Туман над Токио

Режиссёр держит паузу. А-а, это для того, верно, чтобы я хорошенько прочувствовала свою ничтожность!

Ну да, я чувствую… как огонь софитов играет с английской леди, удесятеряя блеск атласного шёлка на её струящемся платье-дезабилье, резвится с частичками мерцающей пудры на обнажённой коже, шалит в пшеничной копне волос, жонглирует гранями искусственных бриллиантов, ослепляя ласковые янтарные глаза. Хозяин Мураниши не жмурится. Он пристально, исподлобья, ошалело смотрит в заколдованный световой круг, и английская леди как будто чувствует на расстоянии мысль хозяина: «Она – моя!» Фуджи-сан непонимающе смотрит то на оказавшуюся в центре внимания англичанку, которую не знает ни один житель Кансая, то на задумавшегося режиссёра. Татьяна недоумевает. Марк и Джонни переглядываются, пожимая плечами. Аска застыла с глазами рыси.

Напрасно, господин режиссёр, вы медлите, ожидая пока я прочувствую во всей полноте свою мелкотравчатость и умру от стыда, выставленная на посмешище! Мне здесь, в центре сценического мироздания, как Полярной звезде, оч-ч-чень хорошо и комфортно! Одно то, что моя прекрасная леди ослепила кумира, повелителя миллионов дамских сердец, стоит устроенного мной бунта!

И тут режиссёр подошёл поближе ко мне.

– Знаете что, госпожа Аш… сделаем так…

Он с едва уловимой решимостью борца за справедливость, с лёгким вызовом храбреца, заметными лишь мне и сидящим в зале, огласил своё окончательное решение:

– Вы будете говорить по-французски! Французский язык придаст элегантности этой сцене… Тем более Мичико-сан, то есть госпожа Оцука говорит, кажется, по-французски?

Соноэ Оцука откликнулась:

– Oui, Monsieur, j’ai étudié au lycée français![53]

Нагао-сан заулыбался. Напряжение отхлынуло. А Фуджи-сан и ещё кое-кто из действующих лиц мастерски скрыли своё несогласие с режиссёром и досаду на французский язык.

– Значит так, – опять обратился ко мне режиссёр. – Вы жмёте руку господину Мураниши, на сцену выходит Мичико-сан, и в этот момент вы бросаетесь к ней, просите прощения за ошибочку. Ну и перебрасываетесь с ней несколькими репликами на французском. До завтрашней генеральной репетиции отработайте реплики с госпожой Соноэ…

– А сколько реплик мне можно говорить? – не веря ещё такому шансу, спросила я.

– А сколько хотите! Пока тут шум да гам, пока гости разбираются, кто же невеста господина Мураниши… А вы говорите, говорите! Французский – это изысканно… Изюминка! Давайте-ка посмотрим, как это будет выглядеть…

Сато-сан хлопнул в ладони:

– Сцена помолвки… Да-да, с самого начала…

Я взяла под локоть Марка. Уже совсем запутавшись в своих чувствах, небрежно пожала руку хозяину. Статистки оттарабанили мои бывшие реплики. На авансцене, у самой рампы, появилась Мичико-сан. Побежав к ней, я чуть не запуталась в шлейфе своего платья. Прокричала на японском: «Госпожа Мичико! Простите! Простите нас за ошибку!» Мичико ответила мне по-французски, явно гордясь своим прононсом:

– Oh, ce n’est rien![54]

– Pardonnez-nous! C’est dommage, une erreur comme celle-ci![55] – импровизировала я.

– Cela arrive, ne vous en faites pas![56]

– C’est vous, la vraie fiancée? Oh, vous êtes charmante! Quelle robe exquise![57] – льстила я.

Мичико отвернулась, ревниво подзывая к себе жениха. Шум да гам ещё не закончились. И, не лыком шита, я подошла к рампе, на самый край авансцены, тет-а-тет со зрителями – одна, на обозрении партера, лож, балконов, и наговорила в десять раз больше того, что потеряла. Из первого ряда, улыбаясь, Накамура-сан прикрыл веки, подбадривая меня.

