Телохранитель

– Чё, брат, в армию забирают?

– А куда деваться? – сказал Ховрин, шмыгнув носом.

– Сказали, в какие войска?

– Точно неизвестно, а пока приписали к ВДВ – в Псковскую дивизию, может быть, даже по контракту. Вроде как обещали, поскольку я не уклоняюсь от призыва, а значит, могу выбирать. Не говорят ни да, ни нет. Скажут на следующей неделе. Медкомиссию я прошел. Типа годен.

– А не зассышь прыгать с парашютом?

– Я в Касимове пять раз прыгал!

– Неплохо! Понравилось?

– Кайфово!

– Ага, – кивнул полицейский.

Что-то отразилось в его глазах, когда он услышал о пяти прыжках с парашютом, и Ховрин понял, что сержант за свою службу вообще не прыгал.

– А права на вождение есть?

– Есть. Только что получил! – брякнул Ховрин.

Полицейский, помедлив, сказал:

– Это все хорошо, но не слышал я, паря, чтобы срочников брали сразу по контракту. На фига им это надо? Ты и так служишь, зачем еще тебе бабки платить. Друг мой Леха Смирнов девять месяцев отслужил срочную и только тогда ему предложили подписать контракт. Он еще год служил аккумуляторщиком на рембазе ВДВ. Я думаю, парят они тебя. Запрут куда-нибудь в тьму-таракань. И даже если и так, губу особенно не раскатывай: контрактников тоже гоняют. Слышь, Колян, тут парнишка собирается служить в твою Псковскую дивизию! – крикнул он куда-то в другую комнату.

Сначала из комнаты послышался трубный голос:

– Правильное название: Семьдесят шестая гвардейская Воздушно-десантная Черниговская Краснознамённая дивизия!

Потом оттуда вышел здоровенный детина с сержантскими лычками на погонах. И тут ситуация для Ховрина изменилась самым волшебным образом. Сержант немного расспросил Ховрина, затем сказал напарнику:

– Свой парень, правильный. Отпускай его!

Полицейский, задержавший Ховрина, еще сказал:

– А меня тоже должны были во Псков отправить, но флюрография куда-то из личного дела потерялась, поэтому, пока я сделал новую, ребята из команды уже уехали. И служил я в Печорах – в космических войсках.

– Это судьба у тебя такая! – трубой прогудел сержант. – Не десантник ты по жизни! Есть в тебе какая-то гнильца.

Напарник его только хохотнул, совсем не обидевшись.

Еще через минуту Ховрин уже сбегал вниз по эскалатору. Еле и успел на последний поезд.

Ховрин считал, что отделался легким испугом. На слуху была совсем недавняя история с Сашей Куликовым – бывшим одноклассником, а ныне студентом первого курса Политеха. Его в субботу в шесть утра на Садовой задержал полицейский патруль. Оттуда парня отвезли прямиком в шестое отделение, там избили, причем профессионально – без следов.

Он по глупости стал качать права, попросил представиться и все такое. Ему неожиданно ударили торцом ладони в челюсть так, что он тут же оказался на полу без сознания. Когда очнулся, сказали:

– Если не подпишешь показания, мы у тебя в сумке найдем пакетик с героином и тогда ты сядешь на восемь лет!

Вдобавок еще врезали по почкам. И снова никаких следов.

Потом составили протокол и собирались отправить Сашу в суд, чтобы посадить на трое или даже пятнадцать суток. Повезло, что у кого-то из задержанных нашелся телефон, удалось дозвониться до родителей, а тем до их знакомого Александра Петровича – полковника МЧС, тот в свою очередь связался с кем-то из своих знакомых в полиции и через час Сашу выпустили.

– Может, ты выступал не по делу, сопротивлялся? – спрашивали ошеломленного Сашу.

– В том-то и дело, что я ничего не делал! Меня взяли и почти осудили ни за что. То есть, получается, любого человека могут посадить ни за что.

