Пятнадцатилетний капитан

– Что? Опять ничего? – спрашивала она грустным голосом, видя, как омрачилось измученное лицо молодого командира, побледневшего и похудевшего не на шутку за две недели постоянного беспокойства и непрерывного труда. – Неужели мы еще далеки от берегов Америки, Дик?

Бедный юноша пробовал улыбаться, отвечая с возможным спокойствием:

– Не думаю! По моему расчету, мы в непосредственной близости от берегов, в такой близости, что – не скрою – меня пугает возможность налететь на прибрежные подводные скалы!

– А уверен ли ты, Дик, в том, что судно держалось всегда должного курса? – беспокойнее, чем обыкновенно, спросила однажды миссис Уэлдон, видя, как юноша с досадой отложил в сторону свою подзорную трубу.

– В этом-то я могу быть уверен, – ответил Дик Сэнд без малейшего колебания. – Ведь нам ни разу не пришлось менять курса, с самого дня ужасной катастрофы. С тех пор ветер оставался неизменно попутным, меняя только силу, а не направление… Это-то и беспокоит меня! – невольно воскликнул он, не будучи в состоянии скрыть свое мучительное сомнение. – Ведь если мы делали даже только по десять миль в час, то ведь это же составляет более двухсот миль в сутки. Рассчитайте, сколько это составит с 13 февраля! А между тем берега все еще нет, хотя мы должны были бы видеть скалистые очертания этой части Американского материка даже в самую туманную погоду!

– В скольких же милях от Америки находились мы в день катастрофы? – робко спросила миссис Уэлдон, пораженная расчетом Дика Сэнда.

– В четырех с половиной тысячах, – печально ответил юноша. – За достоверность этой цифры я могу смело ручаться, так как она написана еще покойным капитаном, после его последнего наблюдения над высотой солнца, в самый день его ужасной гибели!

– В таком случае… – начала миссис Уэлдон, но Дик Сэнд не дал ей договорить. Бедный мальчик уже не мог скрывать своего болезненного недоумения и, не думая о том, каким беспокойством должны его слова наполнить сердце молодой матери, продолжал:

– Да, за достоверность этой цифры я могу ручаться, хотя о многом, о слишком многом другом должен говорить лишь приблизительно!.. А если исходить от этой цифры, получается необъяснимый, непонятный результат! Судите сами, миссис Уэлдон. Несчастье случилось 13 февраля. У нас теперь уже 9 марта. Итого получается почти четыре недели движения, с быстротой примерно по двести миль в сутки. Я беру самую скромную цифру, так как лаг показывал постоянно гораздо бо́льшую. Но даже допустив, что мы ежедневно подвигались всего на двести миль к берегам Америки, то в двадцать одни сутки мы должны были бы непременно достичь их. А между тем вокруг нас все тот же океан, и нигде ни признака берега. Это пугает меня, как необъяснимое, таинственное чудо, как какой-то тяжелый, томительный кошмар!

– А не мог ли ты ошибиться в оценке скорости хода «Пилигрима»? Быть может, судно сделало в действительности гораздо меньший путь, чем мы предполагаем? – ласково спросила миссис Уэлдон, чтобы хоть чем-нибудь успокоить юношу.

– Не думаю, – печально отвечал Дик, – я слишком внимательно следил за показаниями лага. Да и старый Том, заменявший меня иногда, прекрасно научился понимать данные этого инструмента, настолько простого и несложного, что допустить ошибку в толкованиях его указаний довольно трудно. Да вот, не хотите ли присутствовать при проверке наших предположений? Том как раз собирается…

Громкий крик старого негра не дал Дику докончить его фразы… В голосе верного Тома слышалось столько испуга и огорчения, что Дик Сэнд кинулся к нему, забывая о необходимости помочь миссис Уэлдон, направлявшейся за ним, пробраться по палубе судна, которое, как щепку, кидало из стороны в сторону разъяренное море.

– Что случилось, Том? – дрожащим голосом спросил молодой капитан.

– Лаг! Лаг! Несчастье!.. Оборвался! – мог только проговорить бедный негр, в отчаянии схватившийся за свою курчавую голову. Одной рукой старик держал конец оборванной веревки, другой рвал полной горстью свои седые волосы.

