Сладких снов

Так и сейчас я сидел и радовался тому, что сирене придется много лет попусту кричать в пустоту. Чувство очень странное, но приятное, вроде я победил ее, доказал, что я здесь главный. Какая сумасшедшая мысль, наверно, это все-таки сказывается одиночество, и то, что у людей проявляется изредка, у меня уже напоминает психоз. Сначала фотография с абсолютно чужими людьми, которую я оставил в хранилище, теперь сирена. Да у меня явно потихоньку шарики заходят за ролики.

Я постоял еще немного у окна, наблюдая, как дождь рисует на стекле причудливые узоры. После чего я достал из рюкзака консервы и начал готовиться к ужину. Сначала я привычным жестом открыл банку «перловой каши с бараниной», схватил ложку и принялся уплетать за обе щеки. Но вдруг я остановился, сегодня же особенный день, праздник. День, когда я освободился от последнего, что обязывало меня на белом свете. Теперь я больше не привязан к хранилищу, весь мир для меня и я для всего мира. Завтра я дойду до ткацкой фабрики, узнаю, в каком состоянии их система подачи раствора и я свободен как ветер. Это надо как-то отпраздновать.

Я сознательно не взял с собой из хранилища алкоголь и сигареты, но праздник от этого праздником быть не перестал. Ведь можно тогда устроить праздник живота, например, съесть двойную порцию. Я сходил на чердак и принес оттуда большую картонную коробку, в которой лежали «Лида. Игрушки». Она будет играть роль стола, на нее я поставил две свечи и зажег. Из съестного я решил употребить помимо той каши, банку бычков в томатном соусе. Я ел очень медленно, будто ел не консервы, а омара в соусе из соплей бразильского енота или что там выдают за еду в фешенебельных ресторанах.

Свечи создавали несколько интимную обстановку. Лина обожала трапезничать при свечах, мы периодически устраивали друг другу сюрпризы с романтическими ужинами. Помню, она прямо мурлыкала от радости, заходя в квартиру и видя призрачный свет свечи, вместо привычного освещения. Интересно, там во сне она устраивает ужины при свечах? Если конечно она еще спит. Точнее если все-таки не спит. В общем, где и с кем бы она ни была, я надеюсь, что она сумела отойти от всяких великосветских раутов и вернулась к скромным ужинам при свечах.

Мысли о Лине всегда заводили меня куда-то далеко во мрак души. У меня мгновенно пропал аппетит, банка с бычками так и осталась практически нетронутой. Вот так, всего парой образов из памяти, я испортил себе праздник. Еще немного я просидел просто глядя на пламя свечи. Это происходило постоянно, какая-нибудь, казалось, незначительная деталь периодически неумолимо напоминала мне о Лине. И хотя уже прошло очень много времени с тех трагических событий, мне все так же тяжело было вспоминать о ней.

Тут же, откуда-то из глубины души, вновь восставало чувство вины, которое за эти годы несколько притупилось, но продолжало терзать мою душу. Вот и сегодня свет свечи напомнил мне о ней, я вспоминал те счастливые минуты и невольно улыбался. Потом из памяти всплывали воспоминания о ее снах, о том, что я ее из-за них бросил. Одновременно просыпалась злоба и совесть, и эти два пожара терзали меня с двух сторон, исхода нет, я проживу всю свою жизнь между двух огней.

Я вышел из задумчивости и резко встал, отгоняя дурные мысли. Надеюсь, когда-нибудь придет день, когда я смогу вспомнить о Лине без этих мук, смогу вспомнить только хорошее, теплое, без мрачного и жестокого, но пока что у меня никак это не выходит. Я метался по комнате, нарезая какие-то дьявольские круги, свечи за это время догорели, и комната погрузилась в сумрак.

Все еще не найдя душевного спокойствия, я подошел к окну и взглянул на низину. Наступила ночь, дождь, кажется, прекратился, по крайней мере он заметно поредел, небо оставалось таким же пасмурным. На мир вокруг опустилась ночь. Боже, только подумать, я уже три года не был ночью где-то кроме хранилища, я уже и забыл, как она может быть прекрасна.

Комната выходила окном прямо на соседний дом, посреди которого росла плакучая ива. Сейчас, в темноте казалось, будто дом в идеальном состоянии, и прямо сейчас в каком-нибудь окне загорится свет.