Взяли просто для плана – конец смены. Такое было предположение.

Обратились в травмпункт. Врач, осмотревший Сашу, пожал плечами:

– Ничего не видно. Конечно, можно сделать УЗИ, сдать анализ мочи. Вдруг обнаружится кровь.

– Я даже лиц их не помню! – сокрушался Саша. Он был буквально раздавлен происшедшим. – Я теперь понял, как всех сажали ни за что, типа «шпион неустановленного государства». Потому что подпишешь все – лишь бы не били…

Юрик тогда сказал по этому поводу:

– Слыхал я такие истории. Однажды надо было одного парня посадить. Подсунули ему в карман героин и пиздец, докажи, что ты не слон! У меня один знакомый, когда в клубы ходил, все карманы зашивал наглухо. Ему как-то пытались порошок всунуть, но не получилось. Посмеялись и отпустили. По сути, хотели бабок стрясти за испуг. А могут и водки влить и кокс в нос вдуть, и в вену герыча всадить – и ничего не докажешь. Главное, чтобы никому не интересно было иметь с тобой дело, потому что с тебя нечего взять…

И еще на памяти был такой странный тип – старший брат Димы Гаврилова – Иван, что ли? Дима однажды рассказывал, как брата посадили. Со слов брата, сначала его чем-то пытались отравить. Пил он с какими-то мужиками. От одного стакана водки его рвало чем-то зеленым, а потом на улице тогда еще милиционеры сунули ему в карман пакетик с таблетками и отвезли в отдел. Там отвели в туалет, воткнули в рот воронку, через которую заливают в баки бензин, и влили туда какую-то жидкость, после чего он отключился. Ему дали четыре с половиной года за наркотики. Осенью только освободился, показался ненадолго, а потом куда-то пропал.

Юрик потом рассказывал:

– Он приходил к Димке, прикатил велосипед починить. И больше его не видели. Наверно что-то случилось. Велосипед так и остался в гараже.

В субботу Катя захотела сходить в Эрмитаж на новую выставку и немного прогуляться по центру города. Ховрину назначено было ждать у дома в одиннадцать. Он прибыл без десяти, поболтался по двору, покачался на детской качели. И тут вышла Катя, одетая для похода в музей по-праздничному, с подкрашенными губами и глазами. Она была не просто красотка – она была абсолютная красавица, как Белоснежка. «Не зря на Востоке женщины закрывают лицо – чтобы не было искушения. Красота – страшная сила, так оно и есть!» Она, кажется, сама не представляла своего влияния на окружающих. Тут же за нее Ховрин стал бояться. Она должна жить в месте, где всегда тепло, в хорошем большом охраняемом доме, ездить на дорогих машинах. Видеть ее на улице Сикейроса было просто ненормально. Она выделялась здесь как белый человек в глухой африканской деревне. Возможно, в Канне она бы выглядела вполне гармонично. В мире такие девушки просто так по улице не ходят. И тут оказалось, что постепенно он ее как-то даже будто полюбил. Когда она вышла из подъезда и пошла, улыбаясь, с мятушимися ветром волосами к нему, Ховрина обожгло, будто ткнули электрошокером в живот. Ховрин был удивлен и слегка потрясен этим новым чувством, но вдруг ощутил абсолютное счастье и был готов идти с ней куда угодно.

Подошла, кивнула:

– Привет!

Ждала реакции. Увидела отвалившуюся челюсть и изумление на ховринском лице. Хотя, сглотнув, только и буркнул:

– Привет! Круто выглядишь.

Пошли к метро пешком. Постепенно удивление рассеялось, комок в груди, наконец, сглотнулся.