Марк, ожидая, пока супруга наговорится, недвижно стоял в стороне и, вполне вероятно, искал среди залежей своего творческого потенциала выгоду в создавшейся ситуации: сцену мы должны покинуть вместе, и не стоять же ему, как взбитому белку для бисквита, без телодвижений, без самовыражения, а посему и без обожания публики?

Нагао-сан напоследок спел, не очень, правда, убедительно, о том, как сильна в нём любовь к деревенской девушке, прекрасной, как пурпурная камелия на искристом свежевыпавшем снежке.

Перерыв. Я отыскала режиссёра, и, поправляя заколку в «ананасе», поинтересовалась насчёт парика.

– Можете не надевать. Так – превосходно! И говорите на сцене погромче.

– Да, конечно! И ещё… Сато-сан, хотела бы поблагодарить вас… Для меня большая честь говорить по-французски на японской сцене!

– И для нас тоже!

И убежал.

Теперь надо было засвидетельствовать своё почтение продюсеру, сидящему в партере. Он привстал с кресла, когда я пробралась к нему.

– Простите меня ещё раз, господин Накамура! Мне очень неловко…

– Нет-нет, видите, всё благополучно уладилось!

– Только благодаря чуткости и великодушию господина продюсера!

Я поклонилась ему. И он не блуждал взглядом ни в вырезе моего декольте, ни по обнажённым плечам, не производил оценку бюста. Он просто заглянул мне в глаза, душевно, сочувственно. От этого, как повелось, углы губ у меня поползли вниз, образуя горькие складки. И подбородок задрожал. Продюсер «Камелии на снегу» был истинным джентльменом. Я ему верила.

* * *

В гримёрку мне возвращаться не хотелось. В полутёмном зале никто не заметит мокрые дорожки на покрытых гримом щеках, проложенные своевольными слезами. И носового платка нет, забыла сунуть его в вырез платья.

Сев на приличном расстоянии от господина Накамура, я ждала начала третьего акта. В зал под предводительством Татьяны вошли соседки по гримёрной. Лишь Мивы не было среди них. Все пятеро перешагнули через мои ноги, а рядом не сели! Тесно сплочённые, они расположились в паре рядов от меня.

Третий акт был скопищем мелодраматических штампов. Судно «Faith» объято огнём пожара и сгорает. Хозяин Мураниши теряет всё своё состояние. Мичико бросает жениха-бессребреника. Суженый служанки кончает жизнь самоубийством из-за неразделённой страсти. Лишь чистая, бескорыстная любовь девушки с камелиями спасает и самого хозяина Мураниши от суицида. Всё. Хэппи-энд.

Режиссёр объявил об успешном окончании прогона спектакля и сказал несколько слов о судьбоносности завтрашней генеральной репетиции.

Нагао-сан и Фуджи-сан остались на сцене. Они с режиссёром, при участии техперсонала, отрабатывали грандиозный финал пьесы. Перед закрытием занавеса на сцене вырастут и зацветут десятки розовых и пурпурных камелий, а сладкую парочку запорошат серебристые мохнатые снежинки, облекая находящуюся вне себя от счастья служанку в белоснежный свадебный наряд.

* * *

Заходя в гримёрную, я, видимо, инсценировала слишком довольный вид. И напрасно. Это разозлило госпожу Аску, да и Татьяна с Агнессой стали что-то очень нервно собирать сумки. Сдержанная Мива, показав на целлофановый кулёк, прикреплённый клейкой лентой к столику между её и моей циновками, объяснила, что туда мы с ней будем выбрасывать использованную косметическую вату. Рена и Каори весело помахали мне на прощание.

* * *

А помнишь, мама, как в пятом классе меня мучил нескончаемый фурункулёз? Мне требовалось переливание крови. И папа на велосипеде возил меня в больницу, отдавая мне свою кровь. Я ваша плоть от плоти, кровь от крови… И мне невыносимо, до безумия невыносимо без вас жить!

