Телохранитель

– Как там? – спросил Ирину один из этих близнецов, когда они уже отъехали от аэропорта и выруливали на Пулковское шоссе.

– Нормально, но в Рашке лучше! – ответила она, зевая и прикрывая глаза. Еще полчаса было ехать до дома. Там ее уже с нетерпением ждали. Постель была разобрана. На балконе стыло шампанское. В подсвечнике томились незажженные свечи …

Ховрин, глядя на Прохорова, тоже начал задремывать.

Но тут вернулся этот лысый дед Саня. Политических разговоров он не вел, а громко обсуждал погоду в тропиках в зависимости от сезона. Впрочем, никто его особо и не слушал. Он словно сам себе все это говорил. Данилов с трудом подавил зевок:

– Ладно, давайте выпьем! Тебе, Витя, я не наливаю – ты сегодня у нас водила. Мясо, колбаску бери, накладывай побольше, ешь – не стесняйся. А мы, ветераны, шлепнем по чуток…

Потом дед Саня спросил Ховрина:

– А ты сам-то знал Николая Ивановича Ткаченко?

– Нет, – помотал головой Ховрин.

– А, ну, да, конечно – откуда… Чудесный был человек, и это притом что очень богатый. Редко сочетаемые вещи. Кстати, был близкий друг Вовы Гарцева. Я два года работал у него охранником в загородном доме, хорошая зарплата, спокойная служба, нестарый нормальный шеф, не психопат и не самодур, как многие олигархи. Жил во флигеле со всеми удобствами, ловил рыбу, познакомился с хорошей женщиной – короче, рай! И вдруг хозяин со своей молодой подружкой Машей вздумал в марте покататься по заливу на снегоходе и провалился под лед. Через два дня их только и выловили. И снова в один миг я потерял все. Помню, выхожу на улицу из Финбана, темно, холодно, снег сечет в лицо, короче, полная жопа! Идти некуда. Еще бы, хотя б не гудело в голове. Это у меня после контузии. Но неврологиня сказала, что со временем пройдет. Может, и врет. До сих пор шумит. Пью таблетки, только пока ни фига не помогают. Но надеюсь.

Он помолчал, пожамкал губами, потом продолжил:

– А ее, кстати, так и звали: Безбашенная Маша. Очень красивая, настоящая модель, светловолосая, двадцать два года. Они оба с шефом любили экстрим: горные лыжи, «черные» трассы, пещерный дайвинг, гонки на гидроциклах по волнам, ну и по льду на снегоходах. Пару раз в Альпах даже приходилось вызывать вертолет в горах из-за ее падений – так, что она не могла встать, хотя и без переломов – только ушибы и растяжения. Вот однажды и доигрались: ухнули вместе в полынью. Первые, что интересно, перед ними проскочили, а они провалились. Смерть не любит, когда с ней играют в догонялки. Судьбу не надо искушать. Однажды можно умереть по-настоящему. А такие, как они, начинают верить в свою неуязвимость. У них какая-то встроенная тяга к самоубийству: таких много. Жили года три вместе, любили друг друга, а похоронили их на разных кладбищах… Расписаны-то они не были. Жаль их, хорошие были люди. Законная жена его потом продала имение каким-то московским людям. Замечательное там место…

Потом еще добавил:

– Сейчас задним числом думаю, что Маша здесь нипричем. Она была нормальная домашняя девочка. Просто чудесная. Это наш Николай Иванович ее подначивал и всюду таскал за собой, поскольку был большой любитель всякого экстрима, это именно он втянул ее в эти свои горные лыжи, нырялки, прыжки с парашютом, гонки на квадроциклах и тэ пэ. Тут девочке не повезло… Беда. Сегодня уже пятая годовщина.

Помолчал. Потом, вздохнув, сказал:

– Короче, он умер. Понятно, это самый что ни на есть естественный ход вещей, но как раз это-то естественное течение жизни меня иногда здорово пугает. – Тут он оглянулся с таким видом, будто за спиной его могли стоять призраки уже давно умерших людей.

