Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко

– А, ерунда, – махнул я, – простой – непростой, лишь бы не пустой. Чаем с утра напоит, да вечерком картошечки поджарит, и достаточно. Теперь как бы поскорей адрес её узнать.

Я отправил письмо в ленинградский адресный стол и, к удивлению своему, уже через неделю получил ответ с точным адресом.

Как только закончилась весенняя сессия, стал соображать в отношении поездки. Сообщил о своем предполагаемом приезде, чуть позже уточнил время приезда и номер поезда. А уже в начале июня с портфелем в руках (сменные трусы с майкой, пара рубах, зубная щетка с электробритвой и скромные подарки) ночным поездом отбыл навстречу Маше и Симе. Как ни долго тащился поезд, идущий через Рыбинск и встававший, кажется, на каждом полустанке, к полудню следующего дня все же оказался в Ленинграде.

Встретил Виталий. Судя по имевшейся у нас маленькой фотографии довоенной Симы, он повторял мать полностью, за исключением пола. Такой же взлохмаченный, приземистый, широколицый и губастый. Но внешностью сходство и кончалось. Витя, довольно развитый парень, окончивший успешно десятилетку и какое-то крутое техническое училище (ну, ремеслуха, если проще), работал слесарем-сборщиком с вполне приличной зарплатой. В отличие от матери, говорил негромко и неспешно, основательно. О заскоках её с юмором рассказывал мне по дороге.

В доме на Кондратьевском проспекте у них была приличная комната в 25 «квадратов» в двухкомнатной квартире. Соседи – не старая, но и не молодая супружеская пара. Как ни удивительно, жили дружно, ванной пользовались, не перехватывая другу у друга, равно как и туалетом. Кухня огромная, метров двадцать, не двум, а трем семьям места хватило бы.

У Симы в комнате балкон. По градостроительной практике той поры балкончик маленький, но вдвоем постоять можно, чем мы с Витей и пользовались, чтобы покурить. Сима запах табака не выносила, ругалась, и потому даже на балкон старались выходить как можно реже. Вид из балкона потрясающий: вместо традиционного двора с цветниками и кустарником – территория металлического завода имени какого-то съезда КПСС, то есть вагоны, машины, склады, грузчики, круглосуточный мат работяг и копоть заводских труб. Но если смотреть просто через дверь, не выходя на балкон, ничего не видно и не слышно.

Был обед, приготовленный заранее, и долгие расспросы Симы о матери. Она, на удивление, все хорошо помнила:

– Я ведь сызмальства её знаю, веселая девка, все время пела что-нибудь да кукол тряпичных баюкала. А как Сашка (Александр Егорович получается) женился вдругорядь, так её песни и кончились. Поизмывалась мачеха над ней. Я уж Сашке-то говорила: «Что ж ты дочь-то свою не жалеешь»… «Жалею, – говорит, – еще как жалею, да ничего поделать с хохлушкой не могу. И приложил бы её другой раз, так ведь еще и руки не поднимешь, уже на всю улицу караул»…

– Так, говоришь, в Муроме жили? Не знала. А сейчас как, свой угол есть?

– И угол, и работа, и учеба – все есть…

– Нет, не все! Жены-то нет.

– Так рано еще, надо хоть институт кончить. Да и невесту подобрать по душе…

– А на примете кто имеется?

– Имеется здесь, у вас.

Послеобеденную попытку отправиться к Маше братик Витя пресек на корню.

– Ты к родне приехал, вот и будь с родней.

– А что делать-то будем?

Витя наклонился и, чтобы мать не услышала, прошептал:

– Что все мужики делают: пить будем, гулять будем…

Повернувшись к матери, громко добавил:

– Поедем на Петроградку, покажу места, где вырос.

Поехали на трамвае, с пересадкой на метро у Финляндского вокзала, который, кстати, ленинградцы старшего поколения упорно зовут Фильянским. Новый вокзал, стеклянный параллелепипед из стекла и алюминия, примечателен скульптурной композицией из броневика и вождя мирового пролетариата, о котором так образно выразилась Фаина Раневская: «Я как только увидела этого лысого на броневике, сразу поняла – ничего хорошего нас впереди не ждет».

Витя привел во двор своего детства. Четырехугольный колодец из зданий, совершенно обшарпанных, с вываливающейся штукатуркой, некрашеными рамами, распахнутыми, висящими на одной петле либо просто прислоненными к стене входными дверями… Подобной порухи и в Ярославле хватало, потому поразила не она, а мертвенность каменного колодца с аркой выхода на проспект. Только позже, познакомившись с городом, понял, что это совершенно рядовой двор, с типичной для Петербурга архитектурой замкнутого внутреннего пространства. Может, так укрывались дома от пронизывающих сырых ветров с Финского залива, может, так экономилось место на ограниченном пространстве острова. Ведь весь город стоит на островах, которых до засыпки многих водотоков в 1975 году было более сотни, да и сейчас немало – 42, объединенных в четыре группы, из которых Петроградская сторона, омываемая Малой Невкой, Большой Невкой и собственно Невой, а также малыми речушками вроде Карповки, являет собой сеть малых островов, из которых самые известные Аптекарский и особенно Заячий с Петропавловской крепостью: начало и сердце северной столицы в виде заложенного Петром I Санкт-Питер-Бурха.

И мы пошли проспектами, улицами, улочками и дворами через всю Петроградку до самого зоопарка, заглядывая по пути во все попадавшиеся забегаловки. У кинотеатра, кажется, «Баррикада», стало ясно: необходим перерыв. Забаррикадировавшись в зрительном зале, уснули. Разбудила билетерша:

– Сеанс окончен, прошу на выход.

– Кино-то хоть интересное? – спросил я.

– Очень, – серьезно ответила она.

– Не зря билеты брали.

Гулянка продолжалась допоздна, хотел сказать дотемна, но стояли белые ночи, и опасались не темноты, а полуночного развода мостов. Мы успели, хоть чуток спотыкались ногами и запинались языком. Но трамвай свой дождались, домой пришли и к кровати добрались самостоятельно. Спать также предстояло вместе. Сима с глухим ворчанием стелила и костерила Витьку:

– Как на работу завтра? С какой рожей явишься?

Может, и еще что-то говорила, но мы уже спали и продолжения не слышали.

На другой день из квартирного (общего) телефона в коридоре позвонил Маше в общежитие. Долго ждал, пока позовут. Маша – с обидой, мол, где был вчера? Я не соврал, ответил, что в кино ходил с братом. К счастью, не спросила, что смотрели.

Встречу назначила со смыслом – Поцелуев мост, что неподалеку от Невского проспекта. Воспетый мост через Мойку показался мне самым невзрачным из виденных, во всяком случае, аналогичный Биржевой со львами и цепями рядом не станет. Но зато здесь меня ждала Маша, которая невзрачность ту сразу преобразила присутствием. Я нарисовался во всем провинциальном блеске: светло-коричневом костюме, рубашке с открытым воротом, зеркальных очках с золоченой тонкой оправой и по-есенински разлохмаченной на питерском ветру головой. Маша смотрела во все глаза, и, пока соображала, поцеловал её максимально крепко.

– Ты чего? – едва отдышавшись, прошептала она.

Действительно, мы даже не обнимались ни разу, встреча была одна, и та танцевальная. Но не сдаваться же сразу.

– Так мост же Поцелуев.

– В Ярославле все такие шустрые?

– Через одного, которые нечетные…

– Скажи, ты со всеми девушками…

– Знаешь, почему мост называется Поцелуевым? – попытался переменить скользкую тему.

– Нет.

– А я знаю. Первый деревянный мост, перекинутый через Мойку, название получил по находившемуся рядом трактиру купца Поцелуева. Однако существует другая версия, согласно которой мост, ведущий к воротам Флотского экипажа, был традиционным местом расставания моряков. Возлюбленные и супруги, прощаясь на мосту, напоследок целовались.

Мне удалось удивить Машу, умолчав, что перед самой поездкой брал в библиотеке путеводитель по Ленинграду.

Целый день мы колесили по городу, минуя музеи и выставки, просто глазея по сторонам и украдкой – друг на друга.

На Кондратьевский вернулся под вечер. Витя еще не объявился, и гнев, накопленный за долгий день, Сима обрушила на меня:

– Ездиют и ездиют. Один с зюрзаком (незадолго до моего приезда тут побывал еще один родственник, то ли племянник, то ли внук племянника по имени Юра) другой – с портфелей. Чего ездиют? Чего дома не сидят, раздолбаи…

Притом через слово произносимое следовало два непроизносимых, то есть матерных. Била наповал. Робко возражал, мол, договаривались же о приезде в письмах…

– Ладно, мой руки и садись.

Ждать пришлось недолго. Она принесла большую сковороду с жареной колбасой, залитой яйцом. Ужин, дополненный большой кружкой сладкого чая, мигом поправил настроение.

На следующий день мы побывали и в институте Маши. Поразил огромный атриум входа с единственным украшением – большой скульптурой Сергея Мироновича Кирова, любимца старых питерцев. Смотреть пришлось недолго. Вдруг началась суета, студенты высыпали из здания с флажками, один советский, другой – непонятно чей. Оказалось – румынский. Нас расставили вдоль проспекта, по которому вскоре промчался правительственный кортеж с эскортом мотоциклистов. В машине с открытым верхом находился седовласый с орлиным профилем мужчина, приветливо махавший рукой и улыбавшийся. Оказалось, глава Румынии Георгиу-Деж.

– И часто вас таким образом выставляют на улицу, – поинтересовался я.

– Не очень. Все же Ленинград не столица, и не все главы государств бывают у нас.

Дни не шли, летели… Целую неделю ходил в Эрмитаж. Как там у Городницкого: «Когда на сердце тяжесть и холодно в груди, к ступеням Эрмитажа ты в сумерки приди…» Пусть не в сумерки, а ранним утром с ветром и солнцем в голове на протяжении недели, наверное, ходил к ним день за днем. Атланты притягивали больше иных достопримечательностей Эрмитажа. И не факт, что так же тянуло бы, осуществись первоначальный замысел немецких архитектора и скульптора, по которому на портике должны были стоять фараоны.

Вы можете представить семитского типа красавцев в юбочках из тростника, едва прикрывающих мужское достоинство, у входа в Зимний? Я – нет. Слава богу, наши архитекторы предложили иное оформление. В результате портик Нового Эрмитажа со стороны Миллионной улицы украсился десятью гигантскими фигурами атлантов. «Стоят они – ребята, точёные тела, поставлены когда-то, а смена не пришла. Их свет дневной не радует, им ночью не до сна. Их красоту снарядами уродует война». Когда фашисты обстреливали город, один из снарядов попал в Атланта, разрушив торс практически наполовину, но исполин выстоял, и с тех пор крайнего справа Атланта, смотрящего на Марсово поле, считают наделённым особой силой. Почти пятиметровые Атланты поставлены на высокий постамент. Чтобы заручиться их поддержкой, следует дотянуться до правого пальца ноги того самого Атланта справа. Трудно, но каждый день молодые питерцы приходят, чтобы загадать желание.

В который раз удивлялся названию, поскольку французское слово «эрмитаж» буквально значит «уединенное место, приют, одинокий сельский домик». А тут… Ничего себе приют, из тысячи комнат и трех миллионов экспонатов! За неделю не ознакомился и с половиной из них. Если же знакомиться с этой сокровищницей всерьез, лет не хватит. Ходить сюда за впечатлениями можно всю жизнь. В этом смысле всегда завидовал ленинградцам.

«Если строить, то Эрмитаж», – говорят коренные петербуржцы, подразумевая высочайший уровень дела. Многие принимают за Эрмитаж Зимний дворец. И правы, но не до конца. На самом деле «уединенный сельский домик» состоит из пяти соединенных зданий-дворцов.

Самое первое зимнее пристанище возникло на набережной Невы еще при Петре I, когда построили маленький домик из дерева в голландском стиле. Перед обручением с Екатериной задумал поменять деревянный дом на красивый дворец из камня. Проект поручили известному в то время архитектору Г.Маторнови, а заканчивал Д.Трезини.

Анна Иоанновна признала тот Зимний дворец непригодным для проживания царской семьи (слишком, де, мал). Здание срочно перестраивал Растрелли.

Елизавета Петровна повелела изменить здание. Этот обновленный Зимний дворец и украшает Дворцовую набережную ныне. Сама Елизавета пожить во дворце не смогла, его закончили после ее смерти.

Более всего отличился Петр III. Когда закончилось строительство Зимнего, на площади возле Эрмитажа оказалось много мусора. Проблему решил, сказав народу, что каждый может прийти сюда и взять любую вещь безвозмездно. Площадь очистили за несколько часов.

Екатерина II является основательницей музея «Эрмитаж». По легенде, к такой идее она пришла случайно, обнаружив в одной из кладовок Зимнего картину «Снятие с креста». Первоначально музей представлял трехкомнатную квартиру на втором этаже дворцового флигеля с видом на Неву. Зал и два кабинета по сторонам – место уединения Екатерины II. Она назвала их своим «эрмитажем». Начало галерее положила коллекция, переданная императрице Берлином в счет уплаты долга. Здесь же она устраивала неофициальные приемы, без слуг. Ныне музей занимает несколько зданий, центральный – Зимний дворец. Это настоящий лабиринт, полный неожиданных поворотов. Одних только потайных комнат не менее двадцати. Создавались они для того, чтоб укрыться в случае дворцовых переворотов. Личные покои самой Екатерины II сообщались потайными ходами с библиотекой. Одна из створок шкафа в комнате служила дверью, через которую можно было пройти на лесенку и подняться на антресоли. Согласно преданиям, потайные подземные ходы соединяют Эрмитаж с другими зданиями Петербурга. Чаще других упоминают особняк Матильды Кшесинской. Ну, как же оставить без внимания фаворитку последнего русского императора, не по воздуху же он летал к ней на тайные свидания?

Николай I организовал Галерею, куда вошло более 330 портретов участников Отечественной войны 1812 года. Но не только. В 1837 году во дворце случился пожар, и на его долю пришлось восстановление утраченного. Он справился, и Эрмитаж стал еще привлекательней.

Николай II тоже оставил свой след. До наших дней сохранилось стекло с удивительной надписью по-английски: «Ники смотрит на гусар». Окно в кабинете императрицы Александры Федоровны чудом уцелело в гитлеровских бомбежках. Надпись сделана бриллиантом перстня. С чьей руки?

Памятники искусства – сами здания Эрмитажа, где каждый зал – экспонат с интересной историей. Всего 350 залов. Ну, разве мыслимо обойти их?! Хорошо бы хоть самые-самые.

Парадная лестница от исторического входа в музей с Миллионной улицы. С этого крыльца начинался маршрут первых посетителей музея (вплоть до середины двадцатых годов прошлого века). По традиции потер пятку атланта, и в путь…

Первый на пути зал Древнего Египта, созданный в 1940 году на месте Главного буфета Зимнего дворца. В зале собрание памятников древнейшей цивилизации – скульптуры, рельефы, саркофаги… Надолго застыл у статуи Клеопатры. Да-да, той самой, ставшей героиней кино и литературы. Потрясающе красивая. Ни в чем не уступает знаменитой Венере, или Афродите.

Кстати, в Эрмитаже находится скульптура Венеры Таврической, при Петре I украшавшей Летний сад. Уже тогда рядом с «белой дьяволицей», как ее называли петербуржцы, находился часовой. В октябре 1917 года, после штурма Зимнего дворца, возле нагой богини стоял на посту вооруженный матрос. Если верить фольклору, время от времени он выкрикивал: «Кто руки обломал? Ноги повыдергаю!»

Клеопатра из Эрмитажа не уступает Венере хотя бы фигурой, просто та мраморно-белая, эта – базальтово-черная. Скульптура датирована второй половиной I века до нашей эры. В голове не умещается: такая древность и такая красота… Что известно о ней самой?

Клеопатра VII – последняя царица эллинистического Египта, правила которым 22 года со своими братьями, затем в браке с римским полководцем Марком Антонием. Широкую известность приобрела благодаря любовной связи с Юлием Цезарем и Марком Антонием. От Цезаря имела сына, от Антония двух сыновей и дочь. Еще при жизни стала героиней легенд; её трагическая смерть ещё более усилила романтизм образа самой знаменитой из женщин античности.

Следующая красавица древности – богиня Мут-Сохмет. Двухметровая статуя высечена из черного гранита. Богиня сидит на кубообразном троне с высокой спинкой. Первоначально её голову венчал солнечный диск со священной коброй. Грива львицы плавно переходит в пряди парика. Тонкий стан затянут в узкое, облегающее платье, рельефно и выразительно подчеркивающее чрезвычайную женственность фигуры. Руки на коленях, в левой – знак жизни «анх» в виде большой петли, завязанной бантом.

Сехмет («могучая») – богиня войны и палящего солнца, грозное око бога Солнца Ра. В позднем мифе об истреблении богом Ра непокорного человечества Сехмет в качестве его ока наслаждалась избиением людей. Только приготовленное богами пиво, которое она приняла за кровь и от которого опьянела, заставило ее прекратить резню. В Эрмитаже статуя появилась благодаря Аврааму Сергеевичу Норову, ученому, путешественнику, поэту. О нём отдельно. А.Норов потерял ногу в Бородинском сражении, когда ему было 17 лет. Тем не менее, взобрался даже на вершину Большой пирамиды, что нелегко сделать и здоровому человеку. Он нашел статую в знаменитом комплексе богини на берегу озера. Купил её у властей, чтобы перевезти на «родной север». Во время перевозки произошел случай, который Норов описывает так: «Одна арабская дама… проезжала возле берега; она была поражена видом приобретенной мною в Фивах статуи богини. Остановясь, она попросила позволения… Подойдя к статуе, долго смотрела на нее, потом стала на колени, набожно поцеловала ее в грудь и удалилась со слезами на глазах… Одна женщина из свиты этой дамы сказала, что она молилась о прекращении ее неплодия. Другие молодые женщины приходили толпами прощаться со статуей, пели вокруг нее, и какой-то старик говорил речь».

По морю статую доставили в Одессу, а потом на санях в Петербург. Вернувшись в Петербург, Норов рассказал об этом Пушкину. На последнего рассказ произвел сильное впечатление, он сказал: «Какую чудную поэму можно было бы создать из этого эпизода…» – и пошел взглянуть на статую, хранившуюся тогда под лестницей в Академии. После 15-ти лет пребывания в Академии Мут-Сохмет перевезли в Эрмитаж.

Легенды Эрмитажа уверяют, что опасность для людей все еще сохраняется и каждое полнолуние на коленях богини появляется красноватая лужица. По другой версии – ноги богини покрываются странным красноватым влажным налетом всякий раз, когда Россию ожидают очередные беды.

Может, и впрямь стоит приглядеться к даме с телом красавицы и головой льва?

Зал Рембрандта. Мимо не пройти. «Блудный сын» ‒ одна из работ, перед которой всегда толпа. Полотно бликует. Мне ближе «Даная». Она жизненнее и теплее. Не в последнюю очередь (или мне так кажется) потому, что писал он её и с жены – Саскии, и с любовницы Гертье. На картине изображен момент, когда Зевс проливается на Данаю золотым дождем. Мифично, символично, неубедительно.

Мимо вызывающих аппетит натюрмортов Снейдерса, мимо дебелых красавиц рубенсовской поры еще к одной приглянувшейся женщине. Имею в виду «Портрет дамы в голубом» Томаса Гейнсборо. Прекрасная незнакомка кажется загадочной, магически притягательной благодаря особой технике письма – легкой, непринужденной, почти воздушной. Он говорил: «Пишу портреты, поскольку нужно на что-то жить, пейзажи – потому что люблю их писать, музыкой же занимаюсь по велению сердца». Это единственная его картина в России и одна из загадочных в Эрмитаже, поскольку не прекращаются споры о том, что за незнакомка изображена на ней. Самая распространенная версия: дочь адмирала Боскауэна, в замужестве герцогиня де Бофор. На момент написания картины ей 33 года. Гипотеза подвергается сомнению. Самую смелую версию выдвигает искусствовед И.Чижова, предположившая, что на портрете – княжна Тараканова. Вот это поворот!

Лоджии Рафаэля – точная копия галереи в Ватикане. Расписаны по эскизам Рафаэля учениками из его мастерской и воспроизведены в Петербурге по желанию Екатерины II. Украшенные картинами на библейские ветхозаветные и новозаветные сюжеты, своды получили название «Библии Рафаэля». Стены расписаны орнаментами, подобные украшавшим дворец Нерона.

Наибольшее впечатление произвел Павильонный зал, стены и потолок которого отделаны искусной мозаикой. Свет льется из многих окон, преломляясь в хрустальных подвесках громадных люстр. Колонны с легкими, круглыми балкончиками напоминают арабский дворик. Подчеркивают восточный, точнее даже мавританский, стиль раковины-фонтаны у стен, вода из которых сверкающими каплями стекает вниз. Часть пола покрыта мозаикой из смальты. Яркие краски не меркнут со временем, поэтому мозаику называют иногда "вечной живописью". В пол выведена мозаичная картина, скопированная нашими художниками с древнеримской мозаики, найденной при раскопках в окрестностях Рима. В центре – голова Медузы Горгоны, у которой вместо волос ядовитые змеи. По окружности – борьба греков с кентаврами. По краю – морские сказочные персонажи: дочери царя Нерея нереиды и мужчины с рыбьими хвостами – тритоны. Уменьшенная вдвое в сравнении с оригиналом копия древнеримской мозаики была передана архитектору А. И. Штакеншнейдеру, отделывавшему заново помещения Малого Эрмитажа, и украсила пол Павильонного зала.

Павильонный зал не всегда выглядел так, как сейчас. Когда архитектор Деламот закончил строительство Малого Эрмитажа, здесь все было иначе. Часть нынешнего просторного зала занимала небольшая гостиная, в которой собирались гости. К ней примыкали несколько маленьких комнат и зимний сад, где в кадках росли вечнозеленые деревья и кусты, жили южные птицы, обезьянки, белки.

Одна из маленьких комнат служила столовой. Чтобы слуги не мешали, обеденный стол с помощью особого механизма опускался на первый этаж и поднимался, уже уставленный кушаньями. Екатерина II сама составила в шуточном тоне «Правила, по которым поступать всем входящим в сии двери» и вывесила у входа в Эрмитаж. Среди них: «Оставить все чины вне дверей, равномерно как и шляпы, а наипаче шпаги». «Не вздыхать и не зевать, и никому скуки или тягости не наносить». Конечно, «правила» – одна из причуд императрицы, позволявшей себе поиграть в «равноправие» и «простоту».

Здесь же один из самых знаменитых экспонатов Эрмитажа: заботливо огражденные громадным стеклянным колпаком часы «Павлин». Не экспонат – сказка, где большая прекрасная птица, клетка с серебряной совой, а на пеньке – петух. Под деревом растут грибы, в шляпке самого большого – циферблат; медленно движущиеся цифры показывают часы и минуты.

Сложный механизм под холмиком приводит в движение не только диски циферблата, но и все фигуры. В точно рассчитанное время клетка начинает вращаться, колокольчики позванивать, сова поворачивать голову, открывать и закрывать глаза, отбивать лапкой такт. В свою очередь павлин распускает золотисто-изумрудный хвост, быстро поворачивается и наклоняет головку, а петух поет. Чудо длится несколько минут.

История часов причудлива и загадочна… В 1777 году князь Григорий Потемкин, решив удивить покровительницу свою Екатерину «Великую», обратил внимание на работу английского механика Джеймса Кокса. Изделие немалое, для отправки в Россию пришлось разобрать. Разобрать-то разобрали, а вот собрать не смогли – часть деталей оказалась то ли сломана, то ли утрачена, никто из иностранных мастеров, находившихся тогда в столице, не соглашался их собрать. Может, и пылился бы подарок в темных кладовых, если бы в 1791 году «оживить птичек» не поручили Ивану Кулибину. За несколько недель мастер высочайшего класса сделал невозможное, привел «Павлина» в полный порядок: часы пошли, а затейливый механизм пришел в движение. Дважды ремонтировал их Кулибин.

Как только часы начинают звонить, «оживает» сова в клетке. Под звон колокольчиков клетка начинается вращаться. Затем «просыпается» павлин: его хвост поднимается, начинает распускаться, птица кланяется, втягивает и запрокидывает голову, открывает клюв. В момент, когда хвост полностью раскрывается, павлин поворачивается на 180 градусов так что зрители видят его… зад. Затем перья опускаются, и павлин занимает исходное положение. Почему? Доподлинно узнать об истинной причине столь неприличного поведения павлина сегодня невозможно. Может, Кулибину не удалось добиться полного оборота птицы. А может, мастер намеренно заставил её совершать подобное «фуэте», показав тем самым свое отношение ко двору.

Уникальные часы дожили до наших дней без изменений: по-прежнему находятся в полном порядке, но заводятся только для проверки состояния механизма. Предмет особой гордости, они – единственный известный крупный механический прибор XVIII века, который до сих пор не вышел из строя.

В Петербурге вообще особое отношение к основателю города. Эрмитаж не исключение. Таинственный ореол вокруг так называемой «Восковой персоны», сделанной европейскими и российскими мастерами после смерти императора Петра I. Многие рассказывали, что фигура у них на глазах вставала, кланялась и указывала пальцем на дверь, выпроваживая. Когда реставраторы разобрали фигуру на части, обнаружили в ней шарниры, позволявшие её ставить или сажать в кресло. Однако никакого механизма, позволяющего фигуре самостоятельно двигаться, в «Восковой персоне» не оказалось.