Телохранитель

– Вам их совсем не жалко? – поинтересовался он чуть позже, когда они вышли из дома под падающий хлопьями мокрый снег.

– Да хрен с ними, забудь! На фига они такие нужны? – добродушно проворчал Данилов. – Тебе тараканов и клопов жалко? А это говно? Вот они просто прошли по улице, и у людей испорчено настроение. Спасем жизни нескольких девочек, которых они изнасилуют. У одной из них, может быть, даже родится новый Моцарт…

– Как вы это решаете?

– Это я что-то решаю? – удивился Данилов. – Я вообще ничего не решаю! Я – только орудие. Марионетка судьбы. Поверь: никого убить просто так нельзя и невозможно.

Потом, помолчав с минуту, рассказал одну историю:

– Однажды в девяностые я попал в одну очень стремную ситуацию. Они, разбойники, говорят: «Ты не сопротивляйся. Если будешь сопротивляться, мы очень больно убьем тебя и всех твоих родных…» Старый, можно даже сказать, древний психологический прием. Люди в таких ситуациях часто цепенеют, сами идут, как скот на убой, без сопротивления. Примеров тут множество. Может тут особое свойство человеческой натуры, вделанное в психику в ходе эволюции…

Он помрачнел, сделал длинную паузу, потом продолжил:

– Короче, этот матерый уголовник, по сути, звероящер, говорит мне, обдавая меня своим зловонным дыханием: «Если только начнешь рыпаться, всем будет очень больно!» Я буквально почувствовал давление, наползание на меня этой ужасной воли, физически ощутил ее. Это было что-то вроде гипноза хищника. Путешественник по Африке Дэвид Ливингстон, когда его схватил лев и потащил в заросли, ощутил нечто подобное. Но я все же выключил свой мозг, подавил страх и убил его и всех их нахер. Он даже не сразу и умер: извивался, как какой-то реальный ящер. Я смотрел ему в глаза до последнего его вздоха – хотел понять. Нож торчал у него прямо в сердце, а он все не умирал… И после этого я вдруг почувствовал такую дикую усталость, что хоть тут же ложись и спи прямо на полу. Он словно высосал из меня всю энергию. И сейчас не пойму, что это было.

Ховрину стало не по себе.

– Офигеть, – выдавил он.

Данилов будто откашлялся:

– Отец мой воевал за эту страну, ранен был и уж всяко не за этих мудаков. А они: «Мы хозяева этого мира», тьфу!

Ховрин промолчал.

– А неплохой адреналин! – вдруг сказал довольный Данилов. – Я после этого лучше сплю. Возможно, привычка с прошлых лет, со службы. Кстати, реально хорошее снятие психологического стресса, депрессии. Я однажды ехал с дачи в ночной электричке, был не в духе – поссорился тогда со своей бывшей по какой-то ерунде, и вдруг появились поддатые гопники, а я сам тоже был выпивши, они на это и купились, хотели грабануть, сцепились со мной. Не повезло им: помню, один летел через весь вагон кверх тормашками. Второго башкой об скамейку отфигачил капитально, последний, жаль, убежал. И тут же я успокоился, даже почти протрезвел, такие штуки успокаивают нервы лучше всего – эффект переключения.

– Типа стресс гасит стресс?

