Телохранитель

– Конечно, так я и поверил!

Минут через пятнадцать взломщиков забрал патруль вневедомственной охраны. Они тоже оказались знакомые Максимова. Обоим полицейским он пожал руки и перекинулся парой фраз о житье-бытье. Когда они уехали, сказал:

– Вэб-камеры – просто и удобно. После майских тут установят нормальную сигнализацию.

– Чей это дом? – спросил Ховрин.

– Знакомых.

«Оса» Ховрину понравилась. Нужно было прикупить для себя.

Во вторник вечером собрались заехать в риэлтерское агентство, договариваться насчет спорной квартиры. Ховрин боялся застрять в пробке, приехал пораньше, ждал внизу, сидя за рулем. Тут, наконец, появился Максимов.

Ховрин не сразу его и узнал. Максимов был в элегантном темно-синем костюме, в белой рубашке с бордовым галстуком. Словно только что из парикмахерской. Подстрижен коротко, бобриком, волосы пегие с сединой на висках, чисто выбрит. Лицо спокойное. Шрам на подбородке выглядел благородно и мужественно. К нему сразу бросились двое не пускать. Он свалил их безо всяких усилий, не используя рук, – только с помощью ног – ударами по нижним конечностям. Оба «быка», ошарашенные, лежали на земле, сучили ногами, пытались подняться, но не могли. Максимов смотрел на них, как профессиональный охотник смотрит на пойманную добычу – с привычным равнодушием.

Один, наконец, поднялся, проблеял:

– Мужик, ты чего?

– Хозяйка где?

– Вон, хозяйка идет! – проблеял из дверей еще какой-то мелкий служащий и тут же поспешно скрылся. Буквально испарился.

Появилось что-то огромное, свинообразное. Это была женщина средних лет весом килограммов за сто двадцать.

– Чё надо? – надвинулась она всей массой на Максимова. Тот даже отпрянул, оторопел. В глазах боевого ветерана промелькнула явная растерянность.

«Кошмар! Она, если умрет, даже ведь в стандартный гроб не влезет – ее придется утрамбовывать или класть туда по частям», – подумал Ховрин, ожидая, что Максимов просто огреет ее по голове стулом, поскольку женская природа этого существа была давно утрачена и его, это существо, можно было просто истреблять без каких-либо моральных сожалений.

Однако ничего этого не произошло.

– Красавица, позвольте с вами поговорить по одному очень важному делу, елейным голосом пролепетал Максимов.

Такая неприкрытая грубая лесть, однако, дала неожиданный эффект: толстуха расплылась в широкой и ослепительной белозубой улыбке. У нее оказались прекрасные зубы. Она вмиг преобразилась. Впрочем, встретившие их мужские типы наблюдали за этим с явным страхом. Похоже, переход от одного состояния в другое был для этой огромной женщины мгновенен и непредсказуем.

– Пройдемте в мой кабинет, – пропела она и пошла туда первая. Огромный, обтянутый красным бархатом зад ее колыхался из стороны в сторону, наверное, на полметра, как трамвайный вагон выносит на повороте. Обслуга шарахнулась в стороны. Максимов прошествовал сзади, мигнув Ховрину, чтобы тот остался ждать. «А он ее еще и трахнет», – с ужасом подумал Ховрин.

Максимов исчез довольно надолго, а Ховрин остался ждать его на улице, присматривая за машиной. В машине сидеть не хотелось, и он пошел в сквер поискать скамейку, чтобы наблюдать оттуда за выходом из офиса и за машиной.

Место было нехорошее. Тут же поблизости тусовались подвыпившие гопники. Какой-то в кепочке полез в драку на кого-то проходящего мимо, товарищ лениво его сдерживал, отпихивал, тот продолжал лезть, явно показывать свою лихость. Три девушки-гопотелки курили, посмеивались, сплевывали. На губах у всей женской троицы была очень яркая помада – одинаковая, словно из одного тюбика. Что-то спросили и у Ховрина. Ховрин молча отвернулся, его пытались ухватить за рукав, он отмахнулся: «Да отвали ты!» Отошел от них, но они снова придвинулись. Потом Ховрину это надоело, он повернулся и нанес мгновенную пару ударов по двоим, как говорится: «Эй, приятель, лови «двоечку!»». Оба парня рухнули на месте без сознания. У одной из гопотелок от изумления сигарета выпала изо рта. Другая взвизгнула, третья застыла, как замороженная.

Ховрин сплюнул и пошел ждать Максимова у офиса.

Пробыл тот там довольно долго – с полчаса наверно, или больше. Потом появился какой-то весь потрясенный и всклокоченный – галстук набок. Сели в машину. Ховрин был за рулем. Какое-то время ехали молча. Потом Максимов сказал:

– Жесть! Боялся не встанет…

Потом еще через какое-то время:

– Офигеть!

Детали, впрочем, не рассказывал. Вроде бы дело удалось.

На следующий день заехали в дилерский центр «Тойтота», посидели в продающейся «Секвойе», чтобы прикинуть габариты. Пробной поездки – тест-драйва – однако, не получилось – нужной машины на тот момент в офисе продаж не оказалось. Взяли другую большую «тойоту» со схожей системой управления и поездили на ней.

И снова была стычка на стоянке. Там к ним подошел парень со стандартной комплекцией громилы, стал что-то орать, махать руками. Максимов смотрел на него изучающее: его всегда интересовали люди, из-за ничего устраивающие кипеж и готовые пострадать или даже умереть за просто так. Впрочем, хватило одного удара, и мгновение спустя громила уже лежал, раскинув руки на грязной дороге. Глаза его закатились и прикрылись наполовину веками.

– Чистый нокаут! – с удовлетворением констатировал Максимов и отвернулся. – Как-то я с полгода работал охранником в одном торговом центре, – и чуть тише, пожав плечами: – был такой, к счастью, недолгий, эпизод моей разнообразной жизни, – так там у нас постоянно происходили подобные стычки то с пьяными, то с гопниками, реже – с братвой. Специально не наезжали, поскольку у нас была своя довольно крутая «крыша», но некоторые типы побуянить могли и даже это дело любили.

Кстати, про свою работу в УФСИН он за все это время не упоминал ни разу. Теперь он снова был за рулем и стремительно вел машину.

В этот момент черный «Мерседес» подрезал «теану» и, вспыхнув стоп-сигналами, остановился перед ней, – Ховрина от резкого торможения дернуло в ремнях, – открылась дверь, оттуда образовался мужчина лет тридцати плотного телосложения, но уже в стадии ожирения – с арбузообразным животом и жировыми складками на шее сзади. Футболка с какой-то английской надписью, видная под распахнутой курткой, выбилась из брюк и приоткрывала волосатый живот. Мужчина вразвалку направился к «теане».

Максимов спокойно смотрел на него:

– Интересно, зачем он это делает? У него есть бизнес, хорошая машина и, наверняка, неплохой дом, зачем ему все это терять?

С Максимовым Ховрин не боялся ничего, но все же сердце застучало несколько чаще – адреналин выплеснулся в кровь. Ховрин ожидал, что Макимов сейчас выйдет из машины и будет колотить толстяка головой об асфальт. В ином он не сомневался.

– Самое лучшее решение – самое простое, – прошептал, однако, Максимов, опуская стекло. Налитое кровью потное лицо появилось в окне, хлынул, как поток грязи, яростный мат, потянулись жирные руки с золотыми перстнями. Чудовище! Людоед из сказки про Кота в сапогах!

Максимов, не говоря ни слова, прыснул этому толстому чудовищу в глаза из перцового баллончика. Точнее сказать, просто залил их струей. Толстяк взвыл и отпрянул прочь. Шатаясь и ощупывая перед собой пространство, он поплелся назад к своей машине.

Максимов подождал какое-то время, осмотрелся и тронул «теану», объехал «мерина». Потом звонко чихнул, потом еще раз. У Ховрина и самого засвербило в носу. Через минуту он тоже чихал. Слезы текли из его глаз неудержимо.

– Плохая оказалась идея с баллончиком, – прогундосил Максимов, отсмаркиваясь. – Впрочем, сейчас пройдет.

Потом добавил:

– Люблю эти моменты – выброс адреналина. Иногда понимаю экстремалов – это примерно одно и то же.

Максимов какое-то время думал-решал: догнать его или нет. Вроде бы и надо проучить, но было лень, и лень превысила это желание.

На обратном пути встали у шлагбаума на железнодорожном переезде. Позади остановилась машина, у которой горела только одна фара. Водитель открыл дверь и отхаркался на дорогу. Потом захлопнул дверь. За лобовым стеклом вспыхнул рыжий огонек зажигалки, потом красный огонек сигареты то светился, то гас маячком.

Это был то ли склад, то ли магазин, то ли и то и другое вместе. Выглядело все это довольно убого. Владельцу по фамилии Никонов, а по имени Игорь, было на вид лет тридцать–тридцать пять – в зависимости от освещения. Мертвенный свет люминисцентных ламп сверху делал его гораздо старше. Он был широколиц и курнос.

– Как бизнес? – поинтересовался у него Максимов скорее из приличия, чем из интереса.

– Как и везде: гнием, разваливаемся, потихоньку идем ко дну! – пробормотал Никонов, довольно кисло улыбнувшись.

– Зато твою контору рейдеры отнимать точно не будут, потому что они забирают только то, что приносит доход, а какой у тебя тут доход – слезы! – хохотнул Максимов.

– Ничего смешного, – обиделся Никонов.

– А что мне – плакать? – пожал плечами Максимов.

– Ну, что: есть информация по Марине? – нетерпеливо спросил Никонов. – Есть у нее кто?

– А что ты ожидаешь? Ей двадцать два года. Она уже давно не девочка.

– Откуда знаешь? – вскинулся Никонов.

– Я видел ее. Взгляд девственницы очень отличается от женского!

– А-а, – отмахнулся Никонов, – это все лирика. Точно тебе не известно.

– Ладно. Лучше вообще об этом вообще не думать. Всегда знай, что ты не первый. Воспринимай это как данность. Тут уже до тебя были люди! Это тебе не Луна. Впрочем, Луну и ту оприходовали.

– А как же тогда жениться? И на ком? – запальчиво спросил Никонов.

– Я не знаю: если на девственнице жениться, получается, что невозможно, надо просто плыть по течению. Выпускание голубей, шампанское, свадьба, фата, первая брачная ночь (а до этого спали вместе уже полгода), свадебное путешествие, медовый месяц – это просто ритуал. «Ой, а у нас будет ребенок!» Это нормально. Всегда предупреждай, когда приезжаешь домой, и ты будешь счастлив. Вот ты полюбил девочку в десятом классе и тут же и надо на ней жениться. Лучше уже не будет. Тогда в двадцать лет у вас уже будут дети, а в сорок – внуки. И вообще это лотерея – как повезет!

– Не верю я тебе! У тебя все, как насекомые. Добудь мне про нее точную информацию.

– Уже! Это без проблем – сейчас в ходу электронные медицинские карты. Вопрос риторический: имеет ли будущий муж право знать всю правду про свою будущую жену? Несомненно, должен иметь. Только он, кроме врача, и имеет, пожалуй. Но вдруг он передумает и что тогда? – сказал Максимов.

Он кинул через стол листок, который спланировал над поверхностью и лег ровнехонько перед Никоновым. Там было всего несколько строчек. Потом все же Максимов ухватил его, пододвинул назад к себе, зачитал:

– «Месячные с 12 лет, регулярные, 3-5 дней, с интервалом 28 дней, умеренно болезненные, обильные. Половая жизнь с 16-ти лет, постоянный половой партнер 2 года, половые контакты регулярные, предохраняется (контрацепция барьерная или прерванный половой акт), последний половой контакт 21 марта с.г. Наружные половые органы развиты правильно. Осмотрена на зеркалах и бимануально…» Продолжать? Тебе интересно, что там дальше? Никакой эротики. Чистая физиология. Там, кстати, все хорошо: детородная функция в норме.

