Домой

Нина вздохнула:

– Первый раз в жизни я не могу тебе что-то объяснить, папа.

– Да это все из-за революции, – сердито сказал отец, – я ведь тоже – всегда с мальчишкой мог договориться, а сегодня набросился. Но я даже представить не могу, как его отцу обидно. И трудно…

– Ну вот это бы и сказал…

– А что, так непонятно? – опять разозлился Арсений Васильевич, – если твой Володя таких вещей не понимает, куда он тогда вообще лезет?

Он махнул рукой и пошел к себе в спальню, лег на кровать и уставился в потолок. Мучила досада – не сумел объяснить мальчишке… а как объяснить, если и сам ничего не понимаешь?

И он стал думать о том, что вообще очень мало интересовался тем, что происходило. Дети работали на заводах? Было, было. Но какие дети? Друг Тимофей, рабочий с Выборгской стороны, учил своих детей в реальном училище, жил с семьей в хорошей квартире, летом снимал дачу.

Дети жили в подвалах? И это было. В их дворе в подвальной квартире жил сапожник, каждую субботу напивался и лупил жену и детей, как-то Арсений Васильевич услышал крики и пошел навести порядок, во дворе встретился с Альбергом, тот тоже шел к сапожнику. Сапожнику много не потребовалось, они с инженером взяли его под руки, вывели на задний двор и пообещали неприятностей, если он не угомонится. По субботам стало заметно тише. Альберг тогда вздохнул, лучше бы такими вещами занималось государство, ну вот, оно и занимается – семья такой же пьяни живет у него в квартире…

Дети, дети! Да, дети, но что вырастет из этих детей? Вот случилась революция, и эти дети перебрались в отличную комнату, а то, что из этой комнаты выкинули такого же ребенка, они и думать не станут. Они вырастут с мыслью, что они чем-то лучше, чем Володя и Нина, потому что их пьяный скотина-отец пролетарий, потому что они были бедными, потому что у них не было ботинок.

Но они же и не виноваты. Арсений Васильевич почувствовал, что запутался, что все надоело, что он хочет жить своей обычной, понятной и приятной жизнью – растить дочку, работать, читать, гулять, по вечерам играть в лото.

Нина постучала:

– Можно?

– Конечно.

– Папа, пойдем играть в слова?

И весь вечер они играли, составляя слова из слов пролетариат и революция.

На следующее утро Нина пошла к Володе. Дверь в квартиру была распахнута, на подоконнике сидел маленький мальчик, одетый в какие-то тряпки.

– Ты что тут сидишь, простудишься, – сказала Нина.

Ребенок что-то буркнул. Нина не расслышала.

– Что?

– Пошла… – ребенок поколебался и добавил еще слово.

Нина усмехнулась:

– Что сказал-то… иди домой, дурачок – замерзнешь!

– Там папка пьяный, – сказал ребенок.

Из квартиры донесся крик. Нина пожала плечами:

– Ну, так хоть в кухне посиди.

– А ты в квартиру пойдешь?

– Да.

– Ты лучше не ходи, папка когда пьяный, злой.

– Нешто он мне что сделает? – удивилась Нина, – пойдем, доведу тебя до кухни.

В Володиной комнате явно что-то происходило. Причитала Нюронька, что-то грохотало – кажется, швыряли мебель.

Когда Нина с мальчиком проходили мимо, дверь распахнулась. На пороге появился пьяный отец семейства.

– Куррррва!

Увидев сына с незнакомой девочкой, он остановился, тупо моргая глазами.

– Нюрка! – заорал он, – ты что, сука, еще девку когда родила? Почему Панька с девчонкой тут?

Нина не удержалась от улыбки:

– Я не твоя, слава тебе господи.

– Не моя? – озадачился урод, – ладно тогда. А ты что, ущербок, тут шарисси? Я тебе как отец сказал сидеть в комнате не дыша, а ты? Ну, я тебя сейчас научу…

И он протянул к сжавшемуся мальчишке руку. Нина нахмурилась и отодвинула мальчишку плечом, оказавшись прямо перед пьяным.

