Жемчужина, выпавшая из короны. Любовный исторический роман

Когда все закончилось, Ванда Леопольдовна предложила приступить к голосованию. Леонард с изумлением увидел, как любители поэзии достают толстые конверты с деньгами и вкладывают в них маленький листочек с именем того, за кого голосуют.

– Георгий Михалыч, – шепотом спросил он Родионова, – Это… деньги-то… зачем?

– А! Сии средства суть пожертвования на благотворительные цели. Мы соберем, а Ванда Леопольдовна передаст: на сиропитательный дом, или там… на призрение инвалидов. Да мало ли! – также, шепотом ответил тот.

– А сколько, пардон, жертвовать? – растерялся поручик.

– Это уж на Ваше усмотрение. На размер души, – пожал плечами Родионов.

Прикинув на глаз толщину конвертов конкурентов, достал все, что было в бумажнике – более трёх тысяч сотенными и пятисотенными, оставив только несколько империалов и серебро. Написал из благодарности фамилию Родионова на четвертушке бумаги, вложил всё это в услужливо поданный горничной конверт и положил, как и другие, на поднос.

Подали шампанское. Хозяйка, она же секретарь избиркома, стала вынимать из конвертов и зачитывать фамилии кандидатов. С изумлением и восторгом Леонард услышал, что набрал наибольшее количество голосов! Целых три!

– Леонард Федорович! Поздравляю! – проворковала Ванда, – Извольте получить приз!

В руке у неё была маленькая бархатная коробочка.

– И разрешаю Вам поцеловать меня, куда захотите… – здесь она сделала лукавую паузу, – хоть в запястье! – рука с коробочкой оказалась на уровне его губ.

Припав к запястью долгим поцелуем, распираемый гордостью и любовью, Леонард взял приз. Что бы это ни было, отныне он будет хранить сей подарок богини, как самую драгоценную реликвию! Все зааплодировали. В коробочке оказался янтарный мундштук ценою рубля в три…

Через полчаса все разошлись. Леонард получил приглашение на очередное заседание кружка через месяц, многообещающий взгляд из-под ресниц, и – отдельно! – приглашение на чай в понедельник. Душа его пела! О, этот взгляд! Это легкое рукопожатие! Безусловно, он ей симпатичен…

Через два дня в газете «Московские Ведомости» появилась заметка. Благотворительница, баронесса фон Б., пожелавшая остаться неизвестной, пожертвовала весьма значительную сумму на больницу для неимущих. Ванда действительно послала пятьсот рублей. А остальные… Читатель! При наличии скупого мужа и многочисленных нуждах (не ходить же в рубище и босиком!) надобно как-то экономить! Кому из очарованных жертвователей придет в голову проверять, сколько на самом деле внесено в кассу больнички?

Придя домой, Леонард застал у себя старинного знакомца капитана Петровского. Тот непринужденно сидел на диване в гостиной и освежался хозяйским коньяком.

– Лёня! Душа моя! – возопил он, как будто они не виделись, по крайней мере, год, – А я вот, соскучился, дай, думаю, зайду!

Орлов слегка удивился, ибо виделись они всего три дня назад, но виду не подал.

– Молодец, что зашел! – широкая улыбка озарила гостиную, ибо настроение было прекрасное.

Присев к столу, плеснул коньячку и себе – так, за компанию.