Ночь все делает более гладким, тенью закрывая любые изъяны. Соседний дом скоро разрушится, но ночь, вступая в свои владения, возвращает ему первозданный облик. Так же ночь поступает и с человеческими душами, ночью наши израненные жизнью души обзаводятся заплатками. Можно забыть обо всем, что тревожило нас днем. Пока царствует ночь, нам можно больше не бояться, через несколько часов наступит новый день, время, когда наши души снова будут страдать, а сейчас самое время дать им отдохнуть. Время чудес и грез пришло, я стоял и ни о чем не думал. Я так давно не был в царстве ночи. Я чувствовал, как дыры в душе временно затягиваются безмолвным спокойствием ночи за окном. Она будто шептала: «Тебе пора отдохнуть, на сегодня хватит, просто ложись, а обо всем остальном я позабочусь».

«Спокойных снов» – сказал я кому-то в окно и отправился спать. Я надел наушники и включил плеер безымянного. Тишина успокаивает, но вместе со спокойствием приходят и мысли. Поэтому в тишине я сегодня точно не смогу уснуть, так что пускай ночь дарует мне спокойствие, а музыка уведет мои мысли куда-нибудь подольше от моего тела.

Я проснулся довольно поздно. Сколько себя помню я всегда вставал с первыми лучами солнца, даже в былые времена, но сегодня я проспал очень долго, солнце уже давно встало, хотя его и не было видно из-за облаков. От долгого сна у меня даже заболела голова. Уже очень давно я не спал настолько крепко, сегодня мне ничего не снилось, ничего не нарушило мой покой. Я встал и хорошенько потянулся.

К утру в комнате стало очень влажно, влага прямо витала в воздухе настолько, что каждый вздох давался так же тяжело, как в парной. Одеяло и матрац пропитались влагой, вещи, которые я вчера развесил сушиться, теперь снова были влажными, но, разумеется, не такими мокрыми, какими они были вчера после дождя.

Я подошел к окну, по земле стелился очень густой туман. Как будто дом, в котором я нахожусь, на самом деле не стоит на топкой земле, а плывет по белоснежному морю как корабль-призрак. Соседний дом был окутан туманом по самые окна второго этажа. Было видно только крону ивы и остатки крыши. Туман стелился только в низине, он даже не пытался взобраться по холму к деревьям, как будто у тумана с лесом была какая-то четко определенная граница, пересекать которую туману было категорически запрещено, что только усиливало сходство с морем.

Небо все еще было затянуто плотной серой пеленой, скрывающей солнце. Но облака были достаточно светлыми, и дождя, кажется, не ожидалось. Теперь можно перекусить и отправляться в путь. Но я стоял у окна и смотрел на туман, который выглядел как молочное озеро, будто какой-то неловкий великан нес полную крынку и, споткнувшись, нечаянно разлил здесь молоко. Полная безмятежность и тишина. Даже птицы в лесу почему-то притихли. У меня в голове возникло сравнение с тем днем, когда я впервые отправился в город. Такая же молочная белизна вокруг, только тогда это был снег, а теперь густой туман. То же чувство спокойствия и защищенности снова окутало меня, конечно, ни туман сегодня, ни снег тогда, не могут меня защитить от чего либо, но когда ты находишься в молочной пелене, возникает ощущение, будто сама природа бережно качает тебя в своей белоснежной колыбели.

Я открыл банку консервов и приступил к завтраку стоя прямо у окна. Красиво? Безусловно. Но жить здесь естественно нельзя. И я снова задался вопросом, зачем кому-то было необходимо организовывать здесь дачные участки. Если здесь провести хотя бы пару часов, то станет понятно, что хоть тут и очень красиво, но для сада этот участок не подходит абсолютно. Судя по характерным постройкам, их возвели еще в семидесятых годах прошлого века, а судя по размерам построек, возводили их для сильных мира сего, в те годы ими являлись, например, партийные функционеры.

Но неужели крупные шишки не могли выбрать себе более удачное место? Хотя зачем я спрашиваю, я ведь знаю ответ. Людьми всегда движет желание выделиться, каждый хочет, чтобы у него все было лучше, чем у других. Так и здесь, два больших босса решили разбить свои участки в живописном месте, такие участки теперь есть только у них. Но судьба злодейка решила иначе, и подобно тому, как Икар поплатился за свой полет, хозяева этих домов расплатились за свое честолюбие.