А весна между тем набирала силу. Снег превращался в грязь, ручьями стекал с газонов вместе с собачим дерьмом на тротуары. За ночь подмерзало: лужи хрустели под ногами. По краю дороги тянулись черные наледи с вмерзшими окурками. И тут шла Катя. Нежное, прекрасное и беззащитное существо, словно из какого-то глянцевого заграничного журнала, вдруг оказалось в этом довольно опасном мире. Для гармонии весь задний фон пришлось бы стирать фотошопом и подбирать что-нибудь соответствующее – пальмы, море, дворцы…

Все, конечно, на Катю пялились. Красота есть красота.

– Ты б предупредила, я бы тоже поприличней оделся, блин, – буркнул Ховрин.

– Ладно тебе… Сойдет.

В Эрмитаже выставляли какого-то современного голландского или датского художника, который оказался мастером на все руки: не только рисовал, ваял, но даже рыцарские латы делал. Что-то было ужасно, но что-то и здорово. И все это было развешано вперемешку со старыми картинами – для контраста. Катя в целом была в восторге. И Ховрин остался очень доволен: впервые увидел Рембранта. «Вот это, блин, художник!»

Вечером того же дня около девяти вечера шли с Викой в клуб. Ховрин буквально на минуту отошел купить бутылку воды. Тут же какой-то чувак прицепился к Вике, что-то спросил у нее, та ответила ему излишне резко, типа «отвали, придурок». Когда вернулся Ховрин, между ей и этим парнем шла перепалка на грани драки, пришлось чувака резко оттолкнуть.

Чувак этот, впрочем, оказался подготовленным бойцом – явно где-то занимался. Он нападал очень активно – как шквал, бил руками и ногами, даже «вертушку» провел грамотно, но промахнулся. Отбиваясь, Ховрин вскользь попал ему кулаком в лицо, а потом достал ногой куда-то по животу. Чувак, скорчившись, упал на грязный тротуар и, по крайней мере, в пределах двух последующих минут, пока Ховрин с Викой еще находились тут, не поднимался и даже не двигался.

Второй, его товарищ, был не столь быстр. Ховрин прошелся по нему серией ударов. Один из них явно попал, но несильно, поскольку парень рухнул на дорогу, но тут же и вскочил, как кукла-неваляшка. Однако его стало бросать и шатать из стороны в сторону, как пьяного. Он еле удерживал равновесие, ноги его заплетались, глаза вращались в орбитах, как будто он был какой-то механизм. Потом он как-то загрустил и сел на дорогу, затем мягко повалился набок. Поздняя реакция. Так и оставили их обоих лежать. Прохожие смотрели на это с полным безразличием.

Домой вернулись уже около часа ночи. Вика захныкала: «Хочу есть!», заказали по телефону пиццу. Когда ее привезли, было уже начало второго, пока поели, легли, позанимались сексом, Вике уже и вставать на работу: она в этот выходной работала. Вика ушла, а Ховрин остался досыпать. Вставая, голой ногой наступил на холодный липкий презерватив. Выругался.

Было воскресенье. Делать было нечего. Вечером приехал Юрик Васильев. Понятно, с бутылкой дешевого и мерзкого виски «Белая лошадь».

– Чего нового? – спросил у него Ховрин.

– Леха Снегирев вчера заходил. У него теперь новая подруга. Ничего себе такая! И оказалось, что у этой подруги родной дядя – вор в законе. Они тут недавно вечером шли с ней домой на "Пионерской" и к ним привязалась компания – человек пять гопоты. Леха, деваться некуда, уже приготовился к драке и получению хороших пиздюлей. И представляешь, подруга ему говорит совершенно спокойно: "Леха, не ссы!", подходит к этим гопникам, что-то им говорит, и те тут же с извинениями сваливают. Говорит, она с детства по зонам передачи возила – сначала с матерью, а потом уже сама – дяде и брату. Лехе она нравится. Я же считаю, что от таких баб надо держаться подальше. Уголовные люди опасные, живут по своим законам, по приказу пахана зарежут без колебаний. Им человека убить или покалечить, что палец обоссать: трубой или молотком дадут по балде, а молоток – в речку, и концов нету. Или руки-ноги сломают. Леха сам слышал, как она сказала кому-то по телефону: мол, разрешаю сломать ноги, – это про мужа ее сестры, те, впрочем, ответили, что подождут лично ее приезда: все-таки человек из семьи, пусть и просрал деньги и накосячил. В таких ситуациях обычный человек совершенно беззащитен.

