Для кого встаёт солнце. Доблестным предкам посвящается

– Повесить! – коротко бросил он и отвернулся, сжав губы.

За всё время, пока готовили верёвки и сук для повешения, Милослав не бросил и взгляда в сторону приговорённых.

– Князь, помилуй, ведь дети… помрут они без меня, а с ними и жена со старухой матушкой! – что было сил завопил младший по возрасту пленник. – Князь, ведь со всей деревни сегодня лишь два мужика осталось, передохнут все, и месяца не пройдёт!

– Молчи, Мирон! – громко произнёс вожак. – Разве не видишь, пусты наши надежды. Не вступился наш князь прежде, не помилует и сейчас!

Скоро все приготовления завершились, и мужиков потащили к приготовленному для них лобному месту. Милана, более не в силах оставаться в стороне, бросилась к мужу:

– Отпусти их, ведь они и вреда нам причинить не успели … – только и успела произнести она, но наткнулась на холодный взгляд серых глаз.

– Не лезь в мужские дела! – повысил голос Милослав. – Не успели – не значит, что без вины!

Он отвернулся, давая знать, что её дальнейшие просьбы бесполезны, и отошёл в сторону. Княгиня замолчала, обескураженная отказом и тоном, каким он был озвучен. Давно уже муж не повышал на неё голоса, и она, ища поддержки, огляделась вокруг. Пожалуй, из всех присутствующих только воевода с боярином могли высказать своё несогласие князю. Вышата покрикивал на княжьих слуг, торопя их с исполнением приговора, и женщина поняла, что старый служака, если и намерен перечить своему воспитаннику, то не в этом вопросе. Пленные никаким образом не относились к его дружине, более того, не являлись даже воинами, а все остальные для него не представляли никакого интереса. К тому же в десятке сажень валялась туша его любимого коня, которого пришлось добить после сокрушительного удара одного из нападавших, что симпатий к ним со стороны воеводы никак не прибавляло. Боярин Ровда прятал усы в усмешке, явно довольный происходящим, а поодаль от него с безразличным видом топтались трое дружинников. Четвёртый вёл в поводу её прихрамывающую лошадь. Он подошёл ближе и несколько замялся, видя расстроенное лицо княгини.

– Я осмотрел его ногу, – сказал он наконец. – Похоже, серьёзных повреждений нет, но неделю надобно дать отдых.

Воин передал повод и добавил:

– И не взирай на казнь, не для твоих очей это!

Белояр повернулся, готовый уйти, но обернулся при окрике:

– Постой! – позвала Милана и продолжила уже тише: – Я благодарна тебе за лошадь и… за спасение.

Дружинник молча кивнул и удалился, а княгиня, глядя ему вслед, вздохнула украдкой. Конечно, там, у дерева, она, придя в сознание от торопливых усилий князя, видела всё, что последовало за появлением перед ними разбойной троицы. «Что это я расчувствовалась, как девчонка! – подумала княгиня. – Эти страшные мужики, и дружинник, пленные, и Милослав, такой напыщенный в своей глупой жестокости и жалкий перед опасностью…» Недавние события заставили её изрядно поволноваться, и она, пожалуй, впервые за много лет, дала волю чувствам, выступая наперекор князю. За годы совместной жизни женщина достаточно изучила характер своего супруга и, конечно, догадывалась, что он не тот человек, за которого пытается выдать себя перед окружающими. До сих пор она снисходительно относилась к слабостям своего мужа, стараясь делать вид, что продолжает восхищаться им, и соглашаться со всем, умело добиваясь своей выгоды. Но сейчас… «В самом деле, что мне до этих крестьян! – удивилась Милана своей недавней слабости. – В конце концов, ведь это они хотели причинить нам зло, а никак иначе. Были бы они так благосклонны, доведись им воплотить задуманное?!» По совету дружинника, княгиня не смотрела, как вешали двух несчастных. Она никак не прореагировала потом, услышав, как Ровда спросил:

– С гнездом разбойным что делать, князь? Ведь там трое убежавших, а сколько ещё – одному Господу ведомо!

Милослав понял, к чему клонит боярин. Стараясь не встречаться взглядом с женой, он повернулся к воеводе.

– Ты, Вышата, по охоте соскучился? Вернёмся в город – бери десяток и выходи по следу на тех злодеев. Всех, кто из мужеского пола способен держать оружие, предать смерти!