Мрачно нахмурив брови, осматривал Дик Сэнд оборванный конец веревки потерянного инструмента. Он был уверен в том, что эта веревка была новая и крепкая, специально сделанная для подобных целей. Каким же образом могла она оборваться, да еще так далеко внизу?.. Если даже допустить, что трение о борт судна могло быть причиной несчастья, то в таком случае веревка должна была бы оказаться перетертой наверху, там, где она соприкасается с обшивкой судна, а не внизу, где она соприкасается только с водой. А между тем веревка была, очевидно, перетерта, а не разрезана. Это вполне ясно видно было по оставшемуся концу. Странный и необъяснимый случай этот невольно напомнил Дику другой такой же: несчастье с компасом в капитанской каюте, такое же странное и необъяснимое. Юноша печально понурил голову. Теперь у него не оставалось никакого средства измерять быстроту хода своего судна, то есть узнавать даже и приблизительно, на каком расстоянии от берега оно может находиться в каждое данное время. Правда, на «Пилигриме» еще оставался главнейший и необходимейший для каждого моряка инструмент – спасительный компас, позволяющий определять направление и, таким образом, отыскивать дорогу посреди безбрежного океана. Воспоминание об этом отрадном факте слегка успокоило молодого командира, и он поспешил передать свою успокоительную мысль подошедшей Уэлдон.

– Не огорчайтесь, – сказал он почти весело. – Потеря лага не имеет особенного значения, а тем более теперь, когда мы уже приближаемся к концу нашего путешествия и находимся в ближайшем соседстве с материком.

Он не знал, что одна и та же преступная рука уже давно испортила инструмент, от которого зависела судьба «Пилигрима», и не подозревал, что показания компаса неверны, что берега Америки остались давно уже позади, в недостижимой дали за океаном.

Миссис Уэлдон ничего не ответила на утешения Дика и печально направилась к своей каюте. Говорить она не могла и спешила скрыть свои слезы, чтобы не увеличивать жгучего беспокойства, и без того не дававшего покоя мальчику-командиру «Пилигрима».

Не имея больше положительных данных для определения быстроты хода, Дик Сэнд мог лишь примерно предполагать, что эта быстрота не уменьшалась, а скорее увеличилась, в чем убеждал его опытный морской глаз, наблюдавший за количеством пены, остающейся за кормой быстро несущегося брига.

На другой день барометр еще больше опустился, предвещая один из тех ужасных шквалов, которыми славится океан, вероятно иронически названный «Тихим». Необходимо было убрать все оставшиеся распущенными паруса и даже спустить верхние подвижные части мачт и главнейшие реи. Ежеминутно рискуя оборваться и слететь в бурно клокочущее море, поднялся Дик наверх вместе с молодыми неграми, великодушно жертвовавшими собой для спасения судна. С нечеловеческими усилиями удалось добровольцам исполнить трудный маневр и вернуться почти благополучно на палубу. Только один из парусов, сорванный бешеным ветром, запутал в складки мокрой парусины Остина, не успевшего уклониться от удара тяжелой реи и упавшего вниз, к счастью, не очень высоко и на большой сверток канатов, который предохранил его курчавую голову от смертельного ушиба о дощатый пол палубы. Смелый молодой волонтер-матрос отделался незначительным ударом в грудь и вывихом левой руки, тотчас же вправленным опытным стариком Томом настолько успешно, что «наш раненый» (как поспешил прозвать Остина маленький Джек) не счел даже нужным прибегнуть к помощи дорожной аптечки миссис Уэлдон и продолжал помогать Дику Сэнду, как будто бы ничего не случилось.

«Пилигрим» несся с бешеной быстротой, несмотря на совершенно оголенные мачты и спущенные реи. Однако он все еще слушался руля и мог держать курс наперерез волнам, которые то подымали его на высоту восьмиэтажного дома, то бросали в глубокую пропасть между двумя водяными горами. Каждая минута приносила с собой новую опасность, угрожая гибелью судну, которое могло быть залито каждой из этих ужасных вздымающихся водяных громад. Но минута проходила за минутой, а судно все ныряло, то исчезая в глубине, то встряхиваясь, как утка, при взлете на высокие волны, все еще победоносно боролось с разъяренным океаном, и эта стойкость понемногу успокаивала миссис Уэлдон и черную команду брига, позволяя надежде теплиться в их измученных сердцах.