– Ну, да: клин клином…– покивал Данилов. – Еще как-то раз в Москве – на Юго-Западе – я шел, тоже чуток поддавши. И вдруг сказочно красивая девушка в сквере с таким милым украинским говорком, хыкая, к тому же ослепительно улыбаясь, зовет меня: «Мужчина, можете мне помочь?» Знаешь, до этого ко мне никогда не приставали на улице: значит, точно потерял форму. – Тут он погладил свой выпирающий живот. – Я, как под гипнозом, не думая, иду туда, и вдруг – хвать! – меня берут под ручки два здоровенных бугая, а красавица своими нежными наманикюренными лапками лезет мне за пазуху за моим же бумажником. И лицо этой красивой, вроде бы, поначалу, девахи вдруг реально изменилось: в один миг стало злобным, она оскалилась – ну, истинная ведьма – произошло реальное превращение, и я тут же со страху рефлекторно лбом плющу ей нос, а потом вырубаю этих двух козлов. Получилось тогда, пожалуй, даже слишком жестко, поэтому я быстренько оттуда и свалил, а то, ума ведь хватит: присудят превышение необходимой обороны. Вряд ли они когда-нибудь еще пойдут на грабеж, – ухмыльнулся Данилов. – Уходя, я обернулся: двое лежат, девка стоит на коленях, раскачивается, держится горстью за лицо, а оттуда хлещет кровища – реально, как из крана – аж капает с подбородка. Про козлов-подельников не уверен, а девка-то точно осталась жива, сделает пластическую операцию, все будет у нее хорошо. А мы в тот день похоронили одного нашего товарища, и я как раз шел с поминок. Хороший был мужик, настоящий профессионал, а погиб совершенно по-дурацки: неловкий солдат, который шел рядом с ним, зацепил растяжку. Их всех и посекло. Вспоминаю его – сердце ноет.

Помолчали.

– Да, Москва… Кого там только нет, – покивал Ховрин. Ему в принципе было все равно, просто нужно было что-то сказать. Он и в Москве-то никогда не был.

– А мне она нравится. Москва теперь вообще новый Вавилон. Смешение народов и языков, – сказал Данилов. – Выйдешь в центре и не сразу и поймешь, где находишься – словно в другой стране.

– Ага…

– Хотя нет, новый Вавилон это, скорее, Париж. По Монмартру вечером идешь – жуть! Вокруг одна черная Африка – чистый Занзибар. Даже проститутки и то все черные. Десять лет назад такого еще не было. Но все как-то привыкли и ничего…

Снова помолчали. А тут как раз и приехали еще в одно место.

– Ну, если не здесь, то даже и не знаю, где, – пробормотал Данилов.

В той квартире сидели трое: Галямов, Васильков и еще один рыжий веснушчатый тип по кличке Джексон. Смотрели футбол, выпивали. Шла неторопливая беседа. Васильков рассказал новости.

– Он запал на Шестакову? Наташку? Да что ты говоришь! – оскалился Галямов. – Вот ни хрена себе! Ни фига он не получит. Она – наша! Кто с нами будет грибы кушать, курить дурь? У тебя где та запись, ну, та самая, где «соси, соси до последней капли»? А ты тогда кончил ей прямо в глаз! Помнишь? Ха-ха-ха! Да она вся тогда была залита. Сперма была даже в волосах. У всех троих отсосала. Многостаночница. Бухая в хлам. Глаза у нее были в кучу. Ха-ха-ха!

– Да отпусти ты ее! – махнул рукой пьяненький Васильков. – Девушка хочет замуж, родить ребенка, а ты хочешь ей помешать. Не надо этого делать. Сам тогда на ней женись!

– Я? На ней? – Галямов даже оторопел. Потом какая-то мысль промелькнула: – А может и женюсь. Это идея! Надо подумать.

– А мы будем приходить в гости и просить ее отсосать нам по старой памяти? – гоготнул Джексон. – Саня прав: отпусти ты ее нах! Новых телок найдем. Восемнадцатилетних. Тыща-две в час – их припрется целый табун. Почти целки. Хе-хе…

– А я люблю, чтобы бесплатно! – стукнул по столу кулаком Галямов. – По любви.

– А ты не боишься, что тебя за такие дела Бог накажет? – вдруг промямлил Васильков. – Девчонка-то нормальная – ну попала под твою конскую елду. Не повезло ей. Ты же сам ей тогда какую-то херню в коктейль подлил. Я же помню.

– Могла бы и не пить, – буркнул Галямов. – Не отпущу ни за что – мне она самому нужна. Буду драть, когда захочу. Может, действительно на ней жениться?

Еще выпил.

