Туман над Токио

Хлопали завершённому шедевру все: пятьдесят человек труппы, приёмная комиссия, администрация и техперсонал. Лишь режиссёр и драматург, потупив очи, скромно ожидали конца оваций.

Сато-сан поздравил всех с грядущей премьерой, заботливо попросил актёров хорошенько отдохнуть после обеда, выспаться, и назавтра, за полтора часа до премьеры, быть, как штык, в зрительном зале для религиозной синтоистской[64] службы. Объявление о такой службе в театре показалось мне более чем странным. Но, как известно, не суйся в калашный ряд с… ананасами.

* * *

Таня как-то нехотя вышла со мной из служебного входа в сторону крытой торговой галереи, в ресторанчик «окономияки». Ноги у меня подкашивались, и холодный ветер поддувал под юбку, морозя «низ». Но вновь и вновь мне надлежало актёрствовать, разыгрывая бравую походку и звучный стук каблуков-шпилек. Что-то в личности Татьяны мешало мне быть самой собой, надломленной тяжким горем, не имеющей мужества отвечать на звонки друзей и знакомых, прячущейся в туалетах и на лестничных клетках продуктовых, промтоварных магазинов и аптек, чтобы никто не видел то и дело наворачивающихся, а порой и текущих слёз. Тётя Лика говорила, что после кончины своей мамы целый год она бродила по улицам с глазами побитой собаки, качаясь из стороны в сторону, цепляясь за заборы и изгороди, чтобы не упасть. Целый год! Значит, мне остаётся одиннадцать месяцев двенадцать дней?

Японской пиццы мне не хотелось. И разговор с Татьяной шёл вяло, пока парень из ресторанчика шлёпал на горячий противень, вделанный в стол, ингредиенты для пиццы.

Съев деликатес Кансая и дежурно похвалив его, я оплатила свою часть счёта и мы пошли по улочке мимо служебного входа в театр. И даже не удивились, увидев лысину Кейширо-сан, выглядывающего из приоткрытой двери и изучающего ландшафт на наличие в нем противника – поклонников и поклонниц, досаждающих кумиру своим обожанием, наседающих на него и тычущих блокноты для автографов.

Кейширо-сан не нашёл вражеских точек. Зато нас усёк. Обрадовавшись, он задал очередной праздный вопрос:

– Ну что, подружки, в отель возвращаемся?

– Ага, в отель, – закивали мы с Татьяной.

– Отдыхайте! Высыпайтесь! И никаких свиданий с бойфрендами! – по-отечески напутствовал шпик.

– Да что вы, Кейширо-сан! У нас их нет!

– Ну и правильно! – лысина исчезла.

Татьяна показала на бутик с развешанными у входа леггинсами и ушла.

* * *

Мам, вот эти… хоть и без начёса, но тёплые… На этикетке написано: body heater, утеплённые. Пойдём-ка примерим… Ну как? Не увеличивают в бёдрах? Нет? Цвет серый, не подойдёт к сапогам… А эти? Чёрные, утеплённые, да ещё и slim[65]… Нравятся? В таких уж наверняка не заболеть «по-женски»… И ноги делают стройней… Жаль, что не было таких раньше, когда мы конфликтовали с тобой из-за моего подросткового упрямства, модничанья, как говорил папа…

* * *

Ночью я проснулась от отвратительных мужских голосов в комнате. Мне было жутко. Включатель ночника находился совсем рядом, но я не могла пошевелиться от страха.

– Держи её! – гремел зверский голос.

Я напрягала мышцы. Ночник! Мне нужно дотянуться! Зажечь свет! Но огромная глыба завалила меня, вдавливая в матрац. Я даже пальцем не могла шевельнуть. Нет, я не сплю! Я в своём уме, всё чувствую, понимаю! Но не владею своим телом, не контролирую волю. Мама! Ты – моя крепость! Как и тот, Альфа и Омега, с кем ты сейчас! Помогите! Мне страшно! Защитите меня, раздавленную глыбой, распластанную под её свинцовым гнётом…

Глава 4

У служебного входа собралась внушительная толпа, которая не навязчиво расступилась, не прося у меня автографов.

В гримёрной и Аска, и остальные девушки смотрели именинницами и обрадовались мне, как дорогой гостье. Перебрасываясь шутливыми фразами, все семеро мы навели марафет и облачились в реквизит, чтобы в девять двадцать пять прибыть в зрительный зал и сесть в качестве омега – участниц на последний ряд партера, рядом с американцами и танцорами.

На первых рядах альфа-статусы и бета-персоны вкушали комфорт мягких кресел. Между ними и нами пролёг вакуум иерархии и пустых рядов. И в этой опустошённости, будто в «Чёрном квадрате» Малевича, витала память о житейских страстях, калечащих капля по капле людские души, а затем приводящих к восприятию одиночества как блаженства.

Нагао-сан был на месте. А Фуджи-сан, как и положено приме, опоздала на тридцать секунд. Она вбежала поступью юной шалуньи и робко опустилась на сиденье.

У открытого занавеса, на фоне судна «Faith» был установлен алтарь с подношениями синтоистским божествам: апельсины, бананы, яблоки, листья капусты и разной зелени, японская белая репа дайкон. Священнослужитель, одетый в зелёное кимоно и с высоким головным убором «пирожком» стоял у алтаря в ожидании начала молитвенной церемонии инаугурации театрального представления.

Первым выступили, очень кратко, Накамура-сан и режиссёр. Затем дали слово госпоже Фуджи. Та, милая, озорная, обернулась к сидящим сзади. Как назло, я была крайней. То есть сидела хоть и в последнем ряду, но на том же месте, что и примадонна, и ни одна из голов не заслоняла меня от её милости. Глядя прямёхонько на меня, Фуджи-сан нарочно или не нарочно произнесла почти ту же реплику, которую отобрала у меня на балу:

– Ну что же вы расположились так далеко? Сядьте поближе, мы ведь все – одно целое! Ну давайте же!

Она встала, призывно помахивая рукой и мне подумалось, что она вот-вот подбежит и потянет меня за рукав в свой обманчивый альфа-мир. Сато-сан тоже призвал нас сесть ближе. Наш ряд, как по команде, потупил очи и опустил головы, что по-японски значило: «Мы дико извиняемся, но нам и здесь хорошо!»

Фуджи-сан разыграла на лице досаду за нашу стеснительность, нужную ей как собаке «здрасьте» и тоном молодости и непорочности рассыпалась в благодарностях всему чудесному коллективу, в том числе и иностранным коллегам, с которыми ей так легко и уютно.

Нагао-сан был приглашён к алтарю. Он встал, преклонив голову. То же самое сделали все находящиеся в зале, молясь об успехе начинания.

Священнослужитель читал молитвы и совершал обряд подношения урожая божеству, чтобы тот оберёг нас от эксцессов во время спектаклей и принёс гастролям всего в избытке: и зрителей, и триумфа, и доходов.

За полчаса до запуска зрителей мы освободили зал. А без десяти одиннадцать битком набитый лифт опорожнил нас за кулисы. Нагао-сан смотрел в зрительный зал через крошечное отверстие в чёрном маскировочном занавесе. За ним, поочерёдно, приложили глаз к дырочке и мы. Ни одного свободного места! Аншлаг на премьеру.

Третий звонок. Полилась сердцещипательная вступительная мелодия под крики чаек и плеск морских волн. Кейширо-сан, в сильном волнении, совершал, как тот синтоистский священнослужитель, обряд сдувания пылинок с пальто хозяина и контроля его накладных усов. Таня встала за спиной Нагао-сан и, на мой взгляд, очень даже чувственно дышала ему в затылок.

Маэстро поднялся по закулисной лестнице на площадку для спуска на сцену по трапу, показал нам с Таней фигуру из пальцев, ну ту, «ОК!», и вышел к зрителям. Тут начались бурные аплодисменты, и пока народ горячо приветствовал любимца, а господин Нагао наслаждался овациями, спектакль не начался.

Наконец публика притихла. На сцене были слышны голоса Марка и Джонни, обсуждавшие по-английски вопросы бизнеса с только что прибывшим из Англии хозяином Мураниши. Гото-сан помог Тане, а затем и мне, преодолеть десять ступеней к большой сцене, почитанию зрителей, к славе.

Выйдя на трап, я забыла саму себя! Под софитами я была как сардина в воде. Никакой робости из-за множества глаз, следящих за победным спуском на японскую землю взбалмошной английской дамы с беспечальной жизнью и крупным капиталом, раздающей направо и налево счастливые буржуйские улыбки.

Я не сразу заметила, что зрители первых рядов и, естественно, весь сидящий за ними зал лишь мельком глянули на возню с коробками и картонками, а также пререкания дамочки с носильщиком. Все глаза были прикованы к хозяину Мураниши, прекрасно говорящему по-английски с Джонни. И Джун что-то быстрее обычного зашептал «Уходим!» За кулисой приветливый Кен вновь встретил меня доброй улыбкой, и я в благодарность погладила его по кителю. Оказавшись в закулисном полумраке, я разочарованно сорвала с головы сдавливающую виски ненавистную шляпу-колокол. И это всё?! Полторы минуты магии и огромный кукис с маком славы? «Это потому, что выход без слов, мэм, – уговаривала я себя. – Пойду-ка лучше тщательно подготовлюсь к фурору на приёме у хозяина…»

Из лифта выходил господин Кунинава. Он чрезвычайно обрадовался «землячке» и, как рыбак, показывающий, какую здоровенную рыбу он выловил, спросил:

– Ну что? Сегодня саба? Сардина? Или китище?

– Не-е, у меня сегодня пескарь! – я большим и указательным пальцами изобразила «пескаря».

– А что так?

– Выход коротковат…

– Не бери в голову! Все начинают с коротких выходов! Будешь блистать на помолвке…

* * *

Девушек в гримёрной не было. Переодевшись в джинсы и спортивную куртку, я уставилась на Думку. А рядом с ним вдоль зеркала разлёгся барином мой накладной хвост. На всякий пожарный я решила каждый день, перед уходом из театра, забирать его домой. А вдруг он нечаянно пропадёт, как в том страшном сне? Исчез же алый отрез шёлка из сундука Татьяны? И напялят на меня куделя…

Пришли девушки, шумные, жизнерадостные, разговорчивые. Аска достала из сумки большой термос, и в комнате запахло кофе. Запаслась она также и семью пластмассовыми стаканчиками, наливая всем напиток домашнего приготовления. В репродуктор послышался голос помощника режиссёра, вызывавший к себе Рену, Каори и Татьяну.

Агнесса, видимо, вышла в туалет. И Мива куда-то пропала. Аска, меняющая антитранспирантные подкладки в проёмах рукавов бального платья, обратилась ко мне:

– Будешь ещё кофе? Наливай себе когда захочешь и сколько захочешь! Термос на полтора литра!

Я благодарно посмотрела в глаза госпожи Аски, тёплые, как и её термос, и из вежливости долила себе полстакана.

Антракт.

Вернулась довольная Татьяна. За ней следом Агнесса и все остальные. Мива только что где-то купила бутерброды и, протерев руки антисептиком, раздала их нам. В дверь постучали. Кейширо-сан поставил на циновки нарядную коробку:

– Это – вам, девушки! От Нагао-сан!

Все, кроме Татьяны и меня, окружили увесистую коробку и, затаив дыхание, открыли. Крабовые роллы из дорогого ресторана. Их было ровно семь, обёрнутых подарочным целлофаном.

Агнесса положила свой ролл на столик у зеркала и умилённо смотрела на него, будто это была любовная записка от кумира. Я оставила свой в коробке, предложив девушкам разделить его или съесть той, которая захочет добавки. Я не ела крабов и, схитрив, сказала, что у меня на них аллергия.

В ответ на электронное письмо Алекса я писала ему с мобильного длинное послание, состоящее из детских воспоминаний и жалоб на ночные кошмары.

Девушек вокруг не было… Ведь я находилась в другой жизни, той, счастливой, несмотря на сложные отношения родителей. Мне было года три-четыре, а помню отчётливо. С подружками постарше мы играли в дочки-матери. Они укладывали меня, то есть дочку, спать, а я плакала и пыталась сползти с кровати. Одна девочка рассердилась:

– Сейчас позову Бабайку!

Я ревела:

– Бабаек не бывает – так говорит моя мама!

– Неправда! Они бывают! Сейчас позову – сама увидишь!

И вышла из спальни.

Я стояла в детской кроватке, вцепившись в высокие бортики. И вдруг в комнату вползло что-то мерзкое, похожее на гигантскую чёрную черепаху. В моей маленькой голове промелькнуло: «Бабайка! Настоящий!» И то ли вывалилась из кровати, то ли от испуга со мной случилась истерика – больше ничего не помню.

Опять к нам стучали. Обернулась к двери и… в глазах потемнело!

Распластавшись по полу, в гримёрку вползала какая-то огромная чёрная масса. Бабайка! Бесстрашная Аска мгновенно вскочила – наверняка, чтобы сразиться с чудищем. «Вытолкай эту мерзость подушками!» – готовилась закричать я. Но вместо сражения Аска, Рена, Каори, Мива и Агнесса пали ниц, кланяясь чёрной массе. В панике я глянула на спокойную, как удав, Татьяну. И вновь увидела неоновый свет закулисной действительности.

У входа на полу почти лежали три человека в чёрном. Прижав ладони к циновкам, они сложили на них буйные головы с густыми шевелюрами. Один мужчина приподнял лоб, и я узнала господина Накамура. Двоих других я ещё не встречала. Все трое били челом о циновки, благодаря нас, пешек, за оказанную им великую честь участия в мюзикле «Камелия на снегу».

Что же делать?! Татьяна сидит сиднем и даже голову не склонит… И мне не по нраву «ломать шапку»… Если не поклонюсь, ну не отразится же это на французско-японских дипломатических отношениях? А с другой стороны Накамура-сан был всегда так учтив и оказал добрую услугу французскому языку.

Вровень с лежащими вниз лицом девушками я села на пятки и потупила очи долу, рассматривая на циновке узор из бамбуковых стеблей. Лежащие пластом японки тоже били челом, благодарили продюсера Накамура-сан, а также директора театра и третьего солидного господина. Шоу выглядело так: у входа лежали люди в чёрном и симметрично им, как на игральной карте, лежали Мальвины и Дюймовочки в голубых нарядах и с бантами на париках.

Когда высокие гости дали задний ход, Татьяна равнодушно спросила:

– А третий-то кто?

– Господин Иваки, генеральный директор киноконцерна, – отозвалась Аска.

О, Иисусе Христе! Бабайки, мама, не существуют!

Всё ещё находясь в стрессовом состоянии от только что пережитого, я почувствовали головную боль. Из репродуктора слышалась ругань отца служанки. До второго выхода оставалось ровно полчаса.

Нравы и обычаи далёкой островной страны, мягко говоря, чудные, но Накамура-сан мне глубоко симпатичен, поэтому буду-ка я лучше закручивать «ананас». О-о, опять с первого раза получился! Да богатый какой! Переспелый, вот-вот прольётся золотистым нектаром… Но не тут-то было! Назойливая, как муха, логика европейки наседала… Сама верхушка шоу-бизнеса била челом перед нами, омега-исполнительницами… И Такеши Китано стал бы?

Как-то на приёме в посольстве Французской Республики, в частной беседе с нами, господин посол посетовал, как трудно ему с трибуны, на самом высоком уровне, произносить речи… в одних носках и домашних тапочках! Это когда важные межгосударственные дела обсуждаются в залах, покрытых циновками, а посольские туфли остаются у их входов в обувных шкафах.

У меня пересохло в горле и я пошла на этаж главных купить минеральной воды. К автомату по продаже напитков было не пробиться. По кулуару перемещались неопознанные летающие объекты в форме горшков с белыми орхидеями. Они, казалось, самостоятельно плыли в воздухе к гримёрным «самих», поскольку доставляющих их курьеров за метровыми растениями различить было невозможно.

Вдоль стен кулуара уже были расставлены десятки тропических красавиц с белоснежными цветками. Подношения суперзвёздам, наверное, уже не помещались в их гримёрных, и кулуар превратился в знойную оранжерею.

Я поднималась по лестнице, заглядывая в кулуары верхних этажей, где находились гримёрки других VIP-актёров. Там тоже царила монархия белоснежных орхидей. Правда, их было чуть меньше у дверей господина Кунинава и у входа к мадмуазель Оцука. Иерархия.

Я дотронулась до цветка величиной с ладонь. Да живой ли он? Или как фальшивые ресницы? Нежный лепесток затрепетал под моими пальцами. Нет, живые, неподдельные, дивные…

Только на нашем этаже не было ни букетов, ни горшков к премьере. На то мы и галёрка! Посыльные надорвутся, таща сюда тяжёлые спецгрузы!

* * *

В гримёрной девушки уплетали онигири, присланные самой примой. Облачившись в бальное платье, вернее, обнажившись до дезабилье, я заглянула в студию танца напротив. Двери были открыты. Студия была огромная, с паркетным полом, зеркальными стенами и хореографическими станками. В углу находился монитор, на экране которого беззвучно велась прямая трансляция «Камелии». Мне срочно требовалась тренировка голоса, так как режиссёр сделал замечание: на сцене говорить громче. У всех главных действующих лиц имелись миниатюрные головные микрофоны, и надрываться им, профессионалам, не полагалось.

Я плотно закрыла дверь студии и начала прочищать горло. Если внутри всё измучено и обессилено, а генератор энергии сломался шестнадцать дней назад, то голосовые связки то и дело подводят, срываются. Я почти охрипла.

В студию заглянул Аракава:

– Горло, что ли, болит?

– Да, прямо к премьере…

Танцор без слов удалился, а я в отчаянии села, прислонившись к зеркалу. Мне бы сейчас сырых яиц!

Вместо яиц вернувшийся Аракава сунул мне в руку лечебные леденцы для горла. Не успела я открыть рот, как парень уже отвернулся и я крикнула «Спасибо!» его спине.

Действительно, леденцы произвели впечатляющий эффект! Голос стал звонким, зазвучал форте и был готов покрыть большое пространство зрительного зала.

Тренируя голосовые связки, я думала только об одном: о маме. Французский монолог зазвучал сквозь слезы, и вокальная репетиция закончилась плачевно. Во мне всё больше нарастала тревога: не запутаться бы в шлейфе голливудского реквизита и не захрипеть бы в кардинальной, сулящей венец и перлы, сцене у хозяина.

* * *

За десять минут до второго выхода я вместе с другими девушками вошла в лифт. Лишь Агнесса почему-то пожелала спуститься по лестнице. В закулисное пространство мы прибыли чуть раньше неё.

Оцука-сан, окружённая свитой из статисток, восседала на изящном раскладном стульчике. Она приложила палец к губам, чтобы мы не шумели. С лестничного пролёта послышался ангельский голосок Агнессы, нахваливающий господину Нагао крабовые роллы. Аска, Мива, Рена и Каори поочерёдно заглядывали на лестницу, благоговейно благодаря кумира за вкусное угощение. Татьяна шепнула мне:

– Пошли-ка и мы поблагодарим… Здесь так принято.

Я приметила, что Марк с Джонни и танцоры не подходили к лестничной клетке. Это значило, что они роллов не получили. Видать, господин Нагао имел особое расположение к нашей гримёрной.

Оцука-сан поднялась перейти через арьерсцену к противоположной кулисе, на свой выход. Одна из статисток бережно несла за ней изящный стульчик, а остальная свита, окружив вторую ведущую актрису, шла за ней по пятам.

Мы с Марком стояли возле сценариуса, ожидая её знака «Выход!» Прямо напротив нас занял позиции господин Кейширо, караулящий хозяина. Он с неудовольствием наблюдал, как Марк гладит мою руку. За секунду до нашего выхода госпожа Фуджи со сцены бросила на нас беглый взгляд. И он был каким-то тревожным, хотя она, счастливая, улыбалась обнимающему её за талию хозяину.

Когда английский лорд и моя леди вальяжно появились на сцене, по залу прошёл восторженный шёпот. Хозяйская рука в белой перчатке тронула чёрную перчатку миледи, и в неё, через ткань, хлынул жар. Янтарные глаза искрились, ластились. Дама повернулась «кормой», и та мгновенно воспламенилась. Языки пламени гуляли по обнажённой спине, ползли ниже… Лишь бы не запутаться в шлейфе! Голос! Мне показалось, что я испугала Мичико-сан своим криком. Нет… Она чеканила в головной микрофон реплики по-французски и в зале зааплодировали. Очаровательная Соноэ Оцука ответила на все мои приветствия, вопросы и извинения. Так что перебросились мы с ней десятком реплик.

Возле господина Нагао возникла суета рукопожатий. Мичико уже брала его под локоть. Мой монолог у рампы. Глаза зрителей прикованы ко мне. И я забыла, как меня зовут.

Английская леди заворожённо вглядывалась в лица сидящих в партере. И, будто в кругу близких друзей, без смущения, выдержав краткую паузу, она говорила о Нагасаки и о его замечательных жителях, чьё гостеприимство облегчало ей ностальгию по Лондону. «Ностальгия…» прикрыла глаза я, взмахнув рукой и прикоснувшись запястьем ко лбу. Мне хотелось поделиться с этими людьми своим сокровенным, рассказать о растерзанном сердце, ночных кошмарах, о ностальгии по счастливому детству. Всё равно никто из них не понимал по-французски… Тут передо мной вырос «супруг» и глаза зрителей устремились на него. Он яростно жестикулировал, зная, что данный фокус-покус его таланта заставит зрителей видеть только его. Смачно, с паузами, он тянул «Ви-ви, шери… Ностальжи… О-о, же компран трэ бьен![66]»

О боже, Марк выучил новую фразу по-французски! Неужели вчера вечером купил разговорник? Ну просто блестящие способности к языкам! Скоро мой монолог со зрителем будет его достоянием, а я буду выглядывать из-за его спины, поддакивая: «Ви-ви, шери!»

Аврал! Татьяна с Джонни уже покидали сцену! А по режиссёрскому замыслу первыми уходили мы. Я взяла хапугу-супруга под руку и, воркуя, как два голубка, мы ушли.

За кулисой, не говоря ни слова в упрёк, я отделалась от самодовольного Марка, сделав вид, что возвращаюсь в гримёрную. Однозначно, Марк нуждался в «шлифовке».

Со сцены послышалась песнь любви хозяина Мураниши. Я вернулась к кулисе. Теперь уже не он, а я жгла его взором, и кумир почувствовал благословение «музы». Хрустальные подвески на люстре тихонько зазвенели. Из кулисы напротив глаза рыси дырявили меня, нанося сквозные ранения.

В гримёрную я вернулась первой. Не было сил хотя бы снять тяжёлые клипсы и ожерелье. Всего два коротких выхода, а вымотали до потери пульса. Вошла Татьяна с капроновой сеткой на голове. Видно, только что сдала реквизитору парик. Устало села на подушки. Уставилась на своё отражение в зеркале. И ни единого слова… Наверное, вымотана, как и я…

– Сегодня только утренний спектакль… Уже можно уходить? – нарушила тишину я.

– Нет. Нужно ждать конца. После премьеры режиссёр может вызвать к себе.

Второй антракт. В гримёрной все в сборе. Стук в дверь. Кейширо-сан заносит к нам ещё одно подношение от Нагао-сан. На этот раз семь французских пирожных «Монблан», с коричневым кружевом крема, увенчанным засахаренными каштанами.

Агнесса, прижав тонкие руки к груди, любовалась, как обручальным кольцом, своим каштаном. У Рены спонтанно вырвалось:

– Ой… От господина Нагао… Уже второй подарок за утро!

По её реплике я поняла, что повторное явление Кейширо-сан с угощениями от кумира выходит за рамки положенного по закулисному этикету. Мне даже показалось, что я улавливаю мысли девушек: угощений посылает на семерых, но подбивает клинья лишь к одной. Так к кому?

Аска ела пирожное с самоуверенной улыбкой. Это – она!

Мива находилась в лёгком недоумении.

Татьяна отвернула взгляд от своего отражения в зеркале, пряча промелькнувшее торжество. Она!

Агнесса всё ещё находилась в плену Монблана и даже не скрывала эгоцентричного озарения. Конечно, она!

А Рена и Каори запросто доели Монблан, обсуждая своё кружение в «голубом» танце вокруг влюблённых хозяина и служанки.

В репродукторе, после феерического хэппи-энда слышались неистовые овации зрителей. Все мы побежали в танцевальную студию к монитору. Первый поклон звезды имперского театра Фуджи-сан рука об руку с Нагао-сан, любимцем всех японских женщин. Бурные продолжительные аплодисменты. Второй поклон. Овации не кончались. Третий поклон. Успех постановки был грандиозен. Но почему же нас-то не пригласили на поклон? В европейских театрах вроде выходит вся труппа… Хотя ладно… Вывод был тот же: не суй свой ананас туда, куда не следует!

Из репродуктора послышался голос режиссёра, вызывающий меня к себе. Неужели опять козни, а точнее шлифовка примы? Не зря же она танцевала на сцене с хозяином, а сама бросала недовольные взгляды за кулисы, на нас с Марком.

* * *

Мой партнёр уже находился у режиссёра. Сато-сан сиял как путеводная звезда:

– Всё просто замечательно, госпожа Аш! Единственный минус – хронометр сцены бала превысил на одну минуту отведённое ей время. Ваш монолог выполнен безукоризненно, но вы всё-таки сократите его. Время у вас есть только на несколько реплик с мадмуазель Оцука. А вы, Марк, не подходите к рампе. Ждите партнёршу метрах в пяти от первой кулисы. Я сократил и время рукопожатий. Слишком большое столпотворение вокруг господина Нагао! Поздравят его с этим… как его… «Congratulations!» лишь Рохлецова-сан и Джонни-сан. А так, всё чудненько…

Уф-ф-ф! Не отобрали французский!

Поднимаясь с Марком на четвёртый этаж, я удивлённо наблюдала за партнёром. Он что-то лихорадочно высчитывал, помахивая туда-сюда указательным пальцем в белой перчатке. Потом, не выпуская меня из лифта, уведомил:

– Listen[67], я продумаю, как лучше обыграть нашу сцену и завтра тебе скажу, OK?

– Ви-ви, шери!

Гримёрная была пуста. Девушки ушли.

Даже не смыв грим, я затолкала Думку а с ним и накладной хвост в целлофановый пакет и пошла искать аптеку в торговой галерее. Лечебные леденцы мне были нужны по горло.

Чуть только попав в толпу, у меня закружилась голова и земля поплыла из-под ног. Я натыкалась на прохожих. Такси, пересекающее по узкой улочке крытую галерею, чуть не наехало на меня. Споткнувшись, я налетела на пожилого господина, и он отругал меня: