Сладких снов

Однако, что же происходит? Неужели я все-таки окончательно тронулся? Ответ снаружи. Выйдя на улицу, я сразу пойму, где я. Все верно, просто выйти за дверь и все станет ясно по окружающему пейзажу. Прямо с чашкой в руке я побежал к выходу из хранилища. Дверь наружу я вышиб плечом и пару метров пролетел по инерции. При этом почти все кофе я разлил по земле.

На улице я увидел то, что и должен был: дорожку, ведущую к подвесному мосту через реку, а справа от нее развивающееся на ветру белье. Юля стояла неподалеку от входа и следила за небольшим костерком у ее ног. Когда я вырвался из хранилища, она удивленно посмотрела на меня, а потом вернулась к созерцанию огня.

Значит все это все-таки не галлюцинации. Хотя где-то в глубине мозга очень четко пронеслась мысль: «А может галлюцинации просто вернулись? И ты все еще в своем хранилище?». Но я загнал эти мысли подальше и подошел к Юле, тяжело дыша.

– Тревожные сны? – спорила она.

– Нет, не совсем. Проснулся и решил, что все вчерашнее это просто мое воображение. Решил, что сошел с ума и до сих пор сижу в своем хранилище, разговаривая с пустотой. Спасибо за завтрак, кстати.

– Пожалуйста, – Юля улыбнулась, не отрываясь от костерка. – У меня почти то же самое было сегодня утром, пока я не услышала твой храп, – она робко улыбнулась и, наконец, посмотрела на меня.

– Я храплю? – странно, по-моему, я никогда этого не делал. Хотя откуда мне знать, сам этого я не знаю наверняка, а Лина могла мне просто по этому поводу ничего не говорить. Я допил остатки кофе и наклонился поставить кружку на землю, только тут я разглядел, что в костре среди хвороста догорают Юлины семейные фотографии.

– Еще как, тебя даже сирена не смогла разбудить, я уж думала ты в к…

– Зачем ты это делаешь? – перебил я ее, когда выпрямился.

– Зачем они мне? – она пожала плечами и бросила в огонь еще несколько фотографий.

– Этими фотографиями была обклеена вся аппаратная, а теперь ты говоришь, что они тебе не нужны?

– Сегодня, когда зазвучала сирена, я еще раз все проверила. Все так, как ты говоришь, бутафория, просто часть какого-то жуткого спектакля. И я поняла, что здесь я не останусь, а носить с собой все эти фотографии не зачем, оставлю себе одну как память и буду ее хранить.

– А куда ты хочешь пойти?

– Ты, кажется, куда-то собирался вчера вечером. Если ты не против, я пойду с тобой, – она пронзила меня насквозь своим взором, при этом слегка прищурившись, будто ловила каждое мое движение и боялась, что я могу как-то навредить ей.

– Я хотел дойти до города. Однако путь все-таки не близкий…

– А что ты прикажешь мне делать здесь? Меня и так сюда притащили, как заключенную, так теперь оказывается, что никакой тюрьмы и не было никогда. А ты предлагаешь мне остаться тут? – она обрушилась на меня с какой-то первобытной злобой, все время махала руками и наступала на меня. Хотя в гневе она смотрелась очень комично, как плюшевый медведь, угрожающий вас убить. Да и не гнев это видимо вовсе, видимо она вообще не способна проявить истинную злобу.

– Я понимаю, – я поднял руки в примиряющем жесте. – Успокойся, я же не сказал тебе, что против.

– Я рада, – она все еще тяжело дышала от обуявшей ее злобы, но все-таки улыбнулась.

– Только одно условие. Не гневайся больше. А то я в следующий раз точно засмеюсь.

– Ну, знаешь ли, – она уперла руки в бока.

Мы немного постояли молча, Юля вертела в руках последнюю оставшуюся фотографию, ту самую на которой было изображено все ее семейство.

– Знаешь, а он тоже так говорил, – сказала она, глядя на фотографию.

– Твой муж?

– Да, он говорил, что я не способна злиться. Он всегда этим восхищался, говорил, что я всегда могу нахамить, нагрубить, но вся злоба во мне не натуральная, вынужденная.

– Тут он прав, мне нечего добавить.

– И это наверно мой самый главный минус.

– Доброта?

– Да, разумеется. В злом мире человек, который не может проявить злобу становится жертвой. Теперь добротой не наслаждаются, ей пользуются. Хотя, что я говорю, пользоваться то уже и некому, – она ударила себя рукой по лбу и смущенно улыбнулась.

– Странно, – я хотел сказать что-то еще, но не смог подобрать слова. Любопытно она это она осознавала всю жизнь, или поняла это, только оказавшись в хранилище.

– Ничего странного, наш мир так устроен уже миллионы лет. Тот, у кого нет острых зубов, заканчивает в желудке более зубастой твари. Это потом людям стало стыдно за свою природу, и они придумали различные формы благотворительности. Но суть людей при этом так и не поменялась.

– Ты права, я и сам часто прихожу к подобным выводам…

– С той самой поры как оказался в хранилище, – закончила она за мной предложение. – Только подумать, за двадцать девять лет жизни я ни разу не задавала себе подобные вопросы, а за последние три года только об этом и размышляю. Думаю с тобой происходит тоже самое.

Я ничего не ответил, мы молча стояли и смотрели, как догорают Юлины фотографии, ту последнюю фотографию Юля надежно спрятала за пазуху.

– Дань, а куда ты хочешь пойти? – я не сразу понял, что вопрос обращен ко мне, я еще не до конца привык к новому имени, поэтому какое-то время не реагировал на него, пока Юля не посмотрела в мою сторону.

– Домой.

– Зачем? Ворошить воспоминания?

– У всех есть своя темная история. И я решил поставить в своей темной истории жирую точку.

– Я тебя поняла.

– А куда хочешь пойти ты?

– Мне некуда. Во всех моих историях давно уже расставлены все знаки препинания и даны ответы почти на все вопросы, поэтому я просто пойду с тобой. Здесь оставаться я больше не могу. Я верила, что здесь я во имя благой цели, но теперь мне здесь делать больше нечего. Пускай за три года хранилище по праву стало моим домом, и я буду скучать по нему, но отныне нет для меня страшнее тюрьмы, чем это место. Ты же наверняка чувствовал тоже самое, когда ушел из своего хранилища?

– Пора собираться, – единственное, что смог я сказать и отправился в хранилище, давая Юле побыть одной.

Разумеется, я понимал ее, я тоже ощущал, как земля уходит из под ног от осознания того, что сумел полюбить тюрьму, а на самом деле тебе даже не требовалось в ней находится.

К обеду, собрав вещи и сытно пообедав, мы тронулись в путь. Я был одет в свою традиционную походную униформу, Юле же не приходилось выбирать, она надела вещи из хранилища, которые сидели на ней неудобным мешком, те, кто комплектовал убежища, видимо не рассчитывали, что сторожем хранилища окажется женщина с габаритами подростка.

Второго рюкзака у нас не было, поэтому все Юлины вещи я засунул в свой рюкзак, благо их было не много. Конечно, еще пришлось брать больше провианта, и рюкзак от этого заметно потяжелел, но, благодаря его удачной конструкции, никакого дискомфорта не предоставлял. Я представил, что бы было с моей спиной от такого веса, если бы я шел с тем рюкзаком, что еще давным-давно сделал из свитера. Да и вообще сейчас я удивляюсь, как я вообще не погиб где-то в городе с таким-то снаряжением.

Уходя, Юля несколько замешкалась, смотря на свое хранилище в последний раз. Мне это чувство того, что оставляешь что-то родное было хорошо знакомым. Точно так же я покидал свое хранилище с неприятной пустотой в груди. Наконец, собравшись мыслями, она, кажется, что-то очень тихо сказала на прощанье и, развернувшись, решительно отправилась в путь, больше не оборачиваясь. Ей ответило только постельное белье, которое так и осталось трепетать на ветру, пока не истлеет.

Маршрут мы решили проложить несколько иначе, чем я шел сюда. Юля сказала, что когда ее везли сюда, то какое-то время они провели в деревеньке в нескольких километрах отсюда. Она даже сумела примерно запомнить направление. В этой деревне мы и заночуем, судя по ее словам, переход будет коротким, но на то, что Юля способна на длинный переход, я и не рассчитываю. За второй день я планирую дойти до железнодорожного моста и перейти там реку, после чего добраться по полотну до вокзала и заночевать там. После чего нам необходимо будет пройти через город к моему дому, пойдем медленно, ибо летом в городе может быть совсем не так спокойно, как зимой. И если выйти рано утром, то к обеду мы уже будем около моего дома.

Возможно, более логичным было бы пойти по тому же маршруту, которым я пришел сюда. Там я знал и место ночевки, и точный маршрут, но с другой стороны, куда мне теперь спешить? После того, как я достигну города, мне будет абсолютно нечего делать. Куда идти? Что делать? Как дальше жить? На все эти вопросы у меня был один ответ: «Не знаю». Поэтому лишний крюк пойдет вовсе не во вред, а, наоборот, на благо. Думаю, что теперь я стану этаким бродягой и буду скитаться по миру, куда глаза глядят, как Кристофер МакКэндлесс. А может быть та деревенька, в которой мы сегодня заночуем, окажется достаточно пригодной для жилья, и, после того как я схожу домой, вернусь и осяду здесь. А может, и Юля там осядет, будем соседями.

Хм, я вот только что подумал, что почему-то даже не пытаюсь воспринимать Юлю как женщину. Даже думая о будущем, будучи свободным в своем воображении, я представляю ее только если соседкой. Хотя Юля отнюдь не страшна, даже наоборот весьма хороша собой. Почему же так? Может за три года похоть во мне окончательно атрофировалась. Или может меня подсознательно смутила фотография ее мужа и троих детей.

Но я больше склоняюсь к тому, что после предательства Лины, меня теперь не так-то просто пробить. Когда Лина уснула, видимо, вместе с ней во мне уснула способность симпатизировать. Теперь я одет в толстую броню из страхов и упреков, она настолько плотна, что я до сих пор даже не осознавал, что она на мне. Однако снимать ее я не намерен, так наверно даже проще жить, когда тебя ничего не способно выбить из колеи.

Все это время я шел и смотрел на Юлю. Когда она поймала мой взгляд, она вытерла лицо рукой и вопросительно посмотрела на меня. Видимо она решила, что я смотрел на нее так из-за того, что ее лицо было в чем-то испачкано. Я улыбнулся и кивнул, она довольно улыбнулась в ответ и вернулась к созерцанию дороги. Я подумал, дело может быть и не во мне, а в Юле. Сложно относиться к ней как к женщине, если она сама к себе так не относится.

Мы шли по автомобильной колее, видимо и в былые времена эта дорога не была особенно востребована, а теперь природа потихоньку забирала свое назад, и дорога начинала зарастать травой. Юля говорит, что эта дорога приведет нас прямо к деревне. Что ж, замечательно. Конечно, от фабрики шла и вполне пригодная асфальтовая дорога, но она вела в совершенно другую сторону. Когда-нибудь я обязательно проверю, куда она ведет, но сейчас у меня другая задача.

Мы шли в хорошем темпе, Юля даже сказала, что могла бы в таком темпе без проблем идти целый день. Погода радовала, по небу гуляли густые облака, но дождя не намечалось. В общем идеальная для похода атмосфера.

Однако, не все так просто и через пару километров я заметил что-то на дороге, кажется это машина. Я насторожился, но когда я убедился, что машина не движется, то несколько успокоился. Наверно машину здесь кто-то бросил еще в очень давние времена, я имею ввиду до того, как все уснули, это вполне вероятно, места тут весьма глухие.

Подойдя ближе, я убедился, что вокруг машины нет никаких людей. Вскоре я сумел опознать машину, это был военный уазик, точно такой же, как был у Петровича и его отряда.

Только тут я понял, что за все три года я так ни разу не задался вопросом, куда же он делся. Наверно это и был ответ на данный вопрос. Они отвезли его на какое-то расстояние от убежища и бросили его там. Хотя нет, я обошел все закоулки вокруг хранилища и ничего подобного не видел, но, с другой стороны, что мешало им, например, сбросить его в реку? А ребята из этого хранилища просто оказались менее щепетильными в этом вопросе.

Юля видимо обладала не очень хорошим зрением, а может и просто не очень внимательно смотрела, куда мы идем. Так или иначе, когда она, наконец, увидела джип, то встала как вкопанная.

– Что случилось? – спросил я несколько удивленный этим.

– Ничего, – она осмотрела меня крайне растерянным и испуганным взором. – Пойдем, посмотрим, – Юля кивнула головой в сторону УАЗа, как бы приглашая меня идти первым.

Я насторожился. Все-таки что-то тут не чисто, вспомнив про пистолет, я было хотел достать его, но вспомнил, что Юля может подвергнуться панической атаке от одного только его вида, поэтому передумал. И просто пошел к нему, Юля же осталась стоять на месте.

УАЗ стоял прямо посреди дороги, судя по спущенным шинам и свалившемуся в салон тенту, к джипу никто и не подходил за все эти три года. Подойдя в плотную, я резко дернул дверцу правой передней двери и заглянул внутрь. В салоне не было ни одного живого человека, однако, на кресле пассажира сидел успевший порядком истлеть труп в военной форме. За время моих вылазок в город я уже несколько привык к виду мертвецов, но все равно мне было тяжеловато это видеть. Я стоял в некотором ступоре и не заметил, что Юля подошла ко мне сзади и заглянула в открытую дверь.

К тому, что ее там ожидало, она оказалась не готова, и ее тут же вырвало, Юля немного отошла от машины на негнущихся ногах и упала на колени, после чего ее еще несколько раз вывернуло.

Когда она рассталась со своим обедом, ее начало трясти, слезы катились ручьем, она уселась прямо посреди дороги и обняла себя за колени, продолжая плакать как ребенок. Потом она почему-то резко перестала плакать и попыталась встать на ноги.

– Открой, пожалуйся дверь, – с трудом вставая на ноги, она подошла к машине.

– Зачем?

– Пожалуйста.

Я не стал больше задавать вопросов и открыл дверь. Юля попыталась утереть слезы, зажала рукой рот и нос и подошла к покойнику. Черты лица было уже не узнать, но по форме я понял, что при жизни этот человек носил звание капитана. Я не силен в воинских званиях, просто такие же погоны были у Петровича. Юля тоже обратила внимание на погоны, потом попятилась назад и опять усевшись на дорогу, разрыдалась с новой силой. Я не знал, что тут происходит, но Юля сейчас явно не способна мне что-то объяснить, поэтому я достал из рюкзака бутылку воды, поставил ее рядом с Юлей, и очень медленным шагом пошел вперед.

Метров через двести она нагнала меня. Юля все еще шмыгала носом, но она умылась водой из бутылки и теперь видимо потихоньку приходила в чувства. Она жестом попросила меня остановиться.

– Все случилось в тот день, когда меня привезли сюда, – начала без всякого предисловия.

Я помню, что сидела дома и просто смотрела в одну точку, когда они пришли. Просто в один момент я услышала, как входная дверь моей квартиры срывается с петель, и кто-то заходит в мой дом. Я выбежала в прихожую, их было пятеро: четверо военных и один в медицинском халате. Один из них недолго думая ударил меня кулаком по лицу. Я не потеряла сознание, но с ног меня этот удар свалил, я лежала и чувствовала, как из носа и губ течет кровь. Другой подошел, заломил мне руки и одел на меня наручники. Потом они подхватили меня под руки и повели на улицу. Там стоял как раз вот этот вот джип, – она рукой указала на УАЗ. – Когда я попыталась что-то спросить, один из них ударил меня прикладом автомата по голове, и я отключилась.

Очнулась я как раз в той деревеньке, куда мы сейчас идем, в комнате одного из домов, лежа на кровати. Когда я пришла в себя, меня осматривали тот мужик в лабораторном халате и вот тот, который… в машине. Я помню, что не открывала глаза, притворяясь, что я еще без сознания, тот, что в халате, сказал: «Коль, ну это перебор, контролируй это, не стоит перебарщивать». Второй ответил что-то вроде: «Зато работает».

Потом, когда они ушли, я встала с кушетки и посмотрела в окно, деревенька как деревенька, ничем не отличается от тысяч таких же. Окна выходили на дорогу, где как раз был припаркован этот вонючий джип. Один из военных сидел в нем и увидел, что я подошла к окну. Он кому-то что-то крикнул, и я увидела, что один из них пошел в дом. Я испугалась и начала метаться по комнате. Я ничего не смогла придумать и зачем-то залезла под кровать, глупо конечно, сейчас я это понимаю, но тогда мне это показалось замечательной идеей.

В комнату ворвался один из них, он сразу направился к кровати и принялся вытаскивать меня из под нее схватив за руку. Я отчаянно отбивалась, он не стал меня бить в ответ, вместо этого он немного отошел от кровати и присел на корточки так, чтобы я видела его целиком. Убедившись, что я вижу его, он достал здоровенный нож и повертел его немного в руках, показывая мне.