– Нет, никуда не отпущу – она меня вполне устраивает! – кипятился он. – Я слишком много на нее потратил, чтобы кому-то отдавать. Мы и видео сняли, как она у всех отсасывает, и как я мы ее жарим во всех позах. Милое домашнее порно. Только пусть попробует рыпнуться – пошлю хахалю, выложу в Интернет. Всем, с кем она дружит «В контакте». Хахаля тоже отхуярить можно. Говорят, видели ее как-то с каким-то очкастым. Это жених и есть? Она – моя, пока мне не надоест. Когда надоест – отпущу, сам буду решать! Может даже приданое дам. Поставлю условие: двадцать минетов – и свободна! Согласится?

Ответа он не получил. Галямов задумался, потом сказал:

– А ведь это ты, Джексон, гад, все тогда и задумал и спланировал.

– Я в тот момент был как бес-искуситель, а ты не должен был поддаться! Я как попку ее увидел… Ух!.. А вот теперь раскаиваюсь, поэтому и съемку ту стер.

– Как это стер? – У Галямова даже кусок шашлыка изо рта выпал. Кетчуп запачкал ему губы, подбородок и выглядел как кровь у вампира. – Охуел?

– С телефона перенес на комп, а комп сдох, пришлось менять винчестер. Все пропало!

– Врешь! Ты сам только что сказал, что сам стер!

– Зуб даю! А сейчас думаю, что это и к лучшему. Потому что это Зло! Накачали хорошую девочку дрянью, подлили дури в коктейль, она и поплыла. В нас заложены темные инстинкты, потом она наверно жалела, – предположил Джексон, впрочем, не слишком уверенно. – Если бы с моей девчонкой или дочерью такое сделали, я бы всех убил.

– Только ничего уже не поделаешь! Что сделано, то сделано, – Галямов развел руками. – Знатно тогда выебали ее втроем! Она сама хотела. Ведь никто тогда ничего насильно с ней не делал. Она сама тогда пришла, покурила-выпила для расслабона. Она сама этого хотела. Говорят, многие женщины имеют тайные грезы и фантазии, чтобы их изнасиловали трое мускулистых жопастых молодых красавцев с большими членами. Это вовсе не означает, что они хотели бы этого в реальности, да и не может такого быть. Красавцы вполне могут оказаться педиками, а гигантскочленные насильники – какими-нибудь грязными вонючими ублюдками, зараженные сифилисом…

– Типа нас, – буркнул Васильков. – Так, значит, не боишься наказания? А я вот боюсь. Тот очкастый ее любит, а ты ее не отпускаешь. Ты – злодей! – Васильков потряс вилкой с насаженным на нее куском мяса.

– Это я – злодей? – Галямов задумался, пораженный этой мыслью, потом сказал: – Выходит, что да, злодей. А вот все равно не отпущу! Сам буду трахать! Я решил: двадцать минетов и тогда свободна! Такое мое условие.

Подумал еще, потом сказал:

– Кстати, давненько я ее не видел… Последний раз с месяц назад у меня была, все скулила: «месячные, месячные» – все, значит, врала, сука. Телефон всегда занят. Где, блядь, она прячется?

В этот момент в дверь постучали. Звонок не работал.

– Это судьба стучится к нам в двери, – буркнул Галямов и проорал: – Заходи, открыто!

Вошел человек. Это был Данилов. Ховрин держался на два шага позади него.

Наступила тишина. Стало слышно, как у Василькова заурчало в животе.

Самым сообразительным оказался Джексон:

– Я все стер! – сказал он даже подобострастно. – И никаких копий. Абсолютно. Глупый эпизод. Случайно получилось. Мы очень сожалеем. Не знали. Раскаиваемся. Послали ей съемку по глупости. Есть девушки, которым такое нравится… Извините…– он растерянно заморгал рыжими ресницами.

Данилов смотрел, ничего не говоря. Он мгновенно из троицы вычислил Галямова как лидера и главного затейника. Потом сказал:

– Она тоже раскаивается. Что сделано – то сделано. Назад, к сожалению, не открутишь. Но на этом все. Никаких звонков, грязных предложений. Если я что-то узнаю, последствия для вас, парни, будут самые тяжелые… Для всех троих, даже если один из вас приблизится к ней или просто позвонит.

