Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко

Дальнейшие факты биографии Александра Тихоновича-Ивана Алексеевича Гагина, к сожалению, проверить трудно. Период с 1920-го по 1936 годы Гагин почти никак не отражает в своих воспоминаниях. Известно лишь, что в это время он состоял на службе в госбезопасности. С 1936 года, как пишет Гагин «В пороховом дыму», он вплоть до пенсии работал в Узбекистане, занимая пост заместителя министра госбезопасности республики.

Закончив службу, Гагин решил вернуться в родные края и заняться написанием мемуаров. В бывшем партийном архиве Ярославской области (ныне – центр документации новейшей истории) хранятся тексты его многочисленных рукописей. В 70-е годы Гагин надиктовал книгу – «В пороховом дыму». Сопоставление текстов этих трудов приводит к полной неразберихе в фактах его жизни. Да что его жизнь! Ведь он умудрился исказить историю Ярославля!

Впавший в нарциссизм чекист буквально завалил местные архивы и музеи сомнительными документами и фотографиями с изображением своей персоны. Одна из таких фотографий попала к заместителю директора Ярославского музея-заповедника. На фотографии запечатлен состав центрального штаба Красной гвардии Ярославля, среди членов которого – Гагин. Музейный работник внимательно всмотрелся в фотографию и вспомнил, что где-то видел снимок. Покопавшись в фондах музея, извлек фотографию центрального штаба Красной гвардии Ярославля – точь-в-точь такую, как принес ему Гагин. Но, удивительное дело, самого Гагина среди красногвардейцев на музейном снимке не было! Подлог налицо! А ведь имя Гагина в то время гремело в Ярославле.

Заместитель директора известил о подлоге обком КПСС и попросил разобраться. Назревал грандиозный скандал, который должен был завершиться снятием с Гагина всех почетных званий. Была создана комиссия по проверке фактов биографии И.А.Гагина, обнаружившая и другие нестыковки. Но, вероятно, руководство области решило не будоражить общественное мнение – Гагину лишь предложили подкорректировать самые противоречивые места «в воспоминаниях».

Читал ту заметку и почему-то не удивлялся. Ведь фактически ничего о Закгейме Гагин сообщить не мог, что уже тогда крайне удивило меня. Но и с такими революционерами приходилось общаться. Пусть редко.

Работа в архиве продолжалась года два. Постепенно вырисовывался портрет самобытный, неповторимый, хотя и впитавший черты мятежного, в полном смысле этого слова, времени. Сейчас мы на многие события смотрим иными глазами, но никто не отнимет честности, самоотверженности, трудолюбия и организаторских способностей у моего героя, прожившего так мало и так ярко.

Здесь надо бы объяснить кое-что современному читателю. Работая над книгой, вновь окунулся в материалы, написанные еще студентом, в том числе о жизни и деятельности первого председателя Ярославского горисполкома Давида Закгейма. В то время и в голову не пришло бы усомниться в руководящей роли коммунистической партии, равно как и в торжестве идей коммунизма. Я занимался поисками увлеченно, ибо история и у КПСС остается историей, а ничем иным. Очерк под названием «За дело правое» опубликовали в солидном сборнике «Рядовые ленинской гвардии», что по окончании вуза вело прямой дорогой на кафедру «Истории КПСС», и я действительно поработал там преподавателем-почасовиком, хотя аспирантом так и не стал. Но опять же не из-за самого предмета преподавания, а потому что вообще преподавательская работа не увлекала меня, журналиста по сути.

Сейчас задумался. Конечно, имя Закгейма в любом случае достойно светлой памяти потому хотя бы, что жизнь молодую он отдал за торжество идей, в которые свято верил. Так что проблема не в личности героя, а в способе подачи. Сейчас, когда мы по-новому вглядываемся в свою историю, коммунистически пафосный стиль может казаться странным. Согласен. Но так говорит история. И пусть останется все, как было изначально. Я писал в заключении очерка:

– Ярославль. 28 июля. 1918 год. Полуразрушенный, сожжённый город, больше всего – исторический центр. Выбитые окна, стекло под ногами. Груды развалин на месте прекрасного Демидовского лицея. Взволнованные газетные строки:

Красные знамена. Черные знамена. Скорбные лица. Слезы на глазах. Согбенные плечи рабочих, пришедших отдать последний долг тем, которые жизнь свою положили на алтарь социализма.

А работницы – с цветочками и зеленью в руках. Их так много! Глаза полны невыразимой боли и тоски. Чуют их материнские сердца, что хоронят они лучших своих сыновей. Знают они, что много жертв им придется принести, пока уничтожится все зло земное. А равнодушная природа и та неравнодушна. Солнце покажется ненадолго и скроется. Идет мелкий дождик.

Так и кажется: небо слезится.

Раздаются звуки оркестра и твердая поступь красногвардейцев. Тихо, скорбно гимн подхватывается всей рабочей массой. А глаза, помыслы, сердца всех обращены на красные гробы, стоящие посреди Красной площади».

Последние часы жизни Закгейма так же напряженны, как и вся его короткая жизнь. Он трудится практически круглосуточно, невзирая на мучавшую бессонницу и открывшееся горловое кровотечение. Один из очевидцев, член Комитета исполкома, Г. Петровичев вспоминает:

«5 июля вечером происходило заседание горкома, на котором присутствовал и товарищ Нахимсон. Из членов комитета присутствовали тов. Закгейм, Фрейман, Скудре, Петровичев, Дадукин. Мы закончили заседание, перешли в помещение Горисполкома, выпили по стакану чаю, спели «Интернационал» и начали собираться по квартирам. Окна были открыты, ночь, тёплая и тихая, безмолвно внимала нашим звукам и также безмолвно наблюдала за нашими действиями. Они сели в автомобиль и направились на Советскую площадь в Губвоенкомат, а я, как секретарь заседания, сложил протокол и прочие бумаги в стол комитета и тоже направился к губвоенкомату, где они обещали меня подождать. Времени было три часа пятнадцать минут утра. Сдавши телеграмму, мы поехали по Октябрьской улице. Дорогой никого не встречали. Высадив меня у Спасского монастыря, они направились далее по Октябрьской»…

Там, в доме рядом с нынешним педагогическим университетом, жил Закгейм. Он пришёл домой, лег спать. Рано утром 5 июля ещё спящий город разбудили залпы артиллерийских орудий, выстрелы винтовок и пулемётные очереди. Вооруженные части полковника царской армии Перхурова при поддержке меньшевиков и левых эсеров выступили против Советской власти. После захвата Дома народа сторонники полковника по уже готовому списку принялись усердно разыскивать членов горисполкома и прежде всего ринулись на квартиру в доме по Октябрьской (бывшей Б. Рождественской), где проживал председатель горисполкома тов. Закгейм.

Они вытащили его во двор, подталкивая пистолетами.

– Ты Закгейм?

– Да, я!

Всё ещё не веря своей удаче, бешеным стуком будили соседей, вытаскивали их, заспанных, в одном белье на двор, добивались подтверждения, что перед ними не кто иной, как Закгейм. Всё это время он держался спокойно, с достоинством. Только, может, бледность больше обычного да огромные круги под глазами – следы постоянных недосыпаний. Окончательно убедившись, что перед ними первый руководитель советского Ярославля, человек с погонами офицера корниловской армии из пистолета в упор выстрелил ему в грудь. Закгейм упал. Другой из вооруженных лиц проколол Давиду грудь штыком. Вдоволь поиздевавшись над охладевшим трупом, они выволокли его на улицу и бросили у ворот дома. В течение нескольких дней труп лежал там.

Жизнь первого председателя Ярославского горисполкома Давида Закгейма оборвалась, когда ему было, вдуматься только, 23 года!

В свете софитов

Наверное, нет необходимости говорить о притягательной силе телевидения. А если тебе нет еще и двадцати лет, то телевидение для тебя – вообще мечта запредельная. Судьбе угодно было распорядиться так, что на телевидение я пришел и того моложе, совсем юным студентом с минимальным журналистским опытом.

Ярославскому телевидению более полувека. С исторической точки зрения, вроде бы маловато, но с фактической – очень много. Попробуй нынешним, выросшим на компьютерных и цифровых технологиях внукам нашим и правнукам объяснить, что ты еще застал время, когда и радиорепродуктор-то не в каждом доме имелся, не говоря уж о всеволновых радиоприемниках! Среди друзей моего детства такой имелся только у Валерки Морева. Как сейчас, помню эту черную пластмассовую коробку со светящейся шкалой волн и диапазона и тремя былинными богатырями по центру. Причем тут они, не знаю. Я любил поискать что-нибудь в море волн радиоэфира, но, кроме той же самой Москвы, улавливал только разбойничьи свисты и посвисты с прищелкиванием. Но и то разнообразие. Позже стали появляться радиолы, совмещавшие приемник с проигрывателем, еще позже – радиокомбайны (да, именно так они назывались), где сверху под крышкой радиоприемника находились и проигрыватель, и кассетный магнитофон.

А первые телевизоры? Громадный, тяжеленный ящик, ставившийся обычно на комод, имел очень маленький экран, менее половины обычного листа формата А4. Разглядеть что-либо затруднительно, поэтому к экрану пристраивалась линза с дистиллированной водой. Экран увеличивался, но фигуры теряли привычные контуры и скорее угадывались, чем виделись. Но какая роскошь!

Хорошо помню первый свой телевизор «Рекорд» с экраном, уже вдвое большим и значительно более четким. И на таком экране мы, как и вся страна, смотрели первые прямые трансляции соревнований по фигурному катанию и хоккею. Сейчас не представляю, как на таком экране можно было разглядеть шайбу? А ведь сидели даже ночами, если трансляция шла из-за рубежа.

Телевидение завоевало людские сердца сразу и навсегда, а ведущие программ в мгновение ока становились популярными.

В пятидесятых годах телевизионные студии областных центров еще только начинали строиться. Области финансировались в алфавитном порядке. Поскольку Ярославль в нем наряду с Якутией последний, то и ждать следовало до конца. Но ярославцы всегда шли вровень со столицами и не стали дожидаться ни проекта, ни централизованного финансирования, а взяли да и оборудовали телестудию в бывшем магазине по ул. Свободы, 75 (ныне здесь музыкальная школа). Там, во дворе, по сей день телевизионная вышка.

Володя Стрелков рассказывал, что оборудование покупалось вскладчину, каждый завод считал своим долгом участвовать в народном проекте. Первых специалистов-энтузиастов также собирали со всех предприятий, где они еще долго продолжали получать зарплату. Работали сутками, делая все своими руками. Тогда ведь не было ни портативных видеокамер, ни видеомагнитофонов, ни передвижных комплексов. Всё снималось на кинопленку, которую затем требовалось проявить, отпечатать, смонтировать, озвучить. Кажется невероятным, но успевали вечером текущего дня выходить в эфир с новостями Ярославля и области.

Передачи всегда шли без записи, в прямом эфире, – работа не для слабонервных. Сейчас не понять, как выкручивались режиссеры и кинооператоры. По цеховой иерархии они вроде бы и не относились к журналистской когорте, но, согласитесь, мало что значит на телевидении слово без изображения.

Случались и неудачные кадры, и сюжетная рыхлость, и наивный текст, но побеждало великое терпение. Первые наши тележурналисты, как могли, сглаживали шероховатости и неровности. Помнятся, однако, передачи удавшиеся…

Одну из новогодних программ снимали на телевышке. Поднимались туда по веревке с елкой и шампанским. А ярославских альпинистов заставляли ходить с ледорубом по откосам Волжской набережной. И оператор, лежа в снегу, снимал всё «под Эльбрус». В другой раз, рассказывая о путешествии к Полярному кругу, туристы для пущей убедительности (не по сценарию) предложили отведать жаркое из полярного медведя, которое внес в студию шеф-повар ресторана «Медведь». В той же передаче впервые была использована фонограмма, и на следующий день доверчивые телезрители донимали участников передачи расспросами, где они научились так хорошо играть.

Мне в первые годы существования ярославского ТВ доверили вести программу «Атеистический клуб». Я формировал группу из трех-четырех человек, с которыми беседовал о пагубности религиозных верований и спасительности атеизма. Вся аргументация сводилась к трем постулатам. Бога нет, и, как говорил известный литературный герой, «этого не может быть, потому что не может быть никогда». Второй постулат: все попы – стяжатели и мракобесы. Третий – самый убойный: религия – опиум для народа. Крутились вокруг тех постулатов мои собеседники, в основном, старые коммунисты. Они с удовольствием вспоминали, как крушили храмы, жгли иконы, изгоняли священнослужителей. Нередко присутствовал кто-либо из ученых медицинского института. Тот сообщал о пагубности совершения религиозных обрядов с научной точки зрения, приводил данные о количестве вредоносных бактерий в сосудах для крещения, заселенности иконных поверхностей микробами и т.д. и т.п.

Снявшись в нескольких программах клуба, понял, насколько это сложно, тяжело и увлекательно одновременно. Съемочный павильон, точнее комната. Освещение обеспечивалось системой обычных авиационных прожекторов, которые, навешенные впритык другу к другу, заполняли весь потолок.

Яркость достигалась, но и жара тоже. Студия нагревалась моментально. О кондиционерах тогда не подозревали. К тому же ведущий программы обязан соблюдать принятый официальный формат, а это строгий темный костюм, белая рубашка, застегнутая наглухо, и галстук. Попробуй не вспотей! А нельзя. Невозможно представить даже, чтобы ведущий вдруг вынул платок и стал вытирать пот с лица. Потому перед эфиром старались воды пить меньше или не пить вовсе.

Другая проблема – неумение собеседников сидеть спокойно и не выпадать из кадра. На телевидении это важнейший и сложнейший момент. Камера настроена так, что вся группа либо один из членов её заполняет кадр, и, если собеседник начинает размахивать руками, наклоняться, разгибаться, качаться из стороны в сторону, он рискует какой-то частью тела, если не весь целиком, оказаться за пределами рамки, то есть выпасть из кадра. Сколько ни напоминал об этом в период подготовки передачи, все равно, когда дело доходило до студийного процесса, разные участники передачи вели себя одинаково: махали руками, как крыльями, норовя выйти за пределы видимости.

Вспоминается веселый эпизод из жизни ярославского телевидения. Московские программы мы еще не принимали, поэтому эфир полностью заполнялся собственной продукцией. Частью её являлись спектакли театра имени Ф.Г.Волкова. Они пользовались огромным успехом зрителей, это было время выдающегося режиссера Фирса Шишигина и не менее выдающейся по составу труппы, подобранной им. О требовательности Фирса в подборе состава говорит хотя бы тот факт, что им отвергнут был молодой Иннокентий Смоктуновский. И это не легенда.

Да, и еще одно напоминание: видеомагнитофонов еще не существовало, потому никакой записи, все в прямом эфире. И вот транслируется какой-то спектакль. Ни названия, ни автора не помню, но что-то из современной жизни. По ходу действия главный герой начинает подозревать супругу в измене, обвиняет её, затем он должен взять в руки чемодан и со словами, мол, все оставляю тебе, кроме своего белья, уйти. Финал, занавес. Спектакль катится по сценарию, и вдруг режиссер программы замечает отсутствие чемодана в центре сцены.

Туда-сюда, нет чемодана. А муж уже приходит домой и вот-вот разразится обвинениями. Тогда молодому помощнику оператора Марку Собинову, длинному и худому, поручают ползком протащить чемодан к центру событий, а операторам командуют давать крупным планом лица, не опуская камеры ниже пояса героев. Режиссер дает отмашку, и Марк с чемоданом пополз. На экране только лица героев. Героиня заламывает руки:

– Ну, как ты мог подумать! Какая измена, какой любовник?

В это самое время одна из камер вдруг опускается, и в центре кадра ползущий Марк с чемоданом…

Немая сцена… Картинка на экране. Пауза. Продолжение спектакля.

Сейчас, когда практически все программы идут в записи, легко смонтировать приличную картинку. Но тогда-то все шло в прямом эфире. Потому всем более или менее продолжительным программам предшествовала репетиция, то есть запускалась вся наша беседа в строгом соответствии со сценарием. А режиссер сверху, подобно небожителю, наблюдая за суетой нашей, командовал, приводя все в строгое соответствие сценарию.

В этой связи еще один немаловажный момент: телевидение не терпит пустот и пауз. А у меня в программе люди немолодые. То они текст забудут, то последовательность выступлений, и нередко случалось, что обращаешься к человеку, а он впадает в ступор. Глаза вытаращенные, рот раскрыт, поза глухо-слепо-немого. Начинаешь тогда сам говорить что-то, хотя бы отдаленно соответствующее теме, не обращая на замолчавшего никакого внимания, зная: операторы тут же уведут от него камеру.

Вспоминая о ярославском телевидении полувековой давности, не хочется сравнивать его с нынешним: уж очень они разнятся. ГТРК «Ярославия» по технической оснащенности, наверное, впереди России всей, исключая разве что обе столицы. Коллектив, не в пример тем временам, вырос в разы. А включишь программу новостей, смотреть нечего. Мало того, что строятся по тупому шаблону, так еще и невероятно пусты по содержанию. Проверьте меня: два-три сообщения из правительства или мэрии, заседаний областной Думы или городского муниципалитета. Одно-два разбойных нападения, сводка ГИБДД, прочитанная скороговоркой на фоне портрета говорящего, чередующаяся на другой день со сводкой МЧС о пожарах, одна-две спортивные информации и в заключение погода на завтра. Так и подмывает сказать: «Хорошо устроились, ребята». И бесполезно напоминать, что реальная жизнь по-прежнему созидается в заводских цехах и на сельских полях, фермерских или коллективных – без разницы, но отнюдь не в правительстве области или мэрии, думе или муниципалитете. Как-то незаметно с экрана ушли главные действующие лица любого общества – простые труженики. Взамен кипят нешуточные страсти вокруг жизни звезд и полузвезд, а главные герои – килеры, проститутки обоего пола и коррупционеры. Сплошной негатив.

По культурной программе

Вспоминая первую поездку в Ленинград, подумал вот о чем. Недавно смотрел программу на первом канале ТВ. Очередная видеосказка из жизни «звездунов». Красивая актриса и певица, два сына при ней. И она на камеру говорит о том, каких трудов стоит ей уговорить 14-летнего сына сходить с ней в консерваторию. Сын рядом. Пытается объяснить, что сейчас другое время и другие направления в культуре. И это сын артистки, у которого и отец артист, и бабушка трудится в театре. Ну, какие иные направления? Что может заменить классическую музыку того же Бетховена или Чайковского?!

В Ярославле не было и нет консерватории: маловат город для неё. Но была и есть филармония. И нас, полунищих студентов советской поры, не нужно было уговаривать сходить туда, мы сами ломились на симфонические концерты. Немало тому способствовал дирижер оркестра Юрий Аранович. Он приехал в Ярославль в 1957 году после огромного успеха на VI Всемирном фестивале молодежи и студентов. Коллектив ярославского симфонического оркестра встретил двадцатипятилетнего дирижера восторженно!

Работали с вдохновением, в месяц давая до десяти концертов. Этот дирижер первый стал делать упор на молодежь. Добился специальных студенческих абонементов по очень низким ценам. И мы пошли. Ни одного концерта из абонемента не пропускали. Может быть, еще и потому, что Аранович не ограничивался стенами филармонии, а стал своим человеком в институте.

Маленький, худощавый, с большой головой, увенчанной шапкой прямо стоящей кудрявой гривы, одетый просто и скромно, он в студенческой толпе и сам выглядел студентом. Не чурался обиходного студенческого жаргона, короткого, но сочного анекдота. Мог хохотать громко и от души. Вокруг, сколько помню, всегда толпа из любителей музыки и просто любопытных. Он отвечал взаимностью. И что важно, никогда не ругал джаз, поклонниками которого мы все являлись.

Он организовал в институте клуб любителей классической музыки, где собирались, чтобы поговорить о наболевшем, послушать интересные пластинки, которые приносили и преподаватели, и студенты, и сам Юрий. Филармония стала родным домом или, как мы шутили, еще одним нашим факультетом, тем более что в Ярославль к Арановичу поехали известные певцы и исполнители. Совершенствовалось мастерство оркестрантов, усложнялись программы. В частности, к 1964 году был подготовлен абонемент из произведений Петра Ильича Чайковского, и впервые в Ярославле была исполнена Вторая его симфония.

И каким же ударом стал для нас внезапный отъезд Арановича в Москву! Многие тогда задавались мучительным вопросом: почему? И не находили ответа. Причина же банальна. Городские власти, добившиеся отъезда любимого музыканта, сделали все возможное, чтобы имя его окружить завесой молчания. Как говорили позднее музыканты оркестра, власть предержащие вмешивались в репертуарную политику дирижера, что им, человеком искренним, но бескомпромиссным, воспринималось крайне болезненно.

После семи лет в Ярославле Юрий Аранович еще семь лет руководил симфоническим оркестром Всесоюзного радио и телевидения. Он и этот оркестр сделал широко известным. Однако творчество не было оценено, более того, началась настоящая травля талантливого дирижера. Юрий Михайлович вынужденно эмигрировал в Израиль, после чего имя его оказалось под полным запретом, а сотни километров пленок с записями его концертов варварски уничтожены.

За рубежом карьера Арановича устремилась вверх. Он с огромным успехом выступает в Париже, Лондоне, Вене, Нью-Йорке, дирижирует в крупнейших оперных театрах мира, становится, по сути, величайшим дирижером современности. Но постоянно помнит о Ярославле. И в письмах к своему единственному ученику в России скрипачу Михаилу Успенскому называет Ярославль городом своей юности и своих надежд. И мы по-прежнему помним и чтим его.

Кроме филармонии, были еще художественные выставки, театральные премьеры, затягивавшиеся за полночь диспуты в областной библиотеке. Небольшое двухэтажное здание областной библиотеки, по-домашнему уютное и теплое, постоянно заполнено. Устраиваемые диспуты собирали не только поэтов и писателей, но и музыкантов, артистов, архитекторов, к культуре людей неравнодушных, потому что посвящались не только литературе, но и иным проявлениям творчества. Не стало библиотеки, снесенной в свое время вместе с находившимся позади Мытным рынком, и ушла та теплота, которая грела нас в далекие шестидесятые-семидесятые годы прошлого века. Ныне, проходя Советской площадью, вспоминаю о ней не без грусти.

Еще одним значимым местом культурной жизни, может, даже самым значимым, в те годы стал театр имени Ф.Г.Волкова во главе с неистовым Фирсом. Именно Фирс Шишигин, приглашенный в Ярославль главным режиссером первого русского театра, сделал театр всесоюзно известным. Думаю, многие согласятся со мной, что ни до, ни после Фирса равного ему не оказалось. Поставленные им спектакли такие разные, от русского «Печорина» до молдавской «Касэ Марэ», нередко спорные, но одинаково интересные и неповторимые.

А какое созвездие актеров он собрал! Белов, Чудинова, Ромоданов, Нельский… Правда, ошибся в молодом Смоктуновском, изъявившем желание попасть в труппу. Но, с другой стороны, надолго ли задержался бы тот в Ярославле, вопрос?

Из молодых блистали два Феликса: Мокеев и Раздьяконов. Мокеев, тонкий, изящный, темноволосый, со взгядом горящим и походкой летящей, обреченный на поклонение и внимание к собственной персоне. Невероятно талантливый на сцене, он, как все настоящие творцы, был талантлив во всем: в частности, неплохо владел стихом и рисунком. Мне довелось, сидя рядом с ним на каком-то диспуте, наблюдать, как он делает шарж на очередного выступающего. Блокнот на коленях, карандаш легко летает над листом, линии ложатся уверенные и четкие. Через несколько минут рисунок готов. При всем шаржевом утрировании схожесть с образом удивительная. В театре тех лет Мокеев – это, прежде всего, Печорин. Нескромно, наверное, говорить так, но ходили не на Лермонтова, ходили «на Мокеева». Жаль, что скоро он перебрался в Москву, где затерялся среди столичных звезд.

В Феликсе Раздьяконове уже тогда угадывалась кряжистость фигуры и основательность характера. Его ведь тоже в Москву переманивали, да не переманили. И в кино он успел сыграть, причем главную роль. То был совершенно забытый ныне фильм «Журналист», еще догерасимовский. Фильм с Феликсом не задался. И он никогда больше в кино не снимался, хотя, знаю точно, приглашали.

Через первую жену Эмму мы сошлись с семьей Раздьяконовых, и мне довелось не раз бывать и в их первой квартире на проспекте Ленина, и в той, откуда ушел он от нас навсегда, на улице Чайковского. В последней – гораздо чаще.

Сразу за «домом Иванова», перейдя улицу Большая Октябрьская, на правой стороне, в тени кустов, цветов и деревьев стоят двухэтажные, уютные, провинциально милые дома, скорее, даже домики, среди которых выделяется один под номером 12а. Выделяется крутой островерхой крышей в несколько готическом стиле, что неудивительно, ведь строили здание пленные немцы и, вероятно, по своим немецким проектам. Во всяком случае, подобные строения мне приходилось в изобилии видеть под Калининградом. Здесь, на первом этаже, сразу при входе направо жили они с женой Лирой, её мамой (или, как говорил Феликс, «любимой тещей», они действительно относились друг к другу с любовью) и дочерью Асей. Прямо над ними лучшие друзья – Сергей Тихонов с Натальей Терентьевой.