Пасынок Вселенной. История гаденыша

– Это рандоль. И стекляшка. Дам тебе за них десяток монет. На чипсы и газировку хватит.

– На чипсы и газировку у меня есть, – сказал я и протянул руку.

Но толстяк явно не собирался расставаться с кольцом. Голум хренов.

– Давай честно, пацан, – проговорил он. – Ты стянул его у отца? У мамы?

– Стащил с пальца позавчера умершего дедушки. Кольцо верните.

Толстяк самодовольно усмехнулся.

– Вот пусть дедушка придет – ему и верну. А, да, забыл, Он же умер. Тогда пусть папа. Интересно, что будет, когда он узнает что его сын дедовские сокровища по ломбардам таскает? Выпорет тебя, небось.

– Кольцо верните, – я начинал терять терпение.

– Пошел вон, – фыркнул толстяк. – Отцу верну. Тебя явно давно пора выдрать.

Я смотрел на него и пытался определить свои эмоции. Злость? Бешенство? Ярость? Само собой. Раздражение от его неумелого актерства – он прекрасно понимал, что никакой отец за кольцом не придет. И это тоже. Но еще… Я ощутил как хищник внутри меня зашевелился. Нет, он не рвался на свободу, не стремился взорваться и наломать дров, не бесился в клетке – он, строго говоря, никогда и не был в клетке. Но он просто зашевелился, проснулся и уставился холодным изучающим взглядом сквозь мои глаза на этого поганого толстяка. Хищник был терпелив, но он уже почуял добычу. Я мог бы его остановить, но у меня никогда не было особенного желания это делать. А сдерживать его и вовсе не стоило – он умел ждать и был осторожен. Не требовал немедленной самореализации.

– Давай, молокосос, вали отсюда, – проворчал толстяк. – Я скоро закрываюсь. А завтра отца приведешь. Ну… или можешь не приводить – только сочини историю поскладнее куда колечко пропало.

Я пристально посмотрел на него, потом снова быстрым взглядом осмотрел помещение – чтобы запомнить. А потом сказал тихо, но отчетливо:

– Голум.

И вышел.

Мне предстояло задержаться в этом городе еще на один день.

34

«Золото на нашу планету завезли пришельцы, чтобы нас подразнить»

Усталый золотоискатель

Много позже, когда появились компьютеры, планшеты, сотовая связь, интернет и Реал Доллы, когда переоценка человеческих ценностей зашла в тупик и цивилизованное общество ударилось в гомосексуализм и в защиту прав уродов как во спасение, эпический герой грядущей современности Декстер Морган осчастливил нас откровением, что подготовка к убийству так же занимательна как само убийство. Мне сложно об этом судить. По мне это все равно что сказать, что процесс приготовления пищи так же занимателен как ее поглощение. Может быть, только это совсем другая опция, по-моему. В общем, тут нет ничего удивительного. Это нормально. Просто это… Банально. Суть в том, что нравится тебе это или нет, но если ты пищу не приготовишь, то ты ее и не съешь. Все остальное – лирика.

Я готовился не потому что тащился от этого процесса, а потому что это было необходимо. И я убивал не потому что не мог не убивать, не потому что не убивая я слетел бы с катушек. Отнюдь. Я уже говорил – я не маньяк. Просто у меня другая система ценностей. И человеческая жизнь совсем не является в ней неким Абсолютом. По секрету скажу – она вообще мало для кого является Абсолютом. Но обычному человеку необходимо соблюсти ритуал, придумать оправдание – что-нибудь там про высшие ценности, еще какую ерунду. Мне – нет. Мне надо изучить место, пути отхода и жертву. И с моей точки зрения, охотник, убивающий оленя, волка, медведя ради развлечения уж точно не меньший придурок чем я. Но тут уж как посмотреть. А вообще-то, мне плевать. Соотношение с системой ценностей и вынесение суждений – не мой конек.