Хозяева участков стремились на вершину, стремились стать самыми лучшими, стремились к тому, чтобы им завидовали, но они слишком высоко взлетели и в итоге остались ни с чем. Людьми практически всегда руководит зависть. Даже если кто-то слабо в чем-то разбирается, то находит человека, который достиг в этом определенного успеха и начинает ему завидовать. А если он сам достигает успеха, то не ради процесса или результата, а ради того, чтобы почувствовать, что ему завидуют. Хотя ныне некоторые люди настолько помешаны на чужом мнении, что, не имея ничего за душой, начинают считать, что все, кто с ними не согласен, просто завидуют им. Вся наша жизнь состоит из зависти, прямо с песочницы нам показывают, что люди не равны, а миф об обратном просто выдумка. У кого-то лучше игрушки, кто-то ходит в новенькой одежде, а не донашивает одежду за братом. Тут-то и рождается зависть. Потом мы взрослеем, и ничего не меняется, только игрушки становятся другими. Так и ломаем сами себе жизнь, сгибаясь от работы, глотая ящиками антидепрессанты только для того, чтобы купить то, чего нет у других. В наше время нельзя быть абсолютно лишенным чувства зависти, его воспитывают в нас с глубокого детства. Но можно как можно меньше думать о других и хоть изредка спрашивать себя: А нужно ли мне это?».

Стоп! Да о чем я говорю, теперь то не осталось больше людей кроме меня и еще нескольких таких же «везунчиков». Хотя именно эта самая зависть и погубила наш мир, очень уж сомневаюсь что люди, которые спят в хранилище, отправляются в Непал за просветлением в своих грезах.

Ладно, подумать о судьбах мира это конечно хорошо, но пора собираться в путь. Я быстро собрал рюкзак и оделся. Потом решил, что стоит убрать постель и вообще навести порядок в комнате. Конечно сюда никто не придет, и делать это было совсем не обязательно, но этот дом дал мне кров в непогоду, так зачем оставлять после себя беспорядок. Проверив рюкзак, я закинул его на спину и отправился в путь.

Выйдя из дома, я тут же попал в объятья тумана. Идя по низине, окруженный туманом, я вновь, как и в тот зимний день два года назад, чувствовал себя умиротворенным. Я настолько глубоко ушел в себя, что чуть не врезался в забор, окружавший участок. Я шел будто бы по другой планете, под ногами хлюпала жижа, а видел я только на пару метров вперед. Однако, когда я прошел по моим прикидками метров пятьдесят, земля круто пошла вверх, и я понял, что взбираюсь на тот самый холм который окружает низину. Как только я начал взбираться на холм, туман начал редеть по мере подъема, и вместе с тем, как рассеивался туман, во мне пропадало то приятное чувство безмятежности. Достигнув вершины я обернулся, теперь вся низина была передо мной как на ладони. Чувствовалось, что туман постепенно начинал редеть, но он все равно еще густо укрывал всю низину. Сквозь туман ясно виднелись только очертания домов, вот дом, посреди которого растет ива, а вот и мой дом, только отсюда я не вижу окна комнаты, где провел эту ночь, только пустые оконные проемы большой комнаты смотрят сейчас мне вслед. Я помахал рукой прощаясь с этим местом и продолжил свой путь.

Я шел и думал. А что, если бы я пошел по другой стороне реки? Никаких мостов или переправ мне до сих пор не попалось. Наверно, я бы дошел до садовых участков, и, убедившись, что нет никакой возможности попасть на противоположенный берег, плюнул и отправился бы назад в свое хранилище.

Так что, можно сказать, что тучи, нависавшие вчера над лесом, были все-таки знамением. Хотя нет, если бы их не было, то мне вообще бы не пришлось искать укрытие от дождя, и я бы еще вчера ночью достиг ткацкой фабрики. Да и все равно вполне вероятно, что фабрика все-таки расположена на другом берегу. Так что знак, не знак, не знаю. Вряд ли вообще существуют какие-то знаки, подсказывающие нам верный выбор. Кто знает, что он верный? Очень может быть, что мне теперь придется возвращаться назад к железной дороге и переходить реку там. В итоге получается, что вроде бы правильно сделал, что перешел реку, смог укрыться от дождя, но теперь, может быть, я зря делаю большой крюк.

