Телохранитель

– Отмудохать надо было того паренька! – пробасил Ховрин.

– Наверно. А я вот не смог, а она, голая, тогда накрылась одеялом до подбородка и смотрит, усмехаясь. И ненавидит. На этом все и кончилось. Зря, конечно, приехали, – сказал Семен Яковлевич. – Извини, что я тебя сюдв дернул: не мог быть с ней один на один. – На, вот, хоть ты возьми! – И он сунул Ховрину увесистую запечатанную упаковку купюр – ровно полмиллиона. Мама не зарабатывала таких денег и за год.

Дурацкая вышла поездка в Люберцы. Такси еще ждало во дворе. Да и прошло-то, наверное, минут пятнадцать всего. Ховрина отвезли к вокзалу, а расстроенный Семен Яковлевич поехал куда-то дальше по своим делам.

На обратном пути в «Сапсане», отправившемся в 17:40 с Лениградского вокзала, Ховрин чувствовал себя богачом, почти ровней с теми, кто ехал рядом с ним в этом вагоне бизнес-класса. Пока поужинал, пока посмотрел фильм, уже и приехали в Питер. Даже было жалко, что так быстро. Было еще только полдесятого вечера. Тут же позвонил с вокзала Вике:

– Ты как?

– Да у меня мама сегодня дома, завтра позвони. – Вика уже зевала. – Сходим в клуб, потусуемся. Бабки у тебя есть? А то у меня полный голяк.

Ховрин пощупал на груди толстый конверт:

– Есть малеха.

Потом поехал к себе домой. Мама ворчала:

– Ты хоть сообщил бы, что у тебя все в порядке! Я же волнуюсь.

– Ладно.

Посмотрел немного телевизор и лег спать. Сквозь сон услышал звонок на мобильный. Это был Максимов:

– Спишь?

– Слегка сморило, – еле разлепил глаза Ховрин.

– Ладно, извини, что разбудил. Ты дома? Завтра утром тебя заберу. Часов в десять. Ты мне нужен. Надо решить ряд вопросов.

Оказалось, что ему срочно понадобилось съездить в Выборг. Это был повод заодно прокатиться по оживленной загородной трассе. Езда по такой дороге существенно отличается от городской езды. Часа полтора ехали туда по «Скандинавии». До Кирпичного машиной управлял Ховрин, потом руль сел Максимов. Он гнал машину под сто тридцать, постоянно делая обгоны. По дороге почти не разговаривали. Ховрин еще и задремал. Потом вдруг сильно тряхануло. От этого он и проснулся.

– Тут дорог нет, – буркнул Максимов, притормаживая у очередной ямы.

В центре Выборга чередой стояли полуразрушенные старинные дома, выглядевшие как гнилые зубы в нижней челюсти.

– Умирающий город, – сказал Максимов. – Тут только кино снимать про войну: не надо и декораций.

Запарковались. Сначала Максимов справился с адресом, потом вышли из машины. Ховрин потягивался и постоянно зевал. Несколько раз слегка подпрыгнул на месте, чтобы как-то войти в тонус и окончательно проснуться. Со сна его слегка зазнобило.

– Чё делать-то? – спросил, озираясь, Ховрин.

– Как всегда: спину мне держи! – процедил Максимов. Ховрин кивнул.

Впрочем, на этот раз Ховрину приказано было остаться у машины. Максимов скрылся в одном из этих старых домой и отсутствовал примерно с полчаса. Что он там делал, Ховрину осталось неизвестным. Вышел оттуда Максимов вполне довольный. Он был в метрах в пятидесяти от «теаны», когда подъехала неопределенной марки машина. Оттуда вышли двое парней. Один из них подошел к Максимову.

