил очень многое, а ещё больше расплющил, как дорожный каток. Казалось, мир стал совсем иным. Мне показалось, что этот когда-то многонациональный, многоязычный, многоликий, красочно расцвеченный средневековый город мусульманского Востока при новых правителях стал полумёртвым. Пища на курсах, по сравнению с ранее известным мне солдатским питанием, была лучше, но я не мог ею наслаждаться, потому что масло хранилось в мохнатой козьей шкуре под названием бурдюк. Поэтому я был вынужден некоторые продукты питания приносить из дома.

Однажды я посетил казарму с 49 юношами, мобилизованными из Константиновки, и встретил там своего земляка из Домбровки – Траугот Адама. Он с другими 2 тысячами перебежчиков от “белых” к “красным” был направлен в Ташкент на перевоспитание, и скоро снова должен был вернуться на фронт. Его мобилизовали на южном Урале, где были в ссылке мои близкие. От него я узнал о нищенской жизни родственников. Отец из последних сил тянул новую семью. Брат Эрнст 15-ти лет – пастух в соседнем селе, Александр, которому 20 – помощник пекаря в Петропавловске[64], он женился на Ольге Бухгольц и ему живётся получше. Сестра Эмилия ждёт 4-го ребёнка. Нужда, по его словам, неописуемая и ставит под угрозу жизнь ссыльных.

Рассказал он и о Густаве Феттер, который был на Волыни, но потом снова вернулся в Оренбург. В Домбровке осталось всего 3 дома, остальные дворы разрушены войной. Несколько знакомых попытались снова закрепиться на Волыни. Это Эдуард Фелауэр, Густав и Рихард Тимник, Фридрих и Теодор Шмидке. Шурин Андреас Никель живёт вместе с семьёй в родительском доме Дюстерхофтов и пытается вновь возделать одичавшую землю.

Сегодня в школе в полном разгаре подготовка к Рождеству и Новому году. Тем не менее, все запутались – как праздновать, по старому стилю или по новому, введённому Лениным? И как быть с религиозной подоплёкой? Учитель Шмидт и сельсовет настаивают на новом календаре, учитель, нанятый из германских военнопленных – Карл Хейндл, – поддерживает решение церковного совета праздновать по старому стилю. Мне было всё равно.

По сравнению с предыдущим, истёкший год был намного благоприятней, будь то в отношении урожая, или в жизни общины: 19 браков, 70 крещений детей, 20 конфирмаций, и только 24 смерти и 1 развод.

Я был обеспокоен своим психическим состоянием, вернее бездействием и полным равнодушием к происходящему. Предупреждающий признак. Я ощущал, что со мной было по пословице: “худые примеры развращают добрые нравы”.