Один Дик Сэнд становился мрачнее и беспокойнее с каждой новой минутой. Он знал, что у западных берегов Южной Америки немало подводных камней и что даже самые оживленные гавани больших городов Перу и Чили отличаются изобилием естественных преград, затрудняющих доступ для иностранных судов даже в благоприятную погоду. Как же мог он надеяться избежать всех этих опасностей при страшном урагане, который гнал «Пилигрим» прямо на берег! Не сходя с места, простаивал он все ночи на носу судна, несмотря на страшный холод, внезапно наступивший дня три назад и увеличивавшийся почти ежечасно. Страшно озабоченный юноша ежеминутно ожидал увидеть сквозь ночную темноту ту светящуюся белую полосу, которая характеризует прибрежные буруны, выделяясь из мрака, несмотря ни на какую погоду. Но его привычный «морской» взор не мог различить ничего подобного, его тонкий слух не мог подметить в убийственном концерте завываний урагана той глухой и мрачной ноты несмолкаемого кипения воды вокруг подводных скал, звук которого так резко отличался от свиста ветра, скрипа мачт и звона металлических частей судна, что каждый моряк немедленно узнает его. Под утро, когда бледно-серый рассвет сменял ночную тьму, молодой командир окидывал последним испытующим взором весь горизонт – начинавший постепенно проясняться – и, не найдя нигде ни малейшего признака близости берега, решался наконец удалиться на часок в свою каюту, чтобы подкрепиться отдыхом после ужасной бессонной ночи.

Однажды в эту минуту навстречу ему попался повар Негоро, несший, по обыкновению, утренний чай в каюту миссис Уэлдон. Осторожно балансируя по страшно наклоненной палубе, португалец почтительно остановился, придерживаясь одной рукой за ванты[16], а другой заботливо предохраняя маленький чайник с горячим напитком, и молча низко поклонился молодому капитану, проходившему мимо него. Одну минуту в голове Дика мелькнула мысль заговорить с этим странным поваром, так спокойно относящимся к опасностям, которые могли бы испугать даже опытного, старого моряка. Быть может, Негоро смог бы высказать что-либо полезное? Юноша уже раскрывал рот, чтобы спросить у португальца его мнение, но один взгляд на холодное, как бы безучастное ко всему на свете лицо Негоро остановил слова в горле молодого командира. Слегка ответив на почтительный поклон повара, он спустился в свою каюту.

Если бы он мог видеть выражение, с которым мрачный португалец смотрел вдаль несколькими часами позже, то он, наверно, спросил бы, что значит тот, как бы невольный жест, которым Негоро указывал протянутой рукой на что-то, видимое ему одному посреди туманных паров, окутывающих весь горизонт.

Но никто не видел протянутой руки Негоро, никто не обратил внимания на торжествующую улыбку, появившуюся на его тонких, бледных губах, и португалец мог спокойно удалиться в камбуз, не выдав никому своей тайны, не проговорившись о том, чего он искал и что видел там, далеко, перед бешено несущимся «Пилигримом».

Глава двенадцатая

Земля в виду

Ураган бушевал с наибольшей силой. Быстрота течения воздуха достигала колоссальной скорости – 90 миль в час. Подобный ветер уничтожает все препятствия на берегу, ломая вековые деревья, срывая железные кровли с домов и разрушая самые здания. 23 июля 1825 года подобный ураган сорвал даже несколько пушек с крепостной стены на острове Гваделупа… Каково же должно было быть положение несчастного судна, затерянного в бушующем море, во время такого урагана! Его единственное спасение было в его подвижности. Опытные моряки прекрасно понимают это и стараются по возможности «бежать перед бурей», то есть лететь по волнам, с возможно большой быстротой, по одному направлению с ветром. Это же сделал и «Пилигрим», которому, впрочем, и не оставалось выбора. Правда, «убегавшему» от бури судну грозит страшная опасность от громадных волн, набегающих на него сзади, так как они могут обрушиться всей своей силой на его кормовую часть, заливая палубу, а подчас даже ломая руль. В случае, если масса воды найдет дорогу во внутренность судна, через плохо задраенные люки, то справиться с ней почти невозможно, так как выкачивание воды помпами затруднительно даже и в спокойную погоду и требует много времени и усиленного труда. В бурную же погоду, когда новые волны постоянно прибавляют воды в трюм, помпы, или насосы, оказываются совершенно бессильными, и несчастному полузатопленному судну неминуемо грозит опасность перевернуться вследствие бешеных скачков, при которых самый устойчивый корабль не в состоянии сохранить необходимого равновесия.