Глава 3

Под утро мне приснился кошмарный сон, будто пропал мой накладной хвост. Реквизитор надевала мне на голову, как мешок на висельника, парик. И он перетягивал мне горло, душил… не хватало воздуха… я почти не дышала… только судорожно дёргались руки и ноги…

Ища кнопку включения ночника, в панике я разлила прямо на подушки стакан воды. За ним рассыпались по полу транквилизаторы и антидепрессанты. И таблетка снотворного, оставшаяся на премьеру, закатилась под кровать. Всё ещё задыхаясь и мелко кашляя, я шарила по паркету и ощупывала в темноте плинтусы.

Было четыре утра. До подъёма, три долгих часа, безысходность волной-цунами окатывала меня, уносила в пучину отчаяния, а фрагменты детских воспоминаний, как осколки разрушенных домов, искорёженных баркасов, вырванных с корнем деревьев раскалывали мне череп и топили. Мне не за что было ухватиться, чтобы всплыть на поверхность, к кислороду, солнцу, бытию.

* * *

Идя по подземной торговой галерее метро мимо бутиков, кафе, кондитерских, я купила семь больших, с чайное блюдечко, американских печений «кукис», три с кусочками белого шоколада, два с карамелью и два с орехами акажу. Самой мне не хотелось американского печенья. Просто это был ответный жест вежливости на шоколадные пирожные Аски. А разные сорта кукис я выбрала намеренно, дабы прощупать почву и настрой соседок по гримёрной.

«Сладкая пятёрка» вчера там, в зрительном зале, начала сепаратистское движение, изолируя меня от коллектива. Кажется, такая обособленность смахивала на первые шаги к травле, по-японски «идзимэ», частое явление в школах и на рабочих местах. Японцам с детских лет свойственен обострённый инстинкт толпы. В школах их не учат принимать и понимать то, что отличается от них самих, потому что то, что не похоже на них – чуждо, враждебно. Если учащийся начинает каким-то образом выделяться из коллектива и тем самым выпадать из него, то все одноклассники, включая друзей и даже учителей, ополчаются на «отщепенца». Из лучших побуждений, естественно! Терзают беднягу, пытаясь вернуть его в коллектив путём травли, «шлифования», лишь для того, чтобы помочь стать таким же, как все. Молодой гомо сапиенс, подвергнутый психологической обработке, начинает винить себя в том, что он не такой, как другие. И чаще всего ломается, а порой доходит до самоубийства из-за дружеской травли.

Оснований для старта идзимэ у ячейки нашей гримёрной накопилось достаточно: я чересчур выделялась из массы. Во-первых, своим апарте по-французски, во-вторых сексапильностью платья-дезабилье, в третьих ярлыком «актриса без парика и с нестандартным гримом». Без накладных ресниц я становилась угрозой для общества! В краях повальной одинаковости и гомогенности[58] данные мелочи, а их уже накопилось с вагон и маленькую тележку, служили весомым поводом для запуска программы «отшлифовать».

* * *

У служебного входа опять собралась очередь из десятков поклонников. Они без суматохи, в образцовом порядке, брали автографы у Фуджи-сан.

Сзади послышалось топанье ног, и Аракава, выпаливший как из винтовки: «Доброе утро!», напугал меня до смерти.

Фуджи-сан перекидывалась приветствиями с фанатами, и я потянула Аракаву за рукав, торопя юркнуть в служебный вход. Я не горела желанием попасть вместе с примадонной в лифт. Нервно нажимая на его вызов, я оглядывалась, не идёт ли «Сама». Аракава удивлённо наблюдал за мной.

– Слушай, там, напротив вашей гримёрки есть студия для занятий танцем, – сказал он.

– Да? А я и не знала, что там такое… Двери всегда закрыты…

– Там студия, говорю. Хочешь, в перерывах между спектаклями… ну, когда и утренний и вечерний… поупражняемся в танго?

– Хочу. А ты спросил разрешения у администрации?