– Вообрази, Лёня! – воодушевленно вещал Петровский, – Намедни сели в покер играть. Игра такая новая, североамериканская. Я, Оболенский, Назаров – ну, ты их знаешь, – и какой-то прыщ, паж, по фамилии Малевич. Он из Петербурга приехал недавно, служит сейчас у генерал-губернатора. Натурально, играем. Мне прёт карта! Через час уже во-от такая куча денежков передо мною (капитан показал руками, какая)! Очередная сдача (кстати, сам сдавал!), смотрю свою руку – батюшки-светы! Четыре короля! Назаров спасовал, Оболенский покраснел весь, двигает пятьсот, Малевич поднимает на тысячу, а у самого пенснэ запотело. Понятно, что у них тоже карта пришла! Я отвечаю и поднимаю на две! Оболенский карты бросил. Малевич отвечает две и поднимает на пять! Я – отвечаю, но поднять уже не могу, нечем. Малевич – дальше пять. Я говорю: открываюсь! А он: а пять тыщ? Я: а в долг! Паж согласился. Я свои четыре короля на сукно. Он свои карты положил – и у меня аж в глазах потемнело: четыре туза! И это я, своею собственной рукой, так сдал!

Петровский выпил ещё коньяку, рыгнул.

– Выручай, брат! Одолжи денежков! А я, как из имения пришлют, месяца через два, сразу отдам!

Обычная, в общем история.

– Рад бы, да не могу. Не при деньгах я нынче, Вася! – развел руками Леонард, – Через неделю перевод должен прийти, тогда – милости просим!

– Куда ж ты их дел? – искренне удивился капитан, – Актрисок не содержишь, рысаков не покупаешь, не играешь, балы не задаешь…

– Да вот, так получилось… – промямлил поручик. Ему было очень стыдно, что нет возможности помочь старому товарищу.

Петровский вздохнул.

– Ну, через неделю, так через неделю. А пока придется опять родовое гнездо заложить.

Особнячок его, один из немногих, уцелевших на Москве после пожара, стоял у Покровских Ворот. Закладывал его капитан уже четырежды.

Посидели, поболтали о пустяках. Данила принес из ресторации ужин, ибо от коньяку разыгрался аппетит.

– Слыхал я, что ты мадам фон Брауде очаровался, – вытирая усы салфеткой, констатировал капитан, – Видели тебя на Тверской с букетом, под дождем, да!

Леонард не ответил, но нахмурился.

– Смотри, Лёня, будь осторожен! – вдруг тихо и серьёзно посоветовал Петровский, – На минное поле вступаешь.

Леонард сжал кулаки так, что согнул вилку и не заметил этого.

– Вай! Сейчас зарэжэт! – заслонился крышкой супницы капитан в притворном испуге.

– Не надо о Ванде Леопольдовне, ладно? – проговорил влюбленный, остывая.

– Как скажешь, Лёня, – пожал плечами старший товарищ.

Вскоре он ушел, а Леонард улегся спать. Сон не шел. Слишком много случилось в этот вечер. Взбудоражило душу. Вынул мундштук, полюбовался, поцеловал: его касались её руки! Вспомнил, как пахла кожа на запястье – цветами. Это духи… духи такие… Уснул.

Шестикрылый Серафим Перун из-под модных кустистых бровей обвел взглядом подчиненных и провозгласил:

– Совещание закончено. Все свободны.

Херувимы и Архангелы дружно встали из-за покрытого красной скатерью стола заседаний и потянулись к выходу, сопровождаемые референтами-ангелами.

– А Вас, Архангел Гавриил, я попрошу остаться.

Упомянутый Архангел, начальник над духами, оказывающими помощь людям, остановился и вопросительно посмотрел на начальство. Перун жестом показал на стул. Архангел сел, изящно полураскрыв крылья, чтобы не помялись.

Зал опустел. Перун плеснул себе Боржому, отпил, и сказал негромко, но значительно:

– Наверху есть мнение, что на Атувае назрела необходимость в проповеднике. Язычество пора сворачивать. Подбери подходящего человека.

– Может быть, волевым решением? – почтительно осведомился Гавриил.

– Нет. Не будем нарушать принцип свободы воли. Но заинтересовать кандидата необходимо. Пусть стремится туда попасть, пусть захочет работать с населением. Я думаю, интерактивные сны – это то, что нужно… для начала. Распорядись насчет спецдопуска в мир Атувая с произвольными временными координатами. Операции присваивается кодовое название «Островитянин».

– Будет исполнено, Ваше Шестикрылое Серафимство! – отсалютовал Архангел Гавриил.

Сон Леонарду приснился странный: смуглые крепенькие девушки с цветами в волосах и шуршащих длинных травяных юбках плавно изгибаются в танце и поют на певучем незнакомом языке, а на заднике сцены – по кумачу белыми буквами написано: «Привет участникам смотра художественной самодеятельности ананасоводов!». Среди зрителей преобладали такие же смуглые, крепкотелые черноглазые люди.

Танец закончился, на сцену вышла пожилая женщина в неприлично коротком платье до колен и громовым голосом проревела:

– Антр-ра-акт!

Зрители зашумели и потянулись вон из зала в фойе, где был накрыт буфет. Толстые бабы в нечистых белых халатах быстро разливали напитки, выдавали тарелки с закусками. Очередь двигалась быстро, и вскоре поручик оказался около прилавка.

– Пиво? Шампанское? Лимонад? – отрывисто спросила рыхлая толстуха с веками, выкрашенными в сине-зеленый цвет, и ярко-карминовыми губами, – Бутерброды?

– Шампанское, пожалуйста… – неуверенно промямлил сбитый с толку Орлов.

– Двести? – деловито кивнула буфетчица.

Леонард не понял, но сказал:

– Бутылку!

Баба сунула ему в руки серебрящееся фольгой горлышко и граненый стакан.

– Семь пятьдесят! Следующий!

Сыпанув на поднос горсть монет, нашедшихся в кармане панталон, поручик отошел в сторонку и принялся рассматривать бутылку. Надпись на этикетке гласила: «Советское Шампанское. Сладкое. Горьковский завод шампанских вин». Присутствовало и изображение нескольких золотых и серебряных медалей. Поперек этикетки был синий штамп: «Атувайский республиканский трест кафе и ресторанов». Марка была незнакомая. Хлопнув пробкою, открыл сосуд. Налил полстакана, осторожно принюхался: пахло виноградом. Отпил. Фи! Сладкое, как сироп! И тёплое!

– Пардон, сударыня! Нет ли сухого, и похолоднее? – робко протиснулся он обратно к прилавку.

– Что с базы УРСа завезли, тем и торгую! – неожиданно грубо рявкнула буфетчица, – Сухого погрызть захотел, хаоле! Холодильник третий день чинят, а этот: похолоднее!

– Хлебай, что дают, бледнолицый! – кто-то фамильярно хлопнул Леонарда по плечу, и он проснулся.

Проснулся в недоумении, долго думал, что это может значить. Не придумал. Списал сие сновидение на коньяк и нервное возбуждение. Поворочавшись, снова уснул, уже без снов. До утра.

В пятницу и субботу рыскал по всей Москве в поисках подарка для мадам фон Брауде. Дело было непростое: во-первых, предмет должен был быть достоин красавицы, во-вторых – должен был отражать тонкий вкус дарителя, в третьих – не вызвать подозрений и дурных мыслей у мужа. В конце концов в антикварной лавке в Охотном Ряду нашел кумплект шахмат: белые фигуры из матово-искристого, как иней, серебра, черные – тоже серебряные, но искусно чернёные. И доска: слоновая кость и эбеновое дерево. Антиквар божился, что сей шедевр – работа самого Бенвенуто Челлини. Но доказательств авторства не было, поэтому уступил недорого: всего за две тысячи с половиною, и согласился подождать с деньгами недельку. Подарок, по всем меркам, был царский. Смущала только мысль: а играет ли прекрасная Ванда в сию игру? Подумав, Орлов решил, что, ежели и не играет, то он её научит! А пока будет учить, мало ли, что удастся выиграть!

