Место Карантина

Нестор делает недовольное лицо: «Не ожидал такого от вас. Мы пытаемся говорить о серьезном, а вы сучите ногами, требуя отвлечься на мелочи быта! – Он качает головой и вздыхает: – Хорошо, поясню. Больны ли вы? В некотором смысле, да. Вы страдаете острой формой нестабильности восприятия – себя, мира, себя в мире – можно ли вас назвать здоровым? Даже и не суть, заразно ли это – общество не желает жить с теми, кто столь удручающе растерян, у кого размыты все критерии, ориентиры. Кто не понимает – и оттого не принимает. Кто добавляет беспорядка… Необходимо увериться в том, что ваше восприятие возвращается к норме, и для этого вы должны потрудиться: вспомнить, соотнести, осознать. Какова роль всего, роль и место – вас, Карантина, меня, наших жизней?»

«Интересно, – бормочу я. – Нестабильность восприятия… В острой форме… И что, мое „излечение“ гарантировано?»

«Гарантировано? Считайте, что да, – усмехается Нестор. – В том или ином виде. Иногда приходится „излечивать“ радикально, подвергать память коррекции. Бывает всякое – к примеру, маньяки, убийцы, которым нравился процесс… Но к вам это не относится, в вашем файле нет никаких таких пометок. Я, конечно, не должен вам этого говорить, но вот сказал – все же вы такая важная персона…»

Он замолкает, разглядывает меня несколько секунд и подытоживает: «Вот так-то. Что же касается соседки по блоку, тут все в ваших руках. Найдите способ проверить – может, она реальнее вас самого? Я бы сказал, вышивание в этом плане смотрится невиннее, чем бессмысленное черкание значков…» – и он вновь усмехается, кивая на мой раскрытый блокнот.

Я обиженно прищуриваюсь – и не знаю, что ему возразить. Бурчу негромко: «Проверить… Что, залезть ей под юбку?»

«Ну, это вряд ли вам поможет», – язвит Нестор и принимает серьезный вид.

«Что ж, бытовые вопросы, я надеюсь, прояснены, – заявляет он. – Вы готовы слушать? Тогда пойдем дальше – у нас еще остался неохваченным некоторый период времени. Сколько мы прошли в предыдущий раз – около секунды? Первую секунду из четырнадцати миллиардов лет. Как видно, секунда может вместить в себя немало – почти весь предмет вашей карьеры…»

Он опускает глаза, перелистывает несколько страниц и продолжает: «Напомню – все началось со взрыва идеального космоса, в котором не было ничего, кроме пространства, искривленного в невероятной степени и при этом равного себе самому в любой проекции, с любого ракурса. Это опасная вещь – безупречная симметрия. Как безупречное целомудрие – неясно, что за ним стоит, какие скрытые страсти… Вот, ну а потом – кварки, разделение сил, поле Хиггса и обретение массы. Протоны, нейтроны, освобождение нейтрино, устремившихся в вечное странствие… Не смущайтесь, если вся картина немного путается у вас в голове. Это скоро пройдет: на самом деле вы знали всю эту физику куда лучше меня. Терпение, терпение – а пока пойдем дальше: от сотворения вашей браны к вам лично, какой вы есть».

«В эту сессию, Нестор, вы очень красноречивы», – замечаю я.

«Ерунда, – машет он рукой. – Не пытайтесь меня поддеть, для вас я неуязвим. Хотя, конечно, у нас, советников, тоже бывают черные дни…»

Он задумывается на мгновение и тут же спохватывается: «Не будем отвлекаться. Я предлагаю перескочить через несколько эпох. Давайте пропустим те смутные времена, когда армады частиц разных типов устраивали друг другу геноцид за геноцидом. То одни, то другие захватывали господство – барионы и мезоны, потом электроны, мюоны, фотоны14… Вскоре наконец начинают формироваться атомные ядра – на их создание у природы уходит чуть больше четверти часа. И вот все застывает в переходной фазе. Ядра будущих атомов и их спутники, электроны, сталкиваются и разбегаются в тепловом безумии. Вселенная дрожит гигантским сумрачным облаком, не развиваясь никуда. Так проходят следующие полмиллиона лет – лет, не секунд! – пока все не остывает до приемлемых температур. И тут происходит чудо: рождается свет!»