Ветераны чинно вели беседу, периодически выпивали. Ирина постоянно говорила по телефону, то куда-то уходила, то приходила. Ховрин же периодически задремывал, рука, подпиравшая голову, подламывалась, и он просыпался. Потом он развез всех по домам, включая деда Саню и Ирину, которая настойчиво зазывала Ховрина на чашку чая, но он отказался, хотя и зудело. Пришел домой в начале второго, рухнул в кровать, мгновенно уснул. На этом пятница и закончилась.

На следующий день Ховрин вышел из дома в половину двенадцатого утра, направился через двор к торговому центру.

На скамейке у детской площадки развалились знакомые ребята – Зуй с Пузырем, щурились на солнце, постоянно зевали. Ховрин поздоровался с каждым за руку.

– Пойдешь с нами сегодня в «Дом быта»? – с надеждой спросил его Зуй.

Они, конечно, надеялись на его силовую поддержку на случай возможных конфликтов. Какие-то у них были постоянные терки с тамошними завсегдатаями.

– Во сколько? – поинтересовался Ховрин.

– Начало концерта часов в десять. Хорошая группа выступает! «Киборги». Ух!

– Это которые: «Киборг едет в Выборг»? – спросил Ховрин.

– Нет, другие, но тоже прикольно.

– Ладно. Я Вику тогда с собой возьму.

– Там и встретимся! – обрадовались парни.

Пошли туда с Викой. Действительно, неплохая оказалась группа. Нормально там потусили.

Вернулись из клуба часа в два ночи. Ховрин, раскачиваясь, шарил по карманам в поисках ключей, потом долго копался в замке, подсвечивая телефоном, поскольку лампочка на лестнице не горела.

– Давай быстрей! – ныла Вика, пританцовывая на месте. – Я писать хочу!

Наконец Ховрин открыл дверь. Вика прямиком рванула к туалету, скидывая по пути туфли. Вскоре раздался шум спускаемой воды.

– Теперь пить охота, – заявила Вика, стягивая с себя платье и оставаясь в трусиках, колготках и лифчике. Потом сняла лифчик и колготки. Остались только трусики. Пошли на кухню, Ховрин поставил на плиту чайник, сами же пошли в комнату, разобрали постель.

Чайник через пять минут пронзительно засвистел. А на постели в это самое время происходила упорная борьба. Ховрин лежал на Вике, пыхтел, пытаясь раздвинуть ей ноги и внедриться между них. Вика, хохоча, как от щекотки, переплетя ноги, держалась, не пускала его. Борьба эта продолжалась довольно долго. Вика любила такие приколы. Наконец Ховрину удалось проникнуть в самые тайные женские места. Утром он обнаружил, что Вика сидит на нем, как наездница, скачет, двигая бедрами. Увидев его открытые глаза, процедила, не останавливаясь:

– Обожаю утренний трах! Ах-ах-ах! М-м-м! – застонала она, закинув назад голову и больно зажав коленями Ховринские бока.

Через пару минут и Ховрин тоже заскрипел, у него даже растопырились пальцы на ногах.

Потом еще спали до обеда. В какой-то момент у Ховрина запиликал мобильник. Это была Катя.

– Ты где? – сходу спросила она.

– Дома сижу, отсыпаюсь! – соврал Ховрин.

– Хватит спать! Ты мне нужен.

Ховрин, зевая, сел, почесался, начал натягивать трусы.

– Ты чего? – Вика ткнула его ногой в спину. – Кто это?

– На работу надо. Клиентка звонила.

– Трахаешь ее? – прищурилась Вика.

– Нет.

Вика сделала паузу, потом спросила:

– А что ты скажешь, если у нас будет…э-э-э… ребенок?

Ховрина тут же бросило в холодный пот. Он замер с полунадетыми трусами.

– То есть?

