Для кого встаёт солнце. Доблестным предкам посвящается

– Не будет на тебе греха! – заявил киевский боярин. – Половцы всегда дают клятвы, но всё губят Русскую землю, льют кровь христианскую. Те два хана сами могут оказаться клятвопреступниками, так что следует убить их раньше, чем те успеют проявить коварство!

После сих слов князь колебался недолго. Единственным препятствием на пути предложенного советниками плана оставался остающийся в руках Кытана малолетний Святослав, но и здесь бояре сумели убедить князя.

– Господом нашим клянусь, ни единого волоса с твоего сына не упадёт! – перекрестился Славята, глядя на князя преданными глазами. – Сам выручать его пойду! Ты мне только дружинников своих половчей отряди да торков дай. Слыхал я, что они у тебя воины удалые, да и от половцев в ночи не отличить!

Владимир вздохнул. Он уже принял решение, но, чтобы соблюсти хотя бы видимость чести, обречённым тоном вымолвил:

– Что ж, вы делайте что хотите, но я не хочу ни для чего, дав клятву, переступить её и век о том сожалеть!

Не прошло и часа, как городские ворота приоткрылись, и к спящему лагерю половцев один за другим проскользнули воины. Едва заметными тенями они пробрались к раскинутому среди палаток шатру и проскользнули внутрь. В слабом свете лучины проступили контуры спящего на кровати мальчика. И шатёр, и кровать с прочей утварью были заранее приготовлены по распоряжению Владимира, когда согласно уговору он отдавал в руки половцев своего сына, но кто знает, не подложили ли подозрительные степняки вместо него другого? Против всех опасений, на кровати спал именно Святослав, и Ратибор вздохнул облегчённо.

– Он! – подтвердил воевода, и Славята, зажав мальчику рот, вместе с одеялом подхватил его на руки.

– Не бойся княжич, свои! – успокоил Святослава Ратибор, и вошедшие поспешили покинуть шатёр.

Весь лагерь спал. Узнав о заключённом договоре, половцы совершенно позабыли об осторожности. Половину ночи они пили доставленное из княжеского терема вино, орали песни и плясали и теперь, умаявшись от бурного празднования мира, спали мёртвым сном. Безмолвными призраками покинули лагерь бояре в сопровождении ловких торков. Уже за его пределами Славята, опустив мальчика на землю, повернулся к Ратибору.

– Я к князю, обрадую его успехом. А ты знаешь, что делать дальше.

Хищной стаей окружили переяславцы доверившихся им степняков. По знаку воеводы палачи шагнули к палаткам. В них и повсюду вокруг, у тлеющих костров лежали спящие воины. Мерно вздымались могучие груди, а окутавшие сны продолжали нести храбрых батыров по родной степи, когда сверху обрушилась разящая сталь.

Своим чередом взошло солнце. Оно снова дарило людям тепло и свет, кроме тех, кому уже не суждено было проснуться. Лишь только рассвело, в горницу к Итлару постучали. Половцы переглянулись и поправили пристёгнутые к поясам мечи. Итлар, не признавая из веселящих напитков ничего, кроме кумыса, не притронулся к присланному Владимиром вину, заставив последовать своему примеру и сопровождавших его воинов. Он проснулся с первыми молочно-белыми лучами, что едва пробивались через узкое окно. Вокруг было тихо, но никогда не подводившим, почти звериным чутьём хан ощутил разлитую в воздухе опасность. Один из двух его воинов шагнул к двери и распахнул её. У порога стоял улыбающийся во весь свой щербатый рот княжеский отрок.

– Князь Владимир передал, чтобы вы, собравшись и позавтракавши в тёплой избе у Ратибора, пришли к нему на княжий двор! – провозгласил парень. – Я провожу!

Все трое уже были обуты и одеты. Заметив, что половцы собрались облачиться в доспехи, он хмыкнул:

– Пошто торопитесь, гости? Вас ведь на завтрак зовут, не на бой! Сюда ещё будет время вернуться с подарками от князя!

Пристыженные за свою подозрительность, степняки вышли, накинув тулупы, и вслед за отроком прошли длинным коридором, миновали просторную комнату и вскоре вышли на переполненную морозной свежестью улицу. Солнце поднялось достаточно высоко и с каждым часом согревало щедрее, провозглашая победоносное шествие в Явь покинувших Сваргу светлых Богов. Птичьим щебетом пробуждались леса, ширились освобождённые от снега пятна пахоты на полях, а там, где-то за холмами, навстречу весне, раскрывала свои объятия Степь.

