Туман над Токио

– Эй, подружка, смотри под ноги!

Наконец-то аптека! Я плутала, как не в себе, по рядам с шампунями, зубными щётками, косметикой, дезодорантами, а леденцов не находила.

– Вам помочь? – спросила девушка-аптекарь, озадаченно глянув на мой театральный макияж.

– Да, пожалуйста… Я ищу лекарственные леденцы… Горло болит…

– Они у входа, вон там…

Ну как же так? У входа на самом видном месте высилась гора упаковок с леденцами. Я ничего не видела! Смотрела лишь внутрь себя, пугаясь улиц, зданий, отшатываясь от деревьев. Чуть выйдя из театра, я натыкалась на кипящую вокруг жизнь, смех школьниц, шум огромного мегаполиса и всё это наводило на меня ужас, бросало в холодный пот, охватывало паникой. Жизнь раздражала! Всё, чего я хотела, это стать невидимкой и скорей добраться до кровати…

* * *

Дома, в сидячей ванной, я долго освобождалась от липкого бремени грима. Через не хочу забросила в стиральную машину накопившееся бельё. Положила на кровать, с одной стороны Думку, с другой – фотографию родителей и уткнулась между ними в подушку. Полчаса спустя бросилась искать в сумке мобильный – хотелось услышать голос брата или позвонить сестре. Но звонки заграницу стоили дорого, а гарантий так и не выплачивали.

Мобильный стоял на автоответчике и вдруг замигал красный огонёк индикатора – кто-то звонил. Посмотрела на дисплее номер абонента. Огава-сенсей. Этот человек, когда-то хотевший жениться на моей маме, стал мне родным и я ему ответила.

– Ну как премьера? – бодро спросил мамин «жених».

– Бешеный успех. Аншлаги на все спектакли. Прямо завалили цветами…

– Ого! Поклонники надарили?

– Ну да, ведущим актёрам, у них там возле гримёрных выставка белых орхидей.

– А у твоей гримёрки?

– Вы шутите? У нас, простых смертных, пусто…

– А-а… Ну-ну… А театр-то как называется, напомни!

– Осака-эмбудзё.

– О-о, страшно популярный! Я там бывал, когда работал в родильном доме в Киото… А лекарства ещё есть?

– Да, спасибо, недели на две хватит…

– Спишь хорошо?

– Плохо! Ночью сплошные кошмары…

– О-хо-хо! На днях вышлю ещё лекарств. Приехал бы повидаться с тобой, но каждый день роды… Никуда не уедешь… Ну держись, милая!

Глава 5

В гримёрной пахло ацетоном. Татьяна покрывала ногти ярко-красным лаком. Остальные пока не пришли. Докрасив последний ноготь, Татьяна спросила:

– Пойдёшь сегодня после вечернего спектакля в ресторан? Идут все наши, а также танцоры и девушки из соседних комнат… всего человек пятнадцать… Надо же обмыть премьеру?!

– Не знаю, что-то неважно себя чувствую… Но постараюсь, раз обмывать премьеру.

Вошла Агнесса и сразу же позвала Татьяну к статисткам обсудить выбор ресторана. Мива принесла новую бутыль с антисептическим гелем. Поставила её между своими и моими гримировальными принадлежностями, любезно предложив пользоваться гелем вместе.

* * *

Аска разливала всем кофе. Вбежали возбуждённые Таня и Агнесса.

– Ой, мы сейчас столкнулись внизу с господином Нагао! – восторженно тараторила Агнесса. – Мы ему: «Спасибо за вчерашние пирожные», а он нам: «Что вы любите есть?» Татьяна подхватила, чуть сдержанней:

– А мы ему: «Любим гамбургеры из Макдональдса и пончики из «Мистера Доната»!

Аска расхохоталась.

– О-о, так сегодня будем ожидать гамбургеров и пончиков?

Татьяна и Агнесса бросились гримироваться с особым рвением.

– Пончики из «Мистера Доната»! Вкуснятина! – забавлялись Рена и Каори.