– Это что? – удивился Куроесов, – это что такое передо мной?

– Иди на кухню, – велела Нина мальчику.

Мальчик растерянно топтался рядом. Куроесов угрожающе поднял руку.

– У меня есть отец, – сказала Нина спокойно, – задень меня – и ты покойник, точно говорю.

– Как это покойник?

– Ну как? В гробу лежать будешь.

– Ну нет, – возмутился пролетарий, – я еще поживу! Ты глянь, жизня какая началась! Кроватки у этих ушлепков – спят как порядочные! У меня матка вокзал убирала, так я при сортире спал, а как выгнали ее, так и на улицах. У тебя вот кроватка есть?

– Есть.

– И у моих щенков есть. Тебя звать как?

– Твое какое дело?

– И то, – согласился Куроесов грустно, – ты кто, из буржуев?

Нина внимательно посмотрела на него:

– Спать иди.

– И пойду. У меня ж тоже кровать есть.

– Ну вот. Иди, иди.

Выглянула Нюронька:

– Ты что хоть тут колобродишь, то у тебя дома нет? И у тебя, Панька? А ну-ка на кроватку свою иди, теперь ведь все есть, слава товарищу Ленину!

– Кроватки! Как порядочные будут! – опять закричал пьяный.

Нина подтолкнула Паньку:

– Уйди ты уж на кухню, пусть тут покричат.

– А он на мамку…

– Мамка взрослая – сама справится. Пойдем.

Она отвела мальчика в кухню, посадила на стул:

– Посиди тут. Володя дома, не знаешь?

Панька вытер рукавом сопли:

– Дома. А на него отец вчера кричал.

Нина кивнула и пошла к бывшей гостиной, постучала:

– Добрый день…

Софья Моисеевна встала с кресла:

– Ты, Ниночка?

– Здравствуйте. Я не помешала? А Володя дома?

– Дома. Володя!

Володя появился из Анютиной комнаты. Увидев Нину, он нахмурился.

– Я тебе помешала? – спросила Нина.

– Нет, – помедлив, сказал он, – совсем нет.

– Пойдем погуляем?

– Мама, я могу пойти погулять? – обернулся Володя к матери.

– Ты помнишь, что отец это категорически запретил?

– Что – это? Выходить на улицу? Я что, в тюрьме?

Софья Моисеевна холодно посмотрела на сына:

– Делай что хочешь. С отцом будешь разбираться сам.

– Пожалуйста, позвольте Володе немного пройтись со мной, – попросила Нина, – папа не позволяет мне гулять одной, а я совсем засиделась дома. Мы немного подышим воздухом и сразу же разойдемся по домам.

Софья Моисеевна, поколебавшись, кивнула:

– Хорошо.

В бывшей Володиной комнате было тихо. На улице Нина взяла Володю за руку:

– Нет, не отдергивай… Володенька, послушай! Папа не считает тебя глупым, он просто рассердился. Это раз. А второе…

Она остановилась, задумчиво глядя на Володю, потом медленно сказала:

– Я не знаю, как сказать. Я… я с тобой. Вот. Понимаешь?

Володя сглотнул:

– Да. Спасибо.

Они молча дошли до Клинского и обратно.

– Тебе пора, – сказала Нина около дома.

– Да. Я пойду.

– Приходи к нам.

– Приду, спасибо. И ты к нам.

Он пришел на следующий вечер. Арсений Васильевич встретил его смущенно:

– Володя, я неправ. Я старше, а вел себя как мальчишка. Ты меня прости.

– Это вы меня простите, – вздохнул Володя, – я… ну в общем, я.

– Ты, – улыбнулся Арсений Васильевич.

– Давайте играть? – предложила Нина, – в слова?

– Я уж не буду, – отказался Арсений Васильевич, – я вот почитаю.