– Ну, маленький такой симпатичный карапуз, похожий на тебя.

Ховрин оторопел.

Вика это заметила, провела большим пальцем правой ноги ему по позвоночнику:

– Да шутка, я просто так спросила. Ну?

– Я даже не знаю, что и ответить? Да и как я могу сказать, если у меня никогда не было детей?

– Не готов ты к отцовству, значит? Все вы, мужики, такие: «Наше дело не рожать. Сунул, кончил – и бежать!» Ладно, вали к своей клиентке… А я еще подрыхну…– и отвернулась к стенке, накрывшись одеяло с головой.

Кате в тот день понадобилось походить по магазинам. Поехали в центр города в ДЛТ, там часа два, и там Катя накупила целую кучу вещей, а после этого сходили в хороший ресторан рядом с Казанским собором.

Потом было 23 февраля. Выходной. Накануне этого дня Катя достала из сумки и сунула Ховрину небольшую, красиво упакованную коробочку:

– Держи подарочек!

– Что это? – заинтересовался Ховрин.

– Открывай!

Ховрин открыл.

Там был швейцарский офицерский нож «Victorinox» с разными вделанными лезвиями и устройствами.

– Хотела подарить тебе новый айфон, но в армии его у тебя точно отберут или украдут, – сказала довольная Катя, видя неподдельный восторг Ховрина. Подарок действительно был классный.

Когда на следующее утро Ховрин вышел из дома, он увидел нечно странное. Какие-то двое мужчин встретились на улице.

– Прости меня! – сказал один.

– И ты меня прости! – ответил ему другой.

– Бог простит!

Они обнялись, поцеловались и оба разрыдались. Причем это были мужчины возрастом уже далеко за сорок. Ховрин удивился, но, оказывается, что наступило Прощеное Воскресенье. Он подумал, у кого бы попросить прощение, но так и не придумал. Вроде было не у кого просить.

Следующая неделя прошла спокойно, без происшествий, четко по плану.

И тут вдруг подступило и Восьмое марта. Уже шестого Ховрин занервничал. Нужно было придумать подарки сразу многим. Самое простое было – каждой по букету цветов, типа роз, но получалось уж слишком дорого. Тогда он заехал рано утром в «Ленту». Там у прилавка с цветами уже толпились мужчины. Ховрин набрал с десяток букетиков тюльпанов. Выглядели они очень прилично, и получилось совсем недорого. Лично для Вики он купил в цветочном киоске букет из десяти очень свежих алых роз. Продавщица клялась, что они простоят дней пять точно. Слабо верилось, но главное, чтобы восьмое простояли, а там пусть опадают – не жалко. Вопрос был, что подарить Валентине. Поздравить нужно было обязательно. Просто позвонить? Отправить сообщение «В контакте»? Типа «Поздравляю с Международным женским днем 8-е марта!»? Ну, хотя бы и так, чем ничего. Но как-то коробило. Кате хотелось подарить что-нибудь особенное. И тут Ховрин вспомнил: подруга сестры делала фигурки ангелов с фарфоровыми личиками и золотыми крыльями. Настоящая авторская работа, уникальная вещь. Ангела можно было подвесить к лампе. Ховрин купил его с большой скидкой, очень красиво запаковал в супермаркете у профессиональной упаковщицы подарков. Вручил Кате. Та была заинтригована.

– Даже жалко рвать такую упаковку, – сказала она.

Ховрин только пожал плечами: «Что поделаешь».

От ангела Катя была в полном восторге.

– Он будет тебя охранять! – сказал ей довольный Ховрин.

Проводив Катю до дома, он заехал к Вике.

Домой Ховрин возвращался уже около полуночи. Шел по аллее вдоль детского сада. Там во тьме происходило какое-то кишение: кого-то били или грабили. Затем выбежали какие-то парни, и уже на тротуаре потихоньку с бега перешли на шаг. Зыркнули на Ховрина. Одному из них Ховрин явно не понравился:

– Чё ты на меня пялишься? – придвинулся он к Ховрину, еще разгоряченный предыдущей схваткой.