Я вышла из комнаты раньше других, чтобы поговорить с Марком о разработанной им за ночь стратегии. На этаже его не было, и я поехала искать партнёра внизу, за кулисами.

Зрительный зал бурлил, словно городская больница. Кто-то кашлял, кто-то сморкался и чихал. Господин Нагао стоял у маскировочного занавеса, приложив глаз к дырочке. Нужно же и мне поблагодарить кумира за пирожные?

– Господин Нагао, спасибо за Монблан! Прямо точная копия французских Альп!

– Даже так? Да не за что! Любишь пирожные?

– Ага, люблю… Но вот для фигуры – губительно! – пошутила я.

И неожиданно для самой себя добавила с хитринкой:

– Француженки вообще-то фрукты обожают…

– О, вот как? – бархатный баритон понизился до басового диапазона.

Кейширо-сан подошёл и что-то шепнул хозяину. Я вежливо удалилась, чтобы не мешать секретным переговорам.

* * *

Марка нигде не было. Осматривая себя в большом зеркале у лифта, я и так, и этак поправляла шляпу-колокол. Как же я её не любила! Хозяин обернулся. От его пристального взгляда по моим щиколоткам разлилось тепло, будто я вошла в горячий источник.

Подъехали гурьбой мои весёлые соседки, а с ними Марк и Джонни. Третий звонок. Беседовать с «супругом» уже не было времени. Татьяна дышала в затылок господину Нагао, да так взволнованно, что он беспокойно оглянулся и отошёл от неё на полшага.

Выход.

Я уже усвоила, что зрителям не до взбалмошной английской леди, спускающейся по трапу. Они силятся понять, о чём же великий Нагао-сан болтает по-английски с двумя чужестранцами. И что бы я ни говорила с трапа, облюбовывая потолок зала, зрителям до лампочки… ну, до люстры. Поэтому выйдя на сцену и разыграв улыбку от уха до уха, я восхищалась сводом театра, а губы произнесли: «Мама! Папа! Я знаю, вы вон там, наверху! Вы со мной, в театре! Не улетайте! Я люблю вас!» Стоящий сзади Джун всё равно кроме «мама и папа» ничего не понял.

Погладив за кулисой китель Кена, у лифта я опять встретилась с господином Кунинава.

– Сардина? – спросил меня «рыболов».

– Ага, сардина! А у вас?

– У меня – тунец! – раскинул руки Кунинава.

– Ого! Повезло! Тунец – отличный улов! Удачной ловли и в дальнейшем!

* * *

Теперь у меня было минут двадцать одиночества в гримёрной. Но не тут-то было. В дверь постучал Марк. По закулисным правилам японского театра актёрам-мужчинам не разрешалось заходить в гримёрки актрис. И наоборот.

Я вышла в кулуар. Мой партнёр тоном, не терпящим возражений, а также жестами и телодвижениями выдвинул продуманный за ночь стратегический ход. То есть, общаясь по-французски с Мичико-сан, время от времени я должна была поворачиваться к нему, стоящему у кулисы, и спрашивать: «Не так ли, дорогой? Ты согласен?» Более того, Марк принуждал меня тут же прорепетировать. Это было слишком! Как нельзя кстати подошедшие девушки спасли меня от нью-йоркского комбинатора.

Аска разлила кофе на шестерых. Агнессы ещё не было. Мива предложила сброситься на пластмассовые стаканы.

Только я открыла рот, чтобы предложить свою помощь в разливе кофе и покупке стаканов, как в комнату ворвалась Агнесса. От непорочной девы не осталось и следа! Это была бесовка, с перекошенным злым лицом. Она выругалась по-английски и, сжав кулаки, саданула ими по стене. Да так сильно, что девушки из соседних гримёрных закричали: «Дзисин! Землетрясение!»