– Тогда мы с Володей, – решила Нина, – знаешь, из каких слов составлять будем? Сначала – пролетариат. Потом революция.

Арсений Васильевич читал, прислушиваясь.

Сначала дети писали, потом стали читать слова вслух. Из слова пролетариат слов получилось поровну, из революции – у Нины на одно больше.

– Я выиграла! – торжествующе сказала Нина.

– Да, точно… – удивленно сказал Володя, – у тебя сегодня так слов много!

– Я умная, – с удовольствием сказала Нина.

Арсений Васильевич кивнул сам себе. Из этих слов они составляли слова вчера, просидели час, а потом дочка еще внимательно прочитала те слова, которые составил отец. Да, за Ниночку можно быть спокойным – при любых революциях.

***

Это случилось в ноябре. Они с мамой и Элей сидели в гостиной, топили камин, грелись. Мама что-то рассказывала, кажется, смешное, потому что они смеялись. Вдруг в дверях появился отец, и они замолчали – никогда не видели папу таким. Мама встала, пошла к нему навстречу, он нагнулся, что-то ей сказал, и мама качала головой, глаза ее наполнились слезами, она все качала и качала головой, как будто не веря сказанному. Отец тяжело сел в кресло, и Володя не выдержал – бросился к нему, схватил за руки:

– Папа, что? Папа?

– Нильсона расстреляли, – с трудом выговорил отец.

Володя отшатнулся и с недоумением оглянулся на Элю. Она стояла, кусая губы, со страхом глядя на отца.

– Вчера его забрали прямо с завода. На той неделе рабочие напились, вломились в цех, стали ломать машины. Он, конечно, не давал, уговаривал, оттаскивал. Они набросились на него, стали бить… он отбился кое-как, отбежал, стал кричать, что они творят, рушат свой же завод… ну, и еще, видимо, что-то сказал против новой власти – вы же знаете, как он к ней относился. Мы виделись с ним позавчера, у него на лице еще были синяки и ссадины. Смеялся, говорил, что после этого несколько рабочих пришли к нему с повинной. Ну, а некоторые, наверное, побежали в ЧК, передали о его речах куда следует… вчера забрали, при рабочих объявили, что забирают как контрреволюционера за пропаганду и верность старому строю. Я узнал сегодня, с мастером побежали в ЧК, узнать, хлопотать, в конце концов! И, – отец тяжело сглотнул, – эта сволочь в форме с улыбкой сообщила нам, что инженер Нильсон был расстрелян по приговору революционного суда сегодня ночью…

Эля заплакала в голос. Анюта заревела тоже, мама все кусала губы и качала головой. Володя держался за папины руки. В горле рос огромный ком, не давал дышать.

Нина на следующий день пристала:

– Володя, что ты такой? Что сделалось?

Он с трудом отговорился какой-то ерундой – немного болит голова, не получилась задача. Случившиеся было настолько ужасным, что даже выговорить эти слова – Нильсона расстреляли – казалось невозможным.

Володя все время вспоминал слова отца – смеялся, с синяками и ссадинами на лице, радовался, что рабочие пришли с повинной – а уже на следующий день его не было. Его убили.

Может быть, это моя последняя ночь, думал Володя каждый вечер, укладываясь спать.

Он боялся теперь строить планы, думать о будущем, что-то обещать. Нина каждый день после школы спрашивала:

– Ты придешь вечером? Мы завтра вместе пойдем?

Володя что-то мычал, чувствуя, как в груди растет холодный ужас. Как она не понимает, что никакого вечера, никакого завтра может и не быть?

Вечерами не хотелось готовить уроки – к чему готовить уроки, если завтра они могут не понадобиться? Как-то раз отец заметил у него грязные ботинки, велел немедленно привести обувь в порядок – Володя чистил ботинки, глотая слезы: какая разница, в каких ботинках умирать…

– Володя, опять?

