Место Карантина

В правом верхнем углу экрана появляется картинка с тремя кружочками разных цветов, соединенных волнистыми линиями. Под ней – таблица чисел.

«Унитарная матрица смешивания», – бормочу я.

«Да-да, – кивает мне Нестор, – такое не забывается», – и издает какие-то странные звуки. Не сразу, я понимаю, что он смеется.

«Шутка, – сообщает советник. – Но вам было не до шуток. Вы вгрызлись, как в базальтовую твердь, в свойства самой ранней из материй, что возникла в считанные мгновения после начала вашего мира. Вспоминайте: из кварков, что сами по себе мимолетны, образовались протоны, стабильные на удивление – уже не кирпичики, а настоящие кирпичи, надежнейший строительный материал. Тут же создавались и другие адроны10, и их антиподы, зеркально противоположные по свойствам – все это кипело в раскаленном котле, сталкивалось и взаимоуничтожалось, испуская новые частицы, которых становилось больше и больше. Гигантский зоопарк вселенной населялся своими обитателями. Все рождалось из ничего – восхитительно, невероятно! – но не следует забывать и еще об одной вещи. В то горячечное, бурное время случился очередной крах идеала. Силы природы отделились друг от друга – это разнообразило вашу карьеру, Тео! Сначала отпало тяготение – оно вообще стоит особняком. Затем, почти сразу, сила склеивания атомных ядер стала подчиняться своим особым законам – хоть никаких ядер еще не было и в помине. А потом, когда материи уже стало в достатке, произошел окончательный раздел влияний. Всем знакомый электромагнетизм отмежевался от слабых взаимодействий – и это было событие из событий. Помимо разделения фундаментальных сил, оно привело к фазовому скачку: материя обрела массу. А вы, Тео, обрели репутацию – не самую лучшую, признаем прямо!»

Нестор прищуривается: «Да-да, не смотрите на меня так невинно». Потом я вновь слышу странные звуки – его подобие смеха. Посмеявшись, он делается серьезен и произносит: «Сосредоточьтесь, это важно». Картинка с кружочками пропадает с экрана, появляется диаграмма, состоящая из спиралей и стрелок.

«Это была красивая гипотеза, – говорит Нестор, кивая сам себе. – Вязкое поле, в котором тормозятся разлетающиеся частицы – и его агенты, бозоны Хиггса11, неуловимые переносчики новых свойств. На исследование загадочного бозона, который живет слишком ничтожное время, чтобы увидеть его напрямую, бросились очень многие. Главный азарт, как в любой охоте, состоял в его поимке – лучшие головы бились над способами усмотреть следы его распада в детекторах размерами с многоэтажный дом. Вас, талантливого специалиста, пригласили в лабораторию, имеющую доступ к новейшему ускорителю – мечта физика-теоретика того времени. Ваша группа считалась одним из фаворитов гонки, и все ваши коллеги не жалели сил. Лишь вы, Тео, спасовали – заявив довольно-таки скоро, что уходите, вам неинтересно. Вы предпочли – смешно сказать – свободное плавание, альтернативные модели, свои собственные поля и частицы. Да, коллеги посчитали это дезертирством – а что еще они могли себе думать в условиях жесточайшего научного дерби? В условиях борьбы за профессорские места и гранты, и Нобелевские премии, в конце концов!»

Нестор замолкает и глядит на меня в упор. Под его взглядом я чувствую себя неловко. «Впрочем, я понимаю, что именно вас оттолкнуло, – продолжает он. – Быть может, виновны популяризаторы-журналисты – они развели совершенно непристойную шумиху. Они потакали толпе и докатились до стыдного, до ярлыка „частица Бога“, и, наверное, для вас это было последней каплей. Вы, насколько я могу судить, полагали, что любимых частиц у Бога может быть сколько угодно. Вас не интересовали его игрушки, вы искали жест, указующий перст, след вмешательства высшей воли в „случайные“ фокусы мироздания. Быть может, трехмерность вселенной и кварки, пережившие период аннигиляции, все еще не шли у вас из головы. Вы долго помнили о них, Тео – наверное, вы вообще злопамятны на редкость!»

«Неужели и это написано в моем файле?» – интересуюсь я.

«Нет, – признает Нестор, – но не стоит думать, что я могу лишь читать по написанному другими. Может мне и не доводилось открывать новые поля, как вам, но я тоже могу сложить два и два – и сделать какие-то выводы. Вы, конечно, не обязаны со мной соглашаться…»

Он хмыкает, нарочито безразлично, но я вижу, что он обижен. Тот еще фрукт – с немалым эго – но ссориться с ним ни к чему. «Бросьте, – говорю я примирительно, – я ничего такого не имел в виду. Вам показалось – тем более что я ни о каких новых полях не помню».

«Вспомните, – заявляет Нестор. – Вспомните и о полях, и о том, как вас разнесли в пух и прах по поводу некоторых из них. Пока же отмечу: вы, несмотря на вашу строптивость, многое почерпнули из истории с разделением. Я имею в виду разделение фундаментальных сил – вы вдоволь поработали над его природой. Не это ли потом помогло вам описать механизм активации истинного сознания? Незрелый мозг как нестабильный вакуум – мне кажется, аналогия достаточно прозрачна. Да и вообще, вам полезно было глянуть на спонтанное нарушение симметрии с разных сторон…»

На экране появляется новая схема – что-то похожее на сомбреро – и два уравнения рядом с ней. Я впиваюсь в них взглядом, предчувствуя узнавание, вспоминая слова – одно за другим.

Нестор тем временем растекается мыслью – о гармонии пропорций, форм, о симметрии свойств, физических законов, связей. Он красноречив, но я почти его не слышу. Я смотрю на экран и вспоминаю – мучительно, напряженно.

Мысли выстраиваются в каре и шеренги, становятся мне послушны. «Потенциал Голдстоуна!» – восклицаю я. От волнения у меня пересыхает во рту. Я откашливаюсь и продолжаю: «Простейшее приближение – скалярное поле…» – но тут Нестор делает знак, и рисунок исчезает прочь.

«Ладно, ладно, – он машет рукой. – Кто старое помянет… Не будем зацикливаться на ваших злоключениях и мытарствах».

«Подождите, верните! – почти кричу я. – Мне нужно, я наконец вспомнил…»

«Сессия закончена, – пожимает плечами Нестор. – Мы увидимся через несколько часов».

На этом экран гаснет. Здесь, на Карантине, не принято прощаться подолгу.

Глава 4

Я полулежу в кресле, глядя в стену напротив, и раздумываю над услышанным. Бесцеремонность Нестора коробит, я ругаю его шепотом, довольно-таки грубо – понимая при этом, что не в моих силах изменить здешние порядки. Воспоминания возникают и исчезают, память будто примеряется к большому скачку. В голове мелькают обрывки формул – дразня, растворяясь, прежде чем я успеваю уловить их смысл. Выплывает длинный лагранжиан12 с комплексной суммой в квадратных скобках, за ним – уравнение, от которого мне неуютно. В правой части – уже знакомый интеграл; с его верхним пределом явно что-то не так… Очень трудно держать все в уме – нужно записать, поразмыслить!

Резко выдохнув, я встаю, вновь поразившись мельком послушности ненастоящего тела, и устраиваю тщательный осмотр спальни. Подхожу к одной стене, к другой, выстукиваю и ощупываю, опускаюсь на колени, провожу пальцами по поверхности пола, заглядываю в углы. Мну в руке плотную штору, ее ворсинки щекочут кожу. Материал странен, но вполне реален, да и прочее не похоже на фальшивку. Комната не стерильна – я нахожу немного пыли, обломки карандаша, какие-то непонятные клочки. Все выглядит как жилье, покинутое прежним хозяином. Его можно обживать заново, привыкать к нему, приручать вещи и стены… Я рассматриваю свою руку, стучу ладонью по подоконнику. Пробую ущипнуть себя, поранить кожу ногтем. Чувствую боль, но не могу решить, настоящая она или нет. Мне кажется, нервные импульсы генерируются очень скупо, по чуть-чуть, чтобы лишь обозначить ощущение, а не передать его во всей полноте.