Он что-то говорил Максимову, махал у него перед лицом руками, вроде как угрожал. Максимов какое-то время слушал, потом нанес только один короткий удар, после которого парень упал на спину и больше не шевелился. Второй получил уже два удара и лег рядом. Глаза парня вращались в орбитах и не могли сфокусироваться, ноги и руки его жили отдельно: куда-то шли и что-то скребли. Он стал похож на сломанного робота, у которого заел механизм. Тут Ховрин увидел, что сбоку еще кто-то бежит к Максимову, замахиваясь бейсбольной битой, и ударил его в челюсть. Получилось вскользь. Тот все же запнулся и выронил биту, она, цокая, покатилась по асфальту. Максимов остановил ее, наступив, поднял, размахнулся и ударил нападавшего по затылку. Голова у того точно была словно из сплошной кости – такой раздался стук. Но подействовало. Этого типа потащило в сторону, он врезался в забор, отскочил от него, как мячик, и упал на спину.

Максимов уважительно похлопал битой по ладони.

– Вещь! Надо и мне такую дуру в багажник положить. Типа спортинвентарь. Никто не придерется.

Однако тут же, стерев платком отпечатки пальцев, отбросил биту далеко в сторону.

Отъехали в конец улицы, решили пообедать. При выходе к Максимову пристал какой-то мужик. Он стал что-то требовать, наезжать, толкаться.

Максимов лениво ткнул его кулаком в горло. Скандалист сразу упал, похрипел чуть-чуть и затих, вытянулся.

– Сдох, вроде, – расстроился Максимов.

Нагнулся послушать.

– Не, дышит… Да всем глубоко насрать, если бы и сдох! Где-нибудь закопают за счет города.

Еще один откуда-то взялся, как чертик из коробки. Возможно, это даже был какой-то местный лидер – больно уж всел себя уверенно.

– Ты бы, парнишка, тут не мельтешил, заебал уже…– замахал на него руками Максимов.

Парень буквально оторопел от негодования. На его блинообразном лице отразилось изумление.

– Мужик, я тебе сейчас ебало разобью! – бросился он к Максимову. Однако тут же получив короткий и быстрый удар в живот, скрючился и заскулил:

– Мужик, ты чего?

Отошли от него.

– Нас ебать – только хуй тупить! – ухмыльнулся Максимов. – Как можно наезжать на человека, когда не представляешь, кто за ним стоит и кто это вообще? – И тут добавил: – А то вдруг это окажется кто-то вроде Чебышева.

Парень, между тем, поднялся на ноги. Ховрин встретился с ним глазами. Глаза у парня бегали, в них была тоска и страх. Между тем он еще хорохорился, бодро матерился, подбадривая сам себя. Так маленькая тропическая рыбка раздувается, чтобы хотя бы на короткое время казаться большой и страшной. Потом, увидев, что никто не обращает на него внимания, он сдулся и куда-то исчез.

Назад машину вел Ховрин. Возвращались по нижней дороге через Глебычево-Приморск. Лишь раз остановились на обочине по малой нужде. Резкий порыв ветра разбил струи мочи, чуть не облились, хохоча, отскочили.

В город решили не ехать, а, не доезжая, свернули на базу – в Лисий Нос. Уже смеркалось. Ворота были заперты, пришлось выйти из машины, давить кнопку в домофоне, ждать. Потом со скрипом ворота отъехали в сторону. Петровича было не видать – куда-то он делся. К дому подъезда не было – поперек аллеи стояли бетонные тумбы, тут же и запарковались и шли пешком через весь участок, обдуваемые сильным холодным ветром. Над ними страшно скрипели сосны. Мелкая снежная крошка сыпалась с неба, секла по лицу, приходилось постоянно щуриться. И все равно от наполненных талой водой канав терпко пахло весной. Это был особенный бродящий запах, от которого пробирала дрожь и чаще билось сердце. Оба тут же замерзли и были рады сесть за стол в большой зале с горящим камином, где сидели несколько незнакомых Ховрину человек. Максимов всех их, похоже, знал, поздоровался с кем за руку, кому – кивнул. И с ним здоровались как с давним знакомым.

