Сладких снов

– Нет, я не это имел в виду. Позволь, объяснюсь. Хорошо – плохо, слишком четкое деление. У них была задача оставить в хранилище человека, который будет подсоединять сосуды, тем самым обеспечивая жизнь нескольким тысячам людей. Они должны были заставить его делать это любой ценой, даже насилием, если потребуется. С точки зрения военных и тех людей, которые спят в хранилище, это благо. А с твоей точки зрения это непомерное зло. И ты совершенно права и они. Одно действие всегда дает два результата. Они же не знали, что система не работает, да и мы сами в течении трех лет не знали, что она не работает и узнали только благодаря случайности.

– Я понимаю, что ты говоришь дело, но мне трудно принять такую правду. Для меня это слишком личное и все, что ты сказал, кажется мне кощунством. Но есть еще вопрос. А что было потом? Я для себя уже прикинула, что же произошло в тот день, но мне интересно услышать твое мнение.

– После того как они покинули тебя?

– Да.

– Сначала я расскажу тебе, как я вижу их план изначально. Он предельно прост. Хорошо тебя напугать, после чего под страхом насилия заставить выполнять порученную операцию, потом «уехать». Когда страх пройдет, ты будешь делать это уже просто по инерции, ты поймешь, что тебе ничего не угрожает, но продолжишь делать то, что делала просто потому, что привыкла это делать. Для этого они прикинулись как минимум самыми отмороженными людьми на земле и начали свое дело. И их план бы прошел, как по маслу, если бы ты не приглянулась одному из них, – в этот момент Юля дернулась и снова дотронулась до своего шрама на губе. – Прости, что так это сказал.

– Ты знаешь, это было три года назад, время должно было излечить, но всегда, как вспоминаю о том подонке, сразу начинает болеть губа. Видимо это навсегда, а теперь еще и машина эта… Но ладно продолжай.

– Они планировали, оставив тебя на три часа, быстро утопить джип в реке, кстати я думаю, что военные в моем хранилище так сделали, пока я лежал без сознания, как только они доставили меня туда. Потом они планировали скрыть все следы своего пребывания здесь, быстро уйти в хранилище, чтобы присоединиться к спящим. Но из-за этого подонка все провалилось. Его труп они наверно скинули в реку, а командира усадили в машину и попытались отвезти в госпиталь или еще куда-то, где ему могли оказать помощь. Но по дороге он скончался, они плюнули на все и бросили машину, и уже втроем скрылись в убежище. Думаю, что все так и было.

– Я тоже так думаю, моя теория сходится с твоей, почти полностью, расхождения только в мелочах, например я не знала, что те трое все время были в моем хранилище, а ведь и правда были рядом, как и грозились, – Юля грустно улыбнулась. – Просто я хотела услышать от тебя, что ты думаешь. Хотя, чтобы суметь так трезво оценить ситуацию, мне понадобилось не пятнадцать минут как тебе, а добрых пару лет.

После этого мы наверно час шли молча. Сначала Юля явно была подавлена. Но она относительно быстро пришла в себя и снова начала бормотать себе что-то под нос. Потом она как-то злорадно ухмыльнулась и спросила:

– Знаешь, ты сказал, что они манипулировали твоим чувством вины. За что? В чем ты виноват?

– Я… – я чуть не хлопнул себя ладонью по лбу от досады. Я очень не хотел рассказывать Юле, что погубил свою жену, но сам дал ей повод спросить меня об этом, даже не заметив этого. Я решил было соврать ей что-нибудь. Она и так за последние годы видела достаточно мерзости, а теперь, если выяснится, что я убийца собственной жены, то вряд ли она сможет доверять мне. Но я так и не смог сходу что-то придумать, поэтому надолго замолчал.

– Стоп! Не говори, – она замахала руками. – Я тоже тебе не все рассказала если честно, всему свое время. Пускай это пока будет тайной.

– Например, как к тебе в хранилище попали фотографии твоей семьи?

– Да, например это, – лицо Юли перекосило, она посмотрела мне прямо в глаза, в них читалась враждебность, я видимо задел самую больную точку.

– Успокойся, мы же договорились об этом не говорить.

– Верно, – Юля улыбнулась, но видно было, что сделала она это через силу.