Он смущенно отдернул руку. Нина укоризненно смотрела на него:

– Ну, сколько можно? Вчера на уроке опять кровь текла…

Володя нахмурился, и Нина замолчала.

Эта привычка – теребить уголок рта – появилась у него с той ночи, когда арестовали отца. Теперь, нервничая, он подносил руку ко рту, трогал, щипал, расчесывал до крови. Вчера в школе была проверочная работа, и Володя, хоть и оставался лучшим учеником в классе, так переволновался, что измазал кровью листок с ответами. Вот и теперь!

Они как-то раз проходили мимо того места, где тогда солдат убил мужчину. Конечно, Володя снова вспомнил, и, конечно, снова ковыряет рот.

Нина сначала сердилась:

– Володя, ну что такое? Убери руки от лица, что ты все хватаешься…

Потом она заметила, что это смущает его, и стала стараться отвлекать. Но такое получается только тогда, когда она рядом. Вчера на уроке она видела, что он опять вцепился в губу пальцами, но не вставать же на занятии, не подходить?

– Слушай, надо что-то делать! – сердито заговорила она, – ты так себе скоро рот разорвешь – будешь как человек, который смеется.

Володя угрюмо молчал.

– Нельзя так!

– Нельзя! – рассердился он, – что ты ко мне пристала? Я что, нарочно?

Нина отвернулась. Володя схватил ее за руку:

– Ну прости. Ты не одна ко мне с этим пристаешь просто – и мама тоже, и Элька. И отец. Отец-то хоть бы уж ничего не говорил, сам все время рукава на рубашке заворачивает-разворачивает – он так раньше никогда не делал!

– Надо придумать что-то, – решительно сказала Нина, – невозможно же так, и некрасиво, и тебе больно потом… слушай, я придумала! Есть у тебя платок?

– Да есть, конечно, вот. И что делать?

– Ну вот. Как будешь нервничать или что – сразу платок ко рту. Потрогал – и убрал. Понял?

– Понял, – недоверчиво сказал Володя, – попробую.

В школу Володя с Ниной ходили вместе – на этом настаивали и Смирнов, и Альберги. Инженер так и сказал:

– Нина, присматривай за ним, чтобы куда не влез.

Нина пообещала, но присматривать за Володей не приходилось. Он стал скрытным, почти все время молчал. Дойдя до дома, они расставались у подъезда, Нина звала Володю к себе, но он почти неизменно отказывался, а если и заходил, то молча высиживал полчаса или час и, вежливо поблагодарив, уходил домой.

Иногда школа не работала – то дров не было, то света, то учителей забирали на какие-то работы, совещания, бог знает куда. Володя с Ниной доходили до ворот, выслушивали от дворника, что школа закрыта, и шли домой. Нина радовалась свободному дню, Володя оставался равнодушным.

Арсений Васильевич через пару месяцев остался без работы – закрылся магазин, стало нечем торговать.

– Представляешь, завтра папа опять уедет за продуктами, – сказала Нина, когда они с Володей возвращались домой, – ко мне приедет тетя Лида.

Володя рассеянно кивнул, потом очнулся:

– Да? Слушай, а он сейчас дома?

– Дома, наверное, где же еще? В магазине он больше не служит.

– Могу я зайти?

– Конечно!

Арсений Васильевич действительно был дома – собирался. На Володю почти не обратил внимания:

– Ниночка, деточка, ты уж тут из гимназии сразу домой, нигде не гуляй. А то бы лучше посидела дома – отдохнешь, книжки почитаешь? А?

– Да нет, папа, я и так отстала, – не согласилась Нина, – но ты не волнуйся, я все сделаю, как ты говоришь.

– Ну и хорошо. А я, глядишь, привезу что хорошее. Так! Все я взял? Мандат… Еще мандат. И вот еще третий…

Из Нининой комнаты вышла тетя Лида:

– Ты бы лег, Арсений, ехать-то с самого утра. Ребята, давайте покормлю вас, да не шумите – отец отдохнул бы.