Хотя если подумать, то вся наша жизнь состоит из таких задачек, нам уже надо понять хотим ли мы забраться на Эверест, когда мы еще не можем толком ходить по земле.

Однако, где-то после обеда, этот вопрос перестал меня так остро беспокоить. Я набрел на старый бетонный причал, у которого было пришвартовано несколько очень старых, тысячу раз перекрашенных весельных лодок. Причал был почти таким же, как и около моего хранилища, но здесь еще присутствовала сторожка или что-то вроде того. На двери сторожки был наклеен выцветший от солнца прейскурант, судя по прейскуранту, хозяин лодок ценил эти лодки как память о былых годах, либо это были летающие лодки-трансформеры. Интересно, много ли было клиентов у этого человека. Хотя мне на самом деле все равно, единственное, что меня удручает так это то, что, человечество само по себе уже практически не существующее, умудрилось оставить после себя только следы собственной жадности и зависти. Ничего светлого, только темнота, те садовые дома, как памятники зависти и теперь вот памятная табличка жадности.

Не суть, главное, что здесь можно переправиться. Конечно, на веслах я в последний раз сидел лет десять назад, когда мы с семьей в выходные наведались на турбазу, но думаю, этого хватит, чтобы просто форсировать реку. Да и противоположенный берег позволяет без проблем причалить к нему.

Теперь, когда до фабрики оставалось по моим прикидкам километров семь, я, наконец, успокоился, даже если я иду не по тому берегу, то крюк назад будет не столь устрашающим, как если бы я возвращался до железнодорожного моста.

Что ж, до хранилища осталось совсем немного, за пару часов я должен добраться. Я шел и думал, какой же прием мне окажет его смотритель. И кто он вообще. Может быть это пожилой дедушка, который сидит там круглыми сутками и смотрит телевизор. Ему тут даже лучше, чем дома, он и так остался один, а тут хоть кормят бесплатно и коммунальных платежей нет. А может какая-нибудь недалекая девица, которая не выдержала одиночества и надела петлю еще в первый месяц пребывания здесь, и, когда я зайду в хранилище, увижу только ее истлевший труп, висящий в петле. А хотя какой смысл гадать, я не могу даже примерно знать, кто там, узнаю только когда увижу. Ведь Аркадий помнится говорил, что эта аномалия проявляется у совершенно случайных людей.

Когда до фабрики оставалось всего пара километров, лес с обеих сторон вплотную подступил к реке, я шел, пробираясь сквозь него, и все время оглядывался по сторонам. Очень уж не хотелось пропустить фабрику, а потом возвращаться назад. По моим прикидкам я уже должен был достигнуть цели, но вокруг был только густой лес. Несколько раз я углублялся в лес, чтобы посмотреть, вдруг я иду вдоль реки по лесу, а в ста метрах в сторону чистое поле, на котором и расположена фабрика. Но лес вдали от реки только густел, а местами так совсем порос бурьяном. Я шел очень долго, сейчас уже давно прошло время ужина, солнце уже собиралось закатываться за горизонт, но лес все не кончался.

Точно прошел, наверняка фабрика на той стороне, отсюда я ее просто не вижу из-за деревьев. Я серьезно думал уже повернуть назад, но тут лес впереди, наконец, начал редеть, и сквозь стволы деревьев забрезжил солнечный свет, хотя прямо над головой висели все те же серые облака. Да где же эта фабрика? От собственного бессилия во мне закипела злоба, теперь благодаря ей во мне проснулось второе дыхание, и я побежал вперед со всех ног. Ветки больно хлестали меня по лицу, кусты цеплялись за одежду, но я бежал как одержимый.

Когда я, наконец, выбрался из леса, во мне уже не осталось совсем никаких сил, и я просто упал на колени и, скинув рюкзак, повалился лицом в траву. Я лежал в траве до тех пор, пока дыхание не пришло в норму, а перед глазами перестали мелькать искорки. Нельзя позволять себе злобу, она отнимает слишком много сил, даже если ее объект я сам собственной персоной. Я поднялся на ноги, и передо мной предстала воистину красивая картина.

