Пятнадцатилетний капитан

Дня три спустя после несчастного случая с компасом погода заметно изменилась. Ветер стих, как это всегда бывает при появлении тумана, и наступила пронзительная и холодная сырость. К вечеру туман усилился настолько, что с палубы нельзя было уже различить очертания верхних парусов. В такую погоду плавание становится опасным в оживленных бесчисленными судами европейских морях. Но здесь, в самой уединенной части Тихого океана, бояться столкновений было нечего, поэтому Дик Сэнд решился отдохнуть подольше, оставив вместо себя у руля старика Тома, на внимание и бдительность которого смело можно было положиться. Кроме того, на носу, по обыкновению, остался дозорным молодой Актеон; все же остальные пассажиры разошлись по койкам, радуясь возможности выспаться спокойно благодаря уменьшению качки. Все огни на палубе были потушены, и только сигнальные фонари на бортах слабо мелькали, отражаясь в молочной пелене тумана, как две тусклых звезды красного и зеленого цвета. Но лучи этих фонарей не долетали до палубы, огражденные высокими дощатыми ставнями, которые должны были отбрасывать весь свет на море для предупреждения идущих навстречу судов. Только на корме «Пилигрима» ярко горели два рулевых фонаря, свет которых сосредоточивался на блестящей медной покрышке компаса, и эта яркая полоса света, прорезывавшая темноту туманной ночи, усиливала непроницаемость мрака, сгустившегося вокруг освещенного пространства настолько, что самый внимательный глаз не мог бы разглядеть человека, неподвижно стоящего на его границе, в двух шагах от рулевого…

Старый Том спокойно простоял на своем посту уже около трех часов, внимательно следя за направлением магнитной стрелки компаса и не думая ни о чем, кроме наилучшего управления вверенным его добросовестности судном. Он слышал, как одна за другой били корабельные склянки (часы), исчисляя оставшееся до смены время, и мало-помалу начал впадать в особенное полузабытье, хорошо известное опытным рулевым и вызываемое слишком упорным вниманием зрения, сосредоточенного на одной блестящей точке. Явление это объясняется гипнотическими влияниями, еще мало исследованными, но уже безусловно признанными наукой. Морякам оно давно знакомо настолько, что командиры судов никогда не забывают предупреждать о нем новичков-матросов, остающихся у руля темной ночью, советуя им почаще отводить глаза от блестящей покрышки компаса, сосредоточивая внимание на окружающих предметах. Дик Сэнд упустил из виду подобное предупреждение, оставляя Тома на руле, и чем внимательнее и добросовестнее исполнял старый негр возложенную на него почетную обязанность, чем пристальнее не сводил глаз с блестящего пятна компаса, тем скорее и сильнее должно было сказаться на нем гипнотическое влияние этой единственной светлой точки посреди окружающего густого мрака. Действительно, около трех часов ночи старик впал в почти бессознательное состояние, ясно высказывавшееся в его каменной неподвижности, в безжизненном, как бы окаменелом выражении его черного лица. Правда, его рука продолжала сжимать рулевое колесо с прежней силой, но это было чисто машинальное усилие; ум же и сознание Тома отсутствовали, витая где-то очень далеко, в неведомых сферах!

Все это понял тот, кто давно уже наблюдал за старым негром, осторожно подкравшись к границе освещенного круга и неподвижно ожидая полной бесчувственности рулевого. С вытянутой рукой стоял повар Негоро больше получаса, не шевелясь и выбирая мгновение! Наконец он решился, быстро шагнул, осторожно согнувшись и промелькнув, как тень, мимо неподвижного рулевого, скрылся на другой стороне освещенного круга, в непроницаемом мраке туманной ночи. Но в это короткое мгновение рука Негоро успела коснуться компаса и что-то сунуть под его выпуклую крышку…

Если бы Дик Сэнд мог видеть происшедшее! С какой поспешностью, с каким ужасом отбросил бы он подальше таинственный предмет, положенный португальцем в непосредственной близости от магнитной стрелки. Но юноша спокойно спал, утомленный неделей тяжелого труда и постоянной бессонницы, а черный рулевой, очнувшийся после минутного забытья, не мог даже подозревать о случившемся несчастье. Он только протер глаза, недоумевая, как могло судно отклониться так далеко от указанного курса в то короткое мгновение, в которое он забылся непонятным ему самому образом. Один взгляд на часы убедил обеспокоенного Тома в том, что его непонятная рассеянность (иначе он не сумел бы назвать своего гипнотического состояния) продолжалась не больше трех минут.