К счастью, Дик Сэнд предвидел эту опасность и заранее принял все нужные меры предосторожности. Отказавшись от мысли поднять специальный «буревой» парус из особенно прочного полотна, за неимением опытных матросов, способных убрать его с необходимой быстротой в каждую данную минуту, юный командир «Пилигрима» приказал наглухо закрыть все люки и отдушины, сквозь которые могла бы пробраться внутрь судна вода, и затем остался сам на руле, к колесу которого привязал себя, чтобы не быть унесенным в море одной из бешеных волн, ежеминутно перекатывающихся через всю палубу брига. Возле своего храброго капитана поочередно стояли гигант Геркулес или же оба молодые рулевые, Бат и Актеон, также привязанные к ближайшей мачте и всегда готовые помогать изнеможденному Дику, держащемуся на ногах только благодаря нечеловеческим усилиям… На носу не менее утомленный Остин, отличавшийся прекрасным зрением, также почти не сходя с палубы, впивался глазами в туманную даль, подстерегая появление берегов.

Старый Том являлся на смену того, кто изнемогал окончательно, давая возможность каждому хоть немного отдохнуть посреди мучительных дней и бесконечных ночей.

Так прошло трое суток, во время которых Дик Сэнд не проспал в общей сложности и шести часов. Миссис Уэлдон, пользующаяся каждым ослаблением урагана, чтобы подняться на палубу и узнать, в каком положении судно, не на шутку начала беспокоиться о здоровье юного капитана. Разговаривать при страшном вое ветра в снастях, посреди дико ревущего океана, было почти невозможно, но все же она пыталась – хотя бы только пантомимой – убедить Дика отдохнуть, хоть немного, после страшных усилий последних суток. Предполагая, что молодая женщина желает сказать ему что-либо нужное, юноша последовал за ней в каюту, где было темно и душно и томительно неуютно, но где все же можно было обменяться мыслями, несмотря на скрип гнущихся, как тростинки, мачт и лязг железного такелажа, доносившийся с палубы сквозь тщательно закрытые люки.

Узнав, что миссис Уэлдон хотела лишь заставить его заснуть часа два-три, юноша поблагодарил ее, но исполнить просьбу все-таки не согласился. Он только наскоро выпил стакан горячего грога и съел кусок хлеба с ветчиной, приготовленный для него старой нянькой маленького Джека. Затем грустно провел рукой по спутанным кудрям бедного ребенка, лежавшего в обычном полусне в своей беспокойной койке, и поспешил обратно к рулю, оставленному под надзором Тома и Геркулеса.

Но за короткое отсутствие молодого командира возле руля разыгралась неожиданная сцена. Не успел Дик Сэнд скрыться из виду, помогая миссис Уэлдон добраться до каюты, как на корме появилась мрачная фигура Негоро, очевидно поджидавшего этого момента. Осторожно пробираясь по качающейся палубе, через которую то и дело перекатывались громадные волны, португалец добрался наконец до той площадки, которая считается на каждом судне местом привилегированным, так же как и вся остальная часть кормовой палубы. Добравшись до обоих негров, стоявших у рулевого колеса, Негоро изменил своей всегдашней молчаливости, обратившись с каким-то вопросом к старому Тому. Расслышать этого вопроса было невозможно за шумом ветра и ревом волн, да если бы кто-нибудь из черных матросов даже и понял, о чем спрашивает мрачный португалец, то вряд ли бы он удостоил ответом странного повара, умудрившегося прожить более двух месяцев на судне, не обменявшись и двумя сотнями слов со своими спутниками.