Довольно продолжительное время мы шли молча. Юля находилась в какой-то прострации, она шла все время спотыкаясь, иногда норовя пропустить поворот. Очевидно, что мыслями она где-то не здесь, причем она сейчас была настолько далеко, что просто смотреть под ноги в целях не упасть в какой-нибудь овраг, не казалось ей чем-то необходимым.

Я шел и понимал, что сказал гораздо больше, чем следовало, и совсем не то, что следовало. Не стоило говорить про точки зрения, про относительность добра и зла. Ей и так не сладко. Для нее все очевидно, но тут появляюсь я и говорю, что есть люди, которые скажут, что военные ничего такого плохого и не сделали.

И сейчас мне за это стыдно, что я не поддержал ее словами о том, как мне жаль, что так случилось или чем-нибудь подобным. Но разве главное это слова? Люди всегда так делают, никто никогда не скажет тебе: «Это твоя беда, меня это слабо волнует». Они сделают печальное лицо и скажут что-то дежурное. Однако потом они просто уйдут и все. Вся их поддержка заключается в печальном лице и «Ах, какая беда»?

Нет, истина не там. Она в действии. Но мы всегда ограничиваемся словами. Я помню один случай, который наиболее полно характеризует нашу лицемерную природу. Мне было, кажется, лет восемнадцать, я шел домой из института и увидел, что около моего подъезда собралась толпа людей. Я подошел ближе узнать, что же там произошло.

Когда я протиснулся в толпу, она уже в три ряда окружала кольцом место событий. Внутри этого кольца на асфальте в луже крови лежал мальчик лет пяти на вид, он жалобно хрипел, кроме многочисленных ран и ссадин четко было видно, что у него переломаны обе ноги. Рядом с мальчиком суетилась женщина, видимо его мама. Она горько плакала и все время причитала. Так же внутри круга с крайне растерянным лицом стоял какой-то парень, если он и был старше меня, то максимум на пару лет, весь обвешанный перстнями-цепочками, одетый по последней моде, пол его лица закрыто очками, он был больше похож на новогоднюю елку, чем на человека, при этом он пытался дрожащими руками набрать чей-то номер на модном телефоне. Очевидно, что это был виновник аварии. Такие ребята всегда считают себя выше правил, однако сегодня он понял, что правила существуют не просто так.

Толпа стояла и смотрела, ни одной эмоции, ни одной слезиночки, статуи-зеваки. Тут мальчик сильно закашлялся, и у него на губах выступила кровавая пена, женщина попыталась найти в сумке платок, но руки не очень-то ее слушались и тут она подняла взор на окружавших ее людей и закричала: «Кто-нибудь дайте платок!» И знаете что произошло? Толпа отодвинулась, все как один сделали шаг назад. Нет, нет, вы что, какой платок, мы просто пришли посмотреть, что у вас тут происходит. И только какой-то пожилой мужчина с тросточкой, протиснувшись через толпу, подошел к безутешной матери и не только дал ей платок, но и тяжело кряхтя, опустился перед ребенком на колени и помог матери протереть его лицо.

Вот такие мы люди. Поборники человечности. Во имя ее мы готовы с плакатами бороться за права гомосексуалистов и бородатых женщин, но когда от нас требуется содействие, когда от нас требуется что-то большее, нежели просто сделать грустное лицо и сказать что-то, мы бежим. И я спрашиваю вас, что важнее сочувствие или способность помочь?

Допустим, вы упали, просто споткнулись, но явно повредили ногу. Кто для вас будет ценнее, тот кто подойдет, сделает грустное лицо, похлопает по плечу и, сказав «Как же наверно больно», пойдет дальше или тот кто кинется осматривать ногу, а потом дождется с вами скорой, при этом сказав «На самом деле мне плевать на тебя, но я помогу тебе»?

Выбирайте сами, что для вас нужнее, что касается меня, то я, тогда стоя с грустным лицом, вместе с толпой сделал шаг назад. И мне должно быть стыдно именно за это, за то, что тогда я ничего не сделал. Сейчас я перегнул палку с Юлей, но все-таки это просто слова. Я могу дать ей нечто большее, я поддержу ее пока могу и не брошу где-нибудь одну, и я считаю, что для нее это будет гораздо ценнее, нежели если бы я сейчас выслушал ее историю, вскрикивая от каждой реплики, а потом бы просто бросил посреди города совершенно одну.

– Юль. Знаешь, я наверно перегнул палку, делая выводы? – я не знал, как стоит сказать Юле все, что я сейчас думаю, но молчать больше не было сил.

– Не особо, но несколько неприятно, – сказала она, все еще пребывая где-то далеко.

– Так вот, я понимаю, что тебе сейчас не сладко, и я хочу, чтобы ты знала, что я буду рядом столько, сколько потребуется.

– Я ценю это, – Юля неожиданно остановилась как вкопанная и повернулась ко мне. – Но почему?

– Потому что тебе требуется помощь. Лучшее, что я могу сделать в данной ситуации – это быть рядом, не давая тебе остаться с этим один на один.

– Господи, да что твориться в твоей голове? – ее глаза неожиданно заполнились слезами.

– Юля, я не хотел…

И тут она бросилась ко мне на шею, крепко обняла и разрыдалась. Я с минуту стоял, мягко говоря, ошарашенный, мои руки замерли в воздухе, и только через какое-то время я обнял ее в ответ, прижимая ее, сотрясаемую рыданиями, ближе к себе.

Мы стояли так наверно полчаса. У меня уже затекла шея, а куртка, которая в идеале выдерживает хороший дождь, промокла в районе плеча насквозь. Юля постепенно успокаивалась и вскоре, когда она уже не плакала, а просто периодически всхлипывала, она отстранилась от меня. Ладонью она попыталась смахнуть свои слезы с моего плеча, но когда она поняла, что куртка уже промокла насквозь, оставила эти попытки.

И тут она улыбнулась. Улыбнулась доброй чистой улыбкой. Ее лицо сияло, она улыбалась так, будто ее выпустили из клетки, так дети улыбаются родителям после долгой разлуки. Я не видел такой ясной улыбки на ее лице с тех самых пор, как встретил ее.

– Все, вот теперь мне действительно все равно, что ты скажешь, – шмыгнув носом, сказала она и рассмеялась.

– Что это было?

– Не знаю, – сказала она и снова звонко рассмеялась. – Просто, когда ты сказал эту ересь про то, что ты меня не бросишь и так далее, я вдруг почувствовала что-то странное. Будто бы в тот момент ты стал самым близким мне человеком на Земле.

– Я просто хотел сказать, что могу тебе помочь.

– Оставь слова, бесполезно. Ты сказал какую-то ересь, я бросилась рыдать тебе в плечо, это не объяснить словами, даже не пытайся, это был момент какой-то душевной близости что ли. Но нет, не так, в общем, мы друг друга поняли и это главное. Слова здесь не нужны, наслаждайся тишиной.

Мы продолжили путь, однако Юля заметно оживилась. И несмотря на свои слова, тишиной наслаждаться она явно не собиралась и теперь говорила без умолку, будто у нее прорвало трубу и теперь она торопиться сказать все, что не сказала за прошедших три года. Все время она улыбалась, причем выглядело это настолько естественно, что я понял, сейчас я вижу ту самую Юлю, которой она была может лет пять назад. Еще до того, как Станкич придумал свое устройство.

Неужели и я пять лет назад был другим, как же выглядел этот Данька пять лет назад? И как мне теперь вернуть его? Хотя может и не стоит, ведь тот Данька ни за что бы ни помог Юле, а сказал бы пару слов, сделал грустное лицо и пошел дальше.

– Дань, спасибо тебе, – Юля неожиданно прервала шутливый разговор об овсяной каше, но улыбка не сошла с ее лица.

– За что? Я просто стоял полчаса и ничего не делал. Ты могла с тем же успехом обнять дерево и поплакать.

– Нет, как же ты не понимаешь? Дерево не может тебе посочувствовать, ты не можешь почувствовать в нем какой-то моральной поддержки. Да, ты ничего не сделал физически, но вдруг неожиданно ты сумел поддержать меня всей своей душой, что в тот момент было гораздо важнее. За сегодняшний день я пролила много слез, но когда я плакала в твое плечо, то чувствовала, как боль покидает меня, и взамен ей приходит легкость. Легкость жизни, когда ты просто живешь и можешь чувствовать что-то кроме боли и пустоты, – тут Юля спрятала лицо в руки и звонко рассмеялась. – Только послушай меня, я несу бред едва ли не хлеще, чем ты.

– Знаешь, ты была права, когда сказала, что есть вещи, которые нельзя выразить словами. Мы оба чувствуем это, но не можем описать. Я все понял, ты все поняла, давай действительно больше не будем пытаться сделать невозможное и просто больше не будем к этому возвращаться.