Так вот, я изучал. Я изучил окрестности ломбарда, изучил задний двор, изучил дверь служебного входа. Определил для себя, что замок на ней для меня слишком сложный, но никакой навороченной сигнализации нет. В те времена увидеть сигнализацию было намного проще, чем теперь. Как и выключить. Но сигнализации не было. Впрочем, я мог предположить, что тут не принято решать дела подобным способом и как замена сигнализации у хозяина ломбарда, скорее всего, обнаружится ствол под стойкой. Ну и что? Да хоть обвешайся ты стволами. Если опасность приходит откуда не ждешь, стволом воспользоваться будет непросто. Я, во всяком случае, не собирался предоставлять ему такую возможность.

И вот наступил вечер, а за ним ночь. Я прятался в переулке неподалеку и ждал. Ждал, когда улицы достаточно опустеют, чтобы я смог, не привлекая ненужного внимания, пересечь улицу и приблизиться к черному входу.

Ломбард работал как и вчера – иногда туда входили какие-то подозрительные личности. Иногда – не очень подозрительные. На короткое мгновение мне стало интересно вспомнил ли хозяин меня хоть раз? Понятия не имею. Лучше бы не вспоминал. Лучше бы он обо мне и думать забыл.

И вот наконец ломбард закрылся. Опустились стальные жалюзи, погас свет, клацнул замок. Все стихло. Я, как какой-нибудь хренов ниндзя бегом пересек улицу и приблизился к черному ходу. По идее тут должно было быть достаточно света не только от лампочки на дверью, но и он уличного фонаря. Но фонарь я предусмотрительно расколошматил еще днем, а лампочка… Не знаю зачем, но мне почему-то очень важно было увидеть хозяина и чтобы он увидел меня. Для чего? Я еще не знал. Да и призрак – постоянный спутник моего буйства и нехороших поступков – всегда появлялся на границе света и тьмы. Как позже скажет все тот же Декстер Морган «Свет определяет границы тьмы. Значит, сама по себе, без него тьма не существует». Так что лампочку я оставил.

Итак, я приблизился к заднему входу и отошел в тень, чтобы меня не было видно до поры до времени.

Обычно, когда человек попадает на ярко освещенное пространство вокруг которого темным-темно, даже если у него есть возможность увидеть что-то в темноте, ему для этого требуется время. Пусть немного, но я рассчитывал, что мне хватит. Для чего? Для идиотизма, разумеется. То есть, для создания драматического эффекта и соблюдения совершенно никому не нужных условностей.

Когда хозяин вышел, я дал ему возможность сперва запереть дверь и лишь потом проговорил из темноты:

– Перстень вернуть не хочешь?

Он дернулся как ужаленный и рука его метнулась к поясу. Это движение сказало мне многое и о нем и о том, что у него там висит. Может показаться странным, но Виктор научил меня распознавать такие вещи. По этому движению всегда можно определить навыки вооруженного человека и даже – если повезет, конечно – какой ствол у него в наличии и где. Грэг, при первой нашей встрече, протянул руку к поясу справа. Причем не резко, но очень быстро и уверенно. Странно звучит, знаю, но специалисты меня поймут. Это сказало мне что человек он серьезный и в кобуре у него, скорее всего, очень рабочая машина. Хозяин ломбарда дернулся, за что-то там зацепился, и рука его потянулась к пояснице. Насколько мне было известно, кобуру на пояснице мало кто носит, а без кобуры оружие таскают только идиоты. Да и амплитуда его движения говорила, что он готовится выволочь на свет лампочки некоего стального монстра.

Впрочем, увидев меня, хозяин заметно расслабился и не стал ничего вытаскивать из за пояса.

– А-а, это ты, пацан, – проворчал он. – Ну, чего приперся? Отца привел?

– Я пришел за кольцом, – спокойно сказал я, делая маленький плавный шаг в его сторону.

– Я же тебе сказал, – устало проговорил хозяин. – Отцу отдам.

– А если у меня нет отца? – Повторил я все тот же вопрос. И еще один шаг.

Он крепко задумался, что позволило мне сделать еще несколько незаметных шагов. Мастер Синанджу, светлая память его одиозной фигуре, учил почтенную публику, что расстояние между тобой и жертвой нужно сокращать либо очень быстро и неотвратимо, либо незаметно и постепенно – так, чтобы жертва ничего не заметила, пока не будет поздно. Виктор объяснял это по-другому, но суть оставалась примерно той же.

