Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко

Я крутил дважды, оба раза мечтая об Ирочке. Но в первый раз выпала Лена. Я обнял, она неожиданно резко откинулась назад, заставив и меня сделать то же самое. Поза картинная и неудобная. Что делать? Прижав к себе, поцеловал и увидел огромные удивленные глаза, готовые принять и утопить в себе. Но что-то мешало мне сделать шаг навстречу. Наверное, потому, что губы оказались холодны, сама инертна и вяла…

– Что с тобой, ты будто ледяная?

– Не знаю.

– Слушай, давай хряпнем по стопарю, полегчает.

– Не могу, меня от водки тошнит.

– А от чего не тошнит?

– Да от всего.

– И от компании нашей?

– Да, представь себе.

– Представил. Мне жаль, Лена, честно – жаль…

В ответ – деланная улыбка. Она не доучилась даже до конца семестра и перевелась в какой-то изысканный московский вуз. Не педагогический, точно.

Другой по выбору бутылочки оказалась Наташа Лебедева. Мы поцеловались с такой задержкой, что публика заволновалась.

– Да фиг с ними, айда в подъезд, – предложил я.

Мы вышли и продолжили. Продолжение растянулось на несколько месяцев, пока в её подъезде о дореволюционный плиточный паркет не разбились вдребезги свалившиеся с носа мои очки.

Из остальных помнится Рита Зеленова. Помнится тем, что перед самыми нудными лекциями я уговаривал её сесть за последний стол. А затем незаметно под крышкой стола забирался рукой под подол и гладил её ноги по самые некуда. Она вздрагивала и молчала, молчала и вздрагивала, а я, как говаривает молодежь, балдел. Контактов вне лекционной аудитории никаких с ней не имел, интереса не было. У меня во всяком случае.

А вот с хохотушкей Лариской Курицыной встретиться пришлось в обстоятельствах. абсолютно нежданных и непредвиденных. Когда Ульяна перешла в пятый класс, то на первой же неделе среди имен преподавателей я увидел её имя. Услышав от Ули описание, понял: да, наша Лариса. Она стала преподавать дочери историю и вела её вплоть до окончания школы, мало того, являлась еще и завучем, кажется. Я часто встречался с ней как член родительского комитета. И, разумеется, мы трепались, вспоминая прошлое. Она мне рассказывала об однокурсниках все, что ей было известно, а известно было немало. Но ушла дочь из школы, и встречи прекратились. Остальные наши девочки: Нина Шашкова, Аля Башкирова, Валя Северова– помнятся лицами, но не делами.

Уже курсу к третьему мы точно знали девушку, которая информировала органы о настрояниях группы. Не хочу называть фамилии. Пусть сама несет свой крест.

Из параллельной группы литераторов ближе всех оказалась Таня Егорова. Таня, безусловно, была самой красивой в группе литераторов и блистала типично русской красотой. Стройная, русоволосая, улыбчивая, с симпатичной ямочкой на подбородке. Отличница, умница, активистка, человечная в общении. Её постоянно избирали в разные комсомольские органы и даже делегировали на очередной Всесоюзный съезд ВЛКСМ, кажется XIV.

Дочь эпохи. Возвратившись со съезда, делилась своими впечатлениями, в том числе таким. В один из перерывов оказалась рядом с космонавтом Германом Титовым. Конечно, вопросы, автографы. Он охотно отвечает, расписывается. За неимением блокнота кто-то подал ему только что принятую Программу КПСС, провозгласившую, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме.

– Титов, – с восторгом говорила Таня, – отодвинул протянутую программу со словами, что она и без его автографа хороша. Ведь это надо же, – продолжала она, – столько людей, а он всё видит, всё замечает и поступает как настоящий патриот.

Красота в сочетании с честностью, справедливостью, правильностью привлекали к ней, но они же становились тормозом для сближения. Мне кажется, наши ребята не шли на более близкий контакт из боязни получить отказ.

В институте мы были просто знакомыми. Сблизились позже, оказавшись в одной профессии. В отличие от меня, она шла к журналистике путем, гораздо более сложным. Её детской мечтой стала, трудно поверить, радиоастрономия, но у нас не было возможности заняться ею по-настоящему. По сути проблемами этими плотно занимался у нас только радиозавод. И она пришла туда. Но это же не наука, а производство, от неё порой весьма далекое, с планами, штурмовщиной, авралами и простоями.

Не нашла себя и на инженерно-экономическом факультете, которому отдала целых три года. Только после этого оказалась на историко-филологическом факультете ЯГПИ. Среди коллег-журналистов, на мой взгляд, она не только самая красивая, самая умная, но и самая достойная, ибо пришла к профессии через испытания жизненными пробами и ошибками.

Находясь в группе литераторов, она увлеклась историей, причем самым романтичным её направлением – археологией. Во время летних каникул поработала на раскопах в Ростовском районе. Увиденное и услышанное поразили настолько, что захотелось поделиться этим. Она написала большой материал и принесла его в газету «Юность». Здесь оценили манеру письма и поручили сделать материал с главной строительной площадки города – Ново-Ярославского нефтеперерабатывающего завода. Поскольку с заданием справилась, последовали другие, и уже не возникал вопрос, что же дальше. Только газета.

Тут судьба и столкнула нас. Я, поработав короткое время в газете «Заводская жизнь», вернулся в альма-матер, а мое место в многотиражке моторного заняла она. Звонит вскоре друг и соратник по той же многотиражке Лева Гуревич:

– Коля, тебе знакома Таня Егорова?

– Кратко: однокурсница, близки не были, но человек хороший, честный. Лёва, она тебе приглянулась?

– Избави бог. Не пьет, не курит. Не мой калибр.

Полушутливый разговор подсказал, что многоопытный редактор многотиражки Осип Наумович Берлин рассмотрел в ней черты хорошего газетчика и задержал её, в отличие от меня, надолго.

Работая в многотиражке, активно сотрудничала с областной газетой «Северный рабочий», куда в конце концов и перешла. Ей сразу предложили возглавить ведущий отдел газеты – промышленный. К счастью, отказалась в пользу работы творческой.

И опять совпадение судеб: её напарником и добрым наставником стал, как и у меня, Виктор Курапин. У них был отдельный кабинет из двух комнат на солнечной стороне Дома печати. В большой первой комнате стояли два светлых двухтумбовых письменных стола. По правой стороне напротив двери стол Виктора, напротив – Татьяны. Другая комната, узкая, занята столами с подшивками газет на них.

Как сейчас вижу их: она в белой блузке с каким-то затейливым бантиком, кудрявая и улыбчивая, он в строгом костюме с белоснежной рубашкой при галстуке и с трубкой, которая в сочетании со щеточкой усов придавала ему неуловимое сходство с растиражированным образом комиссара Мегрэ. Подозреваю, что он о том догадывался и умело подкреплял отдаленное сходство. Все-таки по жизни Виктор – большой артист, не зря же в молодости снимался в фильмах Гендлина.

Ей повезло с наставником. Он старше и мудрее, даже войны успел хлебнуть. Щедр на советы и помощь, всегда готов к шутке и розыгрышу, что способствует хорошему настроению – не последнему фактору в творчестве.

Вначале писала о проблемах и достижениях ярославской промышленности, потом переключилась на строительство. От строительства – прямой путь к архитектуре, а ярославская архитектура – неизбежно история.

Мы продолжали контактировать. У меня пошла серия книг «Этюды о былом», и каждый из восьми томов я обязательно приносил и дарил Татьяне. Она как-то в шутку заметила, что скоро у неё для моих книг полки не хватит. Я в ответ посоветовал ей собрать старые записи, очерки, опубликованные и оставшиеся в столе, да и напечатать свою книгу. Она сомневалась. Я же, в очередной раз придя в редакцию, подарил одну из своих книг редактору газеты. Он книгой заинтересовался. И тогда я подсказал ему, что они вполне могут сделать книгу не хуже.

– Как? – растерянно спросил он.

– Очень просто. Соберите материалы Егоровой, что в компьтерной памяти, и печатайте. Вместе с фотографиями, получится замечательное издание.

Не стану уверять, что благодаря этому, но после этого такая книга появилась, и называлась она «Ярославль. Прогулки и встречи». Прекрасная работа, некоторыми статьями из которой я воспользовался, работая над четырехтомником «Город древний. Ярославль: здания, люди, легенды».

С Таней, несмотря на крайне редкие встречи, мы по-прежнему дружны.

На деревне расставание поют…

Третий год работы пролетел незаметно. В проведении уроков уже не испытывал проблем со временем. Меньше его стало уходить на подготовку к ним и проверку тетрадей. Работа вроде бы муторная, но доставлявшая немало веселых мгновений в «перлах» моих воспитанников. Вроде таких:

– В его брюхе сильно билось сердце.

– И алая кровь из груди его сикнула.

– Такие заводы! Там корабли делали и уделывали.

Или из ежедневной практики. Беру работу. Подпись веселит. В конце разбора диктантов спрашиваю Федотова:

– Как все-таки тебя зовут?

– Вася.

– А полностью?

– Василий.

– А что у тебя написано? Василей, конечно, веселей, но это же не Василий.

Класс ржет во всю мощь юных, не прокуренных еще легких. И это уже моя ошибка. Большая ошибка. Стремление оживить урок оборачивается насмешкой. Так до конца учебы и остался он Василеем.

Отдельная забота – послеурочная работа. Это с теми, кто в урочное и домашнее задание не уложился. Не просто найти место для занятий. Обычно усаживаю в закутке, отведенном для занятий девочек домоводством. Расположившись меж тазами для винегретов и швейными машинками, они бубнят, заучивая правило.

– Не мешай другим, читай про себя.

– А про меня тут ничего нет.

– Остряк. Посмотрим, как отвечать будешь.

Но они ребята, хоть и отстающие в русском, неглупые и понимают, что продержу я их час-полтора, не больше. Самому надо еще домой заскочить, чтобы пообедать наскоро.

Все свободное время отдавал краеведческому кружку и сбору материалов по истории Бурмакина и окрестностей, благо были еще живы свидетели богатого на события дореволюционного прошлого. В частности, очень интересными оказались встречи с потомком одного из крупных артельщиков Сазонова. Каждая встреча с ним преподносила новые открытия. Сама обстановка дома, во многом сохранившаяся с прежних времен, располагала к беседам углубленным, неспешным. Это и черная горка с разнокалиберной посудой старого кузнецовского фарфора, всякие непривычные изогнутые щипчики для колки сахара, которые хозяин, как мне казалось, специально выставлял к чаше с кусковым сахаром, темной бронзы шандалы со свечами, искусной работы серебряные столовые приборы и, конечно же, всевозможной формы кувшины, графины и графинчики. Всё напоминало о былом благополучии этого дома.

Я делился с ребятами полученными знаниями. Надо было видеть их широко раскрытые глаза, их гордость за родное село, их увлеченность историей и стремление углубиться в неё.

Но подходил к концу учебный год и время моей работы здесь. Я очень любил своих стариков, я узнал и принял родным село, мне было очень комфортно в школе. Тем не менее, не сомневался: мое будущее в журналистике.

И, конечно, исподволь стал готовить к тому директора школы. Галина Ивановна, разумеется, помнила о моем заявлении в самом начале: три учебных года, и ни дня дольше. Помнить-то помнила, но верить не хотела. Уж как уговаривала остаться! Какие шаги не предпринимала! Вспоминаю и чувствую неловкость, вроде как обманул, не оправдал надежд.

Рядом с деревянной голубой чайной до моего приезда сюда стоял двухэтажный старой кирпичной кладки дом в шесть окон по лицевой стороне. С обвалившейся местами штукатуркой, черными провалами окон, прорехами в крыше. Такой дом в центре села не красил его. Равно, как и огромный заброшенный храм напротив. Пока работал тут, дом усилиями сельсовета и особенно завода полностью отреставрировали, сохранив и прежнюю планировку, и лепнину на потолках, и плиточную облицовку печей. Туда и привела Галина Ивановна еще в марте 1965 года как бы на экскурсию. Осмотрели первый этаж, простенький, без изысков (прежний магазин хозяина дома, кажется, все того же Сазонова). Поднялись на второй. Совсем другое дело. И потолки выше, и печи краше, и лепнина обильнее. Этаж делился на две части: в четыре окна и в два окна по фасаду. В первой – три комнаты метров на шестьдесят, в другой две – метров на сорок.

– Вот выбирай. Я договорилась с сельсоветом, какую квартиру выберешь, такую и получишь. С ордером, чин по чину.

– Галина Ивановна, дорогая. Ну, как же так! Даже если б и остался, не смог бы принять столь щедрый подарок. Во-первых, как бы я смотрел в глаза учителям, что ютятся в общем учительском бараке? Во-вторых, разве я могу оставить своих стариков?! И потом такую махину отопить – это сколько же дров потребуется!

– Не волнуйся, привезем.

– Так их же еще и расколоть надо.

– Расколем.

– Это кто же колоть будет, не завхоз ли? У меня водки не хватит.

– Не беспокойся, я всё организую. Мы тебе и участок земли уже выделили за домом.

– И что с ним делать?

– Как что? Картошку посадишь, свеклу, морковку всякую, лук, чеснок. Да что душа пожелает.

– Галина Ивановна, у меня времени не хватает журналы методические прочитывать.

– А мы тебе школьной лошадью и вспашем, и посадим.

– Галина Ивановна, пока никто нас не видит, дайте я вас расцелую, и на том закончим.

Она покраснела, как девчонка, махнула рукой:

– Ну, как знаешь, – и устремилась по ступенькам вниз, словно опасаясь, что я примусь за исполнение благодарности.

К разговору о работе больше не возвращались. Я верил, что и квартиру, и огород, и лошадь она действительно обеспечит. Но знал и другое: при всей удачливо сложившейся учительской карьере не моя она была, не моя! Я жил только журналистикой, и никакой иной сферы приложения сил в обозримом будущем не видел.

Беспокоила проблема иная. Вместе с трудовой книжкой следовало получить еще и характеристику. И не то, чтобы переживал я по этому поводу с утра до вечера. Просто нет-нет, да и кольнет мыслишка: а вдруг…

Так в привычной школьной суете закончился для меня последний год сельского учительства. Галина Ивановна слово сдержала. Ни разу больше не возвращалась с предложениями продлить сотрудничество и по окончании учебного года вместе с зарплатой и отпускными дала характеристику.

Было прощальное застолье, теплые слова и слезы. Всё, как у людей. Я чувствовал себя немного подавленным и грустным. Но вместе с тем было и чувство заработанной радости, законного удовлетворения, что первый блин вышел довольно приличным…

Трудовую книжку предстояло получить в отделе кадров районо. Надо было сначала из Бурмакина приехать в областной центр и уж затем следовать в райцентр – поселок Некрасовское. Тем не менее на другой же день по возвращении в Ярославль махнул туда, но не застал заведующего районо некоего Садилова. Встретились мы не через день, не через два, а через неделю: уж очень мобильным оказался неведомый мне руководитель.

Я изложил свою просьбу, он тут же изложил свой отказ. Мотив: по закону я должен отработать два года после окончания вуза, у меня же получался только год. Пришлось идти в атаку, мол, когда вам требовалось, я институт бросил и приехал в село. Теперь получается, что сделал это зря! Садилов, подумав, аргумент отверг, попутно обвинив в демагогии. Но он не знал, с кем имеет дело. Я, помолчав положенные пару-тройку минут, выложил:

– Понимаете, я бы, наверное, поработал в Бурмакине и не год, а больше. Но меня приглашают в аспирантуру.

– В какую?

– Истории СССР.

– С чего бы это сельского учителя да сразу в аспирантуру, – усомнился он.

– У меня уже есть две печатные работы. Одна – о первом председателе Ярославского горисполкома Закгейме, другая – об Александре Рытове. Читали, наверное, в районке.

– Первую – нет, а в газете очерки читал…– он еще помолчал недолго.

– Ну, раз уж аспирантура, грех задерживать. И распорядился выдать трудовую книжку.

Только теперь я ощутил свободу. Еще постоим.