А между тем магнитная стрелка показывала значительное изменение курса. Опытный моряк обратил бы внимание на подобное необъяснимое явление и стал бы искать его объяснения у старших матросов, даже у командующего судном. Но бедный негр подумал только, что бриг попал на одно из тех подводных течений, о которых так часто упоминал Дик Сэнд, и ограничился тем, что быстро сделал несколько оборотов рулевого колеса, чтобы исправить то, что называл своей оплошностью!..

А между тем кусок железа, искусно спрятанный португальцем под полукруглой покрышкой компаса, делал свое дело!.. К тому времени, когда юноша-капитан, бодрый и отдохнувший, появился на рассвете на палубе, чтобы сменить рулевого, близость железа уже настолько испортила правильность показания магнитной стрелки, что компас давал уклонение в сорок пять градусов, незаметное для всех, кроме преступника, испортившего последний инструмент, могший помочь «Пилигриму» найти правильный курс посреди громадной водной равнины. Несмотря на свою добросовестность, старый Том не счел нужным сообщать молодому командиру о своей минутной рассеянности, не придавая ей никакого значения, и капитан Сэнд взялся за руль, вполне уверенный в том, что держит правильный курс на запад, прямо на материк Южной Америки, в то время как судно его шло на сорок градусов в сторону, направляясь к югу, вдоль всего громадного океана, почти параллельно тем берегам, которых так мучительно нетерпеливо ожидала мать маленького Джека.

Глава одиннадцатая

Ураган

Дни шли за днями. Целая неделя прошла совершенно спокойно, без всяких приключений. Попутный ветер все еще держался, постепенно свежея, так что «Пилигрим» делал от ста шестидесяти до ста восьмидесяти миль в сутки, что было вполне удовлетворительно, особенно при невозможности поставить верхние подвижные паруса.

Одно только беспокоило Дика – это отсутствие других судов. По его соображениям, «Пилигрим» должен был уже войти в район следования многочисленных пароходов, соединяющих Америку с Австралией и Новой Зеландией. Ежеминутно ожидал он встретить какое-нибудь из больших судов, совершающих регулярные рейсы между многочисленными торговыми портами Нового Света, надеясь найти возможность передать своих пассажиров, а может быть, даже и получить в помощь нескольких матросов и, главное, – офицера, знакомого с навигацией, что позволило бы ему довести «Пилигрима» благополучно до места назначения. Но надежды юноши, терзавшегося сознанием недостаточности своих сведений, оставались тщетными. Несмотря на бдительный надзор, не прекращающийся ни днем, ни ночью, нигде не белелся парус, нигде не чернел дымок отдаленного парохода. Эта странная, необъяснимая пустынность океана начинала не на шутку пугать молодого командира, прекрасно помнившего, как часто попадались ему различные суда именно в этих широтах в каждом из его прошлых плаваний.

Для виновника неправильных показаний компаса явление это было понятно, так как он знал, что «Пилигрим» идет по направлению к мысу Горн – южной оконечности Американского материка, прорезывая самые пустынные части Тихого океана; те широты, куда лишь случайно заходят китоловы южных полярных стран да разве еще какая-нибудь научная экспедиция… Но Дик Сэнд, не подозревавший отклонения магнитной стрелки, испорченной близостью куска железа, спрятанного Негоро под медной покрышкой компаса, не мог объяснить себе отсутствия многочисленных пароходов, соединяющих Америку с Австралией, и беспокоился необъяснимой и неестественной пустынностью океана больше, чем каким-либо понятным и легко объяснимым бедствием или опасностью. Не без труда удавалось ему скрывать от миссис Уэлдон свое возрастающее беспокойство, чтобы сохранить хотя бы некоторое спокойствие у матери, терзаемой страхом за судьбу своего сына.

– Еще недельки две, и мы будем в Америке, – говорил он ей с напускной веселостью.