Уже один этот факт мог достаточно объяснить недоверие, которое черные пассажиры «Пилигрима», все без исключения, питали к Негоро, вполне разделяя мнение своего капитана о загадочном португальце. Поэтому присутствие его на корме судна и попытка начать разговор с рулевым должны были удивить и даже обеспокоить Тома и его гиганта-помощника. Помня приказание молодого капитана – не допускать к рулю и, главное, к компасу этого человека, – старый негр уже хотел знаками посоветовать ему проваливать подальше, как он выразился мысленно, как вдруг громадная волна обрушилась на корму «Пилигрима» и со страшным шумом прокатилась по палубе…

Негоро вскрикнул и свалился. Набегающая волна подхватила его, унося с собой, и неминуемо выкинула бы несчастного за борт, если бы он не успел уцепиться руками за столб, к которому был привинчен медный футляр рулевого компаса.

Том быстро подскочил к лежащему, опасаясь за целость драгоценного инструмента, но Негоро уже поднимался на ноги, опираясь машинально правой рукой на полукруглую покрышку компаса. Всего минуту прикасалась его рука к этой покрышке, но за это короткое мгновение ловкому португальцу удалось вытащить из-под нее тот кусок железа, который был им положен около месяца назад.

Никто не заметил его и не обратил внимания на движение, которым Негоро выбросил за борт опасный предмет, уже сослуживший свою преступную службу, делая вид, что цепляется высоко поднятой рукой за ближайший проволочный канат.

Возвращавшийся из каюты миссис Уэлдон, Дик Сэнд слышал крик испуга, вырвавшийся у старого негра, и поспешил к нему.

– Что случилось? – прокричал он в ухо верного негра. – Уж не с компасом ли несчастье?

Том поспешил успокоить юношу скорее пантомимой, чем словами, половину которых относило ветром.

– Нет, нет! Все благополучно! Это Негоро испугал меня, ухватившись за компас, чтобы удержаться, когда его смыло волной.

Дик бросился к компасу, поняв часть объяснения верного рулевого. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедить его в целости драгоценного инструмента. Это успокоило его отчасти, но все же он счел нужным сделать строгий выговор португальцу.

– Зачем вы здесь? – спросил он возможно громче, мрачно нахмурив брови. – Что вам здесь надо?

– Ничего! – так же громко ответил Негоро, нахально пожимая плечами. – Я вышел полюбоваться чудной погодой. Гулять по палубе никому не запрещается.

– Подходить к рулю и мешать рулевым запрещается каждому и на каждом судне, – строго возразил Дик Сэнд. – Вам же я положительно приказываю держаться возможно дальше от рулевого компаса. Вы слышите меня, Негоро?

– Слышу, да только исполнять не хочу! – нагло крикнул португалец.

Дик молча расстегнул свое кожаное пальто и хладнокровно вытащил из его кармана заряженный револьвер, приставив его дуло к виску побледневшего повара.

– Слушайте, Негоро, – проговорил он с кажущимся спокойствием, но так громко, что его звучный молодой голос на минуту заглушил даже вой бури. – Еще один такой ответ, и вы никогда не заговорите больше. Этот револьвер всегда со мной… Помните это!.. При первом же ослушании или дерзости с вашей стороны я немедленно…

Молодой капитан не договорил, видя, что португалец внезапно падает на колени посреди заливаемой водой палубы, под тяжестью железной руки Геркулеса, расслышавшего нахальный ответ Негоро и подоспевшего на помощь своему капитану.

– Прикажите выбросить негодяя за борт! – почтительно прокричал он над ухом дрожащего повара.

Дик сделал отрицательный жест, удерживая расходившуюся руку не в меру рьяного гиганта.

– Подождем покуда, Геркулес! Но помните, Негоро, что при первой дерзости, при первом подозрительном движении я прикажу вас бросить в воду так же спокойно, как дохлую собаку…

Негоро ничего не отвечал. Он только злобно сверкнул глазами, с усилием поднимаясь с колен и расправляя стиснутые плечи. Затем он поклонился командиру, как будто бы ничего не случилось особенного, и направился к своей кухне. Но если бы кто видел злобную усмешку, искривившую его губы, когда он издали окинул взглядом группу, оставшуюся у рулевого колеса, если бы кто мог слышать, как он прошептал про себя: «Подожди, черная скотина, сочтемся», – тот пожалел бы о великодушии, с которым юный капитан помешал своему верному черному матросу отправить в море мрачного и молчаливого повара.