Чай в понедельник пили вдвоем: барон все ещё изволил пребывать в запое. Подарок был принят благосклонно. После чая сыграли партию. Выяснилось, что Ванда Леопольдовна играет довольно-таки неплохо: к эндшпилю Леонард пришел с преимуществом всего в одну пешку и благородно согласился на предложенную дамой ничью. Много разговаривали об искусстве, об отречении Наполеона и ссылке его на остров Эльба. При расставании пылкий влюблённый отважился поцеловать ручку на полвершка выше запястья.

Потекла череда дней. Все мысли поручика были заполнены только одним: как увидеть любимую женщину вновь? Купил гнедого ахалтекинца и присоединился к группе конных поклонников. Встало в копеечку! Чай по понедельникам каждый раз сопровождался теперь подарками, стремительно истощавшими кошелёк: то картина (Рембрандт!), то старинная книга в украшенном драгоценными камнями переплете, то стальная шкатулка, украшенная гранением под бриллианты. (Увы! Подарки эти – почти все – Ванда отсылала в Варшаву, где доверенный маклер продавал их…). Заседание литературного кружка потребовало нового могучего благотворительного взноса. Ну, и всякие мелочи: цветы, духи, торты… Деньги таяли, как сугроб в апреле. Но все окупалось возможностью видеть свою ненаглядную и целовать восхитительную руку все выше. Через месяц исхудавший от любви Леонард был уже в полувершке от локтя!

Читатель! Это тебе не современные нравы, которые показывают по телевизору в сериалах! Герой, дескать, пригласил героиню в кафе, а в следующем кадре они уже в койке кувыркаются! В описываемое время ухаживали за дамами вдумчиво, не торопясь. Кстати, о локте: по неписанному кодексу волокитства, следующий после локтя поцелуй мог быть (подчеркиваю: мог быть, а мог и не быть!) уже в губы! А это, знаете ли…

Не только поручик осознавал важность локтя, как некоего рубежа. Ванда, дитя своей эпохи, тоже знала неписаные правила развития любовной интриги, нарушать которые считалось неэтично. Порядочная женщина (в смысле, не застуканная мужем с любовником и не подвергнутая осуждению обществом, как Анна Каренина из одноименного романа графа Л. Н. Толстого) всегда ведет себя порядочно: и по отношению к мужу, который даже догадываться ни о чем не должен, и по отношению к очередному аманту, которого сама же поощряла. Леонард нравился ей. Красивый блондин, сильный, высокий, синеглазый, щедрый – что ещё надо? Опять же, не просто влюблён, а обуреваем страстию! Времени на подготовку ушло достаточно, чтобы не выглядеть легкодоступной вертихвосткой. Значит, пора сделать вид, что покорена, не может долее сопротивляться нахлынувшему урагану чувств… и рухнуть в его объятия, а то поручик может дольше не выдержать и наделает глупостей: стреляться задумает, или, того хуже, другую бабу найдет! План завтрашнего решающего свидания был составлен уже давно, каждая мелочь учтена. В нужное время дома никого не будет: муж, недавно принявший православие, и прислуга отправятся в церковь: Троица, будет крестный ход. Ванда, как католичка, имеет полное право остаться дома. Леонард, конечно же, предпочтет провести время с нею, нежели в храме. Письмо с просьбой скрасить одиночество всеми покинутой, томящейся в пустом доме, изнывающей по ласковому слову дамы было заготовлено ещё утром. Вечером его доставят пылкому кавалеру…

Глава вторая

– Ваше благородие, письмо!

Голос денщика отвлек поручика от увлекательнейшего занятия: он, высунув от усердия язык, рисовал по памяти портрет Ванды. В стиле Ню. Роскошные формы получились вполне правдоподобно, но лицо никак не давалось, каррамба!

– Надобно говорить: Вам письмо, Ваше благородие! – досадливо поправил он Данилу, беря маленький, надушенный уже знакомыми духами конвертик.

– Знамо, Вам! Нам оно нахрен не нужно… – пробурчал под нос солдат, поворачиваясь, чтобы поскорее уйти: у него стыл чай.

Ножичком из слоновой кости Леонард вскрыл письмо.

«Милый Леонард Федорович!

Завтра Троица, и все уйдут в церковь: и Петр Иоганнович, и прислуга. Я, конечно, опять останусь дома совсем одна. Зная Ваше доброе ко мне расположение, я прошу Вас помолиться за меня, когда пойдете в храм. Но если, паче чаяния, Вы решите пропустить богослужение, то, может быть, зайдете на минутку разделить со мною завтрак и одиночество? Это будет одиночество вдвоем! Ваша В.»

Ваша! Слово прошуршало от глаз внутрь черепа и там взорвалось немыслимою радостию.

Ваша! В смысле – НАША! Моя! Поручик закружился по комнате, выбрыкивая ногами в шлепанцах. Моментально пришло решение: в церковь завтра не идти, хоть и собирался! Потом отмолит грех. Страдающая от одиночества Ванда сейчас важнее!

Всю ночь ворочался, уснул только под утро. От перевозбуждения опять приснился странный сон: смуглые мужики лезут на купол церкви, стоящей посреди пальмовой рощи, пилят крест, который падает на паперть, вздымая тучу песка. Другие сбрасывают с колокольни жалобно звякнувший колокол. Толпа, состоящая из таких же смуглых мужиков, в большинстве по пояс раздетых из-за жары, и баб с яркими цветами в волосах, дружно ахает и крестится. Молодой бледный парень в кожаной тужурке и картузе с красной пятиконечной звездой вместо кокарды, вспрыгивает на ящик. Триумфально вскидывает руки, и, с криком: «Бога нет!», смачно харкает в небо. Толпа гудит, из неё вылетает кокосовый орех. За ним другой, третий – множество. Один кокос ударяет парня в кожанке в плечо, он падает с ящика, но пятеро военных в странных мундирах песочного цвета и картузах с красными звёздами, палят из ружей с примкнутыми багинетами поверх голов и оттесняют толпу…

Проснувшись весь в поту, Леонард встал и жадно напился.

«Надобно к доктору сходить… Пусть пропишет какой-нибудь микстуру от нервов! Или капли…» – подумал он, – «Приснится же этакая пакость!»

Больше уснуть не удалось. Так и ходил из угла в угол до самого восхода.

Утром, под доносящийся со всех сторон первопрестольной колокольный перезвон, наш герой пешком отправился на свидание. Народ в праздничном платье заполнил улицы, город, украшенный березками, благоухал свежестью. Леонард шел переулками – для конспирации. Вот и дом полковника! К нему Орлов подобрался из-за угла. Постучал. Через несколько невыносимо долгих минут дверь открылась. Ванда, свежая, как родниковая водица, в утреннем платье и с искусно распущенными волосами, стояла и улыбалась ему. Под легкой тканью не было корсета! Эге!

– Я рада, что Вы смогли выкроить время, и навестить меня, несмотря на праздник, Леонард Федорович! – протянула она руку для поцелуя.

Вот он, миг, к которому он шел целый месяц! Рубикон, перейдя который, он увидит новые горизонты и небо в алмазах! Медленно, благоговейно, поручик припал горящими губами к ямочке на локте.

– Ай! – рука отдернулась, – У Вас что, жар? Вы обожгли меня!

– Нет… Я здоров… – удивленно и растерянно, севшим голосом ответил Леонард.

– Тогда – милости просим!

В столовой стол был накрыт на двоих. Английский завтрак: тосты, масло, мармелад, овсянка. Кофий со сливками. Ничего особенного. Перед тем, как сесть, вручил очередной подарок – гравюру Дюрера «Адам и Ева» в раме под стеклом и с подписью автора. Дорогая вещь, восемьсот целковых плачено! И с намеком!

– Вот, позвольте Вам презентовать сию безделицу, Ванда Леопольдовна! В честь месячного юбилея нашего знакомства…

– Но, Леонард Федорович! Вы меня балуете! – Ванда взяла подарок, полюбовалась: скромненько, но со вкусом!