– Верю, друг мой, верю и жду терпеливо. Не беспокойся за меня, дитя мое, – ласково отвечала молодая женщина.

– Как могу я не беспокоиться! – горячо возражал Дик. – Если бы я мог передать вас обоих на один из больших океанских пароходов, которые должны повстречаться нам не сегодня-завтра, тогда бы я ничего не боялся! Но страх за вас и за маленького Джека гнетет меня. Как непрочны радости человеческие! Я был так счастлив, узнав, что вы возвращаетесь домой на нашем «Пилигриме»!.. А теперь я отдал бы несколько лет своей жизни за то, чтобы вы избрали другое судно или дождались бы в Окленде почтового парохода для переезда в Мельбурн!

– Полно сокрушаться, дитя мое, – ласково упрекала юношу миссис Уэлдон. – Подумай только, что было бы, если бы мы не поехали на «Пилигриме»!.. Судно наше не встретило бы обломков «Вальдека» и не спасло бы негров. Пять человеческих жизней чего-нибудь да стоят!.. И кроме того, посмотри, как тесно связано все, что сейчас происходит: не спаси мы негров, каково было бы нам всем (или тебе одному, в случае если бы мы не поехали с «Пилигримом») остаться на судне без помощи, вдвоем с мрачным португальцем, которому мы оба не доверяем!

– И все же я предпочел бы это! Я предпочел бы все на свете беспокойству о вас! – горячо возразил Дик. – А что касается Негоро, то я сумел бы избавиться от него в случае надобности, даже если бы мне пришлось застрелить его или выкинуть за борт.

– Но тогда ты бы остался один на судне! Один посреди океана! Неужели ты не побоялся бы этого страшного одиночества, о котором я не могу думать без внутренней дрожи?

– За себя я ничего не боюсь, миссис Уэлдон!

Миссис Уэлдон невольно подчинялась влиянию непоколебимой веры и железной энергии, соединенных в сердце этого юноши. Надежда вновь успокаивала ее сомнения, и уверенность в счастливом окончании рискованного путешествия позволяла ей спокойно отдыхать в те ночи, когда молодой командир ломал себе голову, тщетно отыскивая причины непонятных, пугающих его явлений… Ах, если бы у него был другой компас, необходимый для проверки показаний первого! Как быстро отыскал бы он причину неестественного уклонения магнитной стрелки! Но, не имея возможности сравнивать показания двух компасов, он продолжал спокойно править на юго-запад, воображая, что идет прямиком на запад, и объясняя непонятную медленность пути либо неточностью измерений лага (проверить которые без помощи определения положения судна до высоте солнца было невозможно), либо, наконец, каким-нибудь незнакомым течением, относящим судно в сторону от прямого пути.

Но то беспокойство, которое мешало спать юноше-капитану, было неизвестно черным пассажирам «Пилигрима», совершенно успокоившимся при виде энергии и распорядительности Дика Сэнда. Простодушные негры забыли трагическое происшествие, превратившее их в моряков. В свободное от занятий время они взапуски с Джеком распевали песенки или устраивали скачки для забавы ребенка, который верхом на Динго обгонял быстроногих черных «лошадок» – Бата и Актеона!..

К счастью пассажиров «Пилигрима», юный капитан его умел чувствовать близость перемены ветра тем специальным морским инстинктом, присутствие которого доказывало истинное призвание волонтера-моряка. Тайны предсказаний барометра давно уже были известны талантливому ученику капитана Гуля. Дик Сэнд знал, что значительное понижение ртути, после долгого периода хорошей погоды, указывает на приближение дождей, которые будут тем менее продолжительны, чем быстрее исполнится предсказание барометра. Знал он также и то, что внезапное падение ртути весной и осенью означает приближение сильного ветра, сплошь и рядом переходящего в настоящий шквал, тогда как летом, в жаркую погоду, то же самое указание служит предвестником грозы, зимой же, после сильных морозов, оттепели с дождем или снегом.

С первого же дня своего командования Дик Сэнд тщательно наблюдал за состоянием барометра, чтобы не пропустить возможности своевременно освободить такелаж «Пилигрима» от лишних парусов, которые могли увеличить опасность при неожиданном шквале, но только 23 февраля ртуть начала постепенно опускаться. Это тем более обеспокоило молодого капитана, что самая медленность изменения показаний барометра доказывала силу и продолжительность ожидаемого ветра.