Нина кивнула:

– Давай помогу, тетя Лида.

Они вышли на кухню, и Володя бросился к Арсению Васильевичу:

– Вы надолго – в деревню?

– Нет, – рассеянно сказал тот, шаря по карманам, – на день, на два.

– Возьмите меня с собой!

– Зачем? – удивился Арсений Васильевич.

Володя поколебался, потом решился:

– У меня есть… мне дедушка дарил старинный компас. Он мой, только мой. И еще золотые монеты – три штуки. Тоже дедушка дарил. Я хочу их поменять. Возьмите меня?

– Нет. Отдай родителям, они решат, что с этими вещами делать.

Володя опустил голову. Вошла Нина с супницей:

– Володя, садись.

– Нет, спасибо. Я домой пойду.

Арсений Васильевич нахмурился:

– Погоди-ка. Пойдем со мной. Нина, мы поговорим минуточку, начинайте без нас.

В своей спальне он сел на маленький диванчик, притянул Володю:

– Садись. Случилось что-то? С чего ты вещи менять собрался?

– Просто так.

– Не хочешь рассказывать?

– Мне нечего рассказывать. Извините, я пойду, мама не разрешает задерживаться после уроков.

Арсений Васильевич пожал плечами:

– Иди.

Надо бы поговорить с отцом мальчишки, что ли, думал он сердито, садясь за стол и стараясь не смотреть на расстроенную Нину. Неужели все пацаны такие? Вот ведь дочка – умница, объяснил ей все раз, поговорил, и живи спокойно. Спокойная, открытая, веселая, настоящий подарок. Наверное, и с сыном можно было бы договориться, если бы тот остался жив. А этот? Стал молчаливый, тихий, Нина жаловалась, что слова из него не вытянешь, в гости не заходит, а ведь раньше метелкой было не прогнать. Что такое? И придумал еще – менять по деревням компас и монеты!

– Папа, я тебе еще узелок собрала – там мои платья, что малы, и чулки.

– Хорошо.

– И я взяла с собой – платье шила маленькой девочке, да не пришли забирать, – добавила Лида.

Арсений Васильевич уложил вещи в мешок и лег спать. Нина с тетей Лидой переговаривались в столовой – убирали со стола, потом Нина села делать уроки.

Володя медленно поднялся по лестнице, постучал. Дверь распахнулась, едва не ударив его в лоб, и мальчишка Нюроньки с силой толкнул его в живот:

– Сволочь! Ничего, мы вас перевешаем!

Володя оторопело поймал мальчишку за руку:

– Ты что? Что с тобой?

– Пусти, гадина! Мамонька!

На пороге гостиной появился отец. Он брезгливо посмотрел на извивающегося пацаненка и бросил:

– Домой.

Володя отпустил мальчишку, пожал плечами и пошел за отцом. Мальчишка что-то завизжал в ответ, Володя обернулся и увидел, что пацан корчит отцу рожи и изображает жесты, которые Володя пару раз видел у уличных мальчишек. Что они означают, он не знал, но понимал, что это что-то неприличное. Отец поморщился. Володя бросился было обратно, но его остановил окрик отца:

– Я сказал – домой!

В гостиной сидела только мама, в другой комнате Эля читала Анюте. Володя, не зная, чем себя занять, достал учебник по русскому, сел читать.

– Их выселяют, – отрывисто сказал отец.

– Кого? – не понял Володя.

– Нюроньку и компанию. Только Зальцман с мадам остается, но это вопрос времени.

Володя непонимающе смотрел на отца:

– Почему?

– Потому что я на ответственной работе, и мне в моем доме нужен покой, а не бардак.

– Они снова в подвал? – тихо спросил Володя.

– Меня это не касается. А почему ты спросил? Хочешь поменяться с ними местами? Отдай им свою комнату, а сам в подвал – с тебя станется.