«Конечно, никакого чуда на самом деле не было, – добавляет он несколько брюзгливо. – И вообще, у каждого „чуда“ есть своя подоплека, свой источник обмана – это знает каждый священнодеятель. Тогда же, в момент рождения света, фотоны просто вырвались на свободу. Их выпустили из темницы: к ядрам стали приклеиваться электроны, образуя нейтральные атомы – не что иное, как всем знакомые водород и гелий. И вселенная вдруг стала прозрачна! Туман рассеялся, все стало видно – хоть смотреть, прямо скажем, пока было не на что».

«Но нам интересно другое, – Нестор глубокомысленно кивает. – Нам важны совпадения, весьма удивительные в своем роде. Я имею в виду, к примеру, тонко настроенные соотношения масс: массы протона, нейтрона и электрона оказались подогнаны чрезвычайно точно. Как результат, атомы могли существовать достаточно долго, не распадаясь на части. Но и они же, к счастью, были не вечны, стабильны да не совсем: разогрей их как следует, прижми друг к другу – и происходит перерождение. Они оказались способны к рекомбинации в реакциях горячего синтеза – так создавалось многообразие элементов. Никому не хотелось бы состоять лишь из водорода – как-то это уж очень зыбко. А тут пожалуйста: кислород, углерод, железо… Строй не хочу свои маленькие галактические гнездышки!»

«Это поразительно, такое соотношение масс, и вы, Тео, не могли не удивиться, когда осознали все значение и странность, – Нестор тычет в мою сторону указательным пальцем. – Впрочем, удивление ваше было невелико – полагаю, вы уже устали удивляться к тому времени. Вас занимали не конкретные примеры, а их обобщение – вывод, суть. Общая сущность, если не сказать личность – личность того, чью руку вы представляли дергающей за нитки. Чьи чуткие пальцы прощупывали пульс событий – и вносили корректировку, если что не так. Конечно, потом, когда вы предсказали консионы и Объекты Б, ваше удивление, полагаю, и вовсе сошло на нет. Пиетет исчез, вы свыклись с мыслью, что нет ни „личности“, ни ее „руки“ – я прав?»

Я поднимаю ладонь, пытаясь его прервать. В моей руке карандаш, передо мной раскрытый блокнот. «Подождите, мне нужно записать кое-что», – говорю я быстро и черкаю несколько слов, но Нестор не обращает на меня внимания.

«Прав я или нет, мы узнаем позже, – невозмутимо продолжает он. – Между тем события, происходившие у вас на бране, были масштабны, впечатляющи и красивы. Звездные колыбели, гигантские молекулярные облака возникали, уплотнялись, закручивались в спирали. Они сталкивались и мешали друг другу, в них случались локальные катаклизмы. Гравитация медленно, но верно отмежевывала уплотнения и неоднородности – зародыши звезд. На величественном вселенском балу они кружились в своем плавном вальсе – быстрее и быстрее, все больше сжимаясь, раскаляясь до огромных температур. И вдруг – взрыв и ярчайший свет: атомам водорода становилось тесно. Начинался термоядерный синтез – зажигалась звезда!»

«Запишите, – Нестор важно кивает. – Запишите, я подожду: вспышки были прекрасны, их были миллиарды! Записали? А теперь зачеркните, ибо: вовсе не эстетикой интересно то время. Именно в звездах, в естественных природных котлах создавались атомы, из которых состоят планеты – и все-все на них, и вы, Тео, и каждый, подобный вам. За это первым звездам стоит быть благодарным – вы ведь тоже их потомок – но, однако ж, их величественнейшая пляска не слишком вас возбуждала. Вы были сосредоточены на причинах, вам казалось странным тратить время на анализ следствий. Потому и я говорю о них лишь вкратце – хоть в этом периоде таится немало загадок. Вашему поколению казалось, что разгадки рядом – ведь главное вроде было ясно. Лишь некоторые расчеты приходилось подгонять слегка, вводить какие-то искусственные константы – ну да вам, физикам, не привыкать. А в целом последовательность событий была описана вполне верно: да, в звездном сверхскоплении Девы образовалась галактика Млечный Путь, в которой одна из трехсот миллиардов звезд, догорев и ярко полыхнув напоследок, спровоцировала в своей окрестности рядовую космическую драму. Так и возникла ваша планетная система: зажглось Солнце, а из обломков старой звезды образовались планеты, астероиды и луны – пестрая компания небесных тел, обреченных на совместное существование. Это был тот еще бардак – большая коммуналка, скандалы и драки. Тела сталкивались, дробились, меняли спутников и орбиты. Долго-долго притирались друг к другу, пока наконец не остались лишь достойные выжить. Постепенно все успокоилось, гигант Юпитер позаботился о соседях, отогнав своим мощным полем крупные астероиды, и в Солнечной системе установился мир. Воцарились тишь и покой, почти не нарушаемые забредшими чужаками. Планеты встали в устойчивую формацию, их луны заняли положенные места. Более никто уже не мешал друг другу и не лез на чужие орбиты. И одна из планет – ваша Земля, Тео – опять же в результате совпадения многих факторов оказалась подходящей для жизни белковых тел!»