Приходилось своевременно озаботиться предохранительными мерами, чтобы спасти «Пилигрим» от ожидаемой опасности. Предвидя необходимость не только взять два или три рифа, то есть уменьшить плоскость парусов, или же убрать их, свернув до возможно меньшего объема и привязав в таком виде к реям, но даже уменьшить длину мачт, спустив их приставные концы, так же, как и наиболее тяжелые реи, – молодой капитан решился исполнить этот нелегкий маневр немедленно, пока он еще не представлял непреодолимых затруднений. Правда, качка уже усилилась настолько, что работа в верхней части такелажа стала небезопасной, и это прекрасно понимали молодые добровольцы, помощники Дика. Но они понимали и необходимость предосторожности и, не колеблясь, решили жертвовать собой для спасения судна. Сам Дик, в сопровождении наиболее ловких гимнастов, Остина и Бата, поднялся по легкоподвижным веревочным лестницам и, отвязав верхние реи вместе с привязанными к ним свернутыми парусами, опустил их благополучно вниз на палубу. Около двух часов пришлось храбрецам провести наверху, цепляясь за тонкие веревки такелажа и раскачиваясь вместе с мачтами; ежеминутно рисковали они упасть в море при малейшем неловком движении, при первом признаке головокружения или слабости в утомленной руке. Но неопытным морякам все же удалось исполнить первую и труднейшую часть их задачи. Дрожащие от холода, промокшие до костей и утомленные напряженным усилием, спустились они на палубу, где их ждала вторая задача, не менее утомительная, хотя немного менее опасная, чем первая. Надо было брать рифы на широких нижних парусах. Отдыхать было некогда, и заменить утомленных никто не мог. Старик Том должен был оставаться у руля, а гигант Геркулес давно уже оказался неспособным лазить на снасти, которые он обрывал своей тяжестью или своими слишком ревностными усилиями. Только один Актеон присоединился к трем отважным труженикам, которые деятельно принялись за работу под начальством неутомимого юноши-капитана, всюду первого, всюду рискующего собой, чтобы уменьшить опасность или облегчать задачу своих добровольцев-матросов. Его пример ободрял и успокаивал негров. Его искусство служило им примером, так что бесчисленные веревочки, уменьшающие площадь паруса, оказались через полтора часа должным образом связанными. После этого можно было предаваться отдыху в сознании, что все меры предосторожности на первый случай уже приняты.

Целых три дня заставила себя ожидать предсказанная барометром буря. Ветер крепчал, но довольно незначительно и притом сохраняя прежнее направление. Неопытные негры радостно приветствовали это постоянство погоды при сравнительном спокойствии моря, но Дик Сэнд понимал, что значат грозные признаки, становившиеся все заметнее. Уже с 25 февраля небо покрылось тяжелыми свинцовыми тучами и густой туман окутал поверхность океана, застилая собой горизонт и подчас даже мешая видеть места захода или восхода солнца. Молодой командир «Пилигрима» почти не покидал палубы, окончательно потеряв сон и аппетит, и только сознание ответственности давало ему силу скрывать щемящее беспокойство, терзавшее его сердце.

28 февраля ветер начал внезапно стихать. Это окончательно расстроило Дика, к крайнему недоумению негров, обрадованных неожиданным прекращением качки. Но опытный моряк понимал, что это внезапное затишье, не предсказанное барометром, – явление случайное, предвещающее страшную силу будущей бури. И опытность не обманула его. К четырем часам после полудня утреннее спокойствие уступило место сильнейшему волнению, и ветер завыл с удвоенной силой.