В натопленной избе пахнула жаром печь. В просторной горнице стоял стол со стопками блинов и кувшинами, доверху наполненными молоком. Итлар огляделся и, обнаружив, что они одни, спросил у отрока:

– Где же воевода?

– Видать, наверху! – пожал плечами тот. – Сейчас сбегаю, а вы пока за столом располагайтесь!

Парень повернулся, подошёл к ведущей на второй этаж лестнице с резными балясинами, в несколько прыжков преодолел её и скрылся, хлопнув за собой дверью. Весь верхний этаж был полон одетых в доспехи дружинников. Они молча замерли на отведённых местах, сжимая в руках луки и оружие ближнего боя. С прибытием отрока Ольбег взмахнул рукой и осторожно потянул на себя заранее откреплённую от потолка доску. Его примеру последовали стоящие по обеим сторонам лучники. Вслед за первой последовали ещё две, и глазам стрелков открылись все три половца, ожидающих гостеприимного хозяина за столом. Уже через мгновение десяток пущенных разом стрел пронзили доверчивых гостей, не оставив им ни единого шанса, и Ольбег повернулся к ожидавшим у двери меченосцам:

– Зря готовились, без вас обошлись!

Не прошла и неделя, как объединённые рати Святополка и Владимира вышли к границе Переяславского княжества. Снег в полях растаял, лишь в ложбинках ещё белели его остатки, словно запоздалые напоминания о недавней зиме. Половцы совсем не ждали русские рати. Их ханы уехали заключать мир, и, полагаясь на неприкосновенность гостей и послов, степняки при любом раскладе ожидали прежде их возвращения, но вместо них пришли враги. Атака была столь неожиданной, что воины не успели собраться в боевые порядки. Многие сражались тем, что подвернулось под руку, и падали от стрел и копий на глазах растерянных от ужаса женщин и детей. Лишённые единого командования, немногие успевшие подготовиться к бою воины действовали разрозненно и безуспешно, и захваченные врасплох обезглавленные орды оказались обречены. В этот день русичам досталась богатая добыча. Захваченному скоту, коням и верблюдам не было числа. Больше того – в русский полон попали все половецкие семьи – женщины, красные девицы и малые дети. Теперь пришло время половецких страданий. Тут и там бесчинствовали ратники и дружинники, среди тёплых ещё трупов раздавались истошные крики детей и женщин. Натешившись вволю, приступили к дележу. Оба князя не скрывали торжества – такой добычи в степи никто из русичей не захватывал: с лихвой хватило не только им, но и всем воинам, и ещё приходилось приложить изрядные старания, чтобы доставить весь полон и добычу в свои княжества. Солнце ещё возвышалось в зените, когда оба обременённых грузом воинства тронулись в обратный путь, погоняя скот и связанных женщин. Следом, держась ручонками за материнские подолы, едва успевали хныкающие дети, а среди трупов и сожжённых кибиток, осев на мёрзлую землю, остались встречать смерть никому не нужные старухи и старики.

На третий день, когда распродали купцам-работорговцам всех полонённых половцев, князья со своими дружинами подступили к Чернигову. Олег с малой дружиной встретил их у самых ворот.

– Чего хотите? – спросил он, заранее догадываясь о причине визита столь не милых сердцу гостей.

– У тебя есть Итларевич! – заявил Святополк без всяких обиняков. – Либо убей, либо дай нам, он враг нам и Русской земле!

Олег Святославич, услышав такой пафос, не счёл нужным сдерживать улыбку.

– Я понимаю вас двоих! – сказал он. – Ваши подвиги будут помниться век, и не только сынами убитых, но при чём здесь Русская земля?

– Прекрати эти намёки, князь! – вспылил Владимир, но его поспешил перебить Святополк.

– Не будем ссориться из-за ничтожного волчонка, братья! Выдай нам сына Итларя, в знак дружбы, а нет, так ведь мы твой Чернигов возьмём! Стоит ли половецкий ребёнок благополучия и жизней сотен русичей?

Олег ответил не сразу. Но когда он заговорил, его голос зазвучал с прежней твёрдостью:

– У Великих князей, видать по всему, свои правила, но я гостей не выдаю!

Олег Святославич повернул коня, давая понять, что встреча окончена, и лицо Владимира омрачилось. Уже у своих дружин, придержав коня, Святополк поравнялся с приотставшим Владимиром.