– Ещё нет, но спрошу… И Рена, и Каори, и Аска хотят обучаться танго…

О-о, наконец-то пришёл лифт! Фуджи-сан выглянула из-за обувных шкафов, умоляя: «Подождите!» Я тут же нажала на кнопку «вверх». Но Аракава держал палец на кнопке «открытые двери».

– Ждём госпожу Фуджи! – скомандовал он.

Юная девушка, а не грузная прима, вбежала, пролепетав:

– Уф-ф! Успела!

Тепло и радушно осмотрела меня, затем Аракаву. Застенчиво взглянула на мой мизинец, вцепившийся в ремешок сумки на плече. Верней, заинтересовалась она моим тонким бриллиантовым кольцом в форме сердечка.

– О-о, какое милое! – сердечно похвалила моё сердечко госпожа Фуджи. Как ни в чём не бывало. Как будто не подставляла мне вчера никакой подножки. Но с французским она не справится! Тут у меня нет акцента… И не найдёт повода, чтобы насесть на режиссёра и лишить меня кровного!

* * *

В гримёрной все были в сборе. Сидели на подушках с кистями, молчали, тщательно накладывая грим и клея ресницы. Генеральная репетиция… Времени до её начала было ещё достаточно и я принялась угощать девушек печеньем.

– Ой, а я люблю белый шоколад! – воскликнула Рена.

– И я, и я! – это Каори радовалась угощению.

– Ну а я возьму с карамелью, можно? – протирая руки антисептиком, попросила Мива.

– А мне вон то, с акажу! – сделала свой выбор Агнесса.

Татьяна с нерешимостью потянула было руку к печенью с орехами, потом передумала:

– И мне с карамелью, пожалуйста! Аска, а ты какое хочешь?

– А какие остались? – миролюбиво отозвалась та.

– Белый шоколад и с орешками, – хлебосольно протягивая коробку, показала ей кукис я.

– Выбери себе ты, а мне – что останется, – финишировала в дележе печенья воспитанная Аска.

– А возьмите оба, я по дороге в театр уже своё съела, – схитрила я.

Аска большим и указательным пальцами, изящно отставив мизинец, вытащила кукис с орехами, и все, кроме меня, дружно захрустели.

Разрядка напряжённости.

– Merci! Delicious![59] – смешивая французский с английским, веселились неунывающие Рена и Каори.

Даже Агнесса заговорила по-французски:

– Je aime[60]… Как его…

– J’aime ça?[61] – подсказывала я.

– Ви, ви, джем са! Се ля ви! – смеялась Агнесса.

И все семеро мы принялись обсуждать технику нанесения грима, подводку глаз, коррекцию формы лица тенями и как сделать кожу блестящей с помощью пульверизатора с термальной водой.

В дверь постучали. Парень-статист принёс нам по шоколадной конфете от господина Кунинава. Это внесло ещё больше ликования.

– Завтра премьера! Завтра премьера! – кружились по комнате озорные Рена и Каори.

– Ой, так страшно! Боюсь! – вторила им Агнесса.

– А мне завтра по-настоящему придётся бросаться в объятия Джонни! Зрителя-то не обманешь! – с иронией сетовала Таня.

– О, уверена, что все зрители-мужчины захотят быть на месте Джонни! – хохотала развязанным смехом Аска.

А у меня отлегло от души… Равновесие установлено… Американское печенье примирило народ и с французским языком, и с дезабилье, и с отсутствием парика. Смачные кукисы отвели от меня беду под названием «идзимэ». На генеральной репетиции, наконец-то, режиссёр будет помалкивать, контролируя свою продукцию и через три часа все освободятся. Пойду-ка я, мама, после обеда искать тёплые «рейтузы». В нейлоновых колготках стынет «низ».

– Знаешь, тут неподалёку есть ресторанчик… Очень вкусная японская пицца «окономияки»! Надо же попробовать деликатесы Кансая?! Заодно и конец репетиций отпразднуем, а? – нарушила мои планы Татьяна.