– Мы все хорошо поняли, – угодливо сказал Джексон. Васильков болванчиком закивал со своего места. Галямов смотрел хмуро прямо в глаза Данилову. В нем вдруг возникло странное чувство, которое он никак не мог понять. И вдруг вспыхнуло: «Я же ее люблю! Как это я ее никогда не увижу? Я же не могу без нее жить! Срочно жениться! Видеть ее, любить каждый день!» Салюты и фейерверки в его душе перемежались с грозами и туманами. Лицо его менялось, как в фильмах ужасов: от явно злодейского до бесконечно доброго.

Данилов теперь ждал реакции именно от него. И все ждали. Наступившая минута стала очень длинной. Галямов откашлялся и сказал то, чего от него никак не ожидали услышать:

– Вы не поверите, но я ее очень люблю. И все это получилось как-то по-дурацки, случайно, выпили, покурили дури. Я ее действительно очень люблю. И не знаю, что теперь делать. Скажите, как мне теперь жить?

– У тебя, парень, был выбор, но ты его просрал, – сказал Данилов. – Ты ей поначалу понравился, она потому и пошла тогда с тобой, а ты устроил групповуху.

– Я тогда еще не понимал. Выпивши были. Джексон, на хера ты принес дурь?

Тот молчал, глядя на Галимова со страхом и недоумением.

– Ты разрушил мою жизнь! – сказал Галямов.

Данилову это поток розовых соплей начал надоедать.

– Так мы договорились? – спросил он.

– Ладно, – выдохнул, опустив голову, Галямов. – Пусть так.

И Данилов с Ховриным ушли. Ховрин был несколько разочарован: по мордасам этим типам вполне можно было бы настучать – для ума. Он готов был помочь – ведь явные сволочи. Сказал об этом Данилову. Тот покачал головой:

– Нет, так лучше. Не останется злобы. Напутают же люди сами себе проблем. Но ей повезло, что не связалась с этим дерьмом. Я про Гулямова. Плохой этот человек. И сам знает, что плохой.

А Галямов тут же и набрал номер Наташи. Сам еще не знал, что будет говорить. Однако номер не отвечал. Потом набрал с телефона Джексона, подумав, что, может быть, она внесла его самого в «черный список». Результат бы тот же. И тут снова раздался стук в дверь.

– Вот нам и пиздец! – торжественно и почти радостно объявил Джексон. – На хера ты звонил?

Васильков, понурясь, пошел открывать, готовый, по его словам, получать «офигенных пиздюлей». Однако, как оказалось, это привезли пиццу.

– Какая сволочь заказывала? – спросил Васильков чуть не со слезами. – Я чуть не обосрался.

– Я. И забыл, – промямлил Джексон. – Сам чуть не обделался. Ведь специально дверь открытую оставил.

Галямов же мучительно думал: он уже никогда ее не увидит, не разденет, не будет целовать ее тело, соски, мять груди, входить в нее, вдыхать запах ее волос, кожи, просыпаться с ней рядом… Никогда. Его вдруг объял ужас. Он не знал, что делать. Подкараулить ее и сразу сделать предложение? Она должна согласиться! А если откажет? Тогда избить ее в кровь, распороть лицо! Чтобы никому! Нет, уже никогда. Никогда.

– Водка у тебя есть? – хрипло спросил он Джексона. Это была то ли квартира самого Джексона, то ли каких-то его родственников, то ли он ее снимал.

– Должна быть! – угодливо на полусогнутых помчался на кухню Джексон.

В это время Данилов с Ховриным уже ехали домой.

Это было в понедельник. А во вторник утром Ховрин отправился в военкомат. Еще в пятницу ему позвонили, чтобы непременно был.

Там его посадили за стол в кабинете, где со скучающим видом сидел один майор.

– На-ка, пока заполни!

Майор положил перед Ховриным два листа анкеты. Ховрин грыз ручку, думал, что написать. Майор заглянул ему через плечо.

– Пишешь?

– Уг-м!