Получив мгновенный удар кулаком в живот – словно кувалдой, – он задохнулся, рухнул на колени, захрипел. Другие обернулись – но поздно: Ховрин со всех ног мчался прочь и уже заворачивал за угол дома.

– Стой, стой, блядь! – услышал он сзади. Да куда там!

Восьмого марта в небольшой компании посетили клуб «Самолет». Были: Ховрин с Викой, Груша со своим новым парнем. Было весело.

– Надо бы съездить в Торжок – к бабушке с дедушкой, – в понедельник сказала Катя. – Например, на следующие выходные. Туда и обратно.

– На фига? – спросил Ховрин, с трудом соображая, где может находиться этот самый Торжок.

– Хочу их навестить – потом мне будет уже некогда. И хочу передать им денег, чтобы им провели газ. Там всего-то сто метров от линии газопровода, а требуют с пенсионеров сумасшедшие деньги. Чем быстрее привезем, тем лучше.

– Отец твой, что ли, не может дать? – удивился Ховрин.

– Может, но туда наличку надо через кого-нибудь передавать, а так я их навещу и заодно отвезу деньги. Когда еще удасться туда добраться. У них там есть куры и коза. И собака. И вообще мне хочется их увидеть. Я их и не помню в лицо. Совсем маленькая была. Заодно заплатим за газ.

– А без взяток нельзя? – спросил Ховрин.

– А вот без взяток, оказывается, никак нельзя – традиция, национальный уклад, – сказала Катя.

– Как туда ехать-то?

– На машине. Там не в сам Торжок, а еще от него – в деревню.

– Кто еще поедет?

– Мы вдвоем. Не боишься?

– Мне-то чего бояться. А тебе мама с отцом разрешат со мной на машине ехать?

– К моему удивлению – согласились.

– И даже мама согласна?

– Согласна! – мигнула Катя.

Странно это было как-то.

Заныл в кармане мобильник. Ховрин взглянул на дисплей: «Вика». Отвечать не стал. Вика имела особенность так громко орать по телефону, что было слышно за десять метров вокруг. Сейчас это разговор был бы не к месту. Катя заметила движение:

– Не будешь отвечать?

– Друг один звонит, пьяница, неохота с ним говорить! – отмахнулся Ховрин. – Потом ему перезвоню.

Катя же подумала: «Точно девушка», – и испытала неожиданную досаду.

Данилов на сообщение про поездку в Торжок, к удивлению Ховрина, не вскричал «Что за дурь!», не возмутился, только пожал плечами:

– Екатерина Владимировна, как ты понял, девушка с характером – в отца, а тот упрямый, иногда, извините, до тупости. Это даже раздражает. Но может быть, отсюда и берется богатство. Это одна из черт характера истинных богачей. Говорят, один миллиардер во время пожара в отеле вылез в окно и повис снаружи на подоконнике, у него жестоко, чуть не до костей, обгорели руки, но он выдержал, дождался пожарных и выжил. Лечился долго, конечно. Пересадки кожи все такое. Впрочем, было что терять. Итак, на чем поедете?

Про Ховринскую «шестерку» он и слушать не захотел:

– На этой твоей консервной банке далеко ехать просто опасно. Один в такой вот лохматке попал между фурами, так его просто расплющило. Да и не уедешь на ней далеко – сломаешься еще до Новгорода. Найдем вам нормальную машину. А пока поехали в Лисий Нос, обсудим дальнейшие действия.

Ховрин понял, что сморозил глупость. Они сели в машину к Данилову, поехали по Приморскому шоссе, потом свернули в Лисий Нос.

За, казалось, бесконечным глухим забором тянулось имение площадью не менее чем на гектар, а то и больше. По углам стояли камеры наблюдения. Автоматические ворота с гулом отъехали в сторону. По другую сторону забора был словно другой мир: тихо, уютно. Дорожка тянулась куда-то вглубь участка. Стояла тишина, только скрипели над головой, покачиваясь, высокие и стройные – самые настоящие корабельные сосны.

Припарковались у дома. Вышли из машины, потоптались, разминая ноги. Подошел какой-то мужик, худой, морщинистый, с впалыми щеками. Он явно имел уголовное прошлое: синие татуировки вылезали из-под обшлагов рубашки, как насекомые. Это был сторож.

– Как жизнь, Петрович? – протянул ему руку Данилов.

Мужик ощерился остатками зубов:

– Нормальная у меня житуха! Сыт, жилье есть, работаю в тепле, на еду и водку хватает. Баб разве что почаще бы, но не каждый день. Это ведь тоже утомляет. Разок в неделю после баньки вполне достаточно.

– Нашел себе подружку-то?

– Есть тут одна повариха.

– Чего-то плохо она тебя кормит, – хохотнул Данилов, намекая на худобу и тыкая Петровича пальцем в живот.

– Не в коня корм, – отшутился Петрович. – Баню я затопил. Чуток перекусите или сразу?

– Сразу.

Попарились. Провели в бане часа два, не меньше.

Потом вернулись в дом. Сели в зале. Свет там был притушен. Тут появилась и экономка Анна Петровна, женщина лет пятидесяти, с очень черными крашеными волосами и живыми карими глазами. Зажгла посреди стола толстую желтую свечу – для уюта.

Откуда-то появился и Чебышев и тут же стал оглядывать стол, искать, что бы такое съесть и выпить.

Анна Петровна нахмурилась. Чебышева она не любила, как-то жаловалась на него:

– Он говорит, что после тридцати все женщины становятся драными ондатрами, а я не хочу быть драной ондатрой!

Она вышла. В приоткрытую ею дверь проник ветер. Пламя свечи заметалось, словно в панике, потом успокоилось и снова загорелось ровно. Все смотрели на огонь как зачарованные. Потом приступили к трапезе. Спиртного на столе, к неудовольствию Чебышева, не было. Тот хмуро прихлебывал чай. Данилов сел к нему рядом и они что-то с полчасала обсуждали.

Было уже десять часов вечера, когда Данилов, поглядев на часы, вздохнул и поднялся:

– Надо заехать к Максу – поддержать. У него вчера умер отец.

– Мне тоже туда идти или вас в машине подождать? – спросил Ховрин, не любивший всяких похоронных событий.

– Вместе пойдем, это нормально. Выразим соболезнование. И он нам нужен. Мы вместе какое-то время служили. Максимов его фамилия. А позывной был, естественно, «Макс», а позже, в Чеченскую, «Чума».

Свой позывной Данилов не назвал, а про Максимова рассказал следующее:

– В Чеченскую он командовал группой спецназа. Там были и срочники и ветераны-контрактники – настоящие псы войны, и сейчас помню некоторых: Тимоха, которому было уже под сорок, кличка «Дед», из них самый старый, и еще Серега-«Серый» из Воронежа, которому был тридцатник точно – не меньше, а то и больше. Я их встречал там. Грязные, заросшие щетиной, с первого взгляда они напоминали мужиков от пивного ларька или «партизан» – резервистов, призванных на сборы. Но это были самые настоящие профессионалы. Я пару раз видел их в деле. С ними вопрос с тем самым пастушком был бы решен очень просто. Тимоха отошел бы на минутку, якобы по нужде – и нет пастушка! Свернул бы ему бошку – тот даже ничего бы и не понял, и не пискнул бы, – а потом спокойненько вернулся и допил чай. «А где пастушок? Какой такой пастушок? А нету пастушка! Кто его вообще видел? А был ли вообще мальчик?» И они ему, Максу, беспрекословно подчинялись, как псы-волкодавы, которые рычат, скалят зубы, но покоряются приказам хозяина. Потом у Макса однажды полгруппы перебили, а его самого ранили – их кинули в бой, может, даже специально, как рядовую группу – выглядело это как подстава. И после этого он ушел из армии, сославшись на ранение. А вот Тимоха – «Дед» и тот Серега из Воронежа остались тогда живы и невредимы – что значит опыт. Можно поискать их в Донбассе или еще, где стреляют. Наверняка где-нибудь там и пасутся…

– А Максимов? – спросил Ховрин.