– А с остальными что? – спросил старый воин, будучи явно не в восторге от полученного задания.

– Остальных оставь Богу, пусть он решает!

Все понимали, что в зимнем лесу женщины с малыми детьми обречены, но в этот раз никто не проронил ни слова.

Поздним вечером Милослав вошёл в горницу жены. Милана вышивала, сидя перед свечами, в обществе двух боярышень. С появлением князя те переглянулись с княгиней и вышли.

– Что вышиваешь? – как можно непринуждённее спросил князь.

– Рубаху тебе, – ответствовала Милана. – Вот, рукава заканчиваю, остался ворот.

– Мне? – приятно удивился князь. – Значит, не обижаешься?

Он шагнул к жене, опустился на пол, обнял её колени и уткнулся в них лицом.

– За что мне на тебя обижаться, милый? – проворковала женщина, гладя его взъерошенный затылок. – За то, что спас нас от тех озверевших людей?!

Рука княгини продолжала гладить голову, а затуманенный взгляд устремился куда-то вдаль, вдогонку мыслям, что летят подобно свободным птицам…

Глава 3

Слово и дело

Наконец отзвенели зимние морозы, и на Русь своим чередом пришла весна. Снега подтаяли, чистой слезой заплакала капель, и в свои владения вступил месяц березень. Русичи весело встретили младшего брата Коляды, радуясь пробуждению природы. Малый Овсень – знаменовал наступление Нового года, или, как говорили славяне, лета. В этот день, четырнадцатого, принято было начинать готовиться к посевным работам и строить планы на будущее. Чего-чего, а планов у переяславльского князя Владимира было предостаточно. Деятельный по своей натуре князь вдобавок ко всему отличался изрядной осторожностью, что, казалось бы, трудно уживается в одном характере. Он принимал активное участие в политической жизни Руси: ходил походом на вторгнувшихся в Галицкое княжество чехов, был одним из претендентов на великокняжеский престол, но когда пришло время занимать его, Владимир, трезво оценив свои шансы удержаться на нём, отказался в пользу Святополка. Переяславль не был пределом мечтаний князя, но он счёл, что ещё не время, и теперь выжидал, наблюдая, как нынешний Великий князь совершает ошибку за ошибкой. Святополк, сумев объединить ряд князей, совместными силами выступил против половцев, но при реке Стугна был разбит наголову. Срочно требовалось восстановить дружину, призвать рать и поддержать разорённый степным набегом люд, но денег в казне не было, и Великий князь пребывал в затруднении. Владимир же сидел в своём Переяславле, копя силы, и готовился к грядущим битвам. Ближе к Комоедице в размеренную жизнь переяславцев ворвались нежданные события. Сначала в город прибыли половецкие гонцы. Гордые степняки, блестя доспехами, восседали на горячих конях, скача сквозь глазеющую толпу. Князь их принял и долго думал, узнав о принесённой ими вести. Ханы сильных половецких орд – Кытан и Итлар – предлагали свою дружбу и союз и, встав вежами у самой границы, готовы были прибыть для ведения переговоров. Переданное через гонцов предложение было настолько неожиданным, что Владимир не сразу нашёл, что ответить. Пока гонцы отдыхали с дороги в отведённой им горнице, князь призвал свою старшую дружину на Совет.

– Оно, конечно, не худо бы было таких союзников приобрести! – высказался главный советник. – Слыхал я, много воинов у Кытана с Итларем, и в Степи за ними многие с других орд потянутся, ибо большим влиянием пользуются!

– Тебе лишь бы было кем границу закрыть! – не согласился с ним другой боярин. – И так у нас в княжестве, почитай, едва ли не четверть всех этих торков, берендеев да разных клобуков, а ты хочешь ещё и половцев аж в две орды привадить?

– Ну и что с того? – удивился советник. – Наши степняки служат верно и с доблестью, а врагов у князя не убавилось. Случись завтра война – на кого надёжа? Али на крестьян с горожанами?

– А хоть бы на них! – вспыхнул боярин. – Они хоть и далёкие от ратного дела, а всё же в спину не ударят!

Но тут Владимир, видя, что Совет вот-вот превратится в перепалку, поспешил успокоить спорящих:

– Полно вам, бояре, перекрикивать друг друга, словно холопам! Послушаем, что Ратибор скажет!