– Нет отца, – хмыкнул толстяк. – Сирота, стало быть?

– Ага, – согласился я и напомнил: – Кольцо.

– Ну, тогда даже и не знаю, – толстяк сделал вид, что задумался. Потом его как будто осенило: – Тогда маму приводи.

Для чего я затеял этот идиотский разговор? Неужели я не понимал, что кольцо он мне точно не вернет. Если я скажу, что у меня нет матери, он вспомнит про бабушку и дедушку. Но я, почему-то, думал, что обязан дать ему шанс. Идиотская позиция. Опасная. Гораздо проще было бы прирезать его, выскочив из темноты неожиданно. Но подобному образу действий недоставало… Даже не знаю. Какого-то драматизма, что ли? Глупо звучит, согласен. Только вот другого объяснения у меня нет. Или оно не влезает в слова.

А еще я, благодаря толстяку и этой нашей бредовой беседе, понял вдруг одну интересную вещь, о которой Виктор не говорил мне никогда. То ли потому что сам не знал (вот это вряд ли – в таких вопросах он был великим специалистом), то ли просто не успел, а может, потому что невозможно предугадать и предварить все возможные ситуации. Так вот, оказывается, даже самые последние уроды и подонки (ну, может, и не совсем последние) избегают смотреть в глаза человеку, которого обманули. Даже такому пацану как я? Почему? Нешто так сильны в них те самые стандартные стереотипы человеческого мироощущения, что даже при отсутствии совести в них все-таки включается некий похожий функционал? Ответа на этот вопрос мне не узнать никогда. Я родился без совести, как некоторые рождаются без конечностей или мозгов.

Но то, что толстяк избегал смотреть мне в глаза и вообще в мою сторону, позволило мне подойти достаточно близко.

– Значит, кольцо ты не вернешь, Голум? – спросил я, подойдя к нему уже почти вплотную.

Только теперь он обнаружил, что я оказался так близко. Он встрепенулся, но увы, мой вопрос был риторическим. Иногда обученные люди выхватывают ножи из ножен намного быстрее, чем среднестатистический лох способен вытащить оружие из за брючного ремня.

Главное – не испачкаться. Кровь – чертовски прилипчивая и марающая субстанция. Говорил уже. Но два быстрых удара в нужные места позволили мне вовремя отскочить. Главное – не давать волю гневу и не пытаться всадить нож слишком глубоко. Это совершенно не нужно и вытаскивать его потом замучаешься. Кроме того, надо знать куда бьешь. Если кто не в курсе, удар ножом – это, как правило, очень больно. Палец порезать – и то больно. И как некоторые орут и дергаются при порезанном пальце? А тут вам не пальчик порезать. Все эти картинные умирания в кино – чушь собачья. Кто видел – тот понимает. Поэтому надо было сделать так, чтобы толстяк не смог заорать. Я сделал и он не смог. Ни единого звука, кроме негромкого шума от повалившегося на асфальт тучного тела.

Не знаю сразу он умер или нет. Да и не интересовался. Когда тело упало на асфальт я поймал себя на очень нехорошем действии. То есть, действие было правильным – я осмотрелся по сторонам. Но глупым – осматриваться нужно до, а не после того как воткнул в человека нож. А кроме того, я осматривался не для того, чтобы оценить обстановку. Я искал призрака. Черт, я пообещал себе никогда больше так не делать. Виктор как-то сказал: «Иногда я не понимаю как можно быть таким умным и таким дураком одновременно. Таким классным и жутким. Таким прекрасным и неправильным. Но ответ простой – надо быть тобой». Кто бы говорил, запоздало подумал я.

А призрак был на месте. Стовбычил в своем обычном укрытии на границе света и тьмы.

– Кто бы говорил, – повторил я вслух.

– Ты о чем? – шепотом спросил он.

– Ни о чем, – сказал я, удивляясь что он не сумел прочесть мои мысли и попутно пытаясь припомнить мог он делать это раньше или нет.

– Ага, удобное время чтобы поболтать, – согласился призрак. – Ты бы хоть лампочку разбил.

– Сам знаю, – отмахнулся я.

Но разбивать лампочку было рано. Сперва надо было убедиться, что толстяк мертв и обыскать труп.