Никонов сразу как-то привял, из него будто выпустили воздух.

Максимов продолжил без выражения:

– Неприятно слышать? Но давай составь такую же сводку на себя любимого. Типа: «Половая жизнь с семнадцати лет. Дважды болел гонореей. Имел десять или двадцать половых связей с разными половыми партнершами, из них пять – длительные, в настоящее время постоянно имеет регулярные половые контакты с двумя или тремя женщинами». И что? У женщин должно быть по-другому? Сейчас вроде как равноправие. Каждый спит с кем хочет.

Никонов только неопределенно пожал плечами. Он напряженно думал. Двадцать первое марта было две недели назад. Они тогда были уже знакомы с Мариной и в тот день встречались. Это была невероятная, чудесная суббота. Расстались в десять вечера, поцеловавшись, надолго задержав поцелуй. Потом она вернулась к себе домой и, оказывается, с кем-то там переспала. Ложь, словно ржавчина, понемногу стала разъедать эту возникшую между ними, казалось бы, уже сложившуюся и уже довольно, казалось, прочную связь. В груди будто поселился какой-то паразит.

– Это значит, что она меня не любит, – констатировал Никонов, кратковременно испытав при этом настоящий ужас и панику.

– Вовсе нет, – сказал Максимов. – Это может ничего не значить. Старые связи трудно сразу разорвать. Она могла подумать, что вот дам ему в последний раз, на том они, может, и разошлись навсегда. С женой, когда собираешься разводиться, все равно какое-то время спишь.

– Она меня не любит, – повторил Никонов.

– Почему?

– Она не закрывает глаза при поцелуе. Все женщины закрывают, если любят, а она просто смотрит как-то изучающе. Я сам закрываю, но вот случайно открыл, а она смотрит изучающе.

– И что?

– Когда женщина любит, она всегда закрывает глаза. А если нет, то значит, она ничего не чувствует.

Максимов немного подумал, потом сказал:

– Может быть, ты и прав… Она может вообще ничего не чувствовать.

– Как так?

– Что-то у них бывает периодически гормональное, тяга к мужикам на время абсолютно проходит. Что мужик, что просто шкаф – никакого чувства. Либидо ноль. Секс не нужен. Гормональный упадок.

– Ужас какой!

– Потому что чувства это все химия. Все чувства – химия. Если начнуть тебе вводить женские гормоны, то у тебя пойдет расти грудь, станешь красить губы, потянет на мужиков.

– Вот блин…

– Иногда такие женщины говорят: мужа люблю, но трахаться с ним не хочу – противно, нет желания. В таких случаях она мужа любит, как собаку или кошку. Я, когда умерла моя собака, поверь, испытал настоящее горе. Даже сейчас саднит в груди, когда вспоминаю о ней…– сказал Максимов.

– А я все равно женюсь на ней и никогда не буду ей пенять на это, – вдруг сказал Никонов. – Я ее люблю и совершенно не хочу ее терять. Это решено. Завтра делаю ей предложение. Утром куплю кольцо. Если она скажет «нет», то нет, если «да», то да. Уж как получится.

Удивленный Максимов, подумав, вдруг сказал:

– А, знаешь, Игорек, ведь ты прав. Любимых людей терять нельзя. Про себя расскажу. Мы не так давно – примерно с полгода – расстались с подругой. Причины понятные: она молодая, ей нужна семья и дети, а я уже для нее стар. Непреодолимые противоречия: разница в возрасте. Наши отношения просто не имели продолжения. Мы прожили вместе почти три года. Это означает, что примерно тысячу ночей мы провели вместе, минимум раз двести-триста занимались любовью, все делали вместе и где только не были: Рим, Барселона, Париж, Венеция, Кипр, Бали, Сингапур, Таиланд, Турция, Нечанг, еще и горнолыжные курорты: Зольден, Андорра – Енкамп, Бормио, Шамони, Леви – это курорт в Лапландии… Кто теперь будет восхищаться закатом в тропиках, спелыми манго, живым лобстером, которого тут же при тебе и приготовят, утренним «вельветом» на горном склоне? Жили и жили, а потом как-то потихоньку, постепенно это все начало разрушаться. Я как-то это прозевал. И вдруг – пуфф-ф – и ничего этого нет – все в прошлом! Казалось: что тут поделаешь, ну и уйдет она однажды, как-нибудь проживу и без нее. И как-то в один день она действительно ушла: «Пожалуйста, прости меня и прощай!». И я вдруг испытал страх, паническую атаку! Я словно увидел тупик своей жизни. У меня будто вдруг словно вырвали кусок души. И я стал жалеть о каждом потерянном мгновении с ней, когда я мог обнимать и целовать ее, сколько угодно, и не сделал этого. Но ничего поделать было уже нельзя. Встретил ее всего через неделю: она уже жила своей жизнью и не принадлежала мне. А у тебя еще есть шанс. Используй его! Я, знаешь, даже завидую тебе. Женщины после секса традиционно любят вести разговоры и задавать один и тот же вопрос: «А как ты меня любишь?», и ты обычно не знаешь, как ответить на этот вопрос, что-то мычишь и думаешь, как бы поскорее задрыхнуть, а сейчас, когда она ушла, на этот вопрос у меня есть ответ и он очень простой: «Я просто не могу без тебя жить!»

Скорбь опустилась на его лицо, состарила его и еще глубже проявила морщины у его глаз.

Никонов же вдруг испытал внутренний восторг: внутри его словно взорвался салют.

В среду на доклад к Гилинскому пришел только один Гена.

– Кстати, а где Лысый? – спросил Гилинский.

– Болеет, – уныло ответил Гена.

– Что значит «болеет»? – удивился Гилинский. – Перепил, что ли? Перетрудился? Что-то он стал часто болеть. А работа? Что с ним вообще?

– Говорит, поскользнулся, упал. Очнулся – гипс! Хе-хе!

– Какой-то он стал падающий. Когда выйдет?

– Ногу же сломал. Месяца два, наверное, как срастется.

– Прямо-таки шел и сломал? – удивился Гилинский. – Что за народ? Почему я ничего не ломаю?

– Так нельзя говорить – можно и сглазить! Сплюньте быстрее! Тьфу-тьфу-тьфу! – сплюнул Гена через левое плечо.

– Да иди ты со своим средневековым сознанием! – пробормотал Гилинский, но на всякий случай сплюнул.

– А Леха где? – спросил Гилинский.

– Умер. Завтра похороны.

– И ты это так спокойно мне говоришь? Как это умер? Жил-жил и умер? С чего вдруг? Он же молодой! – оторопел Гилинский.

– Упал с крыши.

– А что он делал на этой крыше?

– Откуда я знаю? Гулял, наверное.

– Больше гулять негде как на крыше?

Гилинский от этого разговора остался в некотором недоумении. Он в упор уставился на Гену.

Сконфуженный Гена пробормотал:

– Парнишка? Он – никто! Тфу! Разберемся. Зачем он вам вообще?

Гилинский подошел к столу. Там у него стояли шахматы: очень дорогие – из нефрита и других полудрагоценных камней. Тяжелые холодные фигуры было приятно держать в руке. Гилинский посмотрел на говорившего, взял пешку, зажал ее в кулаке, потом со стуком поставил на середину шахматной доски:

– Видишь? Это – самая маленькая фигура. Но если она находится вот здесь и под защитой – с ней ничего не сделать и она очень мешает. Это – противная, мешающая всем пешка, которую очень хочется убрать, но я не могу тратить на нее ферзя. Я получу временное превосходство, но с высокой вероятостью проиграю партию. Так и в жизни: расходы резко возрастают, игра становится рискованной. К тому же, мне кажется, наша пешка находится под защитой. За ней явно стоят крупные фигуры. Вот почему я люблю шахматы. Жизнь – это тоже шахматы, и побеждает тот, кто просчитает ходы намного вперед. Парень этот – просто пешка, но сильная пешка. В настоящий момент нам ее не взять – цена может быть слишком высокой. И вот пример: мы потеряли двух человек, а с места ничего не сдвинулось. Вводить в игру крупные фигуры? Не уверен.

Оба замолчали: вошла домработница с подносом, на котором сверкал кофейник и стояли две чашки. Быстро и молча она расставила на столе чашки, вазочку с печеньем, разлила кофе и беззвучно удалилась. Оба проводили ее взглядами. Фигура у нее была идеальная.

Гена подумал: трахает ли ее шеф или нет. «Наверняка трахает, я бы трахал». Просто за работу по дому такие деньги не платят. А зарплату ее Гена знал. Можно было трех домработниц нанять за эти деньги.

Гилинский застыл в задумчивости над шахматной доской. Собеседник его в шахматах ничего не соображал – он предпочитал домино. Вот это игра так игра! Вот где динамика! Вот где настоящий азарт! Он любил ее еще с камеры в «Крестах». Там была, на удивление, хорошая компания все те полгода пребывания в следственном изоляторе. И дома держал. Правда доминошки у него сейчас тоже были из нефрита, и тоже очень дорогие.

Гилинский между тем спросил, доставая из шкафа деревянную коробку и поднимая ее крышку:

– Куришь сигары?

– Нет, – замотал головой Гена, сглотнув.

– Я – очень редко. Здоровье, знаешь ли, уже не то. Зато получаю настоящее удовольствие. Разминаешь ее, нюхаешь, обрезаешь, все это не спеша. Процесс! – Он щелкнул специальной сигарной гильотинкой.

У собеседника пересохло во рту – так он хотел закурить. Даже заерзал. Мазнул взглядом по наручным часам.

– Куда-то спешишь? – заметил это движение хозяин.

– Нет. Так что вы предлагаете?

– Это только часть всей партии. Давай продумаем другие ходы.

Гена только кивнул. Гилинский продолжил:

– Вова хоть и запойный пьяница, но его просто так не возьмешь. Если все получится, мы забираем СВЗ – это минимум сто миллионов долларов. Контроль тогда будет наш и Вовчик ничего сделать не сможет, тем более, что сидит он в гребаной Англии, а даже если и был бы здесь. По минимуму продай свои акции и сиди там себе, квась дальше! Сиди на жопе ровно, получай дивиденды, сколько тебе дают, и не вякай. Это как в шахматах: фигуры остаются на поле, но ферзь закрыт и не может никуда двинуться – все поля под боем. Король может ходить на одну клетку вправо-влево и ждать, когда ему поставят мат. Ужасно раздражает меня Гарцев. Даже по скайпу не могу с ним общаться – воротит. Пьяная рожа его до смерти надоела! – и что-то вспомнив, крикнул кому-то в проем двери: – Позвони-ка Фельдману – пусть приедет – я чего-то дозвониться до него не могу!

Потом резко повернулся, будто вспомнив еще что-то:

– А этот ваш громила Додон? Жуть какая! Ну и кличка. Тоже мне мне, князь Додон, отсидевший двенадцать лет. Про него тоже ничего не слышно?

Гена ответил с некоторой задержкой:

– Додон-то? В реанимации в Покровской.

Гилинский буквально остолбенел:

– Просто нет слов. Только не говори, что аппендицит.

– Отфигачили, говорят, на улице.

– Кто, интересно? – удивился Гилинский.

– Нашлись добрые люди.

– Сам-то он что говорит?

– Молчит. Еле живой. После операции. Разрыв печени. Туда не особо пускают. Видел его только издали.

А произошло следующее. Два дня назад Ховрин шел к своему дому по аллее.

Вдали на аллее маячила какая-то темная фигура, она не двигалась, но периодически от нее вверх шел дым, как из паровозной трубы, мерцал огонек сигареты. Ховрин испытал неуверенность. Человек этот несомненно кого-то поджидал. От него исходила явная угроза. Такие темные фигуры лучше обходить, что Ховрин и сделал. Неожиданно получить ножом в живот вовсе не входило в его планы. Мужчина, однако, щелчком выбросил сигарету – она искрой полетела на газон и погасла, потом двинулся за Ховриным. Из интереса можно было и пробежаться. И Ховрин побежал. Тут шансов у таинственного мужчины, понятно, не было. Но тот и не побежал – остался стоять, широко расставив ноги и сунув руки в карманы.