Ратибор, воевода в летах, не спешил. Из-под густых бровей сверкнул его хмурый взгляд, и наконец раздался густой бас:

– Оно, конечно, все правы! Вот только как на половецких послов Великий князь посмотрит?

Вопрос его повис в воздухе. Все понимали ту неоднозначность, что присутствовала в отношениях двух князей. Святополк, несмотря на поддержку Владимиром при принятии киевского наследства, помнил, кто был вторым претендентом на великое княжение. Конечно, даже одна крупная орда, примкнувшая к переяславскому князю, весьма возвышала того в воинской силе, а с двумя он вполне мог противостоять не только Святополку, но и всем его союзникам вместе взятым! Вот только готов ли сам Владимир к таким переменам?

Князь уже отвлечённо выслушивал мнение своей старшей дружины, напряжённо размышляя в принятии верного решения. Большинство бояр склонилось к союзу, и Владимир распустил всех, так и не высказавшись. Ратибор, покидая зал последним, обернулся у самых дверей.

– Дозволь, князь, помощь предложить. Знаю, что от киевского князя послов половецких не утаить, добрые люди всегда сыщутся! Если надумаешь, князь, прежде, чем с ханами переговоры вести, о том князя Святополка известить, то любой из моих сыновей готов с той вестью в Киев скакать. Тут ведь дело тонкое, человек надёжный потребен!

Князь кивнул и, оставшись один, глубоко задумался. Конечно, узнай Святополк о планируемых переговорах от других, он воспримет их как подготовку к мятежу. Но если удастся уверить его в благих намерениях, скажем, подготовкой к совместному походу на Степь, тогда всё будет выглядеть в ином свете! Владимир долго ещё размышлял, взвешивая все «за» и «против», и ближе к вечеру принял решение. Вызвали гонцов, и князь объявил им, что готов принять ханов для переговоров и, более того, согласен на выполнение выдвинутого половцами условия: на время переговоров выдать им своего сына в обеспечение их безопасности на переяславской земле.

Едва забрезжил рассвет, степняки направили своих коней в родные кочевья, а сразу за ними, теми же воротами, в сторону Киева поскакал одинокий всадник. Ольбег нахлёстывал коня, спеша доставить послание от своего князя. Ему предстояла встреча с хотя и формальным, но владетелем всея Руси, но не только он занимал мысли юного всадника. В ушах до сих пор звучал наказ отца – воеводы Ратибора, и надобно было без лишних глаз прежде великого князя навестить другого, тоже весьма важного человека.

Ханы прибыли в самый разгар Комоедицы. Вся городская площадь была заполнена праздным народом, тут же пекли блины и водили пляшущих под дудку медведей. Комы – как их величали издревле, трудились не зря. То и дело их угощали круглыми, словно солнце, блинами, а их хозяева едва успевали собирать медные монеты, которыми в эти дни так щедро вознаграждал люд. Тут и там плясали в вывернутых наизнанку шубах мужи, медвежьим плясом чествуя хозяев леса. В стороне, у калашных рядов, боролись крепкие богатыри, а рядом, в десяти шагах, широкими кольцами кружились хороводы. Изо всех сил старались гусляры и скоморохи, но их песни и крики тонули в многоголосом шуме. Он разом стих, когда из-за поворота прорезающей площадь улицы показались всадники. Хан ехал вслед дружинникам в сопровождении всего двух своих телохранителей. В руках одного из них возвышался бунчук с трепетавшими на ветру конскими хвостами, на всех троих блестели на солнце дорогие доспехи. Ханский колонтарь в убранстве своём не уступал княжескому: стальные пластины украшены были золотой насечкой и причудливым орнаментом. На голове слепил позолотой расписанный арабской вязью шлем, на навершии которого вместо яловца крепился пучок конских волос. Итлар с безразличным лицом восседал на своём горячем иноходце, за ним тянулась череда всадников, но уже своих, русских. Процессия пересекла площадь, и громче прежнего зашумела подгулявшая толпа.

– Неужто с миром приехали? – недоумевали люди, с надеждой глядя вслед удаляющимся всадникам.

Мир с половцами, кроме прекращения набегов и кровопролития, сулил взаимовыгодный для обоих народов обмен. Одни получали довольно дёшево пригнанную скотину, вторые – ячмень, просо и все плоды, которыми одаривала земледельцев русская земля.