И еще Леха рассказал: некий тип шантажировал одну дагестанскую разведеную женщину снимками ее изнасилования, снятыми им на мобильный телефон, и угрожал послать фотки ее братьям. Там у них существует жестокое правило, по которому жену можно вернуть родителям, а повторно замуж она может выйти лишь за вдовца или разведенного мужчину. Любые внебрачные контакты у них запрещены. По местным законам братья должны были бы сначала убить ее и только потом уже идти убивать насильника. Шантажист на это и рассчитывал, был уверен, что она никому не расскажет, чтобы не опозориться и сохранить себе жизнь. Цель же шантажа состояла в том, чтобы она приходила к нему сама два раза в неделю для секса. Она через кого-то пожаловалась этой самой Лехиной подруге, та позвонила своему дяде-вору. Дядя знал по воркутинской зоне одних людей из Махачкалы. Там они и поймали этого типа-шантажиста. Короче, нашли гада потом с пробитой башкой и сломанными ребрами. Сейчас находится в коме, а телефон его передали той девушке и, кстати, никаких там фотографий не обнаружилось.

Ховрин только пожал плечами:

– Это только женская версия. Вполне все могло быть совсем и не так. Скорее всего, они трахнулись по случаю без всякого принуждения, а потом он отказался на ней жениться или не захотел больше с ней встречаться, а она обиделась и решила ему отомстить. Жила с родителями, а мужика хотела, и особенно, если уже раньше была замужем, а значит, имела к этому делу вкус. И с твоим Лехой точно так же может быть. Сейчас подруга заставит его на себе жениться, и будет он всю жизнь у нее под каблуком, и попробуй-ка уйди или измени ей. Тут же позвонит дядьке: «Дядечка, меня муж обижает, отрежь-ка ему яйца!», и Лехе – пиздец! Дядя со товарищи его тут же и разделают на фарш…

– Все может быть, – согласился Юрик. – А потому что нефиг изменять…

И все равно Юрику эта девушка понравилась сама по себе:

– Классная телка, жестокая, беспощадная, – восхищался он, – вот бы ее трахнуть!

Все одноклассники после окончания школы как-то сразу рассеялись по всему городу, а кто-то и дальше. Юрик теперь жил в Купчино, которое обычно называл Гопчино, что вполне соответствовало реальному положению дел. У них там всегда что-то происходило: кого-то грабили, били, а водители в обычном порядке проезжали поздним вечером на красный свет, ночью там снимали номера с машин и потом требовали выкуп.

– У меня вчера соляру слили из бака в вашей доблестной Купчаге – давно такого не бывало! Пробку бензобака выломали, сволочи! – бесился недавно один мужик в спортзале, рискнувший там переночевать у подруги.

– Гопчино есть Гопчино – не расслабляйся! – хохотнул его купчинский приятель.

Ховрин пошел на кухню ставить чайник, достал из холодильника малосольного лосося. Нарезал рыбу, сделал огромные бутерброды, как обычно делают мужчины. Когда вернулся с тарелкой в комнату, Юрик сидел на диване с пакетом чипсов и хрустел ими. Чипсы он принес с собой.

– Хватит жрать всякое говно! – сунул руку в его пакет Ховрин. И сам тоже не удержался – захрустел. Юрик разлил виски. Выпив рюмку, поморщился:

– Как сказал Оскар Уайльд, «Все, что есть прекрасного в этой жизни, либо аморально, либо незаконно, либо приводит к ожирению». Хе-хе!