– Что пригорюнился? – натужно усмехаясь, сказал он. – Возьмём рати и подтянем их сюда. С ними да нашими дружинами Олег и недели не продержится!

Владимир согласился с ним, но его занимали совсем другие мысли. «Не отдал мальчика! – думал он, испытывая двойственное чувство к черниговскому князю. – Значит, не в заложниках итларев сын, но в гостях! Может, и правда, что никакого сговора между ним и ханами не было? Может, дело только в обычной приязни, и моя выгода была в союзе, а вовсе не убийстве собственных гостей?» Князья отъехали ещё на значительное расстояние, весьма перекрывающее полёт стрелы от городских стен, и определились с рубежами планируемой осады. «Не выдал, значит! – снова задумался Владимир, уже ведя дружину ко вторым воротам. – Смог устоять, не повёлся на соблазн!» Он вспомнил события недавних недель, и на душе стало муторно. Так, что уже не хотелось ни Чернигова, ни стольного Киева, ни жизни этого осиротевшего по его вине мальчика. Владимир уже был близок к сожалению от всего того, что случилось в последние дни, но сделанного не воротишь, и приходилось, соблюдая лицо, следовать всему тому, к чему подталкивал его Святополк.

Вскоре подошли рати, но возросшее количество войск не возымело ожидаемого воздействия на непокорного князя. Как и прежде, Олег не торопился менять свои понятия о чести, и осада Чернигова грозила перерасти в активные действия. Первым о них заговорил Святополк.

– Придётся готовить приступ! – предложил он Владимиру, с каждым днём всё более раздражаясь бездействием.

Переяславский князь соглашался, но продолжал затягивать время штурма, ссылаясь на неготовность своих войск. И вот, когда он и вовсе уже собрался объявить о своём нежелании вести войну с черниговским князем, пришли тревожные вести. В Степь из похода на Византию возвратились две самые мощные половецкие орды под предводительством ханов Боняка и Тугоркана. И теперь они, желая мести за предательство русских князей, пошли на Русь. Первый, разоряя Поросье, уже двинулся к Киеву, а второй осадил Переяславль, превратив в пепел и пыль уцелевшие после прошлогоднего набега предместья. Над приграничной Русью нависла очередная война.

В отрезанном от остального мира Чернигове ничего не знали о выступлении половцев. Под рукой у князя Олега было всего две сотни дружины, остальные малыми отрядами несли службу в других городах княжества, и сейчас на них рассчитывать не приходилось. Жители Чернигова собрали ополчение, но и его было явно недостаточно для отражения решительной атаки переяславцев и киевлян. Тем не менее, город готовился к обороне. На стену подвозили запасы камней и смолы, не прекращалась раздача оружия новым ратникам – черниговцы были полны решимости поддержать своего князя. Олег Святославич, стоя на крепостной стене, в который раз окинул взглядом разъезды и лагерь противника.

– Устоим ли, князь? – спросил один из бояр.

Князь, не отвечая, повернулся к стоявшему рядом воеводе.

– Что скажешь, Баксай?

Баксай ответил не сразу.

– Месяц продержимся! – сказал он наконец. – Большой ценой, но выстоим.

Ни боярин, ни Олег не стали уточнять, почему воевода ограничился лишь месяцем. Всем троим было известно, что именно на такой срок имеющиеся запасы позволяли отдалить голод. Дальше – либо отчаянная и обречённая на неудачу атака горстки полуголодных воинов, либо позорная сдача с выдачей защищаемого князем мальчика. Ради него одного, сына когда-то враждебного русичам хана, предстояло сложить головы или доживать свои дни калеками сотням людей, и ещё большее число горожан, скорее всего, лишится крова под горящими стрелами и камнемётными машинами осаждающих! Князь прекрасно знал переменчивый характер толпы. Сегодня народ полон решимости стоять за своего князя, отказавшегося от бесчестья, но что эти же люди скажут завтра, после неминуемых потерь? Олег взглянул на стоявшего поодаль священника, прибывшего с ним из Царьграда. Леонтий – высокий, худой пресвитер с иссиня-чёрной бородой – достиг того возраста, который принято называть зрелым. В молодости своей он был воином. Ещё нося имя Светозар, он отправился в Константинополь наёмником, воевал в Малой Азии под началом Алексея Комнина, но был ранен в ногу. Ранение оказалось настолько серьёзным, что о дальнейшей службе думать не приходилось, и ветеран, осев в столице, стал зарабатывать на жизнь тем, что умел делать помимо ратного дела – лечить людей травами. Его отец, разбираясь в них, весьма успешно излечивал болезни и, как говорят на Руси, знахарствовал. Своему ремеслу он обучил и сына, хотя тогда у Светозара душа лежала к иному, но в трудное время знания пригодились. Однажды он вылечил от тяжёлой хвори обратившегося к нему человека. Тот больной в обращении и манере держать себя выделялся из общей массы константинопольцев, но Светозар никогда не лез с лишними расспросами. Он вскоре забыл о нём в череде страждущих помощи, но вскоре случай снова свёл их при совсем уже других обстоятельствах. Его, как ворожея, взяли по навету и, продержав в темнице два дня, представили на суд священной комиссии. Каково же было удивление узника, когда в числе вершащих его судьбу священников он узнал своего бывшего больного! К тому времени Светозар уже достаточно хорошо знал людей и решил, что эта встреча ничего хорошего ему не сулит. Он ждал, что святоша, очевидно втайне от своей братии воспользовавшись его помощью, теперь, во избежание огласки, поспешит предать обвиняемого казни, но этот судья оказался из совсем другой категории. Когда, после ознакомления с наветами, священники приступили к допросу, то в общем сонме обвинений раздался его голос:

– Скажи, крещён ли ты?

Светозар вытащил из-за пазухи серебряный крестик на ремешке и предъявил высокому суду.

– Как давно?

– С младенчества. У нас, в Северской Земле, многие крещены ещё до Владимира.

Обвинительные речи других священников прекратились, теперь вёл допрос только один.

– Скажи, чьим именем ты исцелял страждущих?

По тому, как допрашивающий повысил голос, задавая вопрос, и по тону его Светозар понял, что сейчас его ответ решит всё, и, собираясь с мыслями, немного промедлил.

– Всё в мире создано всемогущим Богом: и трава, и земля с небесами, и человек. Дуновение ветра, и свет от лучей, и само дыхание наше с его соизволения, и я, желая добра людям, свои умения применял, уповая на Его помощь!

Священники многозначительно переглянулись, но не промолвили и слова. Продолжал говорить всё тот же, знакомый лекарю человек, видимо, старший среди них.

– Выходит, перед нами никакой не колдун, – произнёс он, обращаясь к остальным членам комиссии, – только целитель, чьими руками творится Божий промысел!

– Это так, Ваше преосвященство, но Святая Церковь не приветствует чрезмерную заботу о бренном теле, тем паче действиями, выходящими за рамки молитв! – вкрадчивым голосом усомнился один из судей.

– Разве мало в Константинополе врачей! – возразил епископ, стараясь не показывать охватившее его раздражение. – Ведь не думает никто объявлять их богоотступниками!

– Но они оканчивают учебные заведения и врачуют понятными и дозволенными способами, не прибегая к травам. Где разобраться простому мирянину, глядя, как ставит на ноги этот человек немощного – травами возвращено здоровье ему, Божьим именем или колдовскими заговорами?!

Повисло молчание, и главный судья задумался. Он понимал, что несмотря на его заступничество, обвиняемый продолжает оставаться в опасности. Даже если ему и удастся благополучно выбраться на свободу, он всё равно вскоре окажется в застенках по очередному доносу, только в следующий раз судить его будут без него, в другом составе. Наконец епископ поднял голову и задал вопрос Светозару:

– Давно ли ты лекарствуешь?

– Года не прошло, – ответствовал Светозар. – С тех пор, как в Киликии сарацин ногу проткнул, пришлось армию оставить. Вот и…

– Значит, истинную Веру нашу мечом защищал? – перебил священник, не давая допрашиваемому наговорить лишнее.

– Защищал! – коротко буркнул тот.

– Насколько я знаю, Северская Земля в Руси?

– В Руси, – подтвердил Светозар.

– А обучен ли ты грамоте?

– С детства, – подтвердил русич. – И славянскую грамоту разумею, и греческую.

– Хочешь ли ты, русич, теперь не тела, но души людские спасать? – вопросил епископ и, видя недоумение в глазах допрашиваемого, продолжил: – Согласен ли принять схиму, поступить в семинарию и, окончив её, посвятить всего себя Богу? Если труды твои вознаградятся успехами в постижении Учения Спасителя нашего, то, возможно, будешь удостоен чести проповедовать на Руси, своей Родине. Много сил пресвитерами нашими приложено, чтобы наставить на путь истинный народы, проживающие за краем империи, но ещё больше сил предстоит приложить!