Солнце клонилось к закату, серые облака покрывали все небо, но именно на западе был небольшой просвет чистого неба, просвет увеличивался, но очень медленно, будто солнце билось с облаками за ясное небо и потихоньку побеждало. Но победа давалось тяжело, и само солнце постепенно гасло, с каждой минутой его силы таяли и оно светило все слабее и слабее. Пока оно еще не совсем скрылось, у него хватало сил мягко освещать все пространство передо мной. Тут меня коснулось легкое дуновение теплого восточного ветра. Все тело пробрали мурашки, я никогда не видел столь прекрасный закат, хотя наверно просто не обращал внимание.

Итак, когда я выбежал из леса, то попал на большую поляну, с моей стороны реки лес отступил от реки на каких-то пару сотен метров, но на противоположенном берегу он совсем сходил на нет, и поле простиралось предо мной насколько хватало глаз, и именно куда-то туда сейчас собиралось закатываться уставшее солнце. А прямо около реки по ту сторону находились два небольших корпуса старой ткацкой фабрики.

Один из корпусов выходил задней дверью к реке. Около двери были растянуты бельевые веревки, на них сейчас сушилось белоснежное постельное белье, точно такое же, как и в моем хранилище. Ветер бережно колыхал простыни и пододеяльники. Около фабрики, однако, никого не было видно.

Итак, фабрика все-таки оказалась по другой стороне реки. Но все было не так плохо. Прямо около фабрики через реку был переброшен старый подвесной мост, конечно, он был очень старым, и деревянный настил местами отсутствовал, но канаты выглядели вполне надежно. Я, стараясь ставить ноги как можно ближе к канатам, медленно перебрался через реку.

Никого до сих пор не было видно, и я на всякий случай достал из рюкзака пистолет и направился к хранилищу. Я шел мимо развешенного белья, трепетавшегося на ветру. Шум развивающейся на ветру ткани был единственным, что нарушало тишину. На цыпочках я достиг входной двери и зашел внутрь. Внутри был точно такой же предбанник с корабельной дверью, как и в моем хранилище. Я дернул дверь, она оказалась не заперта, в своем хранилище я тоже никогда не запирал эту дверь.

Внутри это хранилище почти в точности повторяло мое. Только коридор был короче. Думаю это связанно с тем, что корпус ткацкой фабрики меньше чем цех асфальтового завода. Я все так же, крадясь, тихо шел по коридору.

На кухне что-то происходило, кто-то ходил там туда-сюда, что-то шкворчало на плите. В игровой работал телевизор, по обрывкам фраз я понял, что включена имитация эфира и сейчас идут новости.

Я тихонько подкрался к кухне и хотел краем глаза взглянуть на местного смотрителя. Но тут я услышал легкую поступь, шаги приближались и тут из кухни навстречу мне вышел человек.

Это была девушка, совсем еще молодая, на вид ей лет шестнадцать, не больше, стояла сейчас передо мной, сжимая в руках мешок с крупой, она, верно, хотела отнести его на склад, и тут то и состоялась наша неожиданная встреча. Она стояла молча и ошарашено во все глаза смотрела на меня.

Еще совсем девочка, ростом ниже моего плеча, очень миниатюрная. Она была одета в разляписто раскрашенную, похожую на детскую, пижаму. Ее светлые, почти как у альбиносов, волосы убраны в конский хвост. Непропорционально огромные голубые глаза-блюдца, окаймленные темными бровями домиком, удивленно и испуганно следят за мной. Довольно пухлые губы создают впечатление, что она всегда улыбается, но сейчас уголки ее губ нервно подергивались, что создавало странную противоестественную картину.

Мы молча стояли и смотрели друг на друга. Вдруг она резко сделала неловкий шаг назад и уперлась спиной в дверной косяк кухни. Тут я все-таки вспомнил, что в руках у меня пистолет и направил его на нее, мало ли что ей взбредет в голову.

Пакет выскользнул из ее рук, и крупа рассыпалась по полу, она неловко подняла дрожащие руки на уровень головы. Ее глаза наполнились слезами, первая слезинка уже катилась по щеке, руки начали дрожать еще сильнее. Она замотала головой и начала что-то приговаривать, слезы уже ручьем текли по лицу. Тут она глубоко вздохнула и сквозь всхлипывания громко сказала: «Не надо! Я же все делаю правильно». Я не понял, что бы это могло значить. Но обратил внимание на одну деталь – голос, вот что было очень странным, это был, голос не девочки, но женщины. Она уже плакала в голос и смотрела куда-то в сторону, стараясь не смотреть на меня.