Татьяна подбежала к Агнессе, и, обняв за плечи, спросила: «Что случилось?» Но Агнесса, кроме английского неблагозвучного слова на букву «f», ничего не объясняла. Аска тоже с перекошенным лицом выбежала из комнаты. Рена и Каори сидели тише воды, ниже травы. Мива бесстрастно протирала антисептиком всё, что попадалось под руку. Татьяна увела Агнессу в кулуар, и по их шёпоту мы так и не поняли, кто превратил ангела в демона.

Едва вернулась Аска, как в репродуктор Агнессу вызвали к администратору. В гнетущей тишине я вздрогнула от бравого стука в дверь. Кейширо-сан принёс угощение от господина Нагао…

У Татьяны заблестели глаза и настроение улучшилось, пока она распаковывала коробку. Каори подбежала, воскликнув: «Пончики!» Рена одновременно с Таней глянула в коробку и разочарованно промямлила: «Нет… яблоки…» А у меня сердце ушло в пятки… Яблоки?!

Татьяна с плохо скрываемой досадой вернулась к зеркалу и принялась пудриться. Каори достала из коробки огромные красные яблоки сорта, кажется, Ред Делишес, семь штук, и раздала их нам.

У меня запылало лицо, а в зеркале я увидела, что оно у меня такое же красное, как и Ред Делишес. Да вряд ли кто-то из соседок заметил это, поскольку каждая занялась собой и к угощению кумира ни одна не притрагивалась. Неужто по неписаным закулисным законам яблоки означали что-то неприличное? Вот если бы это были бананы, то ещё можно было с чем-то ассоциировать… А яблоки? Вроде никто не слышал нашего разговора с Нагао-сан о фруктах – вокруг не было ни души… Только Кейширо-сан, следующий тенью за хозяином, мог подслушать. Но даже если это и так, то верный страж и покорный слуга умел держать язык за зубами. А может, в японских театрах у стен есть уши? Почему девушки не радуются подарку от идола миллионов японских дам? Или Агнесса испортила всем аппетит? Яблоко искусителя? Ох, нет… Сказки об Адаме и Еве были абсурдными в Стране восходящего солнца. А что если здесь у них существует язык фруктов? Существует же язык цветов? Француженки обожают фрукты… Видимо, заскучавший в своей гримёрной кумир решил поглумиться над любительницей фруктов… Шутник!

Данный логический вывод европейки охладил меня, цвет лица приобрёл оттенок «Белый налив» и я перестала анализировать ситуацию.

* * *

Вернулась взбешённая Агнесса. Она зверем глянула на госпожу Аску и та тут же удалилась из гримёрной.

Агнесса сидела между Татьяной и мной, нервно разбрасывая по столу тюбики с клеем для ресниц, карандаши для подводки глаз, баночки с гримом и кисточки для макияжа. Пролила лосьон тоник, рассыпала на циновки пудру макс фактор. И не выдержав, заговорила, обращаясь к Татьяне:

– Представляешь? Аска пожаловалась администраторше! Та поставила меня на колени перед господином Накамура, Сато-сан и его помощниками… Заставила каяться в наглом, вульгарном поведении! Просить у всех прощения! Клясться, что больше такого не повторится! Да на коленях! Ох, папе напишу на электронку – охренеет! Он сейчас в Америке у бабушки с дедушкой… Ну дурдом…

На последнем слове в комнату вернулась террористка Аска.

– Надо же! – прокомментировала события Таня.

Я посмотрела на Аску. Та сидела с «замороженными» глазами.

Внутри меня французская демократия дубасила сжатыми кулаками слоган «Свобода, равенство, братство». Да ещё и скандировала это неблагозвучное американское слово на букву «f». С волками жить – по-волчьи выть. Я пыталась поставить демократию на колени, заставить покаяться в содеянном. Но демократия послала меня на ту же букву.

* * *

Собравшись в закулисном пространстве, мы ждали выхода на сцену последней картины второго акта. Я осторожно заглянула на лестничный пролёт, к хозяину.

– Спасибо за яблоки! – с хитринкой в глазах и в тоне поблагодарила я его. – Даже Адам и Ева таких не пробовали!