Ховрин рюмку только слегка пригубил. Пить ему совсем не хотелось.

Юрик выпил еще и теперь яростно жевал бутерброд, откусывая большими кусками и заглатывая, почти не жуя. Слюна подтекала из угла его рта. Он с хлюпаньем всосал ее. Наконец справился с бутербродом, рыгнул, потом вдруг сказал неизвестно к чему:

– Один врач писал в своем блоге, что у него почти все пациенты с поносами и запорами пережили развод родителей, когда им было восемь-десять лет. Это наносит очень сильный урон детской психике. И еще часто болезнь кишечника возникает у детей, которых в детстве чморят… Поэтому детей никогда нельзя чморить.

Он говорил об этом почти восторженно, потрясая руками. Его это почему-то взволновало, хотя его-то в школе вроде не чморили да и родители у него, слава Богу, не разводились.

Посидели с часок. Потом он уехал к себе в Купчино уже довольно пьяненький, но через час, как договорились, отзвонился, что добрался до дома нормально. Какая-то там у него уже музыка гремела в комнате.

Другой школьный друг – Валерик Морозов – проживал в так называемом «илитном» районе, родители купили ему там студию – скорее всего, чтобы самим пожить в покое. Он жил там с девушкой из своей группы. Ездил оттуда в институт на своей машине. Машину с небольшим пробегом ему купили сразу, как только исполнилось восемнадцать. Дорожные пробки были теперь неотъемлемой частью его жизни. Он жил в них, слушал музыку, аудиокниги, учил английский. Встречались с ним очень редко: у него была теперь своя тусовка. Общих интересов не было, разговаривать было особо не о чем, обычно вспоминали разные смешные случаи из школьной жизни да спрашивали, кто кого видел из одноклассников. К тому же оба не выпивали: Валерик обычно был за рулем, а Ховрин готовился к соревнованиям. С Нового Года Ховрин его и вовсе не видел.

Утро понедельника выдалось ясное, безветренное, и Ховрин решил пробежаться в парке, продышаться, почистить кровь от остатков алкоголя. Все основные фанаты здорового образа жизни уже были там. Там был мужик-«палочник» – любитель скандинавской ходьбы с лыжными палками, шагавший с прямой спиной и в наушниках всегда в одно и то же время – минута в минуту. Еще был грубый бородатый старик – «сморкун» со своей собакой – пуделем такого же мерзкого и склочного нрава. Пудель всегда подбегал к Ховрину с таким видом, что тут же готов и укусить. Ховрин, однако, был готов треснуть его по морде. Пудель это чувствовал и в последний момент отскакивал назад, делая вид, что ничего такого и не хотел. Дед же, хозяин пуделя, постоянно сморкался или отхаркивался прямо себе под ноги – наверняка был когда-то заядным курильщиком. Была еще пара собачниц: одна по прозвищу «Кубышка» (так называл ее Ховрин) с черным терьером и еще – некая Зоя, тоже собачница и тоже нехудая, но несколько меньшая по толщине, чем «Кубышка». У Зои была белая собака типа лайки – «хвост крючком» и очень пушистая. Все эти люди собирались в одно и то же время – в шесть утра.

День провел в спортзале. Потом поехал встречать Катю.

Ровно в шестнадцать тридцать Ховрин стоял у входа в школу. Катя задерживалась. Прислала сообщение: «Скоро буду». С полчаса Ховрин маялся на крыльце школы, прислонившись к перилам, играл с телефоном. Какой-то парнишка, довольно противного вида вился рядом, чуть ли не в лицо заглядывал:

– Эй, братан: дай-ка мобилу позвонить!

– Да отъебись ты! Нашел лоха!

Тот, однако, продолжал тереться, зудеть: дай да дай.

Ховрин знал, как с такими разговаривать, потому сказал прямо, как и было положено в подобной ситуации:

– Хули тебе от меня надо? Съеби нахуй отсюда! Заебал уже…

– А ты кто такой? Девок наших пасешь? – взвился пацаненок.