– Я не хочу его использовать, – сказал он, я и сейчас помню, как он это говорил, и как холодно звучал его голос. – Предлагаю тебе вылезти оттуда добровольно.

– Ты меня не убьешь?

– Обещаю. Более того, я не причиню тебе никакого вреда. На самом деле я хочу, чтобы ты поняла, выбора у тебя нет, но я предлагаю тебе мирное решение вопроса.

– Хорошо, я сейчас вылезу.

– Молодец.

Я вылезла из под кровати, когда я выбиралась то подняла пыль, поэтому я начала кашлять и чихать. Но он стоял неподвижно и смотрел на меня с каким-то ужасным холодом. В тот момент мне казалось, что лучше бы он просто пнул меня ботинком по лицу и вытащил из под кровати за волосы, чем стоял абсолютно неподвижно, смотря на меня в упор своим ледяным взором, от которого по спине пробегал холодок. Когда я откашлялась, он просто велел мне повернуться и одел наручники, он не стал заламывать мне руки, более того он даже проверил не слишком ли туго сидят браслеты. «Видишь, как хорошо все может быть, когда ты слушаешься меня», – сказал он.

Он вывел меня на улицу и усадил в багажник. «Что ты цацкаешься с ней?» – спросил военный, который ударил меня по лицу в моей квартире. «Так надо», – ответил тот, который доставал меня из под кровати, первый посмотрел на него непонимающим взором.

Я очень отчетливо помню, как мы ехали по этой дороге, только естественно в сторону хранилища. Именно благодаря тому, что меня не особо скрутили, я смогла извернуться и видела дорогу, по которой меня везут. Я часто бывала в этих местах мечтах в детстве, когда ездила с дедом на рыбалку, поэтому без труда узнала места знакомые с детства.

Однако, когда мы доехали до убежища, мне стало совсем страшно. Меня, схватив под руки, потащили в убежище, попутно рассказывая, что же все-таки происходит. Потом меня приволокли в аппаратную и, сдабривая свой рассказ угрозами, объяснили, как же мне теперь придется провести остаток жизни. Я плакала, умоляла их отпустить меня, я не понимала, что же такого я натворила, из-за чего мне придется теперь всю жизнь сидеть в тюрьме. Но нет, они говорили, что будут следить за мной и, мол, если я посмею уйти отсюда или откажусь исполнять свои обязанности, то они убьют меня не раздумывая. Потом два дня мы репетировали процедуру присоединения шлангов, все время я сидела запертая в своей комнате, и все время кто-то из них охранял меня.

Однако, стоит сказать, что больше меня не били, а только угрожали. На третий день они засобирались, велели мне просидеть в комнате три часа с момента их отъезда, а потом я вольна делать все, что захочется, главное выполнять то, что мне поручили, тогда все будет отлично.

Потом они ушли, я сидела и покорно минуту за минутой ждала, когда пройдут эти три часа. Но приблизительно через полчаса в комнату вошел военный, тот самый, что был с ножом. Он держал в руке пистолет, и когда он зашел в комнату, то наставил его на меня, и показал пальцем, чтобы я молчала. «Ты помнишь, что все будет хорошо, если ты будешь слушаться меня?» – сказал тогда он. Я кивнула. Он сказал, что я умница.

Подойдя ко мне вплотную, он засунул дуло пистолета мне в рот. Я сначала и не поняла, что он от меня хочет. Я все поняла только тогда, когда он начал стягивать с меня одежду. Я попыталась сопротивляться, но при этом я неудачно дернулась, и он порвал мне губу пистолетом, – Юля прикоснулась к своей губе, вот откуда тот шрам, который она всегда старается прятать от меня. – Он сказал, что если я не прекращу, то он убьет меня. Я повиновалась, ну а что мне оставалось. Он, было, начал… Свое грязное дело… – глаза Юли наполнились слезами.

–Не надо, не рассказывай, – мне как-то не очень хотелось знать подробности, я примерно понял что произошло.

– Но тут в комнату ворвался тот, который у них старший, который сейчас в машине. Он сразу понял, что случилось и резко ударил в ухо того… который… В общем, он отбросил его от меня и начал избивать. Я плохо помню, но, кажется, он кричал ему: «Что же ты творишь? Так не должно было быть!». Не знаю как, я не особо понимала, что происходит, но тот, который пытался меня изнасиловать, сумел выстрелить из пистолета, их командир упал, держась за живот. Насильник быстро поднялся, я помню, как он посмотрел на меня, этот взгляд я не забуду никогда, так питон смотрит на добычу, холодно, предельно ясно понимая, что он делает и зачем. Но тут в коридоре раздался шум. Видимо звук выстрелов услышали остальные. Он грязно выругался и попытался бежать, но, как только он выбежал из комнаты, в коридоре раздался выстрел. Он немного покачнулся в дверях и упал. В комнату вбежал тот, который бил меня по лицу. Он даже не проверил, жив ли мой мучитель, видимо такой вопрос даже не стоял

– Коля? Что тут происходит? – сказал он, подбегая к своему командиру.

– Все, копец! Прямо в кишки! – командир выругался.

– Коля почему? Мы же так не планировали! Мы так не договаривались! Он не должен был! – боец вскочил на ноги .

– Да он видимо совсем головой поехал. Какой план? Он ее пытался изнасиловать, – сказал командир закашливаясь.

Потом тот, который бил меня по лицу разразился ужасным матом.

– Коль? Что делать-то?

– Действуем согласно плану. Что тут еще можно придумать?

В это время в дверях показались еще один военный и тот, что носил халат. Они молча схватили за ноги моего мучителя и потащили на улицу. В этот момент тот, который стоял около раненого командира, подошел ко мне и протянул мне какое-то полотенце. Я очень испугалась и прижалась к стене, он отдав мне полотенце сразу отошел от меня на пару шагов

– Ты цела? Он не это… того? – он показал какой-то непонятный жест.

– Нет, не успел вроде.

– И на том хорошо. Ты же помнишь, да? Три часа сиди, никуда не уходи. Хорошо? – тогда он вовсе не выглядел таким уж злобным, как в тот момент, когда вломился ко мне в квартиру, даже наоборот каким-то очень человечным.

– Да.

– Отлично. Ты же помнишь, что мы неподалеку?

– Да.

– А пес с ним! Живи, как хочешь. Прости нас!

Он подошел к командиру и взвалил того на плечи, командир сначала закричал от боли, а потом видимо потерял сознание. Он вынес его, я слышала, как кто-то переговаривается в коридоре, а потом дверь закрылась, и стало тихо.

Мне было так страшно, что я просидела все три часа даже боясь заплакать. Как только часы отсчитали три часа, я разревелась в голос. Из комнаты я смогла выйти только через пять часов после того момента, как солдаты закрыли дверь, естественно никого в хранилище или около него уже не было. Я понимала, что что-то пошло не так, в глубине души я даже понимала, что за мной никто не следит и даже не собирался, но легче мне от этого не становилось.

Мы какое-то время шли молча, я несколько раз воспроизвел в голове историю Юли. Ее путешествие в хранилище было отнюдь не таким легким, как мое.

– Теперь ты понимаешь, почему я так отреагировала, когда увидела тебя в хранилище, да еще и с таким же пистолетом, как у того подонка. За три года я окончательно поняла, что никто за мной не придет, даже если я убегу. Но тут появился ты, как призрак из прошлого, так страшно мне даже не было тогда, когда я поняла, что со мной сейчас собираются сделать.

Честно говоря, я вообще не хотела тебе ничего рассказывать, но как только мы нашли машину, я почувствовала, что больше не могу держать это в себе. Кому-то я должна была это рассказать.

– Я понимаю, – я хотел что-то еще сказать, но все, что приходило ко мне на ум, казалось несусветным бредом, и я боялся сказать что-то не то.

– А как ты попал в хранилище? Тебя тоже били?

И я рассказал Юле про то, как попал в хранилище. Я не стал врать, рассказал все ровно, так, как оно было. Про все, про Аркадия, про Петровича и конечно про безымянного. Правда, я соврал, сказав, что на дачу пришел просто потому, что в городе стало опасно.

– Почему же они так поступили со мной? – спросила Юля пустоту.

– Я думаю, что они придумывали подход к каждому индивидуально. Нас же не так много.

– Не поняла?

– Меня они привезли и манипулировали мной с помощью чувства вины и уповая на мою человечность. А тебя они привезли и решили, что объяснять тебе все будет бессмысленно, поэтому решили, что страх будет лучшей мотивацией.

– То есть ты считаешь, что они все делали как надо?