– Поправился, а потом еще какое-то время работал охранником в тюрьме. Блатных с тех пор ненавидит люто и считает самыми подлыми существами в мире, доверять которым нельзя ни при каких обстоятельствах. Хотя, рассказывал, был там один старик лет семидесяти – настоящий вор в законе. Так вот с ним еще можно было как-то общаться. Но таких людей по тюрьме было разве что один-два. А новые убийцы и воры, осужденные, по его мнению: тьфу – в одно помещение и сжечь! «Это настоящие животные, человеческого в них только внешние признаки, не пытайся их в чем-то переубедить. У них даже снижена болевая чувствительность. Они понимают только физическое воздействие. Сейчас редко кто сидит типа «за мешок картошки». В основном там одни сволочи и подонки!» Они его, в свою очередь, тоже ненавидели. Однажды в качестве протеста они всей камерой, чтобы ему досадить, одновременно вскрыли вены, на что он отреагировал так: «Что вы тут мне устроили фонтаны Петродворца!» Потом он какое-то время служил в спецназе УИНа «Тайфун». Слышал про такой? Говорил, что «Кресты» можно очистить за два часа. Все происходит очень быстро. Заключенных в таких ситуациях выгоняют конвейером и принимают в автозаки. Все просчитано детально.

– Уволили? – догадался Ховрин.

– Было за что, – сказал Данилов, не вдаваясь в детали. – Случился небольшой скандальчик – он иногда бывает жестковат.

Ехали недолго, но стремительно. Возможно, кого-то и подрезали. Кто-то требовательно гудел сзади, мигал фарами – Данилов не обращал на это никакого внимания. Однако какая-то машина обогнала их и резко остановилась.

– Вот что он, гад, делает? – пробормотал Данилов, ударив по тормозам так, что Ховрин довольно чувствительно дернулся в ремнях. – Ведь он даже не знает, на кого может нарваться. Это же опасно. Это всегда лотерея…

Вздохнув, Данилов вышел и направился к водителю вставшей перед ними машины. Тот в свою очередь уверенно шагал ему навстречу. Это был крупный мужчина довольно злобной наружности, очень мускулистый. Наконец они встретились. Ховрин не слышал, о чем они там говорили, видел только жесты. Мужчина напирал, махал руками, вдруг толкнул Данилова. И тут же, получив удар в голову, упал на дорогу. Удар был не слишком сильный, мужчина сразу же сел и начал мотать головой. Потом с трудом поднялся, опираясь ладонями на асфальт, и, ссутулившись, волоча ноги, вернулся к себе в автомобиль, хлопнул дверью и уехал. Данилов вернулся в «Теану»:

– Думаешь, он изменится, запомнит этот урок? Или надо еще несколько раз получить по рогам? – Данилов слегка запыхался. – Правило: никогда не нарывайся!

Это случилось почти у самого дома, где жил Максимов. А звали его Максимова Алексей Михайлович.

Максимов был совершенно другой, чем Данилов. Роста такого же, но подтянутый, без «пивного» живота, с хорошей стрижкой, совершенно не седой, что делало его на вид гораздо моложе Данилова. Впрочем, он был довольно всклокоченный, вид имел утомленный, не пьяный, но и не вполне трезвый. У Максимовав в комнате кровать была вся замята, разворошена, на ней явно совсем недавно кто-то спал. В воздухе витал запах женских духов, потного женского тела и еще половых выделений, который трудно было определить точно – какая-то в этой смеси запахов была гадостная сладкость, которая в большой концентрации неприятна.