Владимир принял хана, встретив его у ворот княжьего двора. Под князем гарцевал белый, в яблоках конь, переливался позолотой пластинчатый доспех, переходящий в чешую на подоле. Под порывами ветра развевался накинутый на плечи красный плащ, на груди, поверх пластин, зерцало в виде большого, с крупными лучами солнца, выполненного золотом, с драгоценными камнями по краям. Правители приветствовали друг друга, затем спешились, и Владимир повёл почётного гостя в терем.

В просторной комнате уже накрыт был ломящийся от яств стол, и, следуя русскому и степному обычаям, не приступили к переговорам, сначала не отведав приготовленных угощений.

– Так что привело вас с Кытаном, хан? – задал вопрос Владимир, когда пришёл черёд дела.

Перед ним за другим концом стола сидел один лишь Итлар, но он вёл переговоры за двоих. Второй хан, получив в залог юного Святослава, старшего сына Владимира, с малым отрядом воинов разбил лагерь недалеко от городских стен, у самых переяславских валов.

– Не хотим больше вражды с Русью, – ответствовал хан. – Хотим дружбы, чтобы вместе на врагов наших выступать, а в мирное время торговать на пользу друг друга.

Владимир задумался, ища подвох в словах собеседника.

– Что, в Степи намечается большая война? – спросил он наконец.

– Нет. Всё спокойно в кочевьях, – заверил хан.

– Так что изменилось?

Теперь замялся Итлар. Он отхлебнул уже остывший чай и произнёс:

– Ты, наверное, знаешь, князь, что наши зимовья у моря. Как настают холода, мы, словно перелётные птицы, на полдень тянемся. Там, со всеми нашими стадами, тесно приходится, что многим не по нраву. Опять же, много наших, на вас глядя, также жить хотят. Чтобы вежи в одном месте раскинуть, чтоб сено на зиму здесь же заготавливать, чтобы и летовки, и зимовья в одном месте!

– Понятно, – кивнул князь, – решили у моих границ осесть?

– Есть такое желание, – подтвердил половец, – и не только у нас. Ещё два хана ждут твоего решения. Если договоримся, то и они к нашему соглашению примкнут, а за ними, глядишь, и другие потянутся. Слыхали мы, что ты умён. Настолько, что, не имея достаточно сил, от стольного Киева отказался!

Не сводя глаз с насторожившегося Владимира, хан едва усмехнулся и продолжил:

– Ещё слыхали мы, что ты не настолько глуп, чтобы от своего права на наследство отворачиваться! Когда придёт время, у одного тебя будет половецкая конница: сами за тебя выступим и другим твоих недругов поддержать не дадим! Знаешь сам, в конном бою нам равных нет!

– Хорошо, в военное время вам цены нет, согласен! – признал правоту хана князь и, уводя разговор от щекотливой темы, продолжил: – Но в мирное время что за спокойствие потребуете?

– Ничего! – заверил Итлар. – Нам самим мир выгоден. Во-первых, сможем беспрепятственно свои стада на продажу гонять, а чем обширнее твои владения, тем и нашему товару раздолья больше. Во-вторых, и тебе выгода: купцы твои не только речным путём под стрелами, как сейчас, но и посуху, под нашей защитой, смогут до самого моря добираться. Пойдут караваны – и нам прибыток с твёрдого сбора, и купцам, и тебе!

Владимир задумался. Картина вырисовывалась заманчивая, вот только неясно, какая сила готова примкнуть к нему, помимо этих двух орд, и насколько они, Итлар с Кытаном, способны подмять под себя остальные ханства? Не получится ли, что вместо ожидаемой поддержки Владимир сам увязнет, поддерживая слабых в степной междоусобице? Опять же, Святополк, при всей своей наивности, догадается, против кого может быть направлен этот союз, а готов ли к открытому противостоянию он сам, Владимир? «Что-то запаздывает сын Ратибора, – подумал князь. – А между тем совсем не мешало бы знать мнение Великого князя!» Время шло, но Олбега всё не было, и пришлось принимать решение без великокняжеского ответа. Перед самым заходом солнца Владимир дал согласие на мир и дружбу. Оба, он и Итлар, принесли клятвы – один перед иконой Спасителя, другой – вознеся глаза к небесному Тенгри. С лица хана спало напряжение, и он, собрав морщинки у глаз, сиял уставшими, но довольными глазами.

– Сейчас же отправлю воина с известием Кытану! – сообщил он. – Пусть празднуют заключение мира!