Как и ожидалось, за поясом на пояснице я обнаружил громадный блестящий револьвер. Не хромированный – такое исполнение называют сатиновым. Смит и Вессон 686. Нечеловеческого 55 калибра. Я обшарил карманы трупа и обнаружил несколько мятых купюр и связку ключей. Связку я забрал, и принялся быстро, но без суеты подбирать ключ к ломбарду. Только открыв дверь, я вернулся, вытащил револьвер из за пояса у толстяка, откинул барабан и высыпал патроны. Потом перехватил револьвер за ствол и, подпрыгнув, расколошматил рукояткой лампочку.

– Только для этого ты и годишься, – сказал я револьверу, швырнув его в кусты.

Потом, правда, я кое-что вспомнил. Пришлось слазить в кусты, отыскать револьвер и стереть с него свои отпечатки.

Войдя в дверь ломбарда, я обернулся, размышляя, стоит ли пытаться затащить труп внутрь. Решил, что не стоит. Весил он изрядно больше сотни килограммов, и я скорее наживу себе грыжу, чем сумею его сюда вволочь. Но в крови извазюкаюсь однозначно. Да и время потеряю. Так что я просто запер дверь и принялся осматриваться.

Грабить ломбарды и мародерствовать Виктор меня не учил. То есть вот так конкретно не учил. Но он учил искать важное. Важным были деньги в кассе, которую я откровенно раздолбал с помощью пыльного топора с пожарного щита. Важным была стальная дверь в подсобку, которую я открыл с помощью одного из ключей на связке. Важным был жуткого вида охотничий капкан притаившийся прямо за порогом. Его я, признаться честно, ждал. То есть, не конкретно капкан, но, благодаря Виктору, я всегда жду подвоха. Капкан я разрядил при помощи того же топора. Важной была проволока, натянутая на высоте щиколотки в дверном косяке. То есть, капкан предназначался не для ноги, а для того, чтобы незваный гость, запнувшись о проволоку, рухнул бы прямо… Ну и у кого тут была паранойя? По мне толстяк был явным извращенцем.

В боковой стене подсобки оказалась еще одна дверь. На этот раз не просто металлическая – по-моему, бронированная. Один из ключей подошел и к ней, но, помимо простого замка тут был еще и кодовый. Я шепотом выматерился и принялся думать.

Покойный толстяк не производил впечатления интеллектуала. Но его неуверенность в себе была очевидна даже для такого сопляка как я. Иначе объяснить это систему бредовой защиты с капканом и проволокой было невозможно. А посему…

Пришлось вернуться и снова обыскать труп. В темноте, не рискую включать фонарь, чтобы не привлечь чье-нибудь внимание. И – о чудо! – в потайном кармане бумажника, который я так небрежно уже обыскал, обнаружилась бумажка с кодом.

Я вернулся в подсобку и открыл эту дверь, явно потянутую при капитальном ремонте Форт-Нокса с ближайшей свалки. Внутри комнаты я посветил фонарем по сторонам, на стену, обнаружил выключатель, и, решив, что это достаточно безопасно, нажал.

Ожидал я увидеть то, что увидел? И да и нет. Несколько стеллажей, заставленные коробками с ювелирными украшениями. Парочка суперновых телевизоров и магнитофонов (тогда телевизоры и магнитофоны еще были ценным предметом)… Сейф в углу? Он что, охренел? – подумал я про покойника. На сейфе точно так же светился кодовый замок. Блин, ну офонареть. А внутри что? Еще один сейф поменьше?

Я знал, что обыскал труп тщательно. Бумажник толстяка был при мне. Ну и что теперь? Еще один потайной карман с еще одной бумажкой. Впрочем…

– Проверь дату его рождения, – подсказал призрак.

– Точно! И что б я без тебя делал, дорогая ты моя шизофрения.

– Я не шизофрения, – возмутился призрак.

– Ага. Ты мятежный дух моего дедушки. Потом обсудим.

Дата рождения, как ни странно, подошла. То ли я сегодня был такой везучий, то ли толстяк был совсем уж идиот.