Я понял, что своим пистолетом только напугал человека, поэтому взял его за дуло в левую руку и поднял обе руки вверх, показывая, что не собираюсь стрелять. Она продолжала смотреть куда-то в сторону, ее грудь вздрагивала в тон рыданиям.

– Эй! Я не буду стрелять, обещаю.

Она, наконец, обернулась ко мне, смерила меня мутным взглядом и разрыдалась с удвоенной силой. Опершись спиной на дверной косяк, она съехала на пол и плакала теперь так горько, будто скорбела обо всем почившем человечестве. Я не понимал, что происходит и склонился над ней.

– Не бойся, я сейчас кое-что посмотрю и уйду, больше ты никогда меня не увидишь.

Она не обратила на меня никакого внимания и продолжала неистово плакать. Может она меня не слышит, а может просто не подает виду, кто знает, что у нее на уме. Может быть, она давно сошла с ума и теперь на все так реагирует. Откуда мне знать, может ее под дулом пистолета засунули сюда, и теперь проснулся забытый страх. Я не стал больше трогать человека и отправился в аппаратную.

Точно такая же комната, как и в моем убежище, только сосудов четыре, а не три, а в остальном точная копия, те же табло так же показывали уровень жидкости. Но здесь вся аппаратная была просто увешана фотографиями детей. Очень много фотографий, они буквально занимали каждый сантиметр площади кроме пола и потолка. На некоторых фотографиях дети были запечатлены вместе с той девушкой, что сейчас плачет в коридоре. На фотографиях девушка была ярко накрашена и красиво одета, от чего почему-то казалась только младше, а не наоборот. На некоторых фотографиях рядом с детьми сидел мужчина, он выглядел обычно, действительно ничем не примечательный человек лет тридцати на вид, с длинными, рано начавшими седеть, волосами и эспаньолкой.

Прямо около табло с показаниями уровня жидкости в сосудах висело большое фото, на котором были запечатлены девушка, мужчина с эспаньолкой, большая собака, кажется колли и трое малышей. Один из них был видимо несколько постарше, он сидел рядом с мамой на полу и характерным испуганным детским взглядом смотрел на фотографа. Двое других малышей были еще совсем грудные и лежали в пеленках на руках папы и мамы. Из пеленок торчали только их лица, еще не успевшие принять определенные черты. Видимо я сильно прогадал с возрастом девушки, но я тут не за тем, чтобы узнавать ее прошлое.

Я схватился за шланг и резко дернул его, сорвав с крепления. Он с металлическим лязгом повалился на пол, и больше ничего не произошло. Все так же, как и у меня в хранилище. Из емкости не полилась вода, не завопила сирена. Я открыл три других крана и ничего не произошло. Я посмотрел на табло, оно сигнализировало о том, что все в порядке и идет своим чередом.

Значит все-таки бутафория. Но зачем? Не понимаю, ничего не понимаю. К чему такие сложные механизмы? Чтобы приковать нас к хранилищу. Но опять же зачем? Ведь видимо без нас система работает чудесно, наше присутствие вовсе не обязательно. Ладно, об этом я подумаю как-нибудь потом. А сейчас пора уходить, я обещал этой девушке, то есть этой женщине, что уберусь, как только все проверю. Я присоединил шланг назад и закрутил все краны, пусть для девушки все останется тайной, возможно, она еще не готова к правде.

Я покинул аппаратную и направился к выходу. Девушка сидела все там же и сейчас плакала, спрятав лицо в ладони. Я уже собрался уходить, но вспомнил, что у меня осталось не так уж много провизии. Вообще я не рассчитывал, что меня ждет такой прием, я рассчитывал на агрессию или, наоборот, на радушие, но то, что сейчас произошло, меня удивило, никакой реакции, она просто сидела и плакала, и, кажется, никак не реагировала на мое присутствие.

Так или иначе мне необходимо было пополнить запасы еды. Я зашел на склад и набил рюкзак консервами, также я прихватил с собой еще два блока сигарет, запасы сигарет на складе, кстати, были не тронуты, значит, эта девушка может справляться с одиночеством без стимуляторов, в отличие от меня. Итак, теперь я не только мародер, но и грабитель. Но я не собирался так просто красть ее еду, ничего не оставив взамен.