Как бы то ни было, я продолжаю поиск. Ничего нового не обнаруживается – ни секретных дверей, ни тайника за зеркалом, ни пустот в спинке кресла. Тогда я распахиваю платяной шкаф, раздвигаю одежду, осматриваю каждую полку – и тут мне улыбается удача. В левом нижнем углу я нахожу отделение с множеством полезных и бесполезных предметов, среди которых есть два блокнота и набор авторучек. Это важная находка – немного странно, что она случилась будто по заказу, но я решаю пока об этом не думать. Захлопнув шкаф, сажусь к столу и пытаюсь записать хоть что-то из мельтешащего в голове. Удается немногое – несколько значков и знак суммы. Подынтегральная функция напрочь забыта, и греческая тета – я теперь знаю, что это какой-то угол – сиротливо подвисает сбоку. «Мьерда, чертов Нестор!» – бормочу я. Потом, просидев впустую еще минут десять, рисую женский силуэт и пишу внизу: «Тина». Пишу: «Эльза» – и барабаню пальцами по столу…

Сенсорная панель вдруг оживает, появляются квадратики и стрелки. План комнаты, кнопки, большое меню вверху. Я тычу куда-то наугад – на окно надвигаются портьеры, воцаряется полумрак. «Ага», – говорю я глубокомысленно и начинаю разбираться всерьез.

Панель управления оказывается запутанной, некоторые из команд остаются непонятны. Все же я осваиваюсь по большей части – узнаю, как менять вид за окном, цвет и прозрачность штор, комнатную температуру и влажность. Обнаруживаю музыкальный пульт, долго перебираю мелодии и стили. Экспериментирую с рисунком стенных обоев, все они напоминают одно и то же – молочные спирали в кофейной чашке. Это явный намек; я задумываюсь, потом пытаюсь нарисовать смутно знакомое – разводы инея или правильную, идеальную снежинку – но у меня ничего не выходит. В раздражении я выкрашиваю стены в ровный светло-оранжевый цвет, выключаю музыку и встаю – мне вдруг очень хочется видеть Эльзу.

Соседка сидит на диване в гостиной и рукодельничает – вышивает что-то на куске светлой ткани. Очевидно, в ее шкафу тоже нашлось кое-что ей по вкусу.

«Затворник! О чем вы говорили так долго? О чем вообще можно так долго говорить?» – восклицает Эльза, делая вид, что сердится, но я знаю, что она рада меня видеть. На ней юбка горчичного цвета и серый свитер, янтарное ожерелье и такой же браслет на запястье.

Я подхожу и сажусь рядом, Эльза тут же отодвигается чуть в сторону – недотрога! Улыбается мне – радушно, вежливо, но как-то отстраненно – и говорит: «Вот, это наша скатерть. Я люблю, когда каждая вещь в доме имеет свое лицо. – Потом кладет вышивку на диван между нами и интересуется: – Ну, ты как? Как ощущение новичка? Как память?»

Я признаюсь, что похвастать мне нечем.

Эльза успокаивает меня: «Терпи. Все придет – вот и я сначала ничего не помнила, кроме вертолета и гранитной скалы внизу. И потом – в мгновение: взрыв, огненный шар… В общем-то, милосердно – я не успела испугаться. Затем, через сутки, я стала вспоминать без остановки – и во сне, и прямо так, вот здесь. Тот курорт, где я отдыхала, моих соседей по этажу… Они затеяли катание над горами и потащили меня с собой, придурки… Ну а после – все остальное: детство, юность. Я видела картины, подходя к окну – не то, что за окнами, а что происходило со мной когда-то. Нестор помог конечно, он вообще очень обходительный мужчина. Знаешь, из таких, что не болтают почем зря!»