«Пьер нипочем не догадается, что ценная вещь!» – подумала она, практично прикинув, что сия гравюра потянет в Варшаве на тысячу рубликов. Очень хорошо!

Осторожно поставив предмет искусства на каминную полку, повернулась и быстро поцеловала дарителя в щеку. Тот мгновенно обалдел до полного одеревенения! Слегка покраснев (все-таки, баронесса была порядочной женщиной, несмотря на семь предыдущих любовников!), Ванда села за стол.

– Ухаживайте же за мной, Леонард Федорович! Положите овсянки! Теперь полейте сливками!

Лёня вышел из ступора и завтрак начался. Он намазывал тосты мармеладом и глотал их не жуя и не чувствуя вкуса. В кофий забыл положить сахар, выпил залпом, чуть не обжегся. На вопросы хозяйки отвечал невпопад, из-за чего сильно смущался. Ванда, наоборот, была сама уверенность.

После завтрака воцарилась несколько неуклюжая пауза. Как пловцы, знающие, что пора прыгать в незнакомую реку, оба медлили. Разговор увядал. Ванда встала первая, Леонард поспешно вскочил следом.

– Пойдемте в будуар, Леонард Федорович! Я Вам спою. А потом Вы споёте для меня! Только, чур, то, что я захочу!

И они пошли в будуар. Петь песни, конечно.

Будуар был в отделан вишневых тонах: и обои, и бархатная кушетка, и кресла. В углу – клавесин красного дерева. При виде кушетки наш герой напрягся. Ну, не весь. Частично. В смысле, некая часть его организма сильно напряглась.

Усадив слегка одеревеневшего от предвкушения (угадайте, чего!) Орлова в кресло, Ванда, аккомпанируя себе на клавесине, спела парочку модных романсов, чем повергла своего поклонника в бурный восторг, выразившийся в громовых аплодисментах и неуклюжей попытке поцеловать исполнительницу в… (угадайте, куда!). Она жеманно отстранялась, дразня кавалера.

– Теперь Ваша очередь, господин поручик!

Леонард сел за инструмент.

– Что прикажете спеть? – спросил он, перебирая в уме свой не очень богатый репертуар.

– Да уж не «Марсельезу»! Спойте мне строевую: «Бережок» – лукаво сощурилась искусительница.

Певец поперхнулся и покраснел до самых ключиц от неожиданности.

– Но, Ванда Леопольдовна… это же… там неприличности! – залепетал он.

– Ничего-ничего! Мне про эту песню рассказывали. Пойте! – настаивала дама, – Так хочется неприличного! Да не стесняйтесь, здесь ведь, кроме нас, никого нету!

И поручик (куда же деваться!), аккомпанируя себе мажорными аккордами, запел срывающимся голосом песню, слышанную им от донских казаков в Париже. Мелодия сильно напоминала «Yellow Submarine», которую Пол Маккартни напишет полтора века спустя. Странное, необъяснимое совпадение!

На Хопре, Хопре реке,

На зеленом бережке

Спал в тени казак младой,

Белотелый и нагой.

Три сестрицы мимо шли,

Казака они нашли.

Уд евонный увидав,

Бечь собралися сремглав.

Но решили подождать,

И принялись обсуждать

То, что есть у казака,

А у девок нет пока!

Припев:

Меньшая коснулася – говорит: червяк!

Средняя помяла – и сказала: жила!

Старшая схватилася – и сказала: кость!

Что ж сие на самом деле было?

А казак проснулся вдруг,

Увидал девиц вокруг,

Потянулся и сказал:

Я приятный сон видал!

Девки тут же убежали,

Только пятки засверкали!

Для них тайной осталось:

Червяк, жила или кость!

Припев:

Меньшая коснулася – говорит: червяк!

Средняя помяла – и сказала: жила!

Старшая схватилася – и сказала: кость!

Что ж сие на самом деле было?

Ванда хохотала, упав на кушетку. Леонард не мог поднять глаз от стыда.

– Ой, не могу! – донесся до него томный голос, – Прямо, дышать нечем! Леонард Федорович, помогите же мне, ослабьте застежку!

Леонард устремился на помощь страждущей. Встав на колени, расстегнул одну пуговицу на лифе, затем другую, третью… Две очаровательные полусферы, увенчанные розовыми коронами сосков, вдруг упруго высвободились из корсажа. Ой!

Белые, сдобные руки Ванды обвили шею Орлова. Последовал поцелуй, долгий, как вечность, крепкий и сладкий, как ликёр «Доппель-Кюммель». Затем ещё один, и ещё. Много поцелуев! Через некоторое время, сочтя артиллерийскую подготовку достаточной, Леонард предпринял штурм Ворот Счастья. Взметнулись кружева нижних юбок, обнажились стройные ноги в шелковых чулках…

Неожиданно красавица вывернулась из-под него и села, тяжело дыша и раскрасневшись.

– Подождите! – прошептала она, – Наденьте вот это!

Леонард непонимающе воззрился на маленький бумажный конвертик в её руке.

– Кесь ке се? – пробормотал он смущенно.

– Сие есть презерватиф (preservatif, – презерватив, иначе – кондом. Авторский перевод с французского)! – пояснила баронесса совершенно естественным тоном.

– А… пуркуа?

– Вы были во Франции, а там – французская болезнь! Спали же Вы там с женщинами? Спали-спали, не отпирайтесь! Я не хочу рисковать! Да и от зачатия нежелательных детей предохраняет.

Наш герой слышал об этом изобретении краем уха. Презерватифы изготавливались из специальным образом обработанных аппендиксов слепой кишки ягнят. Стоили они очень дорого, и широкого распространения в народе не имели. Пользовались ими, в основном, супружеские пары, когда, по мнению врача, женщине было опасно для жизни иметь детей: порок сердца, почечная недостаточность, узкий таз, сахарная болезнь и т. п. В словах Ванды был резон: французская болезнь – штука темная, мало ли: сегодня здоров кавалер, а завтра – уже нет! Да и беременность, конечно, явление нежелательное…

Однако лично сим изобретением пытливой человеческой мысли наш бравый поручик ранее не пользовался, а потому слегка растерялся.

– Но… Дорогая… Я… Я не умею! – выпалил он, покраснев.

– Ничего! Я помогу! – дама поощрительно поцеловала его в губы и принялась за дело.

От прикосновения нежных пальчиков то, что увяло во время сего диалога, снова расцвело и зазвенело. Процесс облачения Красноголового Воина в броню возбудил и Ванду: ланиты порозовели, глаза заблестели, придавая ей ещё больше очарования. Завязав кокетливым бантиком крепежные тесемочки презерватифа, и убедившись, что он не сползет, задышала глубоко и учащенно. Носом. Последовал ещё один поцелуй и шепот:

– Только никогда не трогайте меня за мой нижний бюст, хорошо, милый? Я этого не выношу!

– Хорошо… – последовал хриплый ответ, и Ворота Счастья впустили героя.

После четырех нелегких раундов восхитительной борьбы Победитель и Победительница оторвались друг от друга и привели в порядок одежду.

– Вы умеете ставить самовар, Леонард Федорович? – улыбнулась Ванда, ещё более обольстительная, чем прежде, – А то более некому!.

– О, конечно! – улыбнулся в ответ Леонард, подкручивая растрепавшиеся усы.

– Тогда давайте пить чай! Страшная, знаете ли, жажда!

За чаем хозяйка щебетала, как ни в чем ни бывало, гость же несколько смущался. Следующее свидание было назначено на понедельник, то-есть – на завтра. Но муж… Как быть с ним? Ванда обещала придумать что-нибудь, дабы полковник не мешал общаться.