Тут уже Ховрин удивился: гнус какой-то, а права качает.

– А тебя это ебет? Слушай-ка, уябывай-ка отсюда!

– Чё-ё-о? – у парнишки настроение явно испортилось. – Чё ты тут залупаешься?

Тут уже и Ховрин разозлился:

– Ты что, самый борзой, что ли? Давай один на один, если не ссышь? Или ссышь?

Приятели этого забияки шумно дышали за спиной. Бодрый вид Ховрина им очень не нравился и беспокоил.

– Ну, чё, идем, или дальше будешь пиздеть? – продолжил Ховрин. Он странным образом чувствовал себя гораздо старше и опытнее и почему-то никакой особой угрозы от этих пацанов не ощущал: просто мелкая шантрапа. Не сравнить с те двумя «толстяками». «Толстяки» были частью некой системы, понятно, сами по себе они – ерунда, но за ними была организация, а это всегда серьезно.

Гнус заколебался, однако терять лицо перед друзьями не стал. Пошли. Ховрин был готов к удару сзади и к другим неожиданностям, но их не случилось.

Зашли за угол. Там лежала старая куча говна и явно только что помочились на стену. Мерзкое, вонючее место – как раз для подобных разборок. Гнус пытался что-то говорить, напирать, даже встал в некое подобие боевой стойки, попытался ударить ногой, но Ховрин, сделав шаг навстречу, блокировал бедро, прижал Гнуса к стене, ударил коленом в живот, легко дал по морде, – в полсилы, но все равно расквасив нос и разбив губы. Приставале было очень больно. Слезы непроизвольно брызнули из его глаз. Дальше биться он уже не мог и готов был разрыдаться. Ховрин обернулся к ближайшему его дружку, который явно хотел встрять, напасть сзади, но пока трусил:

– Может, тоже хочешь?

Тот замялся. Биться с Ховриным один на один он не рискнул. И никто больше не хотел. Ховрин буквально ощутил уважение с себе, он мог с ними подружиться с ними тут же, если бы захотел. Главный самец в стаде показал свою силу.

Тогда он, сплюнув, отошел и стал ждать Катю уже в отдалении от входа. Происшествие, впрочем, несколько обеспокоило его в плане того, чтобы эти человеческие гнусы Кате никак не навредили. Вдруг толкнут, просто обругают, кинут грязью. Надо было все-таки как-то договориваться миром.

Шныряли какие-то типы в вязаных шапках. Ховрин их не особенно опасался. В это время он сам играл гопника. Однако какой-то все-таки всунулся:

– Дай закурить!

– Не курю! Бросил! Базарят, что вредно. На пачке даже написано: вызывает рак!

– У меня брат только что из тюряги вышел! – прошипел мальчишка, злобно сверкая глазенками.

– И что, он за тебя придет разбираться? Неужели? Еще хочет сесть? – ухмыльнулся Ховрин. – Не смеши меня. Шел бы ты нахер!

Мальчишка, ссутулясь, ушел, загребая носами ботинок.

Ховрин же вернулся на крыльцо. Тут Катя вышла из дверей школы, кивнула на прощание какой-то девушке, с любопытством оглядевшей Ховрина снизу вверх. Выглядела эта девушка довольно грустно, как Аленушка на картине Васнецова.

– Кто это? – спросил он Катю.

– Это? Это Настя.

– А что это она такая печальная?

– Личные проблемы. Их у нее до фига. После развода она осталась с отцом, а тот через год снова женился.

– И что?

Тут Катя сделала страшные глаза.

– И что? Она у них теперь Золушка-два. У той новой свои родные дети маленькие, так она Настю заставляет работать по дому, как служанку. Сука! Настя от них убегать хочет.

– А что отец?