Я бросаю на нее косой взгляд. Чувствую досаду – неужели это ревность? Отворачиваюсь, злясь на себя, и спрашиваю нарочито-безразлично: «Вы уже говорили с ним про, собственно, Карантин? Почему-то мой советник-друг не склонен распространяться на эту тему».

«Говорили как-то, – Эльза пожимает плечами. – Что-то про иллюзию, анабиоз… Массовая иллюзия – звучит знакомо. В это довольно-таки легко поверить».

«Легко… – я задумываюсь. – А как насчет устройства мира? Локальные вселенные, каждая со своей физикой? Метабрана, которая всегда рядом?»

Эльза делает гримаску: «Что-что? Ну уж нет, про такое не было речи. Мой Нестор тактичен, он не ставит меня в тупик. И он заботлив – выбирает для меня сны. Я все-все стараюсь записать в дневник – а ты ведешь дневник? Пора начинать, это хорошая привычка!»

«Еще советчица…» – думаю я и пытаюсь шутить: «Я попробовал нарисовать фрактал – вместо дневника – но у меня не вышло».

Эльза отмахивается: «Не умничай, я не знаю такого слова. Ты заметил, кстати, что мы говорим на одном языке? Но по губам тут не прочитаешь фраз…»

Мне в голову приходит еще одна мысль. Я иду в свою комнату, беру блокнот с карандашом, возвращаюсь в гостиную и жестом приглашаю Эльзу к столу.

«Вот, смотри, – я рисую клубок пряжи. – Представь, что он состоит из множества нитей. Вообрази, что он плавает в океане и вода везде – подступает к каждой его точке…»

Немного волнуясь, я пересказываю ей все, что Нестор поведал мне о мироустройстве, но Эльзу это не трогает ничуть. Она терпеливо слушает, подавляя зевок, затем, не произнеся ни слова, возвращается на диван, к своей вышивке. Если даже она и ненастоящая, то в ней, как и в нашей квартире, есть какая-то неидеальность, шероховатость. Шероховатость отстраненности.

«Ну хорошо», – говорю я ей вслед и начинаю осмотр гостиной. С четверть часа лазаю по углам и щупаю все поверхности, как я делал в своей спальне. Это вызывает у Эльзы некоторый интерес – она наблюдает за мной и потом произносит со смешком: «Следопыт! Да, я тоже видела пыль, но в целом тут, по-моему, убирают неплохо. Не хуже, чем это сделала бы я сама».

«Убирают?» – переспрашиваю я.

«Ну да, – отвечает Эльза. И поясняет терпеливо: – Должна же быть горничная, как иначе? Наверное, она, как фея, появляется, когда мы спим или гуляем».

Я раздражаюсь несколько, мне кажется, она меня дразнит. Бормочу сердито: «Фея… Глупости!» – потом подхожу к дивану и усаживаюсь на пол перед ней. Эльза вышивает, не поднимая на меня глаз.

«Послушай! – выпаливаю я довольно резко. – Ты можешь ответить серьезно? Что ты думаешь обо всем этом – другая жизнь, Карантин? Что ты успела понять за три дня – я уверен, ты размышляла, не переставая».

Эльза фыркает: «Не будь грубым». Потом откладывает вышивку, упирается ладонями в колени и говорит, глядя на меня сверху вниз: «Да, размышляла, но немного – потому что изо всех сил старалась не размышлять. Чтобы, знаешь, не съехать с катушек – попробовал бы ты посидеть тут в одиночестве!»

Я молчу, лишь отвожу взгляд. Эльза продолжает: «Когда я очнулась и попала сюда, в квартиру, я села на диван и ждала чего-то чуть не половину дня с пустой головой. Как если бы, знаешь, проснулась после очень глубокого сна и долго не могла бы вникнуть в реальность. Потом, понемногу, стала задавать себе вопросы и сама же отвечать на них: „Где я? – Неизвестно. – Я больна? – Вроде нет. – Я спала? – Вроде да, только не помню, где уснула…“ После, убедившись, что могу соображать, пошла осматриваться – и нашла ту табличку в пластике, и вспомнила про вертолет. А потом поговорила с Нестором, он меня успокоил».

«Ты во все это веришь?» – спрашиваю я, остро чувствуя неуместность вопроса.

«А у меня что, есть выбор? – хмыкает Эльза. – Конечно, я подозревала сначала, что меня разыграли или накачали наркотой. Или что я в коме и все это бред. Но Нестор, в общем-то, меня убедил…»

«Кстати, знаешь, – она понижает голос. – Мне сначала казалось, что за мной все время следят – будто скрытой камерой в реалити-шоу. Я старалась быть замкнутой, не выказывать никаких эмоций – но потом мне надоело. Теперь я вообще об этом не думаю».

«Умереть – это тоже увлекательное приключение, – бормочу я. – Где-то я читал нечто подобное».

«Вот-вот, – кивает Эльза. – Я тоже где-то читала. Раз уж так получилось, нужно посмотреть, как все будет. Пусть не в самой второй жизни – если это все же розыгрыш – а хотя бы здесь, в конкретном месте, на Карантине. Тут ведь тоже происходят события: разговоры с Нестором, изменения погоды – а еще я ждала соседа. Интересно, думала, каким он окажется? Бедолага – ну и потрясение его ждет…»

Она вновь берет в руки скатерть, расправляет ее на коленях и критически осматривает вышивку. Там одно слово – «Good» – чуть задравшееся вверх на последней букве.

«Неровно, – признает Эльза, – но это даже смешнее. Пусть будет так – и вот так, полукругом».

Я встаю и прохожусь по гостиной. Меня по-прежнему слегка коробит ее легкомыслие – а может я просто завидую ему немного.

«Удивительно, – говорю я, останавливаясь у окна. – Ты сразу принимаешь все как данность, наделяешь рациональным смыслом. Неужели тебя не изводят сомнения?»

«Ну да, – Эльза глядит насмешливо. – Мучиться сомнениями – это так по-мужски! Скажи еще спасибо, что я не из экзальтированных идиоток. Я могла бы вести себя по-другому – представляю на моем месте свою мамашу! Уж она бы дала всем жизни – и Нестору вымотала бы нервы, и всему Карантину рассказала бы, как и что: как себя вести и что делать!»

Она встает и манит меня за собой: «Пойдем-ка примерим».

Мы подходим к столу. Эльза расстилает скатерть, потом сдвигает ее и кивает удовлетворенно: «По-моему, в самый раз. Ты как считаешь, не слишком мелко?»

«В самый раз, – подтверждаю я и интересуюсь: – Там, до вертолета, у тебя был муж?»

Соседка отрицательно мотает головой: «По крайней мере, я про него не помню. Я же говорила, у меня вообще не было близких – родственники, как ты понимаешь, не в счет. Хорошо, что я умерла молодой: когда стареешь, любить тебя могут лишь очень близкие люди. Не факт, что таковые появились бы у меня когда-то – а время, когда любить меня уже нельзя, настало бы непременно. Это была бы очень грустная жизнь!»

Наклонившись, она опять внимательно рассматривает свою вышивку. Я спрашиваю о содержании всей будущей надписи. Эльза усмехается: «Расскажу, если хочешь. Я вспомнила этим утром – смешная такая история…»

Она еще раз поправляет скатерть и продолжает: «В детстве я услышала в первый раз, что когда-то попаду на небо. Кстати, мой Нестор сказал сегодня, что это в некотором смысле так и есть. В грубом приближении, сказал он – я и сама знаю, что не взаправду. Но главное подтвердилось: после вертолета и взрыва я сижу здесь и говорю с тобой, и даже понимаю, кто я есть».