– Пиши-пиши. И будь осторожен: каждый год в мире погибает сто человек, подавившись шариковыми ручками!..

– Чего сегодня делал? – спросила вечером Катя.

– Был в военкомате.

– И что там?

– Анкету заполнял. Мутят что-то, толком ничего не говорят…

Эта неделя проскочила невероятно быстро. Внезапно наступила пятница. Впереди были выходные. Ховрин уже собирался звонить кому-нибудь из девчонок, чтобы куда-нибудь вместе сходить.

Часа в два позвонила сама Даша Петрова, спросила как дела, договорились в выходные встретиться. Шебутная была девчонка эта Даша Петрова. Она приклеивала себе очень длинные ресницы. Ховрин как-то просмотрел фотографии на ее страничке в «ВКонтакте». На снимках гоповидные парни таращились в объектив, топырили пальцы, высунув языки. Лица почти у всех девушек были глумливые, как у порноактрис. Вид у них был самый блядовитый. Все целовались друг с другом, щупались, пили пиво прямо из горлышка или банки. Кто-то лежал в блевотине. У него на лбу помадой было написано “Fuck”. Такая же пьяная девчонка тут же валялась с заголившимся животом. От фоток осталось ощущение легкой тошноты, хотелось вымыть руки. С другой стороны на таких тусовках было довольно весело. На одной такой и познакомились. На новогодние каникулы у одного из знакомых парней «родаки» уехали за границу, кажется, во Вьетнам. Тут же началась гульба, почти ежедневные вечеринки. Прокурили всю квартиру, перебили часть посуды, заблевали ковер, заспермили диваны и кровати. Там на утро и проснулся Ховрин рядом с полуголой Дашей, а потом и познакомились. Еще пару раз там же тусили, а потом соседи вызвали полицию из-за драки на лестнице: двое парней не поделили девчонку. Где-нибудь в деревне зашли бы за дрова и там наскоро перемахнулись, потом и разошлись без обид, прижимая багровеющий комок снега к разбитому носу, а тут – скандал, наряд. Пришлось платить штраф наличкой. И теперь наверняка намечалось нечто подобное. У Ховрина от мысли об этом сладко заныло в паху.

Однако вечером, около восьми, ему позвонил Данилов:

– Надо будет скататься на поезде в Москву. Туда и обратно. Сегодня в двадцать три-пятьдесят пять на «Красной стреле» и назад завтра на дневном «Сапсане». Возьми с собой паспорт. Все оплачено.

– Что надо делать?

– Встретишь на Московском вокзале человека с сумкой, дотащишь эту сумку, куда он скажет. Он сам не может. У него рука болит. Тебе хорошо заплатят. Не бойся: не оружие и не наркотики. Только бумаги.

Человека с больной рукой звали Семен Яковлевич. Это был полный, лысоватый, толстогубый человечек очень печального вида. В темных глазах его была ирония по отношению к жизни вообще. В целом же он вызывал симпатию. Даже у проводницы. Она мигом принесла два стакана чая, причем сама была этим явно довольна. Проводница еще принесла пакеты с едой. Семен Яковлевич к ним не притронулся, а достал из пакета, который он нес уже сам, курицу. Курица была хорошо прожарена. Были в пакете и салфетки, чтобы протирать жирные руки.

Захлопнули дверь купе, закрыли на замок.

– Что там? – кивнул на сумку Ховрин. – Больно уж тяжелая.

– Деньги,– прокаркал Семен Яковлевич, доставая еще и вареные яйца и хлеб – как это и полагается в поездке.

– Шутите? – не поверил Ховрин.

– Посмотри.

Ховрин пододвинул сумку к себе. Вживкнув молнией, открыл. Сумка была битком набита банковскими упаковками.

– И сколько тут?

– Миллион, – важно кивнул Семен Яковлевич.

– Долларов?

– Даже чуть больше, только в рублях.

– Обалдеть! Целое богатство! А на вид вроде как разрисованная бумага.