– А? Еба… Что? – не расслышал последней фразы хозяин. – Да ешьте на здоро…

И не договорил, увидев кого-то за моей спиной.

По лестнице не спускался, а витал над ступенями ангел кротости, весь светящийся, со сложенными на груди руками, в которых не хватало только букетика белых роз. Сделав кислое лицо, кумир отвернулся к стенке, показывая небесному существу затылок. Ай-я-яй! Кажется, я начинала понимать, почему Агнесса так любит лестницы…

* * *

Вот хозяин мягко жмёт ладонь английской леди, а янтарный взгляд, поймав её зрачки, словно пытается что-то сказать… А тут совсем некстати Татьяна применяет многогранность своего актёрского дарования. Она закатывает глаза и начинает падать в обморок от позора, свалившегося на головы англичан. И мне приходится подхватывать Татьяну под спину, поскольку её супруг стоит по другую сторону от сладкой парочки и Татьяну ловить некому. Мичико-сан совсем близко! Поставив Таню в вертикальное положение, бегу к Оцука-сан с десятью сердечными репликами. А та, бросив мне кратко: «Пустяки!», разворачивается задом и… Я в замешательстве… Я не могу произносить остальные реплики ей в спину! Слышу пересмешки в зале, вижу потеху на лице респектабельного господина, сидящего в первом ряду… И тогда, изящно выгнув руку в чёрной перчатке, будто держу в пальцах мундштук с сигарой, кокетливо обращаюсь к пересмешникам по-французски:

– О! Мичико-сан… Она божественна, не правда ли?

Респектабельный господин из первого ряда понимающе засмеялся, произнеся «Oh, yes!» Наверное, какой-нибудь продюсер…

Поворачиваюсь к Марку, и тютелька в тютельку по разработанной им стратегии, спрашиваю: «Ты согласен, дорогой?» Мой партнёр подходит к рампе и, обняв меня за талию, уводит со сцены, нежно мурлыча:

– Ви-ви, мон амур! Шери! Тю э бель! Же компран![68]

Пока мы вальяжно, в обнимку, уходили со сцены, Марк, по-английски, наговорил мне десятки самых нежных и ласковых слов. Но как только кулиса скрыла нас от зрителей, он отцепился, самодовольно усмехнувшись в ус. Да ещё и Рена подлетела ко мне с патетическим шёпотом: «Pineapple!»

Я подошла к зеркалу. Сзади из «ананаса» выбилась длинная прядь волос и торчала над головой, как вопросительный знак. Ну что ж… Значит, зрителю было над чем задуматься…

Меня знобило. Очень хотелось где-то прилечь. Не было сил анализировать предательский разворот задом госпожи Оцука. Кажется, эта потомственная актриса была коварней, чем Фуджи-сан. На сцене я со своим французским находилась полностью в её власти. И повода обращаться к продюсеру она мне не дала. Расслабляться с актёрской братией нельзя. Нужно всегда быть готовой к подобным галантным каверзам.

* * *

У двери в гримёрную сидела на корточках Мива и снимала целлофан с небольшого букета цветов в белом горшочке.

– Красивые… – подсела я к ней. – От сердечного друга, наверное?

– От ассоциации зубных врачей, – невозмутимо ответила Мива, и, заметив моё удивление, добавила: – Я – зубной врач, но ушла из клиники, чтобы попробовать себя в театре.

А-а, ну теперь хочешь не хочешь, из уважения к такой профессии, придётся пользоваться её антисептическим гелем…

Тут подошли наши девушки и принялись восторгаться икебаной Мивы.

* * *

Агнесса не разговаривала с Аской. Она крутила в руке яблоко, решая, с какого бока от него откусить, и потешалась:

– Ну хохмач! Юморист!