Но Дик Сэнд внимательно рассматривал компас и радовался его целости, совершенно забыв о столкновении с Негоро и о том смутном подозрении, которое промелькнуло в его голове при виде португальца, опиравшегося на медную крышку драгоценного инструмента.

И в самом деле, зачем было бы Негоро уничтожать последнюю возможность управления судном, на котором он сам находился и с участью которого была связана и его собственная судьба, как и судьба всех остальных пассажиров «Пилигрима»? «Предполагать что-либо подобное было бы просто нелепостью…» – сказал себе юноша, внимательно осмотрев спасительный инструмент и убедившись в его целости и сохранности. А между тем какое-то необъяснимое, смутное подозрение все еще шевелилось в душе Дика Сэнда и заставило его невольно приказать Геркулесу наблюдать за каждым шагом португальца и, главное, не допускать его к рулевому компасу. Для большей безопасности Дик придумал привязать верного Динго поблизости. Этого было, конечно, совершенно достаточно для того, чтобы удержать Негоро на почтительном расстоянии от запрещенного места.

Еще четыре дня прошло в том же томительном беспокойстве. Сила урагана, в общем, не изменялась, – хотя бывали часы сравнительного спокойствия, позволявшие передохнуть измученной бессонницей маленькой команде брига. Матросы, которых было недостаточно даже в спокойную погоду, оказались не в силах справиться с тяжелой службой бурного времени. А нести эту службу все же было необходимо, несмотря на то, что люди буквально с ног валились от усталости. Только пример их молодого капитана, выказывавшего сверхъестественную энергию, поддерживал честных и храбрых негров в их самоотверженной задаче. Задача эта внезапно усложнилась переменой в направлении ветра, совершившейся как-то незаметно. Без всякой видимой причины компас начал показывать разницу в направлении урагана, и разницу немалую: на целых 45 градусов. Судно, шедшее прежде прямо на запад, внезапно очутилось в крайне опасном положении, благодаря тому, что ветер, дувший с юго-запада, позволял волнам заливать судно сбоку, вследствие чего бриг ежеминутно рисковал перевернуться. Чтобы избежать этой опасности, пришлось изменить курс, повернув наперерез волнам, – как было раньше, – но теперь это направление уже не приближало к желанным берегам Америки или, по крайней мере, увеличивало расстояние, оставшееся между материком и «Пилигримом».

Было уже 25 марта, а берега все не видно. Судно летело с чисто фантастической быстротой, подгоняемое ураганом, а кругом все оставалось по-прежнему: одно море, безбрежное, бушующее море, и ни малейшего признака приближения земли! Дик Сэнд начинал думать, что он сходит с ума.

Неужели он ошибался в выборе курса? Но нет… этого быть не могло. Компас указывал нужную дорогу на запад… И «Пилигрим» все время шел на запад… шел уже около двух месяцев… шел со страшной быстротой!.. Правда, измерить ее не было больше возможности за потерей лага, но опытный взгляд подсказывал Дику, что бриг проходил и теперь не менее двухсот миль в сутки. Следовательно, он давно должен был бы находиться в виду материка. Как же объяснить необъяснимое отсутствие земли? Бедный юноша хватался за голову, считая себя минутами жертвой какого-то злобного колдовства…

Увы, колдовство это было злобой человеческой, и объяснить его мог бы один Негоро, с мрачной радостью наблюдавший за горизонтом, стоя в дверях своей каюты! Он один знал, почему компас так долго лгал, так же как и то, почему он опять стал показывать истину. Один Негоро знал и причины, заставившие его совершить свое предательское преступление. Бедный же Дик тщетно ломал себе голову, отыскивая разгадку необъяснимого исчезновения целой части света. Целыми часами стоял он с помутившимся взором, вперив глаза в пространство и ничего не видя, – от истощения и усталости столько же, сколько от тумана и дождя.

Наконец, 26 марта, раздался давно ожидаемый крик: «Земля!» Одним прыжком очутился Дик Сэнд на носу судна возле Геркулеса, бывшего очередным караульным, или впередсмотрящим.

– Где земля? Говори! Впереди? Справа или слева?.. Да не ошибся ли ты? Я ничего не вижу!.. Отвечай же, не томи меня!.. – забросал он вопросами молодого негра, смутно надеясь, что неопытные глаза неморяка приняли за землю очертания какого-либо низко нависшего облака.