Максимов поздоровался за руку с Даниловым, чуть позже и с Ховриным, взглянув на него вопросительно.

– Виктор. Мой помощник, – сказал Данилов, кивнув на Хворина.

Максимов только вяло кивнул.

– Соболезнуем тебе, – пробормотал Данилов. – Сколько лет было папе?

– Восемьдесят девять.

– Возраст…

– Да… Помянете со мной? – Максимов потянулся за стоявшей на прикроватном столике наполовину опустошенной бутылкой виски.

– Давай… А ты, Витя, не пьешь – будешь за рулем.

Они с Максимовым выпили по стопочке, не чокаясь. Помолчали с минуту. Максимов откашлялся, заговорил про отца:

– В последние годы с ним было сложно общаться – он плохо слышал, но когда вдруг умер, а это все равно происходит внезапно, даже когда ожидаешь – возраст – я вдруг ощутил, что от моей жизни отвалился какой-то огромный пласт, – какой-то важный, поддерживающий меня столб рухнул. За день, когда это случилось, я ночевал у них. Сидел вечером за компьютером, шарился в Интернете. Он вошел, шаркая ногами, встал за моей спиной. Я почувствовал запах чеснока (он очень верил в целебные свойства чеснока и меда). Постоял, постоял и вышел. Надо было встать и обнять его. Еще вчера утром он был жив, мы вместе позавтракали, он спросил, где стоит моя машина. Потом, уже на улице, я обернулся и увидел, что он, отодвинув занавеску, смотрит и машет мне рукой, я махнул один раз, сердце сжалось, но так было и раньше, всегда, когда я приезжал, а через несколько часов он умер. Знать бы, я бы обнял его, прижался бы к нему. А сегодня ничего уже не воротишь. – Глаза Максимова налились слезами, он щмыгнул носом. Повисла очень долгая пауза. Потом он добавил сдавленным голосом:

– Казалось бы, ожидаемое событие, ведь возраст, но я испытал настоящий ужас!

Он и теперь казался сильно потрясенным, под глазами его набрякли мешки, а ведь это был, со слов Данилова, бывший профессиональный военный, не раз видевший смерть, да и по жизни явно не слишком сентиментальный человек.

– После училища я три года служил в Афгане в спецназе, но никогда родителям об этом не говорил. Письма писал, что служу в обычной части в Ташкенте, и они верили. Однажды мы попали в очень серьезную переделку. И я тогда подумал, что мне умирать никак нельзя – родичи расстроятся. Родителей надо беречь.

Потом помолчал и продолжил:

– Отец никогда не говорил ни о ком плохо. Никогда. В нашей семье как-то не было принято обнимание и целование. В некоторых семьях дети уходят спать и целуют всех, даже гостей. Я такое как-то видел во Франции.

Данилов тоже пригорюнился:

– Да. Самый большой детский страх это что родители когда-нибудь однажды умрут. С возрастом он притупевает, но всегда остается. И у нас в семье тоже была такая традиция: я, когда приезжал к родителям, а потом уходил от них, всегда оборачивался, они непременно стояли за окном и махали мне. И у меня тоже в этот миг всегда сжималось сердце. А теперь мне уже давно никто не машет. Вот так. Когда похороны?

– В субботу. Кучу денег заплатил за место на Смоленском, хоть батя и ветеран войны. Зато недалеко.

– И родить, и похоронить человека, если более или менее прилично, стоит примерно одинаково и очень дорого, – пробормотал Данилов.

Максимов ничего на это не ответил. Помолчали.

– Есть работа, – сказал Данилов. – Уж извини, что не вовремя.

– Для такого настроения – как раз то, что надо! Работа это хорошо. Хоть отвлекусь! Только сначала давайте где-нибудь поедим. С утра ничего не ел, только пил. У меня и есть-то нечего. Пошли!