– Верно! – поддержал князь. – Переночуй у меня, а утром я тебя с ответными дарами, с почётом до валов провожу. Там ещё с Кытаном переговорим, и в счастливый путь!

Ночью в дверь спальной комнаты постучали. Доложили о возвращении Олбега, а с ним киевского боярина от Святополка. Владимир оделся и принял прибывших в той же самой горнице, в которой ещё днём вёл переговоры с ханом Итларем. Здесь уже ожидал поднятый с постели Ратибор. Он дождался, когда князь опустится в свой резной, крытый золотом стул, и встал по правую руку. Вошли двое. Они остановились перед князем, и неверный свет свечей заиграл тенями на их непокрытых головах. Рядом с вернувшимся дружинником стоял пышнотелый Славята – боярин из старшей дружины Святополка, которого Владимир пару раз примечал в его окружении. Ольбег, перехватив взгляд князя, шагнул вперёд и, указывая на спутника, представил:

– Ближний боярин великого князя Святополка – Славята. Великий князь просил…

– Великий князь Святополк просил сказанное мной принимать так, словно сказано им! – перебил дружинника боярин, полагая, что соблюдать дальнейшее молчание ниже его достоинства. – Шлёт тебе привет Великий князь и признательность за верность твою, что множит расположение к тебе старшего брата!

– И Великому князю привет с заверениями в моей сердечной с ним дружбе, – ответил на приветствие Владимир и сразу перешёл к делу. – Что передал Святополк?

– Великий князь с дружиной своей и набранной из горожан ратью уже на подходе к Переяславлю, утром здесь будет! – провозгласил боярин, и Владимир переглянулся с Ратибором.

То, что Святополк вышел из Киева с дружиной, да ещё усиленной городской ратью, многое объясняло.

– Великий князь настаивает на войне? – спросил Владимир, слегка уязвлённый столь решительными действиями, предпринятыми в одностороннем порядке.

– Настаивает! – подтвердил Славята.

– Насколько мне известно, великий князь был в большом затруднении. На какие средства рать в поход снарядил?

– Нашлись добрые люди, помогли, – усмехнулся боярин. – Раби со Святополком сговорились, так ростовщики жидовинские расщедрились, деньгами ссудили!

– А взамен что? – не уставал с вопросами князь.

Киевский боярин лишь пожал плечами.

– Мне то неведомо, князь. Это дело их и Святополка.

Владимир едва улыбнулся, глядя на посуровевшего Славяту. Тот, желая блеснуть своей осведомлённостью, успел сказать лишнее, но сумел остановиться, не желая выдавать и дальше то, что ему, со всей очевидностью, было известно. Переяславский князь давно был наслышан о способах действий иудейских ростовщиков. Те предоставляли кредиты под немыслимый процент, что непосильным бременем ложился на плечи тех, кто волею судьбы был принуждён к ним обращаться. Те несчастные, кому довелось испытать на себе такого рода «помощь», редко не оставались ободранными до нитки, но были и такие, для которых невыплата разбухающего на глазах долга оборачивалась невольничьими рынками, на которые должников продавали целыми семьями. Разумеется, к князьям, королям и прочим сильным мира сего у ростовщиков был другой подход. Задолжавшим им высоким особам предлагалось не тратить свои драгоценные время и внимание на столь несущественные мелочи, лишь доверить сбор очередной дани самим ростовщикам и их людям, а уж они своё вернут! Своё возвращали с изрядной лихвой, оставляя разорёнными целые селения и пополняя уже пресыщенные русскими рабами и рабынями восточные рынки. Поняв, какой ценой куплено временное благополучие, Владимир не позавидовал ближайшей судьбе Киевского княжества, а значит, и благополучию самого Великого князя.

– С половцами как поступим, князь? – нарушил ход его мыслей Ратибор.

– Если Святополк на них войной собрался, так я ему не помеха! – заявил Владимир. – Я с ними мир заключил, но против своего Великого князя, конечно, не пойду. Завтра же, не встречаясь с Кытаном, Итларя отпущу, и пусть киевляне с ними уже в степи разбираются!

Известие о заключённом договоре и нежелание князя идти на его нарушение несколько смутили киевского боярина, и он с надеждой взглянул на Ратибора. Оба они уже давно привыкли к частым подаркам еврейских купцов, каждому прощены уже были взятые у ростовщиков займы, и теперь, сведённые недавно с иудейскими наставниками, известными на Руси как раби или рабины, бояре дружно отрабатывали свои долги. Переяславльский воевода не заставил себя ждать.

– Не иди в поводу у поганых, князь! – воскликнул он с жаром. – Они ведь веками Русь терзают, что другие князья скажут?

– Эка ты загнул, советник! – иронично усмехнулся Владимир. – Положим, не столько от самих половцев Русской Земле убыль, сколько от усобицы князей! С погаными в союзе или без них, а Русь раздирают так, что едва ли не половина от всего проданного полона – одних только князей заслуга!

Боярин взял смелость возражать, и Славята подал голос:

– Прости, князь, в горле пересохло, да и с коней мы только, разреши мне по надобности… Я ненадолго, скоро вернусь!

Киевлянин юркнул в дверь, оставив спорящих наедине, и вскоре выбежал на улицу к ожидавшему у коней долговязому кучерявому мужчине в одежде торгового гостя.

– Беда, рабин! – с ходу выпалил Славята. – Упёрся Владимир, дескать, мир я уже заключил!

– Веди к нему, боярин! – властно произнёс мужчина, сверкнув в гневе глазами. – И побыстрей! Скажешь, что по пути меня встретили, что есть у меня к князю весть!

Обратно боярин возвратился, ведя с собой третьего спутника.

– Это ещё кто? – удивился Владимир, разглядывая незнакомца.

– Вот, князь, торгового гостя в дороге встретили, так он для тебя весть имеет. Я решил, что тебе с ним самому перемолвиться любопытно будет, прости, коли не так!

– Кто таков? – спросил князь, уже обращаясь к незваному гостю.

Тот, словно только что пришёл в себя, рухнул на колени и распластался на полу в поклоне. Затем он поднял голову и, не смея подняться, зачастил тоном холопа, ошарашенного вниманием богоподобного господина:

– Я Соломон, гость торговый! Не гневайся, мудрейший князь, что осмелился пред твои очи показаться! Сам то я здесь ненароком, еду в Киев из Степи.

– Иудей? – спросил князь, уже предугадывая ответ.

– Так, великодушный князь! Хотел на хлеб заработать, караван собрал, у всех, у кого можно было, денег занял, а проклятые половцы разграбили, так и не добрался я до Булгара!

– Что за весть? – поторопил его Владимир, не желая выслушивать дальнейшие стенания. – Да встань ты на ноги, наконец!

– Так вот, я и говорю! – продолжил Соломон, поспешно вскакивая. – Едва я откупился от них, спасся, хвала Яхве! У самого Киева, на обратном пути, повстречался мне мой сородич, тоже купец, третьего дня из Чернигова. Он мне и скажи, что у князя тамошнего, Олега Святославича, сын половецкого хана гостит. Его отец Итлар вместе со вторым ханом, Кытаном, у того князя гостили и, прежде чем к тебе податься, своего сына ему и оставили!

В горнице надолго повисло молчание. Князь Чернигова Олег был давним соперником Владимира, и сам факт того, что половецкие ханы предприняли такой крюк на пути в Переяславль, наводил на мрачные мысли. Это значило, что половцы искали дружбы не только с ним, Владимиром, но и Олегом, а оставленный в гостях малолетний сын одного из них – явный признак того, что с черниговским князем у них тоже сладилось! Безусловно, половцы поддержат Владимира в предстоящем устранении от киевского престола Святополка, но чью сторону они примут, случись ссора с Олегом? «У меня Итлар Святослава в залог потребовал, а сам Олегу своего сына оставил!» – подумал Владимир, чувствуя себя обманутым.

– Сын Итларя гостит у Олега?! – словно не расслышав, вдруг переспросил Ратибор. – Неужто они в такой тесной дружбе с ним стали?

– Если только в дружбе! – воскликнул Славята. – А то ведь больше похоже на залог. Только вот что такого они обещали в Чернигове, что даже сыном поручаться пришлось?!

– Послушай Святополка, князь! – продолжил увещевать Ратибор и, зачем-то понизив голос, сообщил: – Я ведь тем половцам, что за валом дожидаются, много бурдюков с вином отправил, да вино то не простое, сон-трава в нём изрядно намешана! Предадим всех поганых смерти прежде, чем Великий князь подойдёт, а там, с ним вместе, и на вежи ударим!

– Да как я могу это сделать, давши им клятву? – всё ещё колебался князь, не отваживаясь выступить убийцей своих гостей и клятвопреступником.