В сейфе я обнаружил толстенную пачку обычной наличности, такую же пачку долларов, стопку поменьше английских фунтов. Это я забрал. Еще там была лакированная деревянная коробка набитая золотыми монетами примерно с дюйм в диаметре. Каждая монета была упакована в отдельный пластиковый футляр. На монетах был изображен индеец в профиль с надписью прямо перед мордой «Либерти». На другой стороне торчал в неудобной позе (видимо, поднатужился, чтобы влезть на монету) бизон. Над бизоном было написано «Соединенные штаты Америки», а снизу – «Троицкая унция». Я присвистнул и решил забрать коробку с собой.

А еще я нашел в сейфе горячо мной любимый Глок-19, кожаную кобуру (экий моветон), несколько магазинов и пару коробок патронов. Оставалось только гадать, зачем толстяк таскал за поясом это страшилище, если в сейфе у него хранился вполне рабочий ствол.

Сложив добычу в рюкзак, я направился к выходу. Надо было валить из города. Если бы я смог втащить толстяка внутрь, имело бы смысл поджечь ломбард. Но я не смог. Так что я крался пару кварталов, а потом направился на вокзал.

Я был богат, молод свободен. Я понятия не имел чем теперь займусь и как буду жить. Понимая, что с таким богатством и Глоком на дне рюкзака мне следует быть вдвойне осторожным, но я все равно… Был счастлив? В какой-то степени – да. Я так думаю, что полностью счастливым в то время меня могло бы сделать только возвращение Виктора и его объяснение по поводу того что с ним произошло. Нет, я по-прежнему не думал о нем и не мечтал как о потенциальном отце или опекуне. Я вообще мало мечтаю – жизнь заставила меня стать холодным и безжалостным даже по отношению к самому себе. Или я таким уродился? Но я хотел бы снова обрести его как друга. И я по-прежнему не считал, что мой странный призрак может быть хоть сколько-нибудь адекватной заменой.

Но я точно знал – этот этап моей жизни заканчивается. Я начал убивать свою юность еще тогда, когда полоснул по ногам преподавателя в школе ножом. Потом я добавил ей, воткнув ручку несчастному обезумевшему от горя отцу в сонную артерию. И после, зарезав сутенера Дары я почти не оставил ей шансов. А вот теперь добил ее окончательно.

Юность кончилась. Но я был по-прежнему жив. Да еще свободен и богат. И вооружен. Что-то теперь будет.

Часть вторая

Узник

Факт: на Земле живет порядка семи миллиардов человек.

Вывод: почти семи миллиардам человек на тебя наплевать.

Статистическая магия.

1

Как проходило мое взросление? Как я мужал, набирался опыта и прочая стандартная ахинея? Вы смеетесь? Задай подобный вопрос любому нормальному человеку – он тут же примется нести чушь. Без остановки. Пока и ему самому и окружающим не станет понятно, что ничего внятно он объяснить не может. У Кастанеды описана такая форма вывиха мозга – называется перепросмотр. То есть это когда ты день за днем садишься, тужишься страшнее чем на унитазе, и вспоминаешь шаг за шагом свою прошлую и позапрошлую жизнь. Зачем? Ну, тут можно придумать гору объяснений. От психоанализа до фальшивой магии (как будто бывает другая). Суть в том, что на самом деле никто ничем подобным заниматься, скорее всего, не станет. Не думаю, что это форма лени провоцирующая склероз. Скорее уж непонимание на кой ляд кому надо так напрягаться. Вот на унитазе – понятно, а тут…

Мы состоим не из сплошного потока действий и событий – мы состоим из неких ключевых моментов в которые произошло с нами нечто от чего в дальнейшем и пляшут либо наши обстоятельства, либо наша психика. Либо и то и другое. И если мы не можем вспомнить все эти события и действия, даже если прячем их от самих себя – вот тут являются в нашу жизнь психиатры. Ребята с целым набором то ли землекопа, то ли археолога (зависит от квалификации и хитрости морды). Они помогают нам копаться с собственном черепе и находить скрытую подоплеку причины того, что я вот такой получился. Люди по разному развлекаются и тратят свое время. Это их дело.

До того момента когда я осознал себя взрослым человеком… Да нет, чушