Жемчужина, выпавшая из короны. Любовный исторический роман

Когда, после шестого стакана (тоже в кишках пересохло!), Леонард собрался уходить, Ванда прильнула к нему всем телом, крепко поцеловала в губы и прошептала доверчиво:

– Теперь я Ваша женщина… Вы будете заботиться обо мне, Леонард Федорович?

Поручик пылко пообещал заботиться, не очень хорошо представляя, впрочем, как он это будет делать.

На улице подумал и зашел все-таки в церковь, помолился, хотя и недолго. Раздал на милостыню всю мелочь нищим на паперти. Скрюченная в дугу полуслепая бабка, получившая полтину, перекрестила Леонарда и прошамкала беззубым ртом:

– Спаси тя Христос, барин, за щедрость твою! Помолюся за тебя. Дела тебе грядут большие: Веру Православную людям нести. Бог в помощь!

– Я, бабка, вообще-то, военный… – растерянно ответил наш поручик, относившийся к религии, скажем так, не очень ревностно.

– Нынче-то военный, а станешь – кахуна! – веско, но непонятно произнесла бабка, – За морем-окияном, где хлебушко на деревьях растёт.

«Спятила старая!», – понял Леонард, – «Как это: хлеб на деревьях растет? И, какая-такая кахуна?»

Хотел переспросить, но бабки уже не было. Исчезла, как дым растаяла.

Пожав плечами, двинулся своей дорогой, и, вроде бы забыл даже про странную бабку, но предсказание зацепилось в голове остреньким крючочком.

Время было далеко за полдень, и есть хотелось, как из ружья. Ещё бы, после стольких физических… нет, скорее, физиологических усилий! Решил зайти в ресторацию, ибо денщик Данила был отпущен на весь день по случаю праздника и дома кушать было абсолютно нечего, кроме холодных закусок: всяких колбас, ветчин, сыров, паштетов, солений-варений-маринадов и сырых яиц. Не стряпать же самому!

Подходящее заведение отыскалось неподалёку. Затейливая жестяная вывеска, явно стоившая хозяину немалых денег, возвещала: «Ресторация «Европейская». Ниже, более мелкими буквами: «Французская, немецкая, русская кухня». Недавно открылись, допреж их тут не было. Ну-ка, ну-ка…

Швейцар с поклоном отворил дверь и голодный путник мгновенно погрузился в ядреную душноватую атмосферу дразнящих кухонных запахов. Подлетел метрдотель:

– Милости просим, Ваше благородие! Прикажете отдельный кабинет-с? Или в зале столик?

Из-за столика под пальмой в кадке уже махал только что вышедший из мужской комнаты капитан Петровский. К нему Орлов и направил свои стопы. В компании обедать не в пример веселее!

Расцеловавшись троекратно по случаю праздника, друзья сели. Приблизился лакей во фраке и белых нитяных перчатках:

– Чего изволите-с?

Посовещавшись, офицеры патриотически заказали все русское: икорку, грибы в сметане, селедку с отварным молодым картофелем, солянку московскую с растягаями, поросенка с гречневой кашей, мороженое. Ну, и напитки, а как же!

Услужающий налил водочки из запотевшего графинчика – не трактир, чай, где брякнут заказанное на стол, а далее – сам справляйся. Молодцы, борются за культуру обслуживания! Выпили за государя, затем – за праздник. Закусь была замечательная!

– Жизнь прекрасна, не так ли? – принюхался к принесенным растягаям Петровский, – Во всяком случае здесь и сейчас! Я, пожалуй, приду сюда и вечером. Покутить немножко с Шарлоттой.

Шарлотта Листневская был псевдоним его содержанки, в прошлом инженю-кокетт заезжего Львовского театрика. По паспорту она была Ганна Скоропад. Вот уже три месяца они жили душа в душу, и капитан не мог нарадоваться: нежная, страстная, отлично умеющая экономить, сия черноглазая мадемуазель, тем не менее, одевалась с умопомрачительным шиком, прекрасно соответствуя своему блестящему Васе.

– Аксиома есть утверждение очевидное, не требующее доказательств, – кивнул Леонард, чьё простое физиологическое счастье многократно усилилось крепкою водочкою и вкусною пищею.

– Во-во! – оживился Петровский, – Без доказательствов! Играли мы намеди в Аглицком Клобе. В Блэк Джэк, ну, ты знаешь. Я, Назаров, Мещерский, какой-то штатский шпак из казначейства… забыл фамилию. Назаров с Мещерским к полуночи упились, унесли их. Игра, в общем, по нулям: ну, может, тыщу проиграл, не более. Штатский заскучал, ушел в нужник и не вернулся. Тут подходят двое англичан – флотские, в синих мундирах. Что уж они в первопрестольной делают – ума не приложу! Ведь отсюдова до морей хоть на юг, хоть на север – далеконько скакать. Спрашивают, значит: сыграем? А, давай! На кон по сотенке поставили. Они, значит, вдвоем, на одну руку. Я банкую. Моряки просят вторую карточку, третью, четвертую. Остановились. Я открываю свою: туз! Вторую – шестерка! Семнадцать! Довольно с меня, говорю. Британцы: у нас – двадцать! И денежки сгребают. Я обалдел: показать бы надо, да? А они, эдак надменно: сэр! Джентльмэнам верят на слово, сэр! И тут, – капитан драматически выдержал паузу и понизил голос, – Тут… кэ-эк поперла мне карта! Веришь ли, за два часа все свои недоимки отыграл!

С видом триумфатора он достал бумажник толщиною с оглоблю и отсчитал шесть пятисотенных.

– Вот, прими с благодарностью!

Три тысячи, одолженные почти месяц назад, вернулись к Орлову. Тот вытаращил глаза, ибо так скоро их не ожидал.

– Так что, ежели в денежках нужда случится, завсегда к нам обращайтесь, Ваше благородие! – довольный произведенным эффектом, Петровский захохотал.

– Благодарю, Базиль, пока не нужно, – улыбнулся Леонард.

Выпили за удачу. С энтузиазмом. Лакей принес поросенка.

– Слушай! – пришурив нетрезвые глаза, воззрился на блюдо Василий, – Вроде похож на кого-то! Не пойму только, на кого!

– Брось, Базиль! – хрустя соленым огурцом возразил Леонард, – Это же свинья! К тому же – жареная.

– Показалось, значит… Нет! Все-таки похож! На покойного полковника Юсупова. Такие же глаза: маленькие и раскосые… Покинул сей грешный мир два года назад, – Петровский махнул рюмку и перекрестился.

– Пал в бою? – без особого интереса поднял бровь Леонард, – Или?

Упомянутого полковника он не знал.

– О, брат! Такая история! – капитан проглотил поросятину, запил розовым анжуйским, – Был у него роман. С кем – не скажу. Замужняя дама, г-м. За год разорила нашего татарина дотла!

– Правда, что ль, татарин? – искренне удивился Леонард такому обороту.

– Да нет… Нормальный русак. Предки у него были из Золотой Орды, отсюда и фамилия. Э, о чём бишь я? Ага.. В долги влез огромные. Имение, дом в Петербурге – все пошло с молотка. И дама, значит, говорит: адьё, мон шер, мерси за всё! И бросила воздыхателя. Как жить человеку? Без денежков ещё кое-как можно. А без любви? И из семьи он ушел. Гол, как сокол, и голову приклонить негде. Ну, и застрелился наш Юсупов. Вот! А на похоронах шепоток прошел, что полковник – четвертый, кто с сей роковой дамой разорился. Три предыдущих случая – в Риге, в Варшаве и в Гельсингфорсе.

– Неужто тоже застрелились? – поразился поручик, широко распахнув глаза.

– Да нет… говорят, сдержались. Только живут на одно жалованье, представляешь? – Петровский передернулся, – Жалкое существование!

В молчании доели поросенка. Затем Леонард решил посетить туалетную комнату – шесть стаканов чая, выпитые в гостях, настырно просились на свободу.

«Надо же, какие женщины бывают… прямо паучихи! Высосут все до капли – и бросают жертву! Какая уж тут любовь, одна корысть! Притворщицы!» – думал он по пути.

В туалете обнаружил, что забыл снять презерватиф. Мысли сразу же заискрились, радужно заблестели. Ванда… Что же ей, чаровнице эдакой, подарить завтра? Осторожно стянул полупрозрачный чехольчик, прополоскал под рукомойником. Завернул в носовой платок. Пригодится ещё!

Вернулся к столу и с аппетитом принялся за мороженое. Петровский же больше ковырялся ложечкой, вылавливая цукаты и орешки.

– Завел бы ты себе подругу, Лёня, – не поднимая взгляда, вдруг сказал он серьёзно, – Знаешь, как мне с Шарлоттой здорово! Заботится обо мне… и вообще… Уют создает! У неё подруга есть, Ниночка, тоже актриска. Хорошенькая, спасу нет! Давай, познакомлю, а?

– Мерси, не надо, Базиль. У меня все в порядке по этой части.

– Замужняя? – капитан по прежнему смотрел в стол.

Леонард не ответил.

– Смотри, Лёня. С замужней всякое может быть, особенно с… красавицей. Вон, Юсупов…

Поручик побагровел:

– Я Вас попросил бы, господин Петровский…

– Всё, всё! Молчу! – вскинул руки тот, – Проехали и забыли! Эй, человек, подавай кофий!

Обед закончился нормально, но намек старшего товарища, едва не приведший к ссоре, оставил в душе Леонарда неприятный осадок. Впрочем, кратковременно.

При расставании капитан предложил собраться вечером здесь же, гульнуть от души.

– Я с Шарлоттой прибуду, она Ниночку приведет тебе для компании! Мне на ушко шепнул услужающий, что вечером цыгане приедут! Шампанского заморозим пару дюжин, а? И на полную катушку: Ой, ручеек мой, ручеек! Ходи шибчей, черноголовый! Ромалэ! Эй, чавэла! И сделаемся пьяные и веселые!

– Цыган люблю… Но сегодня в офицерское собрание хотел пойти, там холостяцкий ужин полк устраивает. Неудобно пропустить, я же новенький, – отговорился поручик, вспомнив о воинском долге.

Петровский только вздохнул.

Придя домой и отдохнув пару часиков, Леонард вновь озаботился темой подарка. К антиквару не пойдешь, закрыто всё по случаю праздника… Стал рыться в ящиках письменного стола. О, вот это подойдет, пожалуй! Открыл шкатулку с маменькиными драгоценностями: среди серег, брошек и прочих колье и перстней там лежали золотые дамские часики с золотой же витой цепочкой – музыкальный брегет в форме сердечка с бриллиантовой буквой «Веди» на крышке (матушку крестили Варварой). Венецианская тонкая работа, не Китай какой-нибудь! И цены немалой: дядя рассказывал, что двадцать шесть душ крепостных папенька за них отдал вместе с хутором. Осторожно завел часы ключиком, приложил к уху: идут! Тикают! На секунду засомневался: все же, маменькина память… Но представил, как улыбнется Ванда при виде подарка, её поцелуи и объятия – и сомнения отпали. Нашел подходящую бархатную коробочку, завернул в цветную бумагу и перевязал розовою ленточкою. Полюбовался: вышло замечательно.

Хлопнула дверь, и на пороге кабинета появился Данила. Был он изрядно выпивши, но на ногах держался, и даже умудрился доложить заплетающимся языком, что рядовой Прухин из увольнения прибыл. Откозырял кривовато левой рукой. Что поделаешь, праздник есть праздник!

– Иди, проспись, пьяница! – добродушно приказал хозяин, – Чтобы утром был трезвехонек, у меня завтра дел много.

– Так точно, Ваше бл… блгродие! Данила – кремень мужик, не подведет! – с чувством ответил денщик, и сев, почему-то, за письменный стол, уснул.

Бывает, Читатель, что нет сил дойти до постели, г-м.

Выругавшись, Леонард задумался. Не тащить же на себе в койку! Не барское это дело. Да и не поднять такого борова в одиночку. (Вот ты, Читатель, пробовал ли когда-нибудь поднять пьяного? Согласись, очень тяжело: все равно, что бочку воды поднимать. Только без бочки!) Но и за столом оставлять – не дело.

У дверей зазвонил колокольчик. Открыв, Леонард увидел сослуживца по батальону – поручика Михайлова. Тот был уже навеселе.

– Лёня! Готов ли ты? Проезжал мимо, дай, думаю, зайду, вместе поедем! – загрохотал он, – И носовой платок одолжи, силь ву пле, я свой потерял.

Его большой нос, формой напоминавший картошку, шевельнулся над усами.

Рассеянно вынув из кармана платок, Леонард протянул его товарищу.

– Я сейчас, только денщика разбужу. Уснул, скотина, за моим письменным столом.

– Ну, так дай ему в ухо!

– Не поможет, его сейчас хоть ножами режь – не проснется. Попробую водичкой!

Но и вода не помогла. Данила только мычал и ворочался, уронил со стола чернильницу.

– Ещё поливай! – азартно посоветовал Михайлов, – Уши потри, помогает!

– Да куда ещё лить-то? И так уже целое болото… – загрустил Леонард.

– А, слушай, так до завтрева провозимся, а там офицерики все вкусное съедят! Нукася… – могучий Михайлов присел, и, протяжно пукнув от натуги, взвалил на себя Данилу, – Показывай, куда его!

Пьяного кулем свалили на койку в его каморке.

– Ну, все! Поехали! Но, Лёня, в ухо ты ему завтра все-таки дай!

– Всенепременно! – отозвался Леонард, поправляя на товарище съехавший эполет.

И они, сев в коляску терпеливо ждавшего извозчика, покатили веселиться.

Вечер прошел задорно. Офицеры пили и закусывали. И опять пили. Шампанское лилось рекой. Окрупоривали бутылки дюжинами и получался залп! Многие получали пробками в лоб, но не обижались. Капитан Ольшанский из второго батальона, известный своею меткостию, на пари пробкою погасил свечу на десяти шагах! Правда, забрызгал пеной всех зрителей вокруг, ибо для пущей мощности выстрела бутылку надлежало взболтать. Выиграв ящик рому, он сразу же угостил всех желающих. Тут общественность удивил лихостью комполка, заявив, что изобрел необыкновенно вкусную смесь, которая пьется, как олимпийский нектар! И продемонстрировал незамедлительно, смешав ром пополам с портвейном в пивной кружке. После чего сразу же выпил. Залпом! Повторить никто не рискнул.

Устроили также и конкурс неформальной песни, где призом был ящик коньяку. Выступив с песней «Бережок», Леонард сорвал бурные аплодисменты, но приза не получил. Приз был вручен Михайлову, исполнившему песню, текст которой Автор не решился здесь привести из опасения скверно повлиять на нравственность Читателя. Достаточно упомянуть, что название песни состояло из трёх слов, и приличным из них был только соединительный союз «И». Приз был, конечно же, тут же распит присутствующими.

Короче, все в конечном итоге сделались пьяные и веселые, чего, собственно, и добивались.

Домой Леонард вернулся в четвертом часу утра. Кое-как раздевшись, завалился в постель. В окно, моргая и щурясь от проплывающих облаков, таращился любопытный молодой месяц. Несколько комаров, тоненько зудя, попытались употребить поручика в пищу, но с отвращением отпрянули, с трудом сдерживая рвоту: кровь была зело разбавлена спиртом. Из-под печки вылез домовой Зиновий, поворчал в бороду, собрал раскиданную одежду, аккуратно сложил в углу, поставил сверху сапоги – так ему представлялось правильнее.

Сон навалился на Леонарда и сразу ошеломил яркостью красок и нереальностью происходящего. Он стоял на длинной овальной доске совершенно голый и мчался вдоль гребня огромной волны со скоростью призового рысака. Волна неслась, заворачиваясь пенным гребнем, к золотому пляжу, окаймленному уже знакомыми пальмами. Балансируя и изменяя положение тела, наш герой с лёгкостью свернул в сторону, избежав перевернутия. Волна прошла под ним и, шипя, рассыпалась по пляжу длинным пенистым языком. Леонард лёг на живот и, высмотрев другую подходящую волну, сильными гребками двинулся навстречу. Когда упругий солёный гребень подхватил его, легко встал на ноги и заскользил, как на санках с горы. Солнце, стоявшее в зените, припекало голову и плечи, мигом высушив кожу, на которой выступила соль. Мельком глянув на свою грудь и руки, Леонард поразился: обычно белый, как сметана, он сейчас был золотисто-смуглым, почти коричневым! На миг он отвлекся, и коварной стихии этого оказалось достаточно. Доска ушла из-под ног, тело перевернуло вверх тормашками, солнце, пляж и пальмы – все исчезло. Перед глазами была только синева океанской воды, поток которой норовил закрутить тело в узел. Было не определить, где верх, где низ, но страшно не стало. Только бешеный восторг переполнял душу! Водяной вал рассыпался и аккуратно вынес Леонарда на плотный песок. Множество крабов, возмущенно жестикулируя пухлыми клешнями, выразили своё неодобрение сему бесцеремонному вторжению. Встав на ноги, поручик побрел на сухое место передохнуть, волоча за собой доску, привязанную к запястью тонкой веревочкой.

Потом снилась всякая ерунда: какие-то дельфины, дружно выпрыгивающие из моря и плюхающиеся обратно, странный лес с огромными яркими цветами и щебетом птиц, высоченная гора с заснеженной вершиной, сверкающей яко сахарная головка под лучами солнца…

Вдруг из кустов высунулась огромная волосатая лапища и, схватив Леонарда за плечо, крепко встряхнула, аж зубы лязгнули:

– Барин! Ваше благородие! – раздался громовой рык – и поручик проснулся.

– Пора вставать, Ваше благородие! Солнышко уже на три дуба поднялось! – бубнил Данила, распространяя суровый перегар можжевеловой водки.

– А? Чего? Ты зачем? – забормотал Леонард пересохшим ртом.

Небритая физиономия денщика являла мощный контраст с ярким сном.

– Вставать, говорю, пора! – Данила протянул ему кружку с рассолом.

Живительный напиток с шипением всосался в измученную сушняком глотку, не достигнув желудка. Пришлось выпить ещё. Организму полегчало.

– Ну и начудили Вы, барин! – ворчал денщик, помогая одеваться, – Почто штанины и рукава у мундира узлами завязали, раздемшись? И подштанники тож… А сапоги грязные сверху поставили – натюрморт преестественный!

– Сам хорош! – вяло отругивался Леонард, – Уснул за письменным столом, чернильницу уронил… Хорошо, Александр Борисыч зашел, перетащил тебя в койку, ибо добудиться не могли!

– Какая-такая чернильница? – притворно удивился Данила, быстренько, ещё утром, отмывший пол в кабинете, – Приснилось Вам!

Выпив две чашки крепчайшего черного кофию, поручик почувствовал себя готовым к новым свершениям. Погода была прекрасная, день выходной, в крови бурлило предвкушение встречи с любимой женщиной. Припомнив вчерашний вечер, Леонард подумал, что Петр Иоганнович, скорее всего, впал в новый запой. А значит, мешать свиданию не будет!

– Данила! Сходи за цветами!

Глава третья

Настенные часы дребезжаще пробили четыре. Пора было собираться в гости, чай пить и вообще… Надевши мундир и выдавив прыщик на лбу, Леонард тщательно причесался перед зеркалом. Оставалось только взять подарок из кабинета – и в путь! Но перевязанной ленточкою коробочки на письменном столе не было. Не было её и в ящиках! И вообще в кабинете.

«Может, я её на камин положил?» – прикинул влюблённый, выходя в гостиную.

Но коробочки не было и в гостиной… И в спальне!

– Данила! – нетерпеливо воззвал Леонард, топая ногой.

В дверном проёме возник помятый лик денщика.

– Убирался утром, коробочки, ленточкою перевязанной, не видал ли?

– Никак нет… Не было никаких коробочков!

– Ищи! Коробочка вот такая, махонькая, и ленточка розовая!

С помощью денщика суетливо обыскал всю квартиру. Дважды. Ну, нету!

– Вы, барин, сами её задевали куда-то, всё уж облазили, даже в нужнике смотрели! – ворчал Данила.

– Ищи! Ищи, как хлеб ищешь! – раздраженно, на грани истерики, крикнул Леонард.

Денщик вздохнул:

– В таких случаях помогает сказать: «Черт, черт, поиграл-поиграл, да и отдай!»

Леонард зажмурился и произнес сие заклинание. Когда открыл глаза, перед ним стоял пунцовый от сдерживаемых эмоций Михайлов со свежей царапиной на носу.

– Ну, ты мне и удружил вчера! – загремел он вместо приветствия, – Прихожу домой, ложусь баиньки, а утром моя Ненила швыряет мне в похмельную рожу вот это! – он потряс в воздухе презерватифом с оторванными завязочками, – И вот это! – он протянул злосчастную коробочку, без оберточной бумаги и ленточки, – Сцена ревности, куда там сочинителю Шекспиру! Дездемона убивает Отеллу веником по голове! И по морде когтями схлопотал, а как же! Нипочем не желала верить, что сии предметы не мои!

Ненила была сожительница бравого поручика и его же крепостная. Румяная красавица богатырского телосложения, этакая «девушка с веслом», она обладала властным и ревнивым характером и держала хозяина-любовника в кулаке. Если тому и случалось гульнуть иногда на стороне, то приходилось делать это крайне осторожно, ибо у Ненилы расправа была короткая: в бубен – раз! И отлучение от тела на срок до месяца – два! Поручик все это вынужден был терпеть, ибо имел к сей Богатырке-Синеглазке сильное влечение, перетекавшее в любовь, в чем он себе не хотел признаться. Безусловно, презерватиф (использованный!) и часики, явно предназначенные для подарка, явились в глазах ревнивой бабы доказательством очередной измены!

– Саня! Да, как же так? Я тебе этого не давал! – выдохнул с облегчением Леонард.

– Как не давал?! Платок я у тебя попросил, помнишь? Ненила говорит, презерватиф в нем завернут был!

– А коробочка?

– Не знаю, слушай, может, вместе с платком, случайно! Да, какая разница! Мне-то теперь как оправдываться? – досадливо схватился за голову Михайлов, – Даже ежели ты лично к ней припожалуешь и крест поцелуешь, что сии дела суть твои – не поверит! Мало того, что носяру расцарапала, так ещё месяц к себе не подпустит, а мне терпеть воздержание трудно…

– Ну, Саня, да мало ли баб! Неужто ты так строго верность блюдешь? – с некоторой подковыркою спросил Леонард.

– Понимаешь, – вздохнул Михайлов, – Не могу я с мелкими, с субтильными! Мне надо, чтоб сиськи – горой! И задница – во! – он довольно широко развел руки, показывая, какая именно, – Но и толстых тоже не люблю. А такая стать, как у Ненилы, редкость большая…

М-да, ситуация.

– Подарок надо ей дать! – заявил Леонард, снова торопливо заворачивая коробочку в цветную бумагу и перевязывая ленточкой, – Хор-роший такой подарок, чтоб сразу простила! Что она любит?

– Пряники она любит, – угрюмо поведал Александр, – Думал уже! Не меньше, чем пуд придется покупать, и то, не уверен, смягчится ли…

– Пряники! Фи! Ты вот что, Саня: купи ей шелковое бельё и чулки! Не удержится, померяет. А шелк на теле так приятен! Разнежится, а ты её и… Ага?