Светозар догадался, что длинная речь епископа предназначалась скорее присутствующим и вершащим суд священникам в оправдание своего заступничества, ему же ничего не оставалось, кроме согласия. Он дал его, и епископ, платя сторицей за свою жизнь, не только уберёг его от грозящей расправы, но и устроил в семинарию, по завершении учёбы в которой Светозар, уже с новым именем Леонтий, начал свою новую жизнь. Служа в одном из столичных храмов, Леонтий не прекращал утолять своё любопытство в библиотеках. Его вниманием овладевало всё: и бурное настоящее, и недавнее, ещё совсем свежее прошлое, и дряхлая старина. Он пришёл в Церковь, спасая свою жизнь, но вскоре обнаружил, что Вера настолько овладела им, что дальнейшее существование вне её казалось попросту бессмысленным. Шли годы, но никто из церковных патриархов не спешил отправлять иерея на Родину. И вот однажды, свергнув с престола Никифора Вотаниата, к власти пришёл умный и решительный Алексей Комнин. Узнав, что пресвитер одной из церквей когда-то сражался солдатом в его войске, он немедленно пожелал встретиться с ним. Они познакомились, и мудрый император приблизил Леонтия к себе, как и всех тех, кого счёл способным и желающим изменить этот мир к лучшему. Разумеется, лучшим для базилевса Алексея считалось то, что лишь укрепляло его славную, но так сдавшую свои позиции империю. Собственно, власть его при восшествии на престол ограничивалась лишь самим Константинополем да небольшой территорией Фракии. В Малой Азии безраздельно хозяйничали сельджуки, а Балканы были охвачены мятежами местной знати. Но новый император в короткий срок доказал, что он не только талантливый полководец, но и выдающийся политик. Укрепив армию, он при помощи нанятого венецианского флота отбросил норманнов Робера Гвискара и подавил мятежи на Балканах. Тогда же Алексей Комнин занялся государственными реформами, не упустив из внимания и состояние дел в Церкви. Он принялся ограничивать материальное благополучие духовных иерархов, спасая тех от излишков того, чему допустимо радоваться лишь мирянам, – без долгих размышлений прибегнул к конфискации части церковных владений и храмовой утвари. Вместе с тем император принял ряд мер для устроения жизни духовенства на канонических началах, объявил Афон свободным и вывел его из подчинения гражданских властей и епископата, основал монастырь Иоанна Богослова на острове Патмос. Но не только это заботило нового хозяина ромейской империи. Понимая, что мощь его государства поддерживается крепкими единоверными союзниками в самых дальних уголках известной в Константинополе земли, он предпринял усилия для упрочения позиций восточной Церкви в них. Одним из заинтересовавших Комнина уголков стало южное побережье Варяжского моря, где проживали ещё народы, в которых Учение Христа если и пролило свет, то не укрепилось. Для выполнения насущной задачи как нельзя лучше подходил русич Леонтий, которого базилевс с согласия архиерея Константинопольского и отправил через Русь. С ним, дав обещание в содействии пресвитеру, отпустили и наследника Черниговского престола – князя Олега Святославича, пленённого предавшими его тмутараканскими иудеями. Прежний император, удерживая его в неволе, сослал на остров Родос, но мудрый Комнин поспешил исправить эту глупость. Русский князь был с почётом принят при дворе, и, когда пришло время прощаться, император представил ему соотечественника.

– Вот, – сказал он, – уроженец твоей земли, ныне воин Духа Святого, коему доверено нести слово Божие пребывающим во мраке народам. Слышал я, что ныне слаба Русь, множатся в ней раздоры, а тем временем растёт движение католиков на восток. Уже поддались их ложной вере поляки и угры, но даже и ныне Русь им не по силам. Зато в опасности другие: верные Ватикану саксы, франки и прочие германцы жмут вагров, бодричей с лютичами, навязывая свою веру, захватывая земли и истребляя несогласных. Вашему Великому князю дальние земли не интересны, а между тем, овладев теми варягами, примутся за Русь, и кто знает, не суждено ли ей разделить судьбу соседей. Сегодня она одна в союзниках наших, падёт – с кем останется моё государство?

– Разделяю твою заботу о Вере и моей Отчизне, базилевс, – ответствовал князь Олег. – Вот только я не Великий князь, и им мне не быть. Мечтаю лишь удел свой вернуть, Черниговщину. С ним можно и Леонтию в его святом деле помочь, и католикам дорогу к Руси заступить, только хватит ли сил?