В это время Негоро внезапно появился на пороге своей кухни, из которой он редко выходил в обыкновенное время. Осторожно подкрался он к правому борту, пользуясь тем, что Динго спал где-то в углу теплой каюты и не видел своего заклятого врага. Молча принялся мрачный португалец рассматривать небо и море. Высоко вздымающиеся волны бежали одна за другой ровными рядами, не перегоняя друг друга и не сталкиваясь; их вышина не отвечала этому кажущемуся спокойствию и не могла быть объяснена одной силой ветра, под напором которого «Пилигрим» быстро летел вперед, несмотря на незначительное количество оставленных парусов. Опытный моряк мог бы легко сообразить, что чрезвычайное волнение океана являлось последствием страшной бури, свирепствующей где-то за горизонтом, и даже рассчитать, через сколько времени этот гибельный шторм домчится до несчастного судна, затерянного посреди бесконечного водного пространства, как отбившаяся от стаи одинокая птица. С мрачной улыбкой перевел таинственный повар свой взор на небо, вид которого был не утешительнее, чем вид моря. Тяжелые тучи, покрывавшие небесный свод, резко отличались друг от друга цветом и быстротой передвижения. Верхние слои облаков, более светлые и более легкие, чем грозные, почти черные тучи, низко нависшие над снастями брига, бежали несравненно быстрее, так что следовало ежеминутно ожидать столкновения различных слоев атмосферы, последствием чего неминуемо должен был явиться страшный ураган. Неопытные негры могли даже считать его уже наступившим, но для привычного моряка не могло быть сомнения в том, что «Пилигрим» имел дело пока лишь с так называемым свежим ветром и что тяжелое испытание штормом ждет его еще впереди.

Понимал ли это Негоро? Никто не мог бы ответить на этот вопрос. Его сухое, смуглое лицо оставалось, по обыкновению, спокойным, и только легкая усмешка – не то сострадания, не то злорадства – слегка кривила его тонкие губы. Быть может, он и не понимал страшного значения грозных атмосферных явлений и не уяснял себе опасности, угрожавшей всему судну, а значит, и ему самому, в числе пассажиров «Пилигрима»? Как бы то ни было, но таинственный повар продолжал свои наблюдения так же спокойно, как будто ветер не выл в снастях брига, а палуба не ускользала ежеминутно из-под ног португальца, направлявшегося на нос судна. Здесь Негоро поднялся до средины первой попавшейся ванты, то есть проволочной лестницы, ведущей на мачты, как бы желая расширить поле своего зрения. Казалось, он внимательно искал чего-то на горизонте. Минут пять простоял он таким образом, затем так же медленно и спокойно спустился обратно на палубу и, круто повернувшись, направился к своей кухне, не произнеся ни слова, не сделав ни одного жеста, который мог бы объяснить, что таилось в глубине души этого загадочного человека.

Между тем остальные пассажиры с ужасом наблюдали за величественными явлениями природы, грозившими гибелью их утлому, маленькому бригу. Миссис Уэлдон чувствовала, как невольное отчаяние закрадывается в ее сердце. Юноша-капитан не унывал, поддерживая в ней своей энергией последний луч надежды. Зная качества брига и прочность его металлического корпуса, Дик Сэнд надеялся, что свежий ветер, хотя бы даже и усиливающийся временами до настоящего урагана, принесет им в общем больше пользы, чем вреда, увеличив скорость судна, шедшего все время в желаемом направлении. Если бы направление этого ветра не изменилось, то «Пилигрим», подгоняемый бурей, летел бы с чисто фантастической скоростью к берегам Америки. Правда, у тех берегов ждали его новые опасности, ввиду отсутствия лица, могущего ввести судно в какой-либо порт, особенно при сильной буре, но об этой опасности Дик пока еще не хотел думать и отгонял от себя страх за завтрашний день, чтобы со спокойной осторожностью охранять порученное ему судьбой судно от опасностей сегодняшнего дня. Кроме того, его поддерживала надежда найти вблизи берегов или же вызвать сигналами одного из многочисленных лоцманов[15], обслуживающих каждое побережье, населенное цивилизованными людьми.

Целых тринадцать дней продолжалась эта лихорадочная жизнь, полная треволнений, полная колебаний между страхом и надеждой. Целых тринадцать дней свирепствовала буря, стихая лишь временами, если и не совершенно, то все же настолько, что молодой командир «Пилигрима» получал возможность поспать два или три часа. Затем ураган свирепел еще больше, принося с собой те ужасные тропические грозы, которые заливали синим огнем молний всю палубу судна. Эти грозы пугали негров, пожалуй, еще больше, чем сила ветра. И действительно, только простая случайность спасла бешено мчавшийся бриг от ужаснейшей опасности пожара на море: два раза молния падала так близко от него, что стоящие на палубе люди задыхались, окутанные серным пламенем. Не раз попадало судно и в те воздушные водовороты, или смерчи, которые свойственны ошибочно названному «Тихим» океану. По целым дням нельзя было устоять на палубе иначе, как держась за что-нибудь. Рулевые должны были привязывать себя к колесу, чтобы не быть унесенными в море одной из ужасных волн, поминутно налетавших на корму брига. Следить за направлением курса было уже невозможно. Надо было править наугад, заботясь лишь о том, чтобы страшный ураган не захватил судно в бок, то есть чтобы «Пилигрим» шел в разрез волнам, сохраняя, таким образом, последний и единственный шанс к спасению. Даже об опасности столкновения с другим судном все как будто позабыли. Да и как оградить себя от нее, при полной невозможности рассмотреть что-либо не только в отдалении, но даже в собственной протянутой руке, посреди мокрого тумана из облаков окутывавшей палубу водяной пыли.

С редким мужеством выдерживала миссис Уэлдон ужасную качку и отсутствие свежего воздуха в небольшой каюте, с герметически задраенными, то есть завинченными, окнами и люками. Но зато ее маленький сын не на шутку расхворался в это тяжелое время, так что матери приходилось дни и ночи проводить у постели ребенка, успокаивая нервные капризы, вызванные невольным тюремным заключением.

Несравненно лучше переносил и качку, и недостаток свежего воздуха ученый-энтомолог, предавшийся со всем рвением своей страсти изучению нравов и обычаев интересных новозеландских клопов, изрядную колонию которых он благополучно развел в собственной каюте. Да и черная команда «Пилигрима» не особенно страдала, несмотря на утомительную службу и на усиленный труд. Несколько тяжелее давал себя чувствовать недостаток в горячей пище, так как разводить огонь в камбузе при таком урагане было бы чрезвычайно опасно. Всему экипажу приходилось довольствоваться сухой пищей, за исключением маленького больного, которому не без труда удавалось приготовлять немного бульону на специальном очаге, предназначенном для бурной погоды. По правде сказать, Негоро исполнял свои поварские обязанности чрезвычайно добросовестно.

Никто не слыхал от него ни слова недовольства или жалобы, и можно было подумать, что он вполне примирился с новым командиром. Несмотря на это, ни Дик Сэнд, ни миссис Уэлдон не могли относиться с полным доверием к молчаливому и угрюмому португальцу, и каждый раз, когда его мрачная фигура появлялась на пороге каюты, принося приготовленную пищу, обоим становилось как-то не по себе. Каждый из них чувствовал присутствие тайного врага, хотя и старался скрывать друг от друга щемящее чувство, чтобы не увеличивать беспокойства, причин к которому и без того было довольно, притом причин гораздо более серьезных, чем инстинктивное предчувствие или непонятное недоверие.

Одной из таких причин беспокойства Дика Сэнда была необъяснимая продолжительность пути. По его расчету, земля должна была находиться настолько близко, что он ежедневно ожидал увидеть ее с восходом солнца. Между тем дни шли за днями, а берегов все не было.

– Неужели мы еще далеко от Американского материка? – недоумевая, спрашивала ежедневно миссис Уэлдон, и ежедневно Дик Сэнд должен был отвечать с таким же недоумением:

– Я не понимаю, что значит это исчезновение земли! По моим расчетам, мы уже давно прошли пространство, отделявшее нас от берегов Америки.

Не доверяя бдительности и зрению неопытных негров, которые могли легко проглядеть берег в темную, бурную ночь, Дик Сэнд сам простаивал возможно дольше на носу судна, избирая для своей вахты самые темные часы ночи. Кроме того, он пользовался малейшим прояснением погоды для того, чтобы осматривать горизонт при помощи прекрасной подзорной трубы, оставшейся в каюте капитана Гуля. Не раз заставала его за этим занятием миссис Уэлдон, также пользовавшаяся каждым уменьшением качки для того, чтобы выбраться из душной каюты и подышать несколько минут свежим, хоть и холодным и сырым воздухом.