Дети больших дорог. 1,5 года в пути, 32 страны, 100 городов

Первые несколько часов после встречи замолчать мне никак не удавалось: смакуя на языке каждое русское слово, я взахлеб рассказывала о городах, в которые влюбилась и об удивительных людях, которые мне встретились. Следующие несколько часов мы гуляли по осеннему Мадриду, который на первый взгляд мало чем отличался от выхолощенного Милана: все очень мобильно, красиво и дорого, разница лишь в том, что в магазинах и на улицах вместо «bonjuorno» слышится «hola».

Вместе с Настасьей мы еще раз проверили цены на билеты в сторону американского континента и попытались худо-бедно составить маршрут грядущего путешествия. Самые недорогие билеты были из Франкфурта на Кубу или на Ямайку (250—300 евро в одну сторону). Но нам они не подходили, так как мы решили двигаться снизу-вверх, от Аргентины до Колумбии. Улететь в Буэнос-Айрес в один конец стоило примерно 650 евро (по старому курсу что-то около 27 тысяч рублей). Я непрестанно думала о том, что даже если найду где-то эти деньги, из самолета, судя по всему, выйду с абсолютно пустыми карманами. Тогда мы всерьез начали рассматривать возможность подработать в Южной Америке, что было едва ли не большей авантюрой, чем само наше путешествие – никто из нас не говорил по-испански. Вооружены мы были лишь знаниями, почерпнутыми из шестнадцати видеоуроков, и привезенными Настасьей разговорниками. Этого хватало, чтобы сообщить окружающим о том, что я хочу некоего мучачо, и что шов на моих сандалиях разошелся.

Откровенно говоря, мы не знали, чего ожидать от Латинской Америки, и не были к ней готовы, поэтому очень обрадовались возможности встретиться с колумбийцем Рикардо, переехавшим в Мадрид несколько лет назад. Наш новый друг успокоил нас, развенчав мифы о том, что в его прекрасной стране иностранцев либо убивают, либо отправляют в рабство к наркоторговцам. Он же рассказал нам о том, что после шести часов вечера любой желающий может бесплатно попасть в музей Прадо – расположенный в самом сердце испанской столицы один из самых известных музеев Европы. Не являясь ценителем классической живописи, я не ожидала от Прадо ничего экстраординарного, и зря. Именно там выставлены оригиналы Иеронима Босха – «Семь смертных грехов» и «Сад земных наслаждений». По-настоящему впечатлил последний. Будь моя воля, я бы разглядывала знаменитый триптих бесконечно: животные без передних лап, люди и рыбы, люди в рыбах, рыбы в людях, чудесные розовые колбы, и все это под повторяющийся рефреном в голове голос Саши Васильева – «где музыка Баха смешалась с полотнами Босха, и не дружат между собой полушария мозга»21. Это было почти просветление.

Вечером, несмотря на то, что обычно я не хожу в ночные клубы и вообще не очень уютно чувствую себя на вечеринках, мне внезапно захотелось кутить. Возможно, всему виной Настасья, встретиться с которой в следующий раз мы должны были уже в Аргентине, а возможно – пятница в этом удивительном городе, где праздник наступает по умолчанию вместе с заходом солнца. Мадрид искрился, Мадрид звенел, заставляя пританцовывать и подпевать доносящимся из баров песням. Индусы продавали пиво, на площади Соль митинговали то ли за аборты, то ли против абортов, толпы нарядных веселых людей шли вверх по Гран Виа, такие же толпы шли им навстречу.

Ближе к полуночи мы познакомились с компанией колумбийских ребят, затем ушли от них к Серхио – мальчику с каучсерфинга, у которого остановилась Настасья. Серхио на тот момент организовал интернациональную вечеринку в составе американки, преподающей английский местным школьникам, некрасивой, но доброй немецкой девочки, ее бойфренда, и Терезы. Тереза тоже была немкой, но совершенно прекрасной: ей было двадцать девять, ее мягкие щеки хотелось целовать, а танцуя, она повторяла «keep moving, keep moving»22. Она оставила Кельн и Германию ради Колумбии, улетев на следующий день в Боготу, где я встретилась с ней через полгода.