– Сил хватит! – заверил Алексей. – У самого Вендского залива, в государстве бодричей, раньше правил граф Готшалк. Под сильным давлением с Запада он принуждён был принять католичество, но присылал тайную весть, что готов обратиться к нашей, истинной, Вере и привести к ней народ свой, что в большинстве своём до сих пор прозябает в язычестве. Но тридцать лет назад его вместе с вельможами своими предали казни восставшие язычники. И теперь, по смерти князя их, у власти снова христианин именем Генрих, сын Готшалка. Поможешь ему даже малыми силами – выстоит, и тогда слово Спасителя нашего найдёт путь к сердцам заблудших! А сейчас дам тебе сильный отряд из наёмников русских, что сослал в дальние провинции Никифор при мятеже. С ними вернёшься в Тмутаракань и отберёшь её для себя. Предвижу успех твой, ибо доносят мне, что и по сей день помнит тебя тамошний люд. Все они: и славяне, и ясы с касогами, и половцы – готовы поддержать тебя против верхушки иудейской, что так подло предала тебя в руки несчастного предшественника моего!

Базилевс умолк и устремил пронзительный взгляд на своего гостя, ещё недавно содержавшегося на правах пленника. И русский князь не разочаровал его. Нисколько не сомневаясь, Олег заверил, что желания императора ромеев созвучны и его намерениям, что сам он желает сильной Руси, способной противостоять движению рыцарей, и, как только укрепится в наследном уделе, отправится со своей дружиной на родину своих предков, помогая Леонтию в его святом деле и поддерживая Генриха в борьбе с католическим рыцарством.

Обласканный Алексеем Комниным князь получил заверения в дружбе и необходимые для возвращения домой средства, но теперь, добившись Черниговского княжения, пока не мог исполнить своего намерения относительно похода к варягам. Долгих одиннадцать лет Олег, вернувшись в Тмутаракань, копил силы. По возвращении он заставил иудейских толстосумов пожалеть о предательстве и укрепился в сем отдалённом, но столь важном осколке Руси. И вот, при поддержке дружественных князю половцев, князь наконец-то выбил из наследственной вотчины узурпатора Владимира. Минул год его княжения в Чернигове, и снова враг осаждает стены города, но теперь обороняется он, а грозит всё тот же Владимир в союзе со Святополком! Не на кого больше надеяться Олегу, предательски убиты дружественные ему Итлар и Кытан, разгромлены их орды, да и сам он заперт в своей столице, отрезан от всей Черниговской земли, не имея возможности собрать рати и разбросанные по городам дружины! Снова он оказался в том состоянии, когда решается его судьба, а быть может, и жизнь! «Эх, не послушались меня ханы! – погрузился в грустные воспоминания князь. – Поспешили искать дружбы с Владимиром!» Те ханы, пользуясь отсутствием в Степи двух влиятельнейших половецких предводителей, решили изменить расклад сил в свою пользу. Ханы Тугоркан и Боняк, диктовавшие свою волю остальным ордам, по призыву византийского императора увели своих воинов на войну с печенегами, и Итлар с Кытаном, отражая волю других, согласных с ними ханов, вознамерились заключить мир с князем Владимиром. При достижении удачи в переговорах целый ряд орд получали возможность обустраивать свои вежи в верховьях Дона, Сейма и другой части пограничной Степи круглогодично, не утруждаясь постоянными перекочёвками к морю. Всё больше народа тяготело если не к оседлости, то по крайней мере, приближенному к этому состоянию образу жизни. Степная знать также разделилась в своих предпочтениях – появилось достаточное количество тех, кто хотел с русичами твёрдого мира. В Степи прекрасно представляли положение дел в русских княжествах. Киевский князь, хотя и обладая формальной верховной властью, в состоянии был оказывать влияние лишь в пределах территории, примыкающей к его княжеству, не имея возможности сколько-нибудь воспрепятствовать намерениям Владимира. Сам же Святополк никакого интереса для жаждущих мира ханов не представлял по причине того, что степи напротив киевского и волынского княжеств контролировал Боняк, а его непримиримость к Руси, равно как и ко всем прочим соседям, была известна всем. Не таков был Тугоркан. Часто непредсказуемый в своих действиях, он всё же находил возможным мир при тех условиях, когда они несли очевидную выгоду своей орде, и его, по возвращении в Степь, надеялись склонить в пользу намечающегося Союза.