«Твой Нестор, по-видимому, куда любезнее моего», – усмехаюсь я, но соседка перебивает меня: «Посмотри. Дальше будут еще слова – тут и тут…»

Я смотрю на скатерть, провожу по ней пальцем. Потом поворачиваюсь к окну – там скалы. Глыбы камня с острыми краями. Возможно, такие были и под вертолетом, в котором закончилась первая жизнь Эльзы. Моя память по-прежнему плоха – ни одного связного воспоминания. Если, конечно, не считать лагранжиана – он самодостаточен сам по себе.

«Это случилось, когда я была подростком, – говорит Эльза, вновь садясь на диван. – Я была взбалмошна и довольно-таки глупа и совершенно не знала, кому и во что верить. И тут старшая сестра, приехав на каникулы из колледжа, привезла мне футболку с надписью: Good girls go to heaven, bad girls go to LA13. Это совершенно изменило мою жизнь!»

«Да-да! – восклицает она, расстилая вышивку на коленях. – Звучит странно, но это так. Я вдруг поняла, что у меня есть шанс – попасть на небо, я имею в виду. Шанс, когда его предлагают, это всегда очень важно. Я даже призналась Нэнси – так звали мою сестрицу – но та лишь посмеялась и назвала меня дурой. Она вообще смеялась надо мной все детство – потому что была красивее и выше и все парни пялились на ее ноги».

«У тебя очень красивые ноги, Эльза, – говорю я ей вполне искренне. – Они были первым, на что я всерьез обратил внимание в этой жизни».

«Ах, брось ты, – смущается она, но я вижу, что ей приятно. – Ты, кстати, тоже ничего себе – у тебя такие плечи хорошие и лоб, и скулы… Ни один из моих мужчин не был похож на тебя – то есть ни один из тех, о ком я помню. Мужчин у меня вообще было не много – и все из-за той футболки».

«Дело в том, – продолжает Эльза, продевая нитку в иголку, – что на небо мне хотелось очень. Я люблю позаботиться обо всем заранее – а тут вдруг увидела прямой путь! Почему-то я поверила той надписи больше, чем всем пасторам и библиям. Я всегда слушалась свою сестру – быть может в этом все дело – хоть той, заметим, попасть на небо не светило. Она путалась с парнями без разбора, курила траву и даже обманывала государство – можешь такое себе представить? Раздобыла где-то поддельные права и – водила по ним машину, покупала спиртное, отиралась в барах, когда ей было еще нельзя по недостатку лет…»

Эльза усмехается, качает головой и говорит: «Ну а я – я стала хорошей девочкой. Меня всегда учили: нужно постараться, если хочешь получить что-то; подарок надо заслужить. А тут такой понятный случай – разумеется, я стала стараться изо всех сил! И старалась почти всю жизнь – с исключениями, конечно. Но исключения лишь подтверждают правила… Тебе не трудно будет прибавить света? По-моему, начинает темнеть».

Я прохожусь пальцами по панели в центре обеденного стола – она такая же, как и в моей спальне. Комната наполняется мягким светом, льющимся с потолка. Я чуть-чуть меняю его оттенок, возвращаюсь к дивану и вновь сажусь рядом с Эльзой. Она привычно отодвигается, хоть я и не думал к ней прикасаться. Сегодня от нее пахнет не можжевельником, а дорогим парфюмом – чем-то взрослым и горьковатым.

«Быть хорошей девочкой довольно трудно, – признается соседка, не поднимая головы. – Трудно, но выполнимо – по-моему, у меня получалось. По крайней мере, я сразу стала совершенной белой вороной. Ни парней, ни марихуаны, ни даже обычных сигарет – у меня были очень консервативные представления о хорошести. Я старалась совсем не лгать и часто бывала в церкви – до сих пор помню несколько молитв. Хоть, конечно, я мечтала – как все – стать чирлидером, носить короткие юбки, выглядеть сногсшибательно, чтобы и мальчишки, и мужчины постарше ходили за мной по пятам. Но мечты – это то, с чем мне было легко справляться».

Она задумывается, улыбается своим мыслям и поворачивается ко мне: «Представляешь, при всем при этом я очень рано рассталась с девственностью. Просто захотелось попробовать – и понравилось, но потом у меня долго не было парня. Я стремилась к большой цели и никого не пускала внутрь себя – ни в прямом, ни в переносном смысле. Было непонятно, зачем тратить время, знакомиться, переживать и мучиться, когда можно сделать все самой… Первый серьезный бойфренд появился у меня только в двадцать три. Да и продержался он недолго, всего несколько месяцев – и успел надоесть до чертиков. Когда мы расстались, я впервые напилась виски – надо же устраивать себе дни отдыха. Даже и хорошие девочки иногда делают это!»

Я смеюсь, и Эльза тоже. «Потом, – продолжает она, – так все и шло. Подруг не осталось, им со мной было скучно, а поклонники оказывались ублюдками – я начала думать, что никогда уже не выйду замуж. При этом я понимала, что для счастья нужна семья, может даже и дети – или, если это уж чересчур, то хотя бы постоянный мужчина. Я знала, каким он должен быть, у меня имелся список его необходимых черт. Правда, я проявила слабость: сошлась с человеком, подходящим не во всем. Недоставало всего двух пунктов, но и этого хватило с избытком: вскоре он сбежал к официантке из клуба. Впрочем, оно и к лучшему – после этого я сожгла тот список и сделалась пообщительней. У меня стали сменяться любовники – некоторые были очень даже».

«А что твоя сестра?» – спрашиваю я, глядя на ее пальцы. Они проворны, изящны и живут своей жизнью. «Кстати, тебе здесь хочется секса?» – добавляю я неизвестно к чему.

«Я пока не думаю про секс, – откликается Эльза вполне беспечно. – Тут и без секса есть о чем поразмыслить. А с сестрой я поссорилась – навсегда. Я сдала полиции ее друга с порцией кокаина. Мне казалось, все хорошие девочки должны делать так, а не иначе. Нэнси никогда мне этого не простила – к тому же, как раз тогда я поехала в Англию, продолжать учебу. И знаешь, что первым делом я увидела в аэропорту Хитроу? Футболку с надписью Good girls go to heaven, bad girls go to London! Это несколько меня смутило – и вся концепция вдруг стала вызывать сомнения. С тех пор я уже не могла верить своей сестре».

Она откидывается на спинку дивана и смотрит на стенные часы. На часах половина пятого – я удивлен, как быстро летит здесь время.

«Скоро встреча с Нестором, – произносит соседка, – а потом сны по заказу…»

Больше мы не говорим ни о чем. Эльза шьет мелкими стежками, опустив голову и улыбаясь чему-то, а я просто сижу, украдкой поглядывая на ее профиль. Сижу и думаю в очередной раз – кто она на самом деле, какова ее роль? И насколько я могу доверять ей?

Глава 5

Нестор встречает меня коротким кивком. Он деловит и бодр, от него исходит энергия увлеченного, уверенного в себе человека. На нем кремовая рубашка и узкий галстук-шнурок. Он похож на ведущего популярной телепрограммы.

«Итак, – говорит он, – утром мы остановились…» – но я прерываю его решительным жестом. Советник удивленно замолкает.

«Подождите, – прошу я, – сначала я хотел бы прояснить кое-что, иначе мой мозг просто отказывается работать. Так, к примеру, почему Карантин? На карантин отправляют тех, кто болен – что, и мы чем-то больны, заразны? И еще, о моей соседке – ее, кажется, не волнуют ни смерть, ни другая жизнь. Сидит себе, вышивает… Ей попросту все равно! Не понимаю, она кто – женщина или фантом, фикция, такая же, как рассыпающиеся тарелки? Сон моего разума, плод дурмана? Мне нужно знать, я не могу бродить в потемках!»