– Согласна, но все равно, спасибо тебе, Данька.

– Пожалуйста, обращайтесь к нам еще.

Деревни мы достигли уже к вечеру, я и не заметил, что все эти события отняли у нас столько времени. Конечно, мы смело могли пройти этот путь гораздо быстрее. Но знаете, я рад, что случилось то, что случилось. Теперь Юля вела себя совершенно по-другому. Теперь она все время рассказывала о чем-то. О том, как ездила к бабушке в деревню, когда еще была ребенком, о том какая добрая у них была собака, и даже о том как научилась готовить какое-то ресторанное блюдо из того, что было в хранилище.

Мне было приятно и легко ее слушать, она оказалась очень внимательным и отзывчивым собеседником. Та Юля, которую я знал еще утром и та, что сейчас шла рядом со мной и кивала в тон своим и моим словам, были совершенно разными людьми.

Утренняя Юля была мрачной сумасшедшей женщиной, ее одолевали страхи и истерики, мир ее был окутан серым туманом, она боялась всего на свете, отовсюду она чувствовала угрозу. Когда появился я, все только ухудшилось, она боялась меня, боялась, что я снова сделаю ей больно, да и в путь со мной она отправилась только из страха снова остаться одной наедине с самой собой, со своей бедой.

Наверно поэтому меня столь удивил ее голос, она выглядела как подросток, но внутри ее все было разрушено и окутано мраком, как будто она давно прожила свою жизнь и состарилась изнутри.

Теперь же она шла и смеялась, все время что-то говорила, размахивала руками в тон своей речи. Теперь она, очевидно, стала собой, три года она, оставшись одна, непрерывно день за днем проигрывала бой глубокой печали, она разучилась верить во что-то хорошее, и от человека осталась только оболочка. Но теперь что-то изменилось, она почувствовала, что может доверять мне и для нее это самое важное.

Знаете, есть люди, которые всю свою жизнь проживают ради кого-то. Юля, кажется, как раз была из такой породы людей. Им непрерывно нужен человек, которому они могут доверять, которого они будут окутывать своей заботой, и делают это абсолютно бескорыстно и честно. Конечно, они часто ошибаются, их доверием пользуются, о них вытирают ноги, но и тогда они не сдаются и продолжают искать счастье в своей жизни. Но Юля осталась одна в самую трудную минуту, ей было достаточно, чтобы кто-нибудь ее пожалел, обнял и сказал, что все будет в порядке. Тогда бы она нашла силы жить дальше с гордо поднятой головой . Но ей пришлось ждать этого три года, за три года она не выдержала и сдалась, превратившись в пустую оболочку себя прежней, и теперь я с опаской думаю, что бы было с ней, если б я не вспомнил ту историю с мальчиком, которого сбила машина.

Теперь же она была полна энергии. Она сумела найти того, с кем можно разделить свою беду, и ей стало легче, она снова почувствовала себя человеком. Она шла и просто излучала легкость, даже мне несколько передалось ее настроение, и я начал травить очень бородатые анекдоты. Юля смеялась, хотя заканчивала почти каждый анекдот за меня.

Так за разговорами я и не заметил, как на пригорке появилась деревня, маленькая деревенька из двадцати домов. Чуть в стороне от деревни около дороги, по которой мы сейчас проходили, стоял остов церкви из красного кирпича. Одна из стен, как и кровля, были обрушены. Оставшиеся стены тоже были достаточно сильно повреждены, но устояли. Судя по тому, что остатков стены и кровли не было видно, а на оставшихся стенах были закреплены металлические таблички, этот остов выполнял роль памятника. Видимо церковь пострадала во время Великой Отечественной Войны и ее не стали восстанавливать, а оставили как есть, прикрепив к уцелевшим стенам памятные таблички.

Я как раз проходил сейчас мимо и сумел различить надписи на табличках, это были имена, бесчисленное количество имен тех, кто погиб здесь, защищая свою родину. Мне стало несколько стыдно перед ними за человечество, эти люди, простые мужчины и женщины умирали ради того, чтобы мы могли жить на этой земле, но мы, их потомки, решили не пользоваться их даром.

Когда мы проходили мимо церкви Юля перекрестилась, я сделал тоже самое.

– Ты верующий? – спросила меня Юля.

– Нет, я за свою жизнь был верующим только месяц, когда только попал в хранилище и боялся даже грозы. А так я даже не крещеный.

– Тогда зачем ты это сейчас сделал?

– Знаешь, все эти люди мертвы, они погибли за наше будущее, за нас. Как кто-то говорил, на войне неверующих нет, поэтому, таким образом, я отдаю им дань. В таком месте не зачем показывать свою позицию, я бы мог, конечно, схватить тебя за руку и заорать «Зачем ты это делаешь?». Но я могу сделать это и в каком-нибудь другом месте, а здесь место, где нужно почтить память усопших, и не стоит устраивать здесь цирк. Я просто хотел отдать им дань уважения, а поскольку это церковь, то здесь уместнее всего будет перекреститься.

– Но это не правильно.

– Почему?

– Ты не крещенный, так не положено.

– Ага, значит если бы крещеный мужик, который, например, каждый вечер напивается, как сапожник, а потом молотит жену палкой за остывший борщ и детей за несделанные уроки, прошел бы здесь и перекрестился, у тебя не было бы к нему претензий?

– Как то ты неправильно все понимаешь.

– А может, это ты не так все понимаешь?

– Ой, слушай, давай не будем поднимать эту тему?

– Это ты ее подняла, я лишь сказал то, что думаю.

– Какая-то у тебя странная позиция – лицемерная, говоришь, что Бога нет, а сам крестишься, когда считаешь нужным.

– Пускай это лицемерно, просто я считаю, что если ты зашел в храм, то не стоит там орать о том, что все вокруг безумные глупцы, так же как и те, кто выходят из храма, не должны кричать на прохожих, что те грешники и должны покаяться. И я, кстати, не говорил, что Бога нет, просто факт его существования каждый устанавливает для себя сам.

Юля промолчала в ответ. Выдержав небольшую паузу, она перевела тему на выбор домика для ночлега. Тут в Юле проснулась хозяйка, и нам пришлось дать два круга вокруг деревни пока Юля, наконец, не выбрала дом, в котором мы будем ночевать. Все дома были по ее мнению какими-то плохими, дом она выбрала по принципу того, что у него меньше всего минусов по ее собственной шкале. Я честно признаться отправился бы ночевать в первый же попавшийся дом, у которого есть крыша, но Юля была тем человеком, который просто не может спокойно жить, пока не создаст вокруг себя уют.

Однако, один дом она вообще оставила без комментариев и по возможности быстро прошла мимо него. Я понял, что это был как раз тот дом, в котором ее держали, когда везли в хранилище, естественно у меня теперь хватило ума не задавать вопросы.

Дом, который в конце концов выбрала, Юля, стоял несколько на отшибе. Маленький одноэтажный домишко терялся к саду, густо засаженном фруктовыми деревьями. Калитка в заборе участка, который выбрал Юлин хозяйский взор, была не заперта, и мы без препятствий зашли на участок, будто бы являлись его хозяевами. Плиточная дорожка, ведущая к дому от калитки, петляла между деревьями и была еле различима в высокой траве, которая за несколько лет, что участок пустовал, окончательно заполонила все пространство.

Входная дверь домика была закрыта на маленький навесной замок. Я было начал оглядываться по сторонам в поисках камня потяжелее, чтобы сбить его, но тут Юля просто для пробы дернула замок, и он неожиданно вместе с ушками и куском двери остался у нее в руке. Теперь она несколько ошарашенно смотрела на замок, который она, хрупкая девушка, только что вырвала с корнем. Юля вопросительно посмотрела на меня.

– Дом старый, а замок наверно держался на коротеньких гвоздях, поэтому так все и произошло, – сказал я ей, принимая из ее рук замок.

– Вот бы нам всегда так везло, да?

– Ты хочешь, чтобы мы всегда ночевали в старых рассохшихся домах?

– Нет, – она улыбнулась. – Я хочу сказать, чтобы все двери на нашем пути открывались так же легко.

– Нам остается только надеяться на это, – пожал я плечами, и мы зашли в дом.

Дом, конечно, был весьма старым, но он был в намного лучшем состоянии, чем тот дом, где мне пришлось ночевать, когда я попал под дождь по пути в Юлино хранилище.

Внутри дом приятно пах старыми книгами. Весь этаж представлял собой цельное помещение без единой перегородки. Посреди комнаты стоял большой кухонный стол, за который можно смело усадить с десяток человек, однако, стульев, приставленных к столу, было всего четыре, может быть остальные разрушились от старости, а может их просто убрали куда-то за ненадобностью. Стена противоположная двери имела три небольших окна, и сейчас в них как раз заглядывало мягкое закатное солнце. Между окнами висели большие фотографии. Слева от входа находились сервант с посудой и платяной шкаф, в дальнем, относительно входной двери, углу располагалась небольшая печь-буржуйка. А вся стена, расположенная по правую руку представляла собой большой книжный шкаф, рядом с которыми находились два кресла, развернутые друг к другу в пол-оборота.

Я подошел ближе к фотографиям, висевшим между окон. Между первым и вторым окном висела старая чёрно-белая времен, наверно, середины прошлого века. Она запечатлела двух людей – мужчину и женщину. Женщина сидела на стуле, а мужчина стоял рядом с ней, положа ей руку на плечо. Для фотографий тех времен характерно, что все люди предстают на них с неизменно суровым лицом. Женщина же, сидящая на стуле, не смогла сдержать ухмылку, на ней были надеты строгий пиджак и белая сорочка, а так же юбка строго до колена и никаких украшений. Но эта легкая ухмылка выдавала в ней простого жизнерадостного человека, для которого удержать суровое выражение лица даже на минуту ради фотографии, непростое испытание. Мужчина же стоял и смотрел с фотографии прямо мне в душу своим пронзительным взором, широкоплечий, мощный, он был одет в военную форму и выглядел как памятник мужественности. Я понимал эту женщину в ее выборе, в стальном взгляде этого человека, даже сквозь призму фотографии, угадывалась железная воля, с этим мужчиной она чувствовала себя, как за каменной стеной.

Я пошел дальше вдоль стены, между вторым и третьим окном висела уже современная цветная фотография. На ней была изображена та же пара, но уже через многие годы. Я честно говоря узнал их по улыбке женщины, она с годами сохранила свою изюминку. На фотографии пара сидела на лавке, судя по окружающему пейзажу находившейся на этом же участке. Странно когда мы проходили по нему, то не видели никакой лавки, хотя может ее не видно из-за густой травы, надо будет поискать.

Так вот, они сидели на лавке, женщина держала в руках букет пионов в одной руке и улыбалась, другой же рукой она поддерживала под руку своего супруга. В ее взоре отображалась доброта, которая читается только в глазах у бабушек. Вообще у пожилых женщин в какой-то момент начинается разделение на две категории. Одни приобретают светлый лучик в глазах и живут, радуясь жизни, внукам и огороду, понимая, что суета тщетна. Другие же приобретают во взгляде нотку безумства, таким везде мерещится обман, они становятся нервозными и брюзгливыми. Женщина на фотографии без сомнения относилась к первой категории. Дедушка же был очень плох на вид. Он сидел, положив руки на тросточку пред собой. Было видно, что его зрение со временем совсем ослабло, и он едва ли различает фотографа, но он сидел в военной форме и его почти незрячий мутный взгляд не потерял ни капли стали, пускай время сделало его дряблым стариком, и теперь он даже сидит только если его поддерживает жена, но его дух так же тверд, как и раньше.

Время поменяло их местами, мужчина, бывший опорой, столпом этой семьи превратился в старца, и теперь уже его жена, которая когда-то выбрала его за его несгибаемый дух, стала для него опорой.

Эх, время, что же ты делаешь с нами? Почему ты разрушаешь наши тела еще до того, как мы успеваем в меру насладиться ими? Почему ты превращаешь в беспомощных стариков людей, пожар внутри которых еще не погас? Время беспощадно и скоротечно, хотя, думаю, именно мы виноваты в том, что так происходит. Когда мы тратим его на то что, по сути, неважно. Только потом, в конце пути, мы осознаем, что так много не было сделано из того, что являлось действительно важным, но время имеет только прямой ход, и мы вынуждены смириться с его бегом, понимая, что уже не получится вернуться назад, и остается только сгорать от бессильной злобы и терзаться мыслями: «А что было бы если…?».

Я кивнул в ответ своим мыслям и продолжил осмотр помещения. Правая стена, как я уже говорил, представляет собой стеллаж доверху набитый книгами, рядом с которым находятся два кресла, развернутые друг к другу в пол-оборота. Около шкафа сейчас стояла Юля и листала какую-то книгу.