Накануне нашего отъезда мы попали под сильный ливень, от которого прятались под козырьком первого попавшегося дома, снимая дождливый Мадрид на видео. Неожиданно и весьма беспардонно в кадр влезла незнакомая голова и, спустя пару секунд тишины, выдала: «Привет». «Привет» знают многие, поэтому мы на всякий случай уточнили, говорит ли голова по-русски. Голова кивнула, значит, вопрос поняла. Завязался диалог. Виталий родился в Чите и переехал в Испанию, когда ему исполнилось двадцать. Меньше чем за год он выучил испанский, много лет жил и работал в стране нелегально, однако сейчас, когда ему стукнуло тридцать три, все документы привел в порядок, и со дня на день ожидал получения гражданства. Виталий жаждал вернуться в Россию, где его ждала девушка. Будучи простым русским парнем, он порядком устал от чересчур правильной по его меркам европейской жизни, но испанский паспорт так или иначе был нужен ему в качестве подушки безопасности, чтобы был куда возвращаться. На прощание Виталий бросил: «Все равно вы вернетесь в Мадрид». Прозвучали его слова, как пророчество, которое действительно сбылось через полтора месяца.

В Сарагосу отправились вместе с Настасьей. Доехали быстро, в два часа дня уже были на месте, но без приключений не обошлось. Полиция интересовалась нами четыре (!) раза, при этом два из них нас сняли с хайвэя и отвезли на заправку. Один раз на языке жестов нам объяснили, что стопить на автобане чревато вечным сном. Объясняли именно так, повторяя по-английски «sleep»23, и складывая у головы ладошки, а после изображая засыпание наших тел землей.

Добрались всего на двух машинах, при этом во второй ехали семь чумных испанских мальчиков, которые, если мы правильно поняли, предлагали подарить нам собаку. С ними нам наконец-то пригодилась известная фраза «Adios, amigos!»24. Невозможно представить себе более подходящий случай блеснуть своими скудными знаниями языка.

В общей сложности я провела в Испании три недели, и Сарагоса стала седьмым, завершающим городом этой жаркой и запоминающейся эпопеи. Впечатлиться ею мне так и не удалось: максимум, который я увидела – красивые площади и средневековая застройка. Главная достопримечательность, кафедральный собор, почему-то напоминал Кремль, и не мне одной: Настасья долго не могла выбрать открытку, ибо на каждой ей чудилась Москва. После сумасшедшей и жаркой Андалусии, которую так легко любить уже за ее самобытность, Сарагоса брала людьми.

Настасью гостили веселые польские девочки, Катажина и Каролина. Шутки ради, мы говорили с ними по-русски, а они отвечали нам по-польски. Понимали мы примерно половину, особенно радуясь, когда в разговоре промелькивало слово «склеп», то есть «магазин». Сам же склеп на родственном славянском языке – это «трупная». Поделившись с девицами информацией о том, как зловеще для нас звучит предложение сходить в магазин, мы долго наслаждались их шокированными лицами.

Я остановилась у мексиканца Баку, который живет в Испании уже семь лет, и даже успел получить гражданство. Как и все мексиканцы, Баку любил острую пищу, и, что менее типично – русских женщин. Причем тяга к последним была настолько сильна, что жениться в свои сорок Баку намеревался только на русской. Настроен он был настолько серьезно, что в октябре собирался лететь в Питер искать супругу. Вкладки в его браузере пестрели брачными агентствами с фотографиями потенциальных невест. Разумеется, я поделилась с ним своими размышлениями на тему подобных знакомств, являющихся, на мой взгляд, еще более сомнительными, чем мой автостоп, но охоты у жениха не поубавилось. Насколько мне известно, та его поездка так и не увенчалась успехом, а через какое-то время он вернулся в Мексику.

Вечером накануне отъезда из Сарагосы Баку пригласил нас с Настасьей в колумбийский ресторан. Порядком устав от фастфуда, я соблазнилась супом. Тогда я еще не знала, что в Перу, Эквадоре и Колумбии еда – не еда без кинзы, а кинза – это единственное, что я не ем. Минут пятнадцать я развлекалась выуживанием из бульона мерзкой травы, которой, кажется, успело пропитаться все. Еще полчаса я пыталась запомнить, как сказать «кинза» по-английски и по-испански.

Электронные переводчики с русского на английский упорно предлагали «кориандр», что, конечно, далеко от истины, и правильный ответ я не знаю до сих пор. Зато с испанским проблем не возникло. «Кинза» по-испански – cilantro (силантро). Эта информация неоднократно спасала меня в латиноамериканских странах.