– Яков! – возмутилась мама.

– У меня нет своей комнаты.

– Ну, теперь вернут. Завтра их здесь не будет.

Отец сел на диван, потянулся.

– Как я устал, Соня!

Мама кивнула.

– Как это обидно – сознавать, что работал-работал, для своих детей, для своей семьи, а тут явилось какое-то быдло и перечеркнуло все твои труды! – горько сказал отец, – когда в твоем кабинете сидит какой-то наглый, отвратительный человек, когда в комнате любимого сына, на его кровати…

Он замолчал. Володя опустил голову. Мама встала, подошла к отцу:

– Все наладится, Яков, не переживай. Они ведь ценят хороших специалистов, ты видишь сам.

– Ценят, – усмехнулся отец, – ценят! Вот Нильсона – оценили…

– Это было не руководство, а бандиты.

Отец встал, махнул рукой:

– Ладно. Ты голодный, большевик?

– Не надо меня так звать, – пробормотал Володя.

– Не надо так не надо. Так ты голодный?

– Нет.

– Уроки будешь учить?

– Да.

– Помочь что-нибудь?

– Нет.

– Ты здоров?

– Да.

Отец пожал плечами и пошел к девочкам. Володя попытался читать учебник, но ничего не понимал.

Новость о том, что Нюронькину семью выселят, обрадовала невероятно. Снова будет своя комната, можно будет подвинуть кресло к окошку, смотреть на улицу, думать о чем-то своем, можно будет расставить железную дорогу, позвать Нину… сколько всего опять будет можно!

Интересно, куда теперь отправят Нюроньку? Папа правильно говорит – он на ответственной работе, ему надо отдыхать, а с пьющим Нюронькиным мужем дома не было никакого покоя.

Но Нюронька же не виновата, что у нее такой муж, и дети не виноваты!

– Что ты бормочешь? – спросила мама.

Володя очнулся.

– Ничего. Мамочка, а куда теперь денутся Нюронька и ее дети?

– Не знаю. Как сказал твой отец – нас это не касается.

– Опять в подвал?

– А если и в подвал?

– Тогда вся эта революция была зря.

Мама нахмурилась:

– Послушай меня. Займись своим делом – ученьем. Не лезь в революцию, в политику. Ни к чему хорошему это не приведет.

Целый вечер Нюронька голосила в коридоре:

– И что же? Обратно буржуи нас в подвалы? Хвааатит, пожили мои детушки с кроватками да одеяльцами, обратно на тряпки в сыром-то подвале…

Володя пытался читать несчастный учебник, но в голову ничего не лезло. Он встал и пошел к дверям. Отец, читавший книгу, поднял голову:

– Из комнат не выходить.

– Мне надо в уборную.

– Туда и обратно. Никаких разговоров, быстро домой.

Володя вышел в коридор. Около дверей его комнаты были кучей набросаны вещи – грязные, засаленные одеяла, какая-то одежда, тут же немытая сковорода. Нюронька завязывала все вместе в большие узлы. Около нее стоял мальчик. Нюронька обернулась, вытерла рукой вспотевшее лицо.

– Караулишь? – спросила она горько, – как мы съедем с квартеры, так ты туда – шмыг? На кроватку свою, да с книжечкой? А я понадеялась на ту революцию, что теперь и у моего Сеньки книжечка да кроватка будет. Нет! Не будет правды бедному человеку.

– Папа на ответственной работе, и ему нужна тишина дома, – сказал Володя.

– Пуля твоему папе нужна!

Дверь за Володиной спиной распахнулась, отец дернул его за руку:

– Ты опять?

В комнате отец схватил его за плечи, затряс:

– Что тебе было сказано? Туда-обратно, никаких разговоров? Ты будешь слушать, что тебе говорят? Будешь? Будешь?

– Отпусти меня!

– Яков, перестань, – вмешалась мама, – Володя, ты был где надо? Иди и сразу же возвращайся.