– И меня это всегда удивляет, – покивал Семен Яковлевич. – Кто-то работает, тратит свое время, здоровье, свою единственную неповторимую жизнь. А оценивается это вот в эти самые цветные бумажки. Считается самое великое изобретение человечества!

– А на фига вам столько? – полюбопытствовал Ховрин.

– Домик хочу прикупить под Москвой. В Барвихе. Или в Жуковке. Есть два варианта. Буду выбирать.

– Под Москвой? В Барвихе? Думаете, хватит? – засомневался Ховрин.

– Меня домишко, предлагаемый за эту цену, вполне устраивает, – сказал Семен Яковлевич.

Он поднял, взвесил на руке один денежный кирпич и положил его обратно в сумку. Вжикнув, закрыл молнию.

– Конечно, в Лос-Анджелесе можно купить домик и получше и подешевле, и даже на побережье океана. Да только Лос-Анджелес-то, родимый, далеко – на выходные ведь туда не выедешь и постоянно жить там тоже не будешь. А я хочу жить за городом круглый год – свежий воздух, природа. И от города близко, если захотелось куда-нибудь типа в театр, – проклокотал Семен Яковлевич. В его голосе было что-то нечеловеческое.

– А чего вы не поехали на «Сапсане» – ведь гораздо быстрее и удобнее?

– Там, как и на самолете, досматривают багаж, – ответил Семен Яковлевич. – Могут возникнуть лишние вопросы. – С хлюпаньем он втянул в себя чай, причмокнул. – Хорощ. Люблю поезда, хотя и редко езжу – все летаю. Быстрее, бизнес-класс, кормят хорошо, а все равно самолеты не люблю.

Захрустел печеньем. Прихлебнул еще чая.

– Спасибо, что согласился. Не хотелось ехать одному. Сам понимаешь. Надеюсь, ты не храпишь?

– Вроде нет.

– А вот я храплю.

Дверь в купе он надежно заблокировал каким-то дополнительным устройством, проверил, с силой подергав. Потом съел какую-то мятную конфетку, лег, поворочался, пошуршал газетой, затем выключил светильник, повздыхал и громко захрапел. Но Ховрин в этот момент уже спал и не слышал его храпа.

На вокзале взяли официальное такси. Семен Яковлевич сел спереди рядом с водителем, а Ховрин с сумкой сзади. Ехали довольно долго. Поездка с такими деньгами как-то напрягала, особенно, когда стояли в пробке и на светофорах. К машине вполне можно было подойти, выбить стекло, убить пассажиров и забрать сумку. Приехали в банк, там сразу стало гораздо спокойнее, когда деньги перегрузили в ячейку. На этом работа Ховрина вроде бы закончилась. Семен Яковлевич с улыбкой протянул ему заранее приготовленный конверт. Конверт был хоть и не толстый, но денег в нем все равно было много. Ховрин убрал конверт поглубже во внутренний карман куртки, застегнул на молнию и собирался, было, двинуть в сторону вокзала, но Семен Яковлевич его остановил:

– Витенька, подожди-ка меня в холле. Есть еще одно небольшое дельце.

Он появился минут через сорок, сел на диван рядом с Ховриным, помолчал, что-то явно пересчитывал в уме.

– А в Лос-Анджелесе таксисты – одни армяне! – вдруг произнес он, думая явно о чем-то другом. – Они тебе начинают рассказывать про своих родственников, показывать фотографии…

Потом поднялся:

– Заедем-ка в одно место.

«Одно место» оказалось аж в Люберцах. Ехали туда тоже на такси. И снова Семен Яковлевич сидел впереди рядом с водителем, а Ховрин сзади, хотя уже и без сумки.

Попросил остановиться у цветочного ларька и вышел оттуда с букетом, запакованным в целлофан.

Семен Яковлевич всю дорогу зметно нервничал. Это у него проявлялось в постоянном потирании рук и почесывании кончика носа. Ховрин представлял Люберцы как некую деревню из покосившихся деревянных домиков или, напротив, коттеджный поселок для богатых, однако Люберцы оказались визуальным продолжением Москвы – огромным городом, хотя и довольно безликим. Что тут нужно было Семену Яковлевичу? Однако приехали в место что-то вроде рабочего поселка: пятиэтажки с дворами, заросшими высокими деревьями – в основном тополями. В один такой двор они и вьехали.