– Идея хорошая! – оживился Михайлов и почесал в затылке, – Только где я такой размер найду?

– Ой, да на заказ тебе сошьют! Дороже немного выйдет, наверное. Извини, я тороплюсь! – Леонард нетерпеливо подтолкнул товарища к двери.

– Как думаешь, ежели из алого шелку бельё заказать, лучше будет? – задумчиво спросил Александр, спускаясь с крыльца.

– Почему – алого? – удивился Лёня.

– Ну, как же: что сладко – то вкусно, что красно – то красиво! – бесхитростно объяснил богатырь.

– Точно! Алого шелку панталоны, лиф и рубашку! И чулки тоже! – хлопнул его по плечу Леонард и вскочил в коляску проезжавшего извозчика.

– На Тверскую! Гони, что есть мочи!

– Полтинничек, Ваше благородие! – стриженный в кружок мужик заломил шапку на затылок.

– Хорошо, хорошо! – нетерпеливо отозвался седок.

– Будьте в надёже, барин, мигом домчим! – приосанился извозчик, предвкушая чаевые, ибо седок явно опаздывал в гости – вон, и букет у него!

Он встал, гикнул, засвистал по разбойничьи, тряхнул вожжами. Лошадка, тяжко вздохнув, потрусила неспешной рысцой.

– А быстрее? – закипая самоваром, спросил поручик.

– Дык, быстрее никак невозможно! С рассвету катаемся, устал Савраска-то, – доходчиво объяснил погоняла, – Жалею я ево!

Выругавшись, Леонард выхватил у него кнут и огрел животное по крупу. Конь всхрапнул, обиженно покосился лиловым глазом, и сменил аллюр на корявый галоп.

– Ну вот, а ты говорил! – проворчал жестокий седок, протягивая мужику рубль, – Сие – надбавка за скорость.

Возница не ответил, спиною выражая сильнейшее неодобрение. Рубль, впрочем, взял.

Когда Леонард скрылся за дверью жилища фон Брауде, извозчик слез с козел и протянул коню морковку.

– Все торопятся, понимаешь, всем быстрей надоть, – бормотал он, гладя конскую морду, – А того понять не хочут, что конь – он тоже живой, тварь господня. Нешто ему не больно, кнутищем-то? Нешто он не устамши за день? Почто его надрывать зазря? Не на пожар, чай, и так бы доехали! Ну, может, на минутку подольше… А ты кушай, кушай, Саврасушка милый! Ишо часок-другой покатаемся – и домой. Ужо тоды и отдохнем…

Конь хрупал морковкой и благодарно тыкался замшевыми губами в щеку хозяина.

Представ пред светлые очи баронессы, поручик вручил букет и был допущен к ручке, кою он, воровато оглянувшись на мужа, поцеловал чуть ли не в плечо. Барону было ни до чего, он смотрел в другую сторону. Собственно говоря, в разные стороны, ибо, похмелившись с утра, крепко продолжил к полудню и фокусировать взор уже не мог. Разговаривал он исключительно междометиями, был ликом зелен, аки огурчик, и вскоре покинул гостя и жену, объяснив, что ему надо срочно обдумать план реконструкции некоего военного объекта. При этом, уходя, зачем-то прихватил бутылку рому и рюмку. Более они его в тот вечер не видели.

Через несколько минут Леонард вручил свой подарок, выразив надежду, что новая хозяйка брегета, взглядывая на сии часики, будет вспоминать иногда своего верного рыцаря.

«Вот, правильный мужчина!» – думала Ванда, разглядывая ювелирное изделие, – «Не мелочится, тыщ пять отвалил, если не больше! И даже с моим вензелем, надо же!»

Даритель был награжден поцелуем в губы. Незамедлительно сей знак любви был возвращен с гигантскими процентами! Затем поручик начал вольничать руками.