Володя снова вышел. Нюроньки не было, около вещей на корточках сидел Сенька. Увидев Володю, он, не глядя, схватил немытую сковородку и бросил на пол. Володя вздрогнул.

– Я бы в тебя, – глухо сказал Сенька, – да мамонька не велит. Ну ничего, гаденыш, я тебя на улице увижу, я тебя убью.

– За что? – тихо спросил Володя, – за что?

– За то, что ты буржуй и враг. Враг простого народа.

Володя пожал плечами и пошел в уборную, повернул кран над раковиной. Вода текла еле-еле, и течь ей было некуда – слив кто-то заткнул грязной тряпкой. Володя вытащил тряпку, прочистил слив, помыл раковину.

В коридоре послышались голоса. Володя приоткрыл дверь, прислушался.

– Ну что, товарищи, на новую квартиру? – бодро говорил Зальцман, – а кто вам с переездом поможет? Николай, ты чего товарищей не позвал?

– Какие у него товарищи? – вмешалась Нюронька, – товарищи приходили, как сюда вселилися, я потом комнату почитай весь день отмывала – так гуляли, что нам квартеру дали… а сегодня мне проставляться не с чего.

– Ты что в мужском деле понимаешь? – заорал мужичок.

– А ты опять пьяный, Николай?

– А ты бы не пил с горя? – закричала Нюронька, – только наладили жизню, у деток кроватки появилися, а тут – обратно в подвал?

– Не в подвал, не передергивай, Нюра, а на первый этаж, в соседний дом. Старик там помер, не выдержал нашей пролетарской революции, вот туда и вселяем четыре семьи. Там и ребята есть, будет твоим с кем поиграть. А то что тут – с буржуйскими детьми?

– Они тихие, буржуйские-то, – возразила Нюронька, – не возразят, шмыг только в свои комнаты. Мальчишка вон – какой театр из бумаги склеил, ровно как на пасху на Сенной показывали… ладно, товарищ, как тебя там… пойдем мы на новое место. Так и будем скитаться, что за жизнь наша горемычная? Хорошего показали, да снова и отняли. Сенька, бери узел, Маня, тебе вот чайник несть. Эй, скотина! Ты-то сам дойдешь до квартеры новой? А то потеряйся по дороге, мне только полешче будет.

– Ты меня по мужскому делу не страми! – встрепенулся мужичок.

– Владимир! – послышался в коридоре голос отца.

– А вы, товарищ Альберг, не хотите вашим соседям с переездом помочь? – ехидно спросил Зальцман.

– Я помог, – коротко сказал отец.

Володя вышел из уборной. Сенька, нагруженный тяжелым узлом, показал ему кулак. Семейство выкатилось из квартиры. Последним, шатаясь, вышел мужичок.

Отец подтолкнул Володю:

– Домой.

– Можно мне к себе?

– Куда?

– В свою комнату.

Отец нахмурился:

– Туда не войти. Завтра мама наймет кого-нибудь, чтобы вымыли.

– А ваш мальчик сам вымыть не может? – снова ехидно спросил Зальцман, – старшая девочка ему поможет. Да и жена ваша.

– Мои дети и моя жена будут убирать за этими скотами? – удивился Альберг.

– Это не скоты, товарищ Альберг! – возвысил голос Зальцман, – это обычные, рабочие люди!

– Зайдите в комнату моего сына, – вздохнул Альберг, – и посмотрите, во что они ее превратили, эти ваши обычные, рабочие люди. Не лгите себе, гражданин Зальцман – обычные, рабочие люди никогда не стали бы жить в таком свинарнике. А те, кого, слава богу, удалось выселить – просто скоты. Пойдем, Володя.

Ночью Володя проснулся от тихих голосов. Мама с отцом переговаривались по поводу комнаты:

– Тебе нужен кабинет, Яков. Я не могу каждую минуту дергать Анюту, чтобы она не шумела.