Из Сарагосы Настасья уехала вместе с Баку, так как по счастливой случайности ему тоже нужно было в Барселону. На свою дорогу я снова вышла одна. Мой путь вел во Францию. До границы я добралась относительно нормально, но вот пересечь ее без приключений не удалось – никто не останавливался более двух часов. Стоя у восьмикилометрового туннеля под холодным дождем, в какой-то момент я очень отчетливо представила себе ночь в спальном мешке все на той же набившей оскомину обочине. Несмотря на то, что на часах не было и полудня, настрой мой становился все мрачнее. Устав от бесплодного ожидания, разговорилась с французским пограничником, останавливающим фуры для проверки. Проникнувшись сочувствием к сумасшедшей русской, он сам начал спрашивать дальнобойщиков, куда они едут, и не против ли взять попутчицу. Таким образом, я оказалась в кабине с Руди, который и довез меня до Бордо, накормив по пути сэндвичами и морожеными. Руди знал пять языков, и был счастливым отцом трех дочерей, которых воспитывал один – жена сбежала из семьи к другому мужчине. Километров за пять до города он высадил меня на хайвэе и поехал дальше, в Бельгию. Я решила дойти до цивилизации пешком, однако табличку с надписью «Bordeaux» все равно проезжающим машинам показывала, хоть и шла при этом, не оглядываясь. Ровно через минуту остановилась машина. Здравствуй, Франция! Здравствуй, хороший автостоп и дружелюбные французы, провожающие от места до места, даже думая, что я англичанка.

Глава 8.

Франция: новое рандеву

Почти каждый, кого я встречала на своем пути, говорил мне, что я чокнутая, имея в виду путешествие автостопом без денег. Я, в общем, не спорила, но помогали мне такие же безумцы. Разве нормальный человек отпросится на пятнадцать минут с работы, чтобы передать незнакомой девочке ключи от своей квартиры, сообщить, что в холодильнике есть холодное пиво, и вернуться работать дальше? Да, именно так начался мой первый вечер во всемирно известной столице красного вина.

Моего гостеприимного хоста звали Кевин – имя, необычное для французов, но максимально офранцузенное благодаря ударению на последний слог. Он был типичным холостяком с прилагающейся в таких случаях по умолчанию захламленной квартирой, и ужасно напоминал Сержа Генсбура25. Когда я впервые озвучила это наблюдение, Кевин довольно улыбнулся и закурил очередную, кажется, тысячную по счету сигарету. Как и Генсбур, он курил столько, что у меня закралась мысль, будто вся табачная промышленность существует лишь благодаря ему. Насчет такого же количества женщин, как и у скандального артиста, сказать ничего не могу, но видела, какими влюбленными глазами он смотрел на свою знакомую француженку-фею с тонкими запястьями и огромными глазами. В то время как он искал путь к ее сердцу, я гуляла по городу.

В Бордо в те дни была такая осень, что кроме нее я не видела ничего. Первые дни октября на севере Франции запомнились теплыми и почти бессолнечными. Я давно заметила, что солнце делает города беспечнее. Отсутствие оного – уравновешеннее. Может быть, именно поэтому теплые страны редко могут похвастаться хорошей экономикой. Пока где-то рядом есть море, а кожа всегда пропитана солью, меньше всего хочется думать о выживании, больше всего хочется жить. Я думала об этом, сворачивая с мощеных улиц в парки, утопающие в зелени, наблюдая, как целуются при встрече французы (даже мужчины), сидя на набережной в наступающих сумерках. Никому не было дела до того, говорю я «excisez-moi» или «excuse me», никто не нарушал интимность моего свидания с городом.

Через несколько дней я была готова ехать в Париж. Так как жизнь почти ничему меня не учит, я снова оказалась на хайвэе, откуда меня сняли доброжелательные полицейские, которые же и довезли до ближайшей заправки. То ли сработали их пожелания доброй дороги, то ли я оказалась необыкновенно везучей, но 600 километров до французской столицы я преодолела за пять часов, и всего на двух машинах. Во второй машине ехал китаец Щу, который на протяжении всего пути громко визжал в трубку что-то по-китайски и абсолютно не говорил по-английски. Тогда-то ко мне и пришло понимание, что Париж – весьма интернациональный город. Первое впечатление оказалось верным: половину населения составляют черные мальчики и девочки, постепенно вытесняя из головы шаблонный образ типичного француза.

До места встречи с Ксавье, моим хостом в Париже, я добралась раньше назначенного времени. Когда же мы, наконец, познакомились лично, был уже вечер. Сидеть дома было равносильно преступлению, поэтому мы пошли… Правильно, прямиком к Эйфелевой башне. Не остановил нас ни накрапывающий дождь, ни темнота на улицах. Купив билет за 3,5 евро, мы принялись карабкаться на второй этаж. В процессе я пару раз чуть было не скатилась со скользких железных лестниц, однако энтузиазма у меня от этого не поубавилось. Те, кто к подобным авантюрам был не готов, платили 6,5 евро за право подняться на самый верх башни на лифте. Но когда я искала легкие пути? Помню ветер, за секунды растрепавший волосы, помню Марсово поле и огни ночного Парижа…

Потом шли под дождем домой, а затем пили красное сухое – за встречу. Ксавье много рассказывал о себе. Он работал в музее, любил аниме, японскую культуру и философские труды – сказывался диплом, полученный на факультете философии в Сорбонне. За свою крохотную квартирку он платил 635 евро в месяц – копейки по меркам столицы. В последующие дни мы много гуляли вместе. Ездили в Версаль, но во дворец не ходили. Бродили по саду, фотографировали скульптуры, сидели у озера и учили друг друга дурацким фразам. Там-то я и запомнила абсурдное «Le cheval n’aime pas les hommes stupides, parce que les hommes stupides ne parlent pas français» – «Лошадь не любит глупых мужчин, потому что глупые мужчины не говорят по-французски». По-моему, вполне достойно находиться в одном ряду с возмущениями про сандалики на испанском. Вообще мне иногда самонадеянно казалось, что если, например, я задержусь во Франции хотя бы на год, обложившись букварями, и окружив себя говорливыми носителями языка, то сколько-нибудь сносно начну разговаривать уже через десять-одиннадцать месяцев. Впрочем, возможности проверить эту теорию мне так и не представилось.

Так как я приехала в Париж в начале октября, то смогла посетить Лувр бесплатно. Небольшой лайфхак: в первое воскресенье месяца любой желающий может прикоснуться к прекрасному без необходимости платить 12 евро за входной билет. Джокондой я не прониклась. Сдается мне, сделать это в принципе невозможно, стоя в толпе жадных до искусства туристов, отпихивающих друг друга локтями в попытке сделать кадр «Я и Мона Лиза». Примерно то же самое с Венерой Милосской, хотя у этой дамы поклонников намного меньше. По-настоящему запала в душу статуя Марии Магдалины. Несмотря на то, что по задумке автора она предстает нагой и раскаявшейся, сожаления на ее лице я так и не заметила. Напротив, с определенного ракурса Мария смотрит насмешливо и развратно.

Проведя несколько часов в Лувре, я почувствовала навалившуюся усталость. Я все чаще ловила себя на мысли, что от больших городов, огромных музеев и излюбленных туристических достопримечательностей хочется отдохнуть. Хочется позволить себе невероятную роскошь спать до двенадцати, валяясь на диване в ставшей почти родной квартирке рядом со станцией метро Boucicaut, и не винить себя за эту слабость. Кажется, я слишком много времени провела в столицах, и легендарные места трогали меня не больше, чем фотографии с открыток в сувенирных магазинах. Меня притягивали маленькие города, в которых все знают друг друга. Я скучала по Тарифе.

Возможно, что подобные настроения были вызваны не только дорогой (шутка ли, семнадцать городов за полтора месяца), но и антибиотиками. В те дни у меня случились некоторые проблемы со здоровьем, которые мешали мыслить здраво. Я отношусь к категории ипохондриков, которые, поцарапав ногу, начинают готовиться к гангрене, а головную боль принимают за кровоизлияние в мозг. Дополнительно соль на раны сыпали знакомые, «участливо» делившиеся рассказами о похожем недуге, который закончился операцией. Мое воображение рисовало картины возвращения в Россию, что означало бы если не окончание, то длительный перерыв в путешествии. К счастью, медикаменты помогли, и думать о больничной койке я перестала. Однако отдохнуть по-прежнему хотелось. Буэнос-Айрес, в котором я планировала остановиться минимум на месяц, медленно превращался в заветную в мечту, ведь там мне не нужно просыпаться ранним утром, собирать рюкзак и искать дорогу до следующего города каждые несколько дней. Тем не менее, еще предстояло найти работу: я уже знала, что прилечу в Аргентину со 100 евро в кармане. В своей идеальной фантазии я преподавала иностранцам русский язык, являясь образцом лояльного и талантливого педагога. Видимо, для того чтобы во мне проснулся дипломированный учитель, надо было уехать из России. Впрочем, фантазии мои оказались далеки от реальности. Подробнее о том, как я пыталась заработать деньги в Буэнос-Айресе, я расскажу во второй части. Здесь анонсирую лишь то, что эта история давно стала притчей во языцех и добрым анекдотом.

Вспоминая Париж после того, первого раза, я не могла сказать ничего однозначного. Этот город оказался лишь перевалочным пунктом, очередным из, не поразившим меня, не ставшим тем местом, при воспоминании о котором сердце сладко ноет. Все это произошло много позже, когда я вернулась во Францию снова. Тогда же, пытаясь воссоздать в голове образ города, где герои Кортасара искали друг друга, я натыкалась на разрозненные фрагменты: исхоженный вдоль и поперек район рядом с Эйфелевой башней; Лувр в солнечный день, когда я не могла открыть глаза на улице, потому что не взяла с собой солнечные очки; подсвеченное фонарями здание оперы в восемь часов вечера; танцующие брейк-данс мальчики на Елисейских полях; Монмартр, по которому с трудом можно пройти из-за огромного числа туристов.

Через несколько дней после того, как я уехала из Парижа, Ксавье написал мне письмо – такое красивое и нежное, что казалось, будто эта любовь обязательно должна была случиться. Поэт полюбил меня, но я не полюбила поэта. Однако я до сих пор испытываю странное чувство, думая о том, что однажды невольно стала музой для безумно талантливого человека, живущего в одном из самых удивительных городов мира, и вдохновила его на такие бесконечно искренние и прекрасные слова:

«Сколько дорог исхожено, и сколько пройдено уровней, сколько потерь и несчастий пережито, а те, кто рожден бежать, по-прежнему пересекают дороги между пунктирными линиями – сквозь дым, свет сигнальных огней, в протертых от времени джинсах…

Изможденная, ты взбираешься вверх по металлическим пластам к нависшему над тобой небу, улыбаясь, идешь в английском платье с розой в руках, с уже увядшей розой. Среди карикатурной толпы замужних женщин ты так естественно позируешь для фото на мосту Bir Hakeim мне, автору этих слов, которые могут показаться бессмыслицей.

Что я увидел в тебе? Поток энергии или искру, вспыхивающую до того, как ты снова уснешь. О, эти сладкие сны! Я не хотел, чтобы ты уезжала. Если бы ты осталась еще хотя бы на несколько дней! Но мы увидели все, что должны были увидеть, услышали все, что суждено было услышать. Даже сейчас я помню все. Сказал ли я то, что хотел сказать? Нет, я утаил эти слишком робкие и безрассудные слова, которые нашли свое выражение в стихах и алкоголе. Невысказанные мысли забываются, но память заставляет возвращаться к ним снова и снова.

В песне, которая так тебе нравится, поется о том, что дорога – не место для любви, но есть ли любовь в конце пути? Познав мир, познаешь ли ты себя? Я мечтаю найти слова, которые могут выразить все мои мысли.

Уже три часа ночи. Она (ты) снится мне, но двери к ней закрыты. Я пытаюсь понять, что происходит, но чувства не поддаются доводам рассудка – так после фильма в темном зале ты погружаешься в тишину. Эмоции снова овладевают мной, но нужно встать, выйти на улицу, выйти на свет, в Париж, вернуться в жизнь, в реальность. Нужно забыть о сне до того, как он станет надеждой. Мы должны делать больше, чем просто мечтать, причем делать со сверхъестественной силой и желанием, неограниченным эфемерными возможностями мечты – это один из тех уроков, которые она преподала мне.

Кажется, именно этот момент, когда пути двух людей пересекаются, называется перекрестком в жизни. Я испытываю страх перед равнодушием, перед тем, что она забудет обо мне, как только снова окажется на одной из своих дорог, на которых чувствует себя, как дома. Но это не имеет значения. Я ухожу, окончено мое путешествие. Это письмо – не о любви, а о том, как любить. Главное – уловить неповторимость человека, не желая обладать им, а восхищаясь, разжигая одновременно свой интерес к миру вокруг. Я не знаю, что может быть важнее. Мои слова – это не проза, это один из перекрестков, который случился в то время, когда самого времени было отпущено так мало… По крайней мере, для нас двоих.

Все это я посвятил той, что появилась, как комета над Парижем – так же неожиданно, так же внезапно. Жизнь слишком коротка, чтобы жалеть о чем-то, именно поэтому я написал это письмо – не ей, но для нее. Искусство писать – странное занятие, оно проводит черту между воображением и реальной жизнью. Возможно, я никогда не увижу ее снова – ей не очень понравился Париж. Может быть, и я не люблю этот город… Как бы то ни было, она многое изменила во мне, и я не забуду этого. Я просто не смогу. Она была не человеком, а природным явлением – упавшей рядом звездой или вспышкой молнии»26.

Глава 9.

Люксембург и Бельгия

Видимо, при четырнадцати градусах тепла вместо уже привычных двадцати пяти, мой мозг перестает медленно поджариваться и просто отключается: я два часа пыталась уехать из Парижа в Люксембург, стоя не на той дороге. Все шоколадные медальки – мои. Когда додумалась поменять дислокацию, было уже двенадцать часов, таким образом, до цели я добралась только вечером.

Погостить пару дней пригласил меня француз Янник, сразу же поразивший меня весьма неплохим знанием русского языка, который выучил самостоятельно. Он много путешествует, и не раз бывал в Москве, Петербурге, Ярославле, Соколе, Вологде. Кроме того, Янник присутствовал на инаугурации Путина, несколько лет встречался с русской девочкой и вместе с местным населением купался в проруби. Снова закрались мысли о том, что связи из прошлых жизней – не пустые слова. Не вижу другого объяснения такой самозабвенной любви к чужой родине.

Прикинув, что Янник наверняка оценит русскую классику, прочитала ему «Джима» Сергея Есенина – одно из немногих стихотворений, которые знаю наизусть. Впрочем, даже если бы мой новый друг не знал ни слова на языке Пушкина, стихотворение бы ему все равно понравилось: звучание русского языка в рифмованных строчках, выразительно прочитанных красивой женщиной, производит возбуждающий эффект почти на любого слушателя мужского пола. Янник в ответ спел мне похабную песенку на французском. Содержание ее передавать не буду, намекну только, что главные действующие лица – девица и морковь.

В какой-то момент я обратила внимание на внешнюю схожесть Янника и моего московского друга Ярослава. Нечто подобное уже происходило раньше: водитель, у которого я ночевала в Севилье, был близнецом Альберто из Андорры, а симпатичный безалаберный мальчик на трамвайной остановке в Лиссабоне до невозможности напоминал кубинца, также встреченного в Андорре. Самое удивительное, что совпадали не только черты лица, но и манера поведения, и характер. Совпадение? Не думаю.

Ближе к ночи, когда город вымер окончательно, мы пошли гулять. «Люксембург – это страна, в которой больше всего денег», – рассказывал Янник, зарплата которого составляла несколько тысяч евро. По местным меркам – средний заработок. Кроме того, работодатель оплачивал квартиру, машину и телефон. Однако на меня впечатление произвел не высокий уровень жизни, а царящая вокруг тишина. Люксембург – это самый тихий город, который мне доводилось видеть. В восемь часов вечера жизнь там, кажется, останавливается: на улице нет ни души, лишь в центре можно встретить десяток-другой человек, половина из которых проводит время в баре. Даже днем, гуляя в историческом центре, я чувствовала себя заблудшей душой в городе, оставленном людьми. Иначе говоря, если у кого-то умерла жена, грустить о ней лучше всего в пустом Люксембурге.

Стояла красивая осень, настоящий октябрь, в котором пахло листьями и ужасно хотелось укутаться в широкий шарф. Но в моем случае отлично подошел и теплый свитер, который я увезла из Парижа – тем более уютный, что его отдал мне мужчина. Пришлось купить плотные колготки, потому что я все еще замерзала везде, кроме Андалусии. Часто вспоминала старого растафарая из Гранады, к которому, по моей рекомендации, уже должна была приехать Настасья. Там, где были они – по-прежнему обжигало солнце, там, где была я – беззвучно проходили часы, а на улицах стояли индийские слоны, которые стали символом Люксембурга того года. Их можно было обнаружить в парках и на площадях, на больших перекрестках и в скверах. В этом молчаливом городе я развлекалась тем, что гуляла от слона до слона, радуясь каждый раз, когда удавалось случайно обнаружить нового.