– Та сука ночью на Настю отцу наговаривает. Он в нее член засунет, а она ему и нашепчет. Известно, мужик во время секса размякает, и под этим делом это самый колдовской гипноз.

– Ты-то откуда знаешь?

– Всем известно.

– Может, она колдунья, ведьма?

– Думаешь, попытается подругу твою отравить? А может и уже травит? Чего-то она какая-то бледная.

– Будешь тут бледной от такой жизни.

– Но бывают же и хорошие мачехи! Я кино смотрел.

– Это исключение. Каждая женщина, в первую очередь все делает для своих родных детей. Она и мужа нового уроет за своих детей. Это инстинкт. И это нормально.

– Ага, – согласился Ховрин. Хотя звучало как-то дико.

Некоторое время шли молча.

– Вчера папа звонил из Лондона, – вдруг сказала Катя.

– И чего?

– Хочет, чтобы я приехала на Каннский кинофестиваль девятнадцатого мая. Мама посадит меня на самолет. Папа, – тут она немного снова чуть замялась, слово это будто с трудом перекатывалось во рту, – будет встречать меня в аэропорту в Ницце.

Ховрин подумал, что в это самое время он может быть даже не представить и где. Спросил:

– А когда у вас последний звонок?

– Двадцать второго.

– И что? Летишь в Канны или тут с классом будете квасить?

– Пока не знаю.

– Слетай только на пару дней. И то и се успеешь.

– Кстати, идея. Наверно так и сделаю.

Они стояли на дорожке, проходящей мимо детской площадки. Тут же крутился мальчик лет шести, странный, мурлыкающий.

– Мальчик, ты чей? – спросила его Катя.

– Я не мальчик, я – кот!

И, мурлылкая, он куда-то убежал.

Проводив Катю до квартиры, Ховрин сдал ее с рук на руки матери. Вышел во двор и пошел к улице.

Невдалеке кучковалась какая-то мутная комания с пивом и другими банками. Некоторые сидели за столиком, другие стояли. Один из них был явный уголовник: бегающие глаза, вихляющие движения, постоянно поводил плечами, наколки на пальцах.

Этот блатарь болтающейся походкой подошел вплотную к Виктору, сделал какое-то резкое движение рукой, наверно, для испуга, но тут же сел на дорогу и взвыл, схватившись за ногу, куда торцом ботинка, не вынимая рук из карманов, пнул его Ховрин. Захлопал глазами:

– Ты чего, блядь, творишь?

– А ты не выебывайся!

– Падла!

Впрочем, с трудом встал, поковылял назад к своим. Те загудели:

– Ты, бля, чей?

– Я работаю на Печору! – брякнул Ховрин, стискивая в кармане мобильник и собираясь уже набирать номер братьев Гарайсов. Они, если не и подъедут сами, вполне могут прислать ближайшую к этому месту дежурную бригаду. К его удивлению, и на этот раз волшебное слово сработало. Печерский был известным в определенных кругах человеком или, проще говоря, пользовался большим авторитетом. Те сразу и привяли.

Неожиданно позвонил и сам господин Печерский:

– Витек? Ты где?

– Я на Просвете.

Назвал место.

– Лады. Гарайсы к тебе сейчас подкатят, тебя заберут. Ты мне нужен.

Получалось очень удачно. Ховрин тут же набрал номер Гарайсов:

– Шеф звонил, что вы приедете. Тут до меня одни докапываются. Чего делать-то?

– Мы совсем рядом, хошь приебись к ним, чтобы они на тебя полезли. Надо поучить! – хохотнул кто-то из Гарайсов – Сергей (или Андрюха?).

Буквально через пару минут стремительно, с хрустом раздавив валявшуюся пластиковую бутылку, подъехал большой черный внедорожник «мерседес-геленваген». Из распахнувшихся дверей его синхронно с двух сторон появились братья Гарайсы. Компания гопников у них вызывала опасений не более чем куча мусора на краю дороги.