Моя логика, моментально связавшая в одну упряжку яблоко от Нагао-сан и слово «хохмач», никак не могла сделать заключение: почему же кумир – хохмач. Таня, сосредоточенно выщипывающая брови, не сразу ответила:

– Он ещё и не такое вытворил! Я позирую Джонни, облокотившись о прилавок… Тот меня фоткает и вдруг Одзима-сан встаёт рядом со мной в ту же позу, делает жест, будто поправляет бюст и прихорашивается перед фотоаппаратом. Зал взорвало от хохота!

Уф-ф, и мою логику чуть не взорвало от хохота. Пора бы ей угомониться!

Репродуктор прокашлялся и, назвав моё имя, приказал идти встречать посыльного. Посыльного?! И с чем, интересно? Может, лекарства от доктора Огава?

Пока я накидывала на голые плечи спортивную куртку, за дверью послышалась возня, усталые вздохи и шелест целлофана. Раздался голос:

– Цветы для госпожи Аш!

Девушки окаменели. В раскрытых дверях завис в воздухе огромный, не меньше метра в высоту и в ширину, букет белых лилий, пурпурных камелий, ирисов, вплетённых между ветвями пихты и стеблями трав. О боже! Что это? Наверное, ошибка…

Букету такого масштаба в гримёрной не нашлось места и посыльный поставил его в кулуаре, возле левой створки двери. Протянул квитанцию. Я на ней расписалась. А у самой от приятного сюрприза закружилась голова… Никогда в жизни я ещё не получала столько цветов! Или это тот продюсер из первого ряда, поддержавший меня своим «Oh, yes!». А может, высоконравственный Накамура-сан? Фантазия у меня разыгралась и метила уже выше, на любимца миллионов японских дам.

Вышла вразвалочку Татьяна и ревниво спросила:

– От кого цветы?

– Не знаю! Тут вот, за лилиями, табличка. На ней написано.

– Я не могу читать по-японски… – холодно призналась Таня.

Как это, не может читать? В течение всех репетиций, уверенная в себе, нога на ногу, эта народная артистка держала текст в вытянутой руке на уровне глаз, и даже я не догадалась, что та неграмотная! Грамотную она играла мастерски, без сучка без задоринки! Браво!

Выбежала Рена:

– Ого-го! Вот это букетище! За ней показалась Каори:

– О-о-о!

Рена раздвинула лилии, читая надпись на табличке:

– Госпоже Л. Аш от доктора Огава.

– Кто это, доктор Огава? – беспардонно пытала меня Татьяна.

– Жених… – и не успела договорить «моей мамы».

Рена и Каори одновременно закричали:

– Congratulations!

Ошибочка… Прямо как на приёме у хозяина Мураниши.

У Татьяны отлегло от сердца, и она направилась в сторону туалета. Я села на корточки около букета, вдыхая дурманящий аромат белых лилий. Сенсей! Ноги у меня стали ватными от такого рыцарского поступка, от редкой чуткости доктора и его трогательной заботы. Зашла в гримёрную за мобильным, будто в холодильник попала. Зеркала напротив Аски, Мивы и Агнессы покрылись инеем. В кулуаре мы молчаливо пересеклись с возвращающейся из уборной Таней. Меня лихорадило.

В душевой я позвонила Огава-сенсею и еле пробилась к нему через заслон медсестёр. Доктор, естественно, услышал в трубку один лишь писк…

– Букет доставили? Да? Только что? Да не пищи! Ничего не разобрать! Говори внятно!.. Ладно, перезвоню вечером…

Женский доктор, всю жизнь фехтующий скальпелем в руке со смертью и ни разу не сложивший оружия, капитулировал от женских слёз.

* * *

В танцевальной студии из монитора раздавались овации зрителей. Утренний спектакль отыгран. До вечернего – три часа перерыва.

Мой букет разочарованно оглядывал Накамура-сан.

– Вот… Принёс вам ланч-боксы от нашего киноконцерна. Там всего лишь чуть-чуть мяса… А остальное – овощи и рыба. Приятного аппетита!

Девушки склонились над комплексным обедом, изящно орудуя палочками. Ни один кусочек мясного фарша не выпадал у них обратно в бокс или в вырез платья, скользя по груди.