Нестор замолкает и смотрит вбок. В углу экрана появляется картинка: голубая сфера с очертаниями материков. Я помню, что видел ее много раз – и даже знаю, что это такое. Наверное, мне положено проявить эмоции – по крайней мере, Нестор смотрит на меня в ожидании – но никаких эмоций у меня нет. Сфера кажется бесконечно далекой и ничем по большому счету не интересной.

«Ну да, – вежливо киваю я. – Понятно. Тела – небесные, белковые, разные… Кстати, скажите, ваша брана тоже, по-видимому, трехмерна? И на ней, в вашей жизни, то есть в моей новой жизни – там есть хоть что-то, похожее на тела?»

Нестор морщится: «Не спешите. Пока могу ответить лишь кратко, в ваших терминах: что-то есть. А к картинке вы до странности равнодушны – на вашем месте многих прошибают слезы».

«Я не сентиментален, – говорю я с ухмылкой. – Наверное, это записано в моем файле».

«Возможно», – Нестор поджимает губы. Похоже, ему обидно, что голубая сфера меня не впечатлила. «Что ж, – продолжает он, – пойдем дальше. Итак, углерод, вода, белки…»

Сфера на экране растворяется и пропадает. На ее месте появляется химическая формула. По-моему, это аминогруппа, соединенная с радикалом15.

«Жизнь могла возникнуть и возникла, хоть это и заняло немало времени, – вещает Нестор, не глядя на меня. – Тысячи тысяч тысячелетий, неустанные поиски, комбинации, рекомбинации, эксперименты с большими молекулами, способными к самовоспроизводству. Около четырех миллиардов лет природа колдовала над устройством жизни, тыкалась во все стороны, пробовала все варианты. Средневековым алхимикам, искавшим философский камень, даже и не снилось то количество проб и ошибок, усилий, растраченных впустую в лабиринтах эволюции. Первые девятьсот девяносто девять тысячных долей своего существования ваша планета не была видна за пределами вашей браны – не видна и никому не интересна. Лишь в последнюю тысячную долю – два миллиона лет назад – род Хомо отделился от семейства гоминид, больших человекообразных обезьян. Затем, в последнюю десятую часть этой доли, всего за двести тысяч лет до вашей смерти – миг по вселенским меркам – создался новый вид, Хомо Сапиенс. На планете появилась структура, способная к взаимодействию с консионным полем – человеческий мозг – а потом, в последнюю десятую часть этой десятой части, стали наконец происходить первые активации истинного сознания. Первые Объекты Б начали появляться в метапространстве – там, где оно граничит с вашей вселенной. Их становилось больше и больше – эволюция не стояла на месте. Заодно человечество преуспевало понемногу в понимании окружающего мира. Были важные вехи – Пифагор и Эвклид, затем Ньютон, Максвелл, потом Эйнштейн. Сразу за ним – квантовые поля, давшие начало Стандартной модели16; после – теория струн, суперструн, бран. Человечество подготовилось к решающему прорыву, к осознанию своей глобальной роли, в его лексиконе появились нужные слова. Это очень важно – слова; за словами потянулась мысль, и наконец объявились вы, Тео, с вашей теорией, над зачатками которой смеялись, с вашей гипотезой о частицах, снующих меж мирами и не видимых никому. Это был очередной прорыв – один из важнейших и, уж конечно, самый интригующий с точки зрения каждой индивидуальной судьбы. Ваша работа доказала, что разум человека не является лишь средством адаптации к реалиям, среди которых он родился и был обречен существовать. Нет, разум, память, весь внутренний мир обрели самостоятельность, куда большую, чем земные реалии – краткоживущие, безнадежно провинциальные. Благодаря вам, Тео, человек зазвучал гордо – настолько гордо, как ему и не мнилось. До вас были люди, много думавшие над этим – назову лишь некоторых: Бор, Паули, Юнг, Джеймс… Но все они остановились гораздо дальше от цели, чем удалось пробраться вам – одним не хватало математического аппарата, другим свободы фантазии, а третьим, быть может, разочарования и обиды на окружающих, чтобы не бояться обвинений в мракобесии или даже подсознательно их хотеть!»

Нестор замолкает и несколько секунд смотрит мне в глаза. Потом произносит с заметным пафосом: «На этом месте я хочу сделать официальное заявление. Сообщаю вам, Теофанус, что тут, у нас, очень ценят сделанное вами. Ваши заслуги будут отмечены – полагаю, вас чем-то наградят. Здесь вообще торжествует справедливость постфактум: те, кто в первой жизни опережали свое время, тут в почете – в большом почете».

«Но позвольте, – перебиваю я его, отметив, что он впервые назвал меня моим полным именем. – Погодите, моя теория – вы о ней говорите, но я не помню…»

«Вспомните! – отвечает Нестор неожиданно жестко. Повторяет: – Вспомните, – и смотрит вниз. – Ваш предполагаемый коэффициент памяти весьма высок, почти единица. Значит, вам под силу вспомнить все, практически все. Ну а что не вспомните, вы способны додумать, только нужно стараться – это ваша обязанность, в конце концов».

«И кому, интересно, я обязан? – бурчу я. – К тому же, вы говорите загадками, Нестор. Могу я почитать где-нибудь про консионы? Про их танец – дайте мне хоть что-то, быть может справочник или журнал. И, главное, что же такое Объект Б?»

Нестор наматывает галстук-шнурок на палец, оглядывает меня – молча, оценивающе, как не очень годный экспонат. Потом говорит все так же жестко: «Могу лишь повторить. Об этом. Вы мне. Надеюсь, скоро. Расскажете сами!»

«Странная манера, – я выдавливаю из себя усмешку. – Вы будто специально – с таким нажимом… Может объясните, к чему этот прессинг?»

«Прессинг? – Нестор поднимает бровь. – Вы еще не знаете, что такое прессинг. Факт наличия второй жизни полностью меняет менталитет. Тут у нас, заметьте, никто не верит наивным сказкам. Демагогам, творцам религий здесь непросто – их рецепты бессмертия лишь смешат. Все ресурсы брошены на познание мира – а где ресурсы, там и прессинг, нужно ли объяснять?»

«Что ж до обязанностей, – продолжает он уже спокойнее, – то они есть у всех. В том числе у меня: я, к примеру, должен прямо сейчас решить, как нам двигаться дальше. Я обязан выбрать вам первый сон – из тех, что помогут восстановить вашу память. Этакое снадобье, так сказать, от Морфея. Итак…»

Советник делает драматическую паузу, глядит вниз – наверное в мой файл, который неисчерпаем. Потом вновь поднимает на меня глаза и сообщает: «Решение принято. Мы начнем с конца и пойдем навстречу. Согласимся, что главная часть истории – вашей истории, „истории Тео“ – кульминировала на знакомстве с неким русским миллионером, если верить тому, что донес до нас ваш консионный вихрь. А нам приходится в это верить – потому что больше касательно вас, Тео, верить нечему, некому и нет смысла!»

На этом он пропадает – как обычно, не попрощавшись. Я остаюсь один – теперь одиночество благословенно, желанно. Мне нужна передышка – с самим собой, без советников и помощников, без Инструкции, даже без недотроги Эльзы. Это был очень долгий день, насыщенный день, как и обещал Нестор. Я хочу, чтобы он закончился наконец.

Через минуту у меня тяжелеют веки. Спинка кресла откидывается назад. В голове путаются слова и мысли, в бессильной памяти – шорох, шелест.

Вскоре я засыпаю и вижу сон – о миллионере Иване Бревиче. И мой следующий сон – на другой день – о нем же. И следующий, и следующий, и следующий.

Бревич

Глава 6

В Замоскворечье, в большом старом дворе, росли три друга – «Ванек», «Санек» и «Валек». Они играли в одни и те же игры, вместе учились в районной школе и были неразлучны до самой юности. Потом пути их разошлись: «Валек» – Валя Сахнов – переживавший несчастную любовь, провалил экзамены и попал в армию, в какую-то засекреченную часть, на многие годы выпав из московских «сфер». «Ванек» —Бревич и «Санек» —Данилов поступили в один вуз, но Данилов учился плохо, а потом, на излете андроповских времен, и вовсе был исключен, попавшись на фарце у гостиницы «Интурист». От военной службы он «откосил» с помощью родственника-врача и прибился к торговле антиквариатом, в которой преуспел не слишком. Ваня Бревич, дисциплинированный и упорный, закончил институт и получил диплом инженера, но по специальности поработать не успел: СССР изготовился к развалу. Настало время кооперативов и шальных денег, и друзья бросились в новорусскую коммерцию.

В ее мутных водах их болтало несколько лет. Вместе и поодиночке они богатели, разорялись, не раз бывали биты, научились ладить с бандитами и милицией, перепробовали множество занятий и, наконец, к концу девяностых остановились каждый на своем. Бревич, сдружившись с человеком из мэрии, стал спекулировать земельными участками, а Данилов, провернув по случайности сделку с партией промышленных кондиционеров, вдруг почувствовал к ним тягу, влился в чужое дело, потом «отжал» его у бестолкового партнера, нашел выгодного поставщика в Европе и начал быстро расти. Кондиционеры завораживали его, он полюбил их всей душой. Принцип их действия так и остался для него туманен, но результат – арктический холод, возникающий из ниоткуда – не переставал восхищать. Он любил стоять перед охлаждающим блоком, выставив руки вперед, навстречу ледяным потокам. Они казались ему свидетельством величайшей победы разума, а сам бизнес приобрел какой-то особый смысл. Данилов расправил плечи, окреп душой и стал чувствовать себя хозяином жизни.

У Ивана Бревича все шло не так гладко. Земельные контракты приносили деньги, но сам процесс был ему отвратен. Ежедневная суета, уговаривание и умащивание гиен и шакалов, наседавших со всех сторон, измельчали душу и оставляли послевкусие клоаки. К тому же, в иерархии участников он оставался на вторых ролях, довольствуясь лишь тем, что перепадало ему по милости власть имущих. Это удручало – Бревич был лидером по натуре и ничем, кроме первенства, удовлетворяться не умел. Подневольная роль не подходила ему никак; он скрипел зубами по ночам, вспоминая дневную беготню по кабинетам, и отчаянно завидовал «Саньку», с которым, впрочем, почти не виделся – ввиду разности интересов и недостатка времени у обоих.

Все изменилось летом девяносто восьмого – удача сделала свой очередной кульбит. В июне Иван, измотанный до предела, сказал себе, что с него довольно. Жизнь нужно было менять, и он решил уехать в Америку, на западное побережье, поближе к Силиконовой долине и Голливуду. Он распродал все, что имел, включая трехкомнатную квартиру на Таганке, и конвертировал вырученное в доллары США. Получившийся капиталец он перевел в латвийский банк и стал было хлопотать об американской визе, но тут грянул дефолт. Рубль рухнул, состояние Бревича разом увеличилось в четыре раза в пересчете на российскую валюту, и он, несколько ошеломленный, решил погодить с отъездом и присмотреться к открывающимся перспективам.

Как оказалось, присмотреться было к чему, и одна из перспектив проявилась тут же. Через два дня после «черного понедельника» Бревичу позвонил совершенно подавленный «Санек» и попросил о срочной встрече. За ужином в ресторане «Пекин» выяснилось, что он набрал кредитов, готовясь к серьезному расширению. Отдавать их было нечем: рублевые потоки, текущие полноводной рекой, превратились в скудный ручеек. При этом часть денег Данилов взял у людей с репутацией очень мрачного свойства. Теперь он готовился к потерям: бизнеса, здоровья, может быть жизни.

Бревич понял: это тот момент, которого он так долго ждал. Не тратя времени на сантименты, он стал действовать решительно и жестко. Подключив свои связи в мэрии, он еще больше запугал Данилова, полностью лишив того воли, после чего выкупил кондиционерный бизнес, вместе со всеми долгами, по смехотворной цене. Самого же «Санька» он оставил в деле на хлопотной должности исполнительного директора – с хорошей зарплатой, но почти без акций.

Так в одночасье из хозяина и владельца Данилов превратился в наемного работника. Он был потрясен до глубины души – особенно тем, с какой безжалостностью друг детства Бревич прибрал к рукам выращенное им почти с нуля. Вначале он пытался делать вид, что они руководят компанией на равных, но быстро понял наивность таких попыток и замкнулся в себе. Удручало его и то, что к кондиционерам Иван относился без всякого пиетета, как типичный инженер-технарь. Он даже пытался объяснять Данилову, что такое фазовый переход и фреоновый контур – что расценивалось «Саньком» как еще одно проявление горчайшей несправедливости жизни. Сам же бизнес при Бревиче пошел в гору – еще быстрее, чем прежде. Через два года они, удачно сманеврировав и задействовав административный ресурс, поглотили главного конкурента с развитой сетью клиентов. «Ванек» Бревич стал основным игроком всего кондиционерного рынка и за следующие десять лет превратился в очень обеспеченного человека.

Новый поворот в его судьбе случился в 2012 году. Ивану исполнилось сорок шесть, он был влиятелен, уважаем и богат. Жизнь обрела завидную стабильность, и именно это стало вдруг его тревожить. Что-то утекало меж пальцев, у Бревича начались депрессии, он стал чувствовать непреходящие раздражение и усталость. И вот, после нервного февраля, полного чиновничьих козней и безостановочных ссор с женой, он решил взять паузу и уехать от всего и всех.

Тут очень кстати подоспело приглашение от партнера-поставщика из Эссена. С румяным, жизнерадостным Лотаром они сотрудничали уже не один год и весьма сдружились – неоднократно предпринимая походы по немецким саунам и московским клубам. На этот раз поставщик предложил перенести их встречу из холодной зимней Германии в далекий Бангкок, на что Иван согласился с энтузиазмом.

Бангкок ошеломил его и как-то сразу очаровал, запал ему в душу. Ивана не смущали ни пробки на дорогах, ни неустроенность города, ни жара. Ему даже нравился густой, вязкий воздух, от которого Лотар морщил нос. Подсознательно, не отдавая себе отчета, Бревич ощутил неисчерпаемость вариаций, непредсказуемость, какой-то мощный потенциал неизведанного, ждущего за каждым углом. И еще, с первого же дня он вдруг почувствовал возрождение своего мужского духа – уже было свыкнувшись с пресыщением, считая, что женщины больше не могут интересовать его, как в молодости. Тайки пробудили в нем давно забытое – и это нельзя было не поставить городу в плюс.

Его первая бангкокская неделя была посвящена индустрии порока. После беглых визитов в Королевский дворец, Национальный музей и два главных храма Иван отдал инициативу партнеру и они погрузились в безудержные разврат и пьянство. Лотар был знаток и подошел к организации досуга с немецкой обстоятельностью. Они методично перепробовали все – гоу-гоу бары Сукхумвита и Патпонга, мыльные массажи в больших салонах с «аквариумами», шикарные караоке и джентльмен-клубы. Дни летели в череде женских лиц и тел, бесконечных «привет, красивый мужчина», «как тебя зовут?», «откуда ты?» и беззастенчивых «я люблю тебя» в надежде на щедрые чаевые…

В перерывах между утехами плоти Лотар делился с Бревичем мыслями о Таиланде. В свое время он прожил в Бангкоке около трех лет и после приезжал туда каждый год. При этом в его высказываниях преобладал негатив, сводящийся к одному: Бангкок – это город-фейк. Все тут, везде и всюду, утверждал Лотар, пытаются тебя надуть, пытаются всучить тебе ненастоящее, от пиратских дисков до сымитированной любви. Весь Таиланд с его улыбками – это лживый, фарисейский фасад, на деле он не что иное, как страна третьего мира, в основе жизни которой лежат жадность, зависть и строжайшая кастовость, не приглаженные никаким гуманизмом. Но, однако ж, народ едет в Таиланд, прется сюда стадами, и сам он – яркий пример, подтверждение правил. Потому что фейк бывает правдоподобен – и Лотар загибал пальцы, перечисляя: ощущение доброжелательности, те же улыбки, маскирующие неприглядную человеческую натуру, умение получать удовольствие от жизни – все это создает совершенно уникальную атмосферу. Ну и конечно – он разводил руками – конечно женщины, куда же без них…

Дойдя до тайских женщин, Лотар всегда мрачнел и сильнее налегал на бренди. Тон его становился нравоучителен: да, говорил он, тайки веселы, дружелюбны, с ними легко и приятно. Главное, не придумывать себе несбыточного, не заводить отношений – это касается как барных «фей», так и обычных «хороших девушек». Все закончится катастрофой, жить с тайками невозможно – и он вновь загибал пальцы: безответственность, ненадежность, узость и незрелость взглядов, а также полное нежелание расти над собой. И к тому же, добавлял Лотар, они всегда найдут способ тебя обхитрить. Под улыбчивостью и учтивостью у них скрыт очень холодный, прагматичный разум. И они все время врут – учатся искусству лжи с детских лет и потом совершенствуют его всю жизнь. Врут по причине и без причины, нагромождают одну ложь на другую и никогда не признаются в обмане – даже если ты поймаешь их с поличным. Они будут лишь рыдать или беситься и – делать выводы: как в следующий раз соврать тебе получше!