– Я вообще-то хотела поискать рейтузы… В Осаке холодно…

– Рейтузы?! – вскричала приятельница огорошенно. – Какие рейтузы?!

– Ой, нет, тёплые леггинсы то есть, – смутившись, исправила я ляпсус.

– А-а… Леггинсы… Так их полно в любом магазине около ресторана!

* * *

Перед тем, как спуститься по трапу на сцену, я придержала шляпу-колокол, любуясь безоблачным утренним небом Нагасакской гавани и ища там папу и маму. Джун снова ворчал, неся за мной коробки и картонки. А я снова журила его за «наглость». «Китаец» жарко обнял меня и Джун, уже не в роли носильщика, а как всевластный капитан, приказал: «Уходи со сцены!» Танцор Кен, в кителе и фуражке, встречал меня за кулисой, гостеприимно улыбаясь. Растроганная таким приёмом, я осторожно погладила его по плечу.

За кулисами собрались все мои соседки по гримёрной. Они, не мешкая, приняли меня в свой круг, а Рена даже открыто похвалила:

– Как мне нравится твой выход на сцену! Лицо такое… ну, лучезарное! Осматриваешь потолок будто там – солнце, небо, летают чайки! Будто леди впервые в Японии и глаз отвести не может от такой красотищи!

– Ну да, Рена, я там прямо на седьмом небе от счастья!

Татьяна одеревенела. Она ведь тоже впервые вроде прибывала в Нагасаки, но комплиментов не заслужила. Ушла, ворча:

– До скорого, девочки! Пойду бросаться, как в пучину, в объятия Джонни… Вот чёрт!

Господин Кунинава готовился к выходу на сцену, чтобы нежничать с невестой. Клетчатый пиджак и небрежно повязанный шарф делали его совсем молодым и шкодным.

– У вас вид парнишки… Лет восемнадцать, не больше! – вырвалось у меня.

– Oh! Merci! Ça va?[62] – отлично грассируя звук «р», спросил Кунинава-сан.

– Вы говорите по-французски?

– Да нет… Просто у меня была подружка-француженка…

Я встала в позу «руки в боки», изображая ревность. Кунинава-сан принял всё за чистую монету и стал оправдываться.

– Не стоит, не стоит! Ведь это было о-о-очень давно! А так японцы почти все знают французское выражение «са ба»… Оно похоже на название японской рыбы «саба», ну сардины.

И рассмеялся.

– Ага! Значит, сегодня самочувствие у вас размером с сардину? – пошутила я, поскольку в данный момент следовало играть комедию.

– Ха-ха! Угу! Размером с сардину! Хотя нет! На генеральной репетиции самочувствие должно быть не с сардину, а с огромного кита «кудзила»!

Лёд тронулся. Господин Кунинава смотрел на меня, как на соратницу и землячку. А мимо нас, как бы невзначай, шнырял Кейширо-сан. И, кажется, навострил уши, слушая нашу болтовню.

– Ну, удачи! С богом! – благословила я звезду криминальных телесериалов, играя роль верной соратницы и подруги, провожающей парня в бой.

* * *

Вернувшись в гримёрную, я устало рухнула на подушки и с полчаса фиксировала взглядом гребешок Думки. До тех пор пока не послышались возбуждённые голоса наших девушек. Схватив мобильный, я склонилась над ним, разыгрывая деловую озабоченность, как будто перекидывалась кардинально важными СМС-сообщениями с абонентом. Раскрасневшаяся Татьяна роптала:

– …и тискает меня! И зажимает! А потом приподнял и закружил по сцене… Чуть бюст мне не размазал по своей рубахе! Вот нахал!

– Партнёр у тебя больно страстный, Татьяна! – подмигивала Аска.

Наступила тишина. Все наводили марафет на сцену приёма у хозяина Мураниши. Лишь в репродукторе, встроенном над зеркалами, слышались голоса актёров, смена сцен и пение сладкой парочки.

Агнесса с умилённым лицом внимала вибрирующему баритону господина Нагао. Аска наклеивала второй ряд ресниц. Мива попросила меня застегнуть молнию на её голубом платье Мальвины.

Я, как и все, долго гримировалась. Чего-то не хватало в образе англичанки… Вроде в то время были в моде мушки. Я вспомнила очаровательную родинку на щеке Мэрилин Монро и нарисовала себе такую же. Это была точка над «и», изюминка, как выразился режиссёр. Рена и Каори молниеносно отреагировали на новинку:

– Как здорово! И я хочу!

Опять я выделялась из общей массы и, по всей видимости, нуждалась в шлифовке, потому как Аска посмотрела глазами рыси, Татьяна с холодком, подчёркнуто равнодушно бросила взгляд на моё отражение в зеркале, а Мива и Агнесса косились, но делали вид, что им не до мушек.

* * *

К концу второго акта мы спустились, кто на лифте, кто по лестнице, в закулисное пространство. Я не сразу подметила, что на лестничной клетке, обособленно, сидит на замшевом табурете Сам. Кумира окружала его свита: справа Кейширо-сан, слева надменная немолодая дама в ярком кимоно и чуть поодаль низкий коренастый дядька в сандалиях то ли рыбака, то ли бедняка.

Аска, распахнув глаза пошире, заглянула в пролёт и елейным сопрано поздоровалась с бархатным баритоном. За ней и Агнесса, с выражением непорочности на челе, спросила о самочувствии кумира. Получив лаконичный ответ, она вернулась к нам, сохраняя вид ангелочка с рождественской открытки.

Из лифта показались наши с Татьяной супруги, а вслед за ними и три товарища: Аракава, Джун и Кен. Аракава был в чёрном смокинге, статный, величественный, недоступный. Плотно сложенный Кен, тоже в смокинге, был попроще и располагал к общению. Марк, как будто родившийся в белых перчатках и галстуке-бабочке, подошёл ко мне и ухмыльнулся. Элегантный Джонни, чисто барон, делал комплименты своей любимой женщине Татьяне. Та уже минут двадцать, начиная с ухода из гримёрной, была не в духе из-за своего белёсого парика, напоминающего тыкву хвостиком вверх. Поэтому от реверансов супруга-барона и его аристократических ужимок она отвернулась.

На сцене Фуджи-сан, одетая в синее европейское платье с серебристой вышивкой и, как она сама призналась, похожая в нём на тумбочку, увёртывалась от объятого ревностью жениха (Кунинавы), пришедшего в дом хозяина для разбирательств, рукоприкладства и предъявления своих прав на девушку с камелиями.

Миниатюрная дама-сценариус, наблюдающая за выходом актёров на сцену, ещё не дойдя до пролёта лестницы, уже начала с заискивающим видом кланяться стенке, за которой находился господин Нагао. Его выход. Вальс с неуклюжей служанкой. Фуджи-сан зарделась от близкого контакта с импозантным хозяином. Смутившись, пытается вырваться и убежать по роскошной лестнице, ведущей наверх, на этаж прислуги. Вот тут-то и спотыкается. Хозяин хватает её за локоть.

Прибытие гостей… Сценариус, с раболепием бегавшая вокруг господина Нагао, нам с Марком едва кивнула: «Ваш выход!» А Татьяне и Джонни прошипела: «Ждём!»

Марк вложил весь свой творческий потенциал в возглас «Congratulations!». Крепкое рукопожатие с хозяином. Мой благоверный, английский лорд, даже хлопнул по-американски хозяина по плечу, отчего господин Нагао едва заметно поморщился. Сама я, протягивая ему изогнутую лебедем кисть руки, вдруг заметила, как с предплечья у меня сползает длинная шёлковая перчатка. Да и цвет её мне не нравился. «Пойду к реквизитору менять», – промелькнуло в голове, пока янтарные горящие глаза пеленали меня негой всю до пояса. Хорошенькие статистки здорово старались, произнося наши с Марком реплики. Я в это время встала спиной к сладкой парочке, ожидая выхода госпожи Оцука.