Только-только я аккуратно распаковала роскошную коробку с обедом, обёрнутую шедевром японской бумажной индустрии, похожим на шёлковое кимоно императорских наложниц, как пришёл Кейширо-сан:

– Девушки-и-и! Можно войти? Посылка от господина Нагао!

Мои соседки раскрыли рты, и у некоторых из палочек выпал-таки прямиком в декольте мясной фарш. Кейширо-сан поставил у входа большую картонку, в которой явно были не гамбургеры и не пончики…

Агнесса переглянулась с Таней, Рена с Каори, Мива бросила беглый взгляд на меня, а Аска осторожно, как к бомбе, подошла к посылке. В ней красовалось килограмма три крупных, дорогих в это холодное время, мандаринов из префектуры Кумамото, с южного острова Кюсю.

Никто не обрадовался фруктам. Девушки озадаченно молчали. Мне очень хотелось провалиться сквозь циновки. Нагао-сан, кажется, переборщил… Зашифрованное в яблоках и мандаринах сообщение было очевидным… Но пока лишь мне одной. Да и крабовые роллы, и пирожные «Монблан» нашли адресата.

Все, кроме Рены и Каори, украдкой посматривали на остальных, пытаясь путём дедукции вычислить на лице одной из нас знаки радости. Татьяна с наигранным равнодушием чистила мандарин. Агнесса поникла духом, но ненадолго. Аска в крайнем раздражении налила себе кофе, а о нас забыла.

Лицо у меня вновь запылало и на этот раз приобрело мандариновый оттенок. Улика весомая! Наблюдательные соседки вот-вот догадались бы и не помиловали. Меня ждала зверская шлифовка: Агнесса – алмазным абразивным бруском, Татьяна – вулканической пемзой для ног, Рена и Каори – безболезненной наждачной шкуркой, Мива – бормашиной, а Аска – абразивной дрелью с твёрдосплавной фрезой.

И тогда я сыграла свою самую трудную, пожалуй, закулисную роль. В системе Станиславского не указано, как за пару секунд сделать залитое краской лицо бледным. Пришлось импровизировать. Столкнула локтем со стола тюбик губной помады. В следующую секунду стремительно дёрнулась его ловить и бережно стукнула лицо о столик, а снизу устроила звучный удар кулаком по дереву. Ещё одна секунда ушла на крик «Ой!», и я схватилась за висок.

Агнесса вздрогнула:

– Ударилась? Больно?

Рена и Каори вскочили с подушек:

– Тебе помочь? Ой, всё лицо красное! Синяк будет!

Каори бросилась к двери:

– Сейчас принесу льда из морозилки!

– Только не льда! Умоляю! – вскричала я от её услужливости.

Японские школьники слишком бесхитростные – вот на них и наезжают одноклассники и учителя. Им бы перед школой научиться смекалке. Актёрской, например…

Постучал Джун:

– Ну что, пообедали? Все, кто хочет заниматься танго, прошу пройти в танцевальную студию! Аракава-сенсей уже там.

Татьяна поморщилась. А я с готовностью направилась к двери лишь бы выскользнуть из комнаты, хотя на танго у меня не было ни сил, ни настроя.

Танго – это огонь, зов эроса, вожделение, любовное исступление под сладкий шепоток искусителя. Чтобы самозабвенно танцевать танго, необходимо видеть все краски неба, восхищаться покачиванием гладиолусов у Токийской башни, улавливать ванильный аромат бельгийских вафель, осознавать, что цветы – изумительно прекрасны, кусты и деревья не просто зелень, а бальзам для ненасытного глаза, пение птиц – елей для слуха. Аргентинский танец – сплав гармонии мироздания с либидо, с пластикой, гуттаперчевостью. А у меня шок от потери мамы уничтожил гармонию, угробил красоту и любовь. Безутешное горе искалечило, превратило меня в незрячую и глухую.

* * *

В танцевальной студии Аракава выстроил Кена, Джуна, Рену, Каори и меня по струнке. Затем на правах учителя показал базовые шаги и движения танца. Шаг вперёд, в сторону, назад… У дебютирующих Рены и Каори ничего не получалось и разминка затянулась надолго. Тогда Аракава вызвал меня к себе, чтобы в паре продемонстрировать основные движения: салида, очо, каминада. Джун поставил диск с аргентинскими мелодиями.

Аракава вдруг притянул меня к себе, и мы принялись не демонстрировать, а танцевать. Глаза Аракавы горели, совсем близко. Он оказался идеальным для меня партнёром. Я ощущала каждое движение его мускулов, чувствовала любой, даже самый лёгкий, нажим тёплых ладоней на мою правую руку или спину. Не испытывая ни самозабвения, ни пыла, я станцевала с мастером механическое, технически безукоризненное танго молотковой дробилки. И автоматически подковырнула учителя: внутренней стороной бедра обхватила партнёра высоко, почти у поясницы, и медленно заскользила ногой по нему вниз. Аракава с эмоциональностью, недозволительной для учителя выдохнул: «О-о-о!»

Что я делаю? Один из моих бывших партнёров-европейцев как-то сказал, что при таком движении мужчина чувствует жар между ног партнёрши и это его «заводит». Рена и Каори захлопали в ладоши:

– И мы так хотим! Аракава-сенсей, научите!

Станцевала я и с Кеном, и с Джуном – механически, бесчувственно. Удовлетворения от танго не было. Моё биополе не вписывалось в биополе партнёров и химических реакций в энергетике наших тел не происходило. Внутри меня была разруха и пустота. А в аргентинском танго, гимне неподдельной чувственности, актёрские штампы не выручат, и лицедейство бесполезно.

* * *

Еле дождавшись вечернего спектакля, я встретила за кулисами Нагао-сан и скромно, без хитринки в голосе, поблагодарила за мандарины. А тот, с хитринкой, лукаво, ответил:

– Это – витамины! Береги здоровье… Сейчас – время вирусов…

Ага, и маэстро печётся, как Фуджи-сан, о моём самочувствии? А после этого следует ждать лукавых каверз и хитрых подножек?

Татьяна почему-то не подходила ко мне. Стояла обособленно, у второй кулисы, прямо на пути у Нагао-сан. Выгнув спину и оттопырив зад, она явно встала в зазывную позу. Нагао-сан, идя на выход к судну «Faith», медленно обошёл Таню сзади, приостановился на несколько мгновений, осмотрев многообещающую стойку, о чём-то задумался, затем, изменившись в лице, стал входить в роль свирепого хозяина.

* * *

В антракте фруктов не поступило. Наверное, кумир уже замучил Кейширо-сан, посылая его за покупками в ближайшую фруктовую лавку.

Одевшись ко второму выходу, за двадцать минут до него, я сунула в рот лечебный леденец и ушла делать упражнения для голосовых связок в танцевальную студию. А там, уткнувшись в монитор и будто бы следя за ходом пьесы, сидел Аракава. Я постеснялась при нём сосать леденец, тренируя диафрагму и мышцы горла мычанием «до-ми-соль-до-соль-ми-до», или на французский манер горланить: «Э-ле-о-но-о-ора…» Поэтому, как львица в клетке, принялась расхаживать туда-сюда по студии. Аракава удивлённо обернулся, встал и ушёл.

Не зная, чего ожидать на этот раз от госпожи Оцука, я отработала заодно и несколько фраз для монолога со зрителем, репетируя у зеркала сопровождающие его жесты и грациозные позы.

Уже перед самым выходом на сцену бала, от стоящей рядом Татьяны я учуяла запах ацетона. Она шевелила в воздухе пальцами с ярко-красными ногтями – видимо, только что покрыла их лаком и досушивала. Интересно, зачем она их так раскрашивает? Зрителям нет дела до её ногтей… Или она использует яркий лак, как тот алый отрез шёлка из «Кровавой Мэри»? И не для Джонни – это точно…