– Отвезешь меня потом домой? – спросил Максимов. – Выпить до жути охота.

Ховрин кивнул, цепляя вилкой кусок колбасы.

Максимов тут же одним махом влил в себя стопку водки. С бульканьем проглотил. Подождал какое-то время, прислушался к себе, только потом закусил ложкой жирного горячего борща, причмокнул:

– То, что надо!

За столом еще присутствовала и симпатичная молодая женщина лет двадцати семи, которую звали Алина. Пока официально не замужем. Какую-то работу она делала для Данилова. Но точно была не прислуга, поскольку сидела за столом вместе со всеми, участвовала в беседе. И еще она создавала атмосферу эротики и весны, поскольку была собой очень мила. Она смягчала обстановку, все вели себя чинно, никто не матерился. Чисто мужское застолье обычно очень скоро превращается в банальную пьянку. А пила она только ликер из маленкой рюмочки.

– Как там твоя подружка – такая рыженькая, Ксюша вроде? – спросил Максимов, видимо давно знавший Алину. Они были на «ты». – Замуж еще не вышла?

Видать у него с этой Ксюшей были какие-то отношения. Или просто так спросил.

– Нормально, – охотно ответила Алина. – У нее сейчас три любовника, ни кого из них не может выбрать. Один на работе: встречаются прямо там, женатый, конечно. Трахаются в подсобке. С другим у нее секс по субботам – он неженатый, но у него проблемы с жильем: живет с матерью в однокомнатной квартире. Мать в это время куда-то сваливает. Третий – как-то вклинивается между ними, под настроение. Представляешь: трое, а замуж выйти не за кого.

– И как ей с тремя мужиками?

– Ей это даже в какой-то степени нравится.

– Интересно, а среди профессиональных проституток много таких? Ну, нимфоманок – работающих по призванию, а не как Сонечка Мармеладова из Достоевского, которая пошла на это дело от нищеты.

– Думаю, достаточно, – сказала Алина, подливая себе еще ликера. – А что?

– Да ничего. Думаю, хорошо продаться для женщины вовсе не грех. А ты бы сама пошла замуж за олигарха? Без любви.

– Пошла бы, конечно! Не раздумывая! – с вызовом ответила Алина.

– Вот так бы и бросила своего Сережу и пошла?

Алина задумалась на несколько секунд.

– Посмотрела бы, конечно, что за человек, чтоб не слишком старый.

– Если обычный, нормальный, молодой или среднего возраста – до сорока пяти?

– Да!

– А как же вечная любовь?

– Ты же сам как-то говорил, что вечной любви не бывает в принципе! – парировала Алина. Но все же задумалась.

Они с Сережей снимали комнату в огромной вонючей коммуналке. Там даже просто помыться было проблемой: слабый напор воды, ванна была на кухне, водогрей плохо работал: вода шла то очень горячая, то очень холодная. Поднимались в квартиру со двора по черной лестнице, настолько жирной от грязи, что подошвы прилипали к ступеням. Но зато это был самый центр города. Можно было ночью сходить в кино, в клуб, просто поболтаться по Невскому и вернуться, не завися от транспорта. Можно было вылезти через чердачное слуховое окно на ржавую крышу, покурить. Можно было там жить, но рожать ребенка было, понятно дело, немыслимо. Сунулись, было, в ипотеку, походили по банкам. Те, узнав про зарплату, которая была в принципе средняя, морщились, отказывали. В одном посчитали проценты: оказалось, что и так чудовищная цифра удвоилась. Это был какой-то узаконенный грабеж, повергший Алину в отчаянье. А время-то женское шло, часики тикали…

Максимов встал, поворошил дрова в камине, пустив искры, брякнув, поставил кочергу, повернулся к Алине:

– Но имей в виду: выйдя замуж за олигарха, ты получишь совсем другую жизнь, будешь лишена нормального женского счастья: с работы опрометью нестись по магазинам, потом за ребенком в садик или в школу, он, конечно, капризничает, кашляет, весь в соплях, дома – сразу к плите, готовить, проверить у ребенка уроки, постирать, а тут и муж пришел с работы – надо накормить, выслушать, хорошо, если трезвый, потом он рухнет на диван и далее будет недвижим, уставится в телевизор на футбол-хоккей – нет, чтобы прибить полочку (починить розетку, наточить ножи, вынести мусор, сделать уроки с ребенком и т.п. – нужное подчеркнуть), а тебе надо еще вымыть посуду, погладить белье, уложить ребенка и все такое, рухнуть в кровать, а тут и муж, дыша табачным и/или пивным перегаром, навалится, захочет взять свое, а потом сразу отвалится лицом к стенке и захрапит. С утра действо повторяется один в один. Но лиши ее этого ритма – тут же у нее возникнет душевный дискомфорт: что-то не так! Я таких знаю, и таких большинство.

Максимов, понятно, прикалывался. Ховрин с интересом ждал ответа от этой милой симпатичной девушки.

– Это плохая, злая шутка, – даже не улыбнулась Алина. – Моя мама так всю жизнь жила и до сих пор не может остановиться. А вот я как-нибудь это дело переживу.

– Понятно, – протянул Максимов. – Вы с Сережей все правильно делаете. Сейчас сразу выскакивать замуж не принято: нужно какое-то время пожить вместе, притереться, можно сказать, даже приспаться друг к другу – а то вдруг будет психологическая или физиологическая несовместимость. Разводиться довольно хлопотно и обычно очень дорого.

– Ага. А потом он вообще жениться не захочет, – сказала Алина. – Говорят, если три года не женится, значит, не женится никогда.

Вообще-то она и сама не хотела выходить замуж, официально регистрировать брак, в глубине души все еще ожидая Своего Принца. В семейную кабалу с кем ни попадя она вовсе идти не желала. Но и Принц как-то все уж очень долго не появлялся. Видать, бухал где-то с другой. Все бы ничего, но часики-то тикали.

Вечером того же дня перед сном, после непродолжительного секса с Сережей она снова подумала об этом. Спящий рядом с ней Сережа пукнул под одеялом, оттуда потянуло теплой вонью. Сережа во сне повернулся и закинул на Алину свою тяжелую волосатую ногу.

«Ведь я его люблю! Или не люблю? Или все-таки люблю?» – подумала Алина. Ее словно штормило, качало, как в прибое, бросало то в жар, то в холод. Что это вообще значит «любить»? У нее возникли сомнения, любила ли она когда-нибудь так, чтобы насмерть? И возможно ли это вообще для нее – любить мужчину? Припомнить такой безумной любви даже в ранней юности она не смогла. Были, конечно, парни. Какое-то время жили, спали вместе. Но любила ли хоть кого-нибудь из них? Вспомнить бы хоть как звали.

– Ты меня любишь? – спросила она Сережу следующим вечером за ужином.

– Люблю, конечно, – ответил он с некоторым промедлением, потом снова сунул в рот блин с творогом, запачкав при этом подбородок. Это почему-то вызвало у Алины сильное раздражение. А ведь она когда-то даже любила слизнуть с его губ мороженое.

– Тогда почему ты не женишься на мне? – в ее голосе проскочили истеричные нотки.

– Что тебя сейчас не устраивает? – оторвался Сережа от очередного блина. В его глазах промелькнул испуг.

– Я хочу определенности, ребенка, семью! – прохрипела Алина. Приближалась истерика, из глаз ее брызнули слезы.

– Опять одно и то же, – расстроился Сережа. – Гормоны, блин. Это потому что у тебя гормональное кольцо стоит. Как только его поставила, так и началось…

– Значит, не хочешь на мне жениться? – грустно улыбнувшись, спросила Алина. Горькая складка прорезалась в углу ее рта. – А я была бы самая счастливая женщина в мире. Знаешь что, я завтра уезжаю домой – в Сортавалу!