– А я здесь когда-то жил, – вдруг сказал Семен Яковлевич. Сунул деньги водителю, не ожидая сдачи, полез из машины. Потом повернулся к машине снова:

– Подождете минут десять-пятнадцать? Может никого дома нет и придется ехать назад. Я не дозвонился.

Тот, пересчитывая купюры, только кивнул.

Ховрин тоже вышел, осмотрелся. Обычный двор: детская площадка, мусорные баки, женщины с колясками, куда-то идущий нетрезвый мужчина. Семен Яковлевич потоптался в нерешительности, потом пошел к подъезду, нажал кнопку домофона. Поначалу не получилось, повернулся к Ховрину:

– Витенька, я не вижу, как это работает. Набери-ка шестнадцатую квартиру.

Ховрин набрал. Раздался зуммер. Не сразу, но щелкнуло: даже не спросив кто, открыли дверь. Вошли в подъезд и прошли к ободранному лифту.

– Четвертый этаж нажми, пожалуйста, – сказал Семен Яковлевич дрожащим голосом.

Вышли на четвертом. Тут было довольно вонюче, но пахло не кошками, а горелым супом. Дверь в шестнадцатую квартиру оказалась уже приоткрыта. Семен Яковлевич покашлял, стукнул костяшками по косяку. Появилась довольно полная черноволосая женщина с пронзительными глазами:

– Ой, кто это? – спросила она, присматриваясь и вытирая руки полотенцем.

– Это я – Сема! – проскрипел побледневший Семен Яковлевич. – Не узнала, Фира? На! – сунул он ей букет. – С днем рождения тебя!

– Ой, Семочка! – сунулась она целоваться, но мимо, щекой чуть коснувшись. – Спасибо. Неужели это ты? Какой же ты стал старый и страшный! А это кто? – кивнула она на Ховрина. – Сынок твой, что ли?

– А что – похож? – хмыкнул Семен Яковлевич. – Увы, помощник. – Лицо его как-то странно исказилось. Ховрин был выше его на целую голову, русый и с голубыми глазами. Мысль у Ховрина была только: «Накормят?» Именно из этой квартиры воняло горелым супом.

– Семочка, ты по делу или просто так? – спросила Фира. Они так и продолжали стоять на пороге. Она явно не собиралась приглашать их в квартиру.

– Просто так – мимо проезжали. Решил поздравить. Гостей ждешь? – поинтерсовался Семен Яковлевич.

– В общем-то да, – ответила Фира. И это явно означало: «А пошел бы ты, Сема, нахер!» Даже Ховрин испытал что-то вроде унижения лично для себя. Ему стало стыдно за Семена Яковлевича. Поскольку Семен Яковлевич был мужик явно неплохой.

– Ладно, прощай Фира! – после небольшой паузы проскрипел Семен Яковлевич.

– Пока, Семочка! – равнодушно ответила Фира и захлопнула дверь.

И тут Семена Яковлевича затрясло. Даже в лифте не поехал, пошел по лестнице, что-то сердито бормоча.

Вышли из подъезда.

– А я ведь ее любил, Витенька! А ведь нельзя любить женщину, если она тебя не любит. Если она тебя не любит – сразу уходи и забудь. А ведь если бы она просто пустила нас в квартиру, напоила чаем, я подарил бы ей пять миллионов. С тем и ехал. Интересно, взяла бы она? Думаю, что нет. Наверняка сказала бы: «Ничего мне, Семочка, от тебя не надо!» Мы были с ней когда-то близки. Она была очень красивая. Потом однажды я пришел домой, а она лежит в нашей постели с мускулистым мальчиком. Помню его имя – Марк. Кудрявый такой. Сейчас он совсем облысел и растолстел. Я не знал, как себя вести. А как надо, Витенька? Ты знаешь, что делают в таких ситуациях?