На следующий день Ховрин рассказал про эту встречу Данилову. Тот, подумав, покачал головой: «Может, показалось?». Все может быть. А вдруг действительно киллер?

И этот ожидамый и предполагаемый киллер наконец появился прямо на пути. Ховрин почуял его издали. Сработал древний инстинкт угрозы, мурашки пробежали по хребту. Наверно от излучения злобы и агрессии, исходящей от этого типа. «Бахнет сзади по балде – и все, спиной лучше не поворачиваться». Перешел на другую сторону улицы. И громила переместился туда же. Откуда у него такая огромная нижняя челюсть? У одного ховринского знакомого вообще не было в этом понимании нижней челюсти – еле-еле вытарчивал подбородок. Фамилия его была, кажется, Комаров. А тут – здоровенный, – если найдут при раскопках, непременно поместят в музей, скажут: останки кроманьонского человека. Еще и надбровные дуги – точно когда-то было скрещение с питекантропом. Праматерь пошла погулять за кореньями в саванну и там случайно скрестилась. Дело молодое. Куда его бить-то? Даже Гарайсы, пожалуй, призадумались бы. Одного мяса в этом типе было столько, что и из пистолета не пробьешь – дотянется и задушит. Вот и работает душильщиком. А в пакете, который держит в руке, вполне может быть что-то типа дубинки или еще какая-нибудь хрень, чтобы сначала оглушить жертву. Ховрин уже готов был бежать со всех ног. Позвонил, однако, Максимову, стараясь говорить, не торопясь, и чтобы голос не дрожал:

– Меня тут какой-то хрен преследует, как из фильма ужасов – типичный киллер-костолом, генетический. Больно уж здоровый и челюсть выпирает. Бли-и-и-н! Жескач!

– Кулак об таких ломать себе дороже, – ответил Максимов, что-то там жуя. – Вот ведь черт, сегодня совсем не вовремя: я футбол смотрю. Завтра мы бы его вдвоем отоварили. У тебя «Оса» с собой? Без колебаний, если уверен, что он охотится именно за тобой, подойди, влупи в корпус и вали оттуда. Ни о чем не разговаривай. Потом разберемся…

Ховрин так и сделал. Ничего уточнять не стал, не сказав ни слова, подошел и высадил в страшного человека «Осу» в упор почти залпом – все четыре заряда. К его удивлению, это действительно подействовало – тот упал. А то не верилось, что такого можно свалить в принципе.

На следующий день Максимов, выслушав эту историю в деталях, хмыкнул:

– Я тут недавно прочитал в газете заметку "Человек и неандерталец занимались сексом" Вот так новость! Человек занимался сексом со всем, что только движется и со всеми отверстиями, куда только можно вставить. С козами, собаками – со всеми подходящими и неподходящими животными. Я думаю, слона человек наверняка трахнул тоже. Как-нибудь приспособился. Со стремянки или с лесенки. Я сразу вспомнил нашего сержанта Кулибабу и охотно поверил, что человек и неандерталец занимались сексом. Я знал двух реально сильных людей – один был вор в законе, его уже убили, и еще одного – сержанта Кулибабу. Если я когда Кулибабу встречу, то непременно отпизжу безжалостно – вот был подонок, так подонок! Всем подонкам подонок. Но сильный: здоровый, тупой, в рожу бил без каких-либо эмоций, как половик выбивал, а все бабы от него тут же млели, было такое ощущение, что у них сразу снизу текло. Драл всех, кого видел. У него не член был, а реально – болт – иначе и не назовешь. Самец в чистом виде. Все тело в волосах. Яйца – каждое с кулак. А член у него был – я не вру – реально, как хобот! Сам же – мудак мудаком. Он всегда подкрадывался и бил без предупреждения, и вот мечталось по первому году службы прекрасное: подойти к нему сзади и въебашить бутылкой по балде! Хотя обычной пивной бутылкой его было бы, пожалуй, не пробить. Разве что от шампанского…