Мне было не комфортно по двум причинам: перчатка без конца сползала, а также моя задняя часть пылала, будто за мной находилась печь канадских лесорубов «булерьян».

Ох, вот она, Мичико-сан! Подобрав подол платья-дезабилье, я бросилась к ней с извинениями и лестными репликами. Госпожа Соноэ с удовольствием общалась со мной по-французски, следя заодно за женихом и служанкой. Под шумок на рукопожатие с хозяином, а, скорей всего, с певцом и кумиром, притягательным, обладающим дьявольским шармом, пошли Татьяна с Марком, затем танцовщицы и вся массовка. Выстроилась длинная очередь!

О, как мне это было на руку! Мичико уже отвернулась от меня, воссоединившись с женихом. Итак, теперь мой монолог, обращённый к зрителю с великой японской сцены на великом и могучем, прошу прощения, французском…

У самой рампы, обозревая «небеса», я обводила рукой зрительный зал, ведая о том, как очарована городом Нагасаки, его храмами и экзотическими садами, гостеприимством добрых жителей… Сзади меня кто-то произнёс «Ви, ви, шери!»[63] Пришлось обернуться. О-о, мой супруг, всю ночь, видимо, размышлявший как бы спекульнуть создавшейся ситуацией и извлечь из неё как можно больше дивидендов и выгоды, вальяжно приближался к рампе и встал впритык к бортику, на полшага впереди меня. Он во всём мне поддакивал «Ви-ви, шери!», наверняка долго репетировал эту реплику ночью у зеркала. Пришлось обращаться не только к зрителям, но и к расчётливому, метящему в ферзи «супругу». Ви-ви, шери…

За кулисой я задержалась, наблюдая за Нагао-сан. Один на сцене у лестницы, по которой убежала осрамлённая служанка, он запел о своей всепоглощающей любви к ней. Пел опять же неубедительно, без горения, без одержимости… Певец стоял спиной к зрителям. И вот янтарный взгляд упал за кулису, на английскую полуобнажённую леди. В ту же секунду случился загадочный феномен. Его «замученный» голос наполнился обертонами, зазвучал насыщенней и так мощно, что зазвенели хрустальные подвески на люстре и приосанился даже сам режиссёр. Музыканту, как соловью, необходима муза и тогда он исполнит свою самую несравненную песнь.

Леди предположила, что поиск «музы» был не чем иным, как манёвром, шулерством всенародного любимца ради усиления мощности голосовых связок, зрительских оваций и честно заработанных многомиллионных гарантий. Но если уж хозяину Мураниши для сцены это всё нужно, то аристократка не против – пусть пользуется! Шоу-бизнес зиждется на жертвах.

С другой стороны сцены у левой кулисы, стояли три наших девушки. Агнесса заворожённо наслаждалась трелями влюблённого «соловья». Татьяна прищурилась, будто что-то важное открылось ей на сцене и за сценой. А Аска расстреливала леди из двустволки, оклеенной двойным рядом фальшивых ресниц. Она целилась в «ананас», потом опускала прицел к животу, но стреляла по мишени с чашечкой С. Пришлось отступить. В укрытие. В зрительный зал.

Перерыв и третье действие моя прекрасная леди просидела, как и подобает буржуйке, в первом ряду партера, на боковом месте, подальше от приёмной комиссии.

Что ли, её бриллианты слепили хозяина, играющего взлёты и падения судьбы? Нагао-сан прилагал, казалось, усилия, чтобы не смотреть на боковое место в партере. Но когда актёру был нужен алмазный «допинг», порция наркотического средства, то янтарный взгляд ложился на «музу» и он удваивал актёрское рвение и метался в муках по сцене, падал на колени, растоптанный капризами судьбы, плакал, бился головой о картонные декорации, показывая непревзойдённую игру мастера. А леди чувствовала, как силы покидают её. Энергоресурсы утекали к хозяину. Опустошённая от перекачки энергии и от неверия в чистосердечность янтарных глаз, она еле досидела до финальной феерии.