– Да и вали! – неожиданно равнодушно бросил Сережа. – Хватит нагонять депресняк. Задолбала уже. Пойдем-ка лучше на Пять Углов пивка попьем. Там классный пивняк открылся. Успокоишься.

– Никуда я с тобой не пойду!

– Да и ладно. Пока!

Он встал и, не оборачиваясь, пошел к двери. Алина смотрела ему вслед. Рыдания застряли у нее в горле, не вырываясь наружу. Ей не было жалко терять Сережу. Жалко было себя: потерянного времени. Два года. Двадцать четыре яйцеклетки пропали впустую. За это время можно было выйти замуж за кого-нибудь другого, родить. Ребенку мог быть уже годик. Он бы уже говорил «мама».

Позвонила Данилову:

– Сергей Николаевич! Мне надо уехать на недельку домой в Сортавалу.

– Что-то случилось?

– Личное.

Данилов почувствовал в ее голосе едва сдерживаемое рыдание, понял, подумал: «Хорошая вроде девка, а вот с мужиками ей не везет: живет с каким-то мудаком. Почему так?»

Алина между тем в Сортавалу не поехала, а позвонила Анне Петровне, и снова отправилась в Лисий Нос, там они по-женски посидели, поплакали, выпили чуток, что мужики накануне не допили, попарились в баньке с дубовыми вениками. Потом Анна Петровна уложила Алину спать совершенно успокоенную, а сама пошла посмотреть программу по большому телевизору в каминном зале, полулежа на мягком диване, очень довольная проведенным вечером.

Алина же проснулась на следующее утро поздно как заново рожденная, тело казалось новым и даже незнакомым, она с наслаждением потянулась, послушала тишину. Вместо затхлой комнаты в коммуналке с ее вечным гудением труб, гулом истеричных голосов, проснуться в большой просторной комнате с открытым в сад окном. «Вот что мне надо!» – подумала Алина. Затем с аппетитом позавтракала одна на огромной кухне. Вполне можно было начинать новую жизнь.

Как привидение, сквозь залу протащился помятый и хмурый Чебышев, едва кивнув и пробормотав «Доброе утро». Оказывается, и он оставался ночевать.

День должен был быть ясный, вроде бы даже обещали потепление, но утро выдалось очень холодное, а ночью выпал снег. Вчерашние лужи замерзли и трещали под ногами.

– Привет, Рыжуля! – едва слышно прошелестел Чебышев, подходя к своей припорошенной ночным снегопадом машине.

У него, как и у хакера Геббельса, была дурацкая привычка разговаривать с вещами и растениями. Он всегда здоровался с машиной, а после поездки, прощаясь, благодарил ее, ласково похлопывая по кузову. Как-то в открытое окно его загородного дома залезла цветущая яблоневая ветка. Он осторожно убрал ее назад, закрывая раму и приговаривая: «Что ж ты, милая, надо быть осторожнее!» или теннисному мячику, который на корте случайно заскочил ему в сумку: «Уже хочешь домой? Фиг тебе!»

Жена его сетовала:

– Хоть бы мне когда ласковое словечко сказал!

Чебышев завел машину, не спеша счистил щеткой снег со стекол и кузова, сел и так же не спеша поехал. Судя по колее на свежем снегу, он был первым в этой утро на улице.

Неделя пролетела быстро, без происшествий. В субботу сходили с парнями в клуб на концерт. Там к Ховрину прибилась некая Анечка. Личико ее, довольно милое, было вытянуто носиком вперед, словно она постоянно к чему-то принюхивалась. Потанцевали, пообнимались, и потом Ховрин пригласил ее к себе.

Мама Ховрина в ночь с субботы на воскресенье обычно ночевала у сестры, и квартира была свободна. По дороге Анечка позвонила своей маме, сказала, что ночует у подруги. Отойдя в сторону, чтобы Ховрин не слышал, она долго ее о чем-то убеждала, жестикулировала, но вернулась довольная: «Все нормально!» Значит, уболтала. Наконец пришли. Ховрин сунулся первым, оглядел свою комнату. Было не слишком-то презентабельно. Из-под дивана неожиданно, как живой, выполз грязный носок. Ховрин загнал его обратно, но носок упорно лез снова.

Анечка вдруг замерла на пороге, положив руку на косяк двери. Она явно все еще испытывала некоторое сомнение: оставаться или нет. Хорвин это почувствовал, обнял сзади, прижал к себе, поцеловал. Совместно стянули свитер. Анечка осталась сверху в черном лифчике. Теперь требовалось и его расстегнуть. Не сразу и получилось: Анечка рассталась с лифчиком с некоторым сопротивлением. Впрочем, там особо нечего было и скрывать: едва выступающие грудки с маленькими, как бруснички, сосками. Еще оставались джинсы и все, что под ними. Завязалась некоторая борьба, в результате которой раздетым оказался уже и сам Ховрин, и оба очутились на постели, а вся скомканная одежда – на полу. Оставались еще трусики – последний рубеж обороны. Анечка вцепилась в них намертво. Потом оправдывалась:

– Девушка не должна просто так сдаваться.

Кое-какой сексуальный опыт, судя по некоторым мелочам, у нее все-таки имелся. Проснулись рано – ей нужно было в колледж на занятия. Наскоро занялись сексом, потом Анечка носилась по квартире в одной ховринской рубашке нараспашку, причитала:

– У меня, наверно, ужас что на голове!

С этим она и умчалась, громко хлопнув дверью. В догонку ей звякнула на полке посуда.

Ховрин включил телевизор, налил воду в чайник, в одних трусах прошаркал тапками к холодильнику.

В этот момент зазвонил телефон. Это был Максимов.

– Не спишь?

– Нет.

– Давай подгребай к десяти ноль-ноль на «Чернышевскую».

– Зачем?

– Дело есть.

– Ладно.

Встретились. Максимов ждал в припаркованной неподалеку от метро «теане». Тема была все та же: подстраховать.

Поехали в какой-то бизнес-центр на территории бывшего завода. Место было довольно мрачное: некоторые здания были заброшены, окна их зияли. Всюду царил запах ржавчины и чего-то вроде креозота. Во внутреннем дворе стояли как дорогие машины, так и какие-то грязные ржавые контейнеры и еще какая-то строительная техника, тоже довольно потрепанная.. Максимов вошел в комнату, Ховрин же маялся в длинном сумрачном коридоре. И тут пахло какой-то тухлятиной.

Прошло минут пятнадцать, потом позвонил Максимов с одной только фразой:

– Быстро на выход!

Ховрин тут же двинулся к выходу. Какой-то человек в черном, видимо охранник, перегородил ему дорогу. Ховрин рванул было вперед, чтобы проскочить мимо него, но поймал сильный встречный удар кулаком в корпус, от которого отлетел назад, едва не упав и потеряв дыхание. Парень был явно из бывших спортсменов, скорее боксер-тяжеловес, чем каратист или боец без правил. Нижний уровень у него был открыт, и по нему вполне можно было достать ногой, например в бедро, что очень болезненно. Какое-то время они двигались друг против друга, обменивались ударами в пустоту без особого ущерба друг для друга. Это продолжалось почти полминуты без какого-либо результата, потом подошел Максимов и сходу треснул боксера дубинкой по затылку. Тот сразу повалился. Максимов, быстро обхлопав бугая на предмет оружия, похвалил Ховрина:

– Молодец, продержался!

Вышли из здания, завернули за угол. Там стоял парень с напряженным лицом: набычился, губы стиснуты, кулаки сжаты. Он представлял явную угрозу. Ховрин ожидал нападения именно с кулаками, но парень вдруг выхватил из подмышки пистолет и направил его в упор на Максимова.

Максимов мгновенно захватил кисть с пистолетом, вывернул, направил ствол в сторону и, возможно, случайно нажал на курок. Пистолет оказался взведенным и выстрелил в бок другому парню, стоявшему неподалеку. Парень этот, охнув, упал. Другой выстрел пришелся в левое плечо уже самому стреляющему, отчего незадачливый стрелок завопил: "Ой, блядь!" Затвором при перезарядке ему еще и сильно рассадило руку, отчего он, наконец, выпустил пистолет, который, блямкнув, выпал на дорогу. Максимов отшвырнул оружие ногой, облегченно выдохнул:

– Вот так!

Ховрин даже испугаться не успел. А ведь, как оказалось, первый раз попал под обстрел. Максимов хлопнул его по плечу:

– С боевым крещением!

Пистолет, впрочем, при ближайшем рассмотрении оказался травматическим. Максимов показался несколько разочарованным, однако сунул его в карман: «Пригодится».

Стрелок между тем встал на ноги, о чем-то подумал и вытащил нож. Максимов, с улыбкой, напоминающей волчий оскал, снял и намотал на левую руку куртку, помахав перед этим ею, как тореро красной тряпкой перед быком. Далее все происходит стремительно: защищенной рукой отбивается нож и наносится удар правой. Все. Нападающий лежит без сознания. Можно крутить ему руки, надевать наручники, если, конечно, не лень.

– Учись, пока я жив! – пробормотал Максимов, с мрачным лицом разматывая и осматривая куртку на предмет возможной дырки. Впрочем, куртка оказалась совершенно целая.

Максимов еще раз осмотрел ее уже в машине – никаких повреждений. Вдруг он достал гудящий смартфон, понажимал на экран, рявкнул:

– Вот черт! Пусти-ка меня за руль! – Быстро перешел на место водителя, въехал в ряд и резко прибавил скорость.

Ховрина вдавило в кресло, начало швырять из стороны в сторону при перемене рядов движения.

Максимов гнал машину по КАДу в крайнем левом ряду на скорости под сто восемьдесят, почти не меняя полосы движения – дорога была почти свободна. Через пятнадцать минут они съехали на примыкающее шоссе и вскоре, разбрызгав огромную лужу, прибыли в какой-то поселок, где в ряду со старыми перекошенными домами попадались и новые богатые особнячки. Тут уже ехали медленно – всюду была грязь, глубокие колеи. У одних ворот стояла какая-то красная забрызганная грязью машина «Жигули», крыло ее было помято, еще незатекшая водой колея в грязи показывала, что она приехала совсм недавно. Не доезжая, встали к обочине, вошли в калитку из кованого железа – на ней был чей-то вензель.

Максимов по дорожке прошел к дому. Весенние сумерки уже наступили, четкость очертаний предметов была потеряна, однако уже издали было видно, что дверь в дом приоткрыта. Максимов стукнул ногой по двери, проорал в проем:

– Выходим по одному! Руки за голову!

Даже задремавшие, было, скворцы взлетели с паническим шумом с соседней березы.

Ничего. Максимов крикнул еще раз. Несколько минут спустя из дома вышел угрюмый парень с фомкой в руке. Судя по виду, это был типичный преступник, одним своим видом подтверждавший теорию Ломброзо: низкий лоб, глубоко сидящие глаза – переродившийся в человека волк. Глаза его метались по сторонам. Максимов два раза выстрелил ему в живот из травматического пистолета «Оса», тот рухнул на колени. Выпавшую из его руки фомку Максимов отбросил ногой в сторону, снова проорал:

– Выходим!

Появился и второй тип. Этот уже был без фокусов. Руки он заранее держал в замке на затылке.

– Хозяин, мы здесь просто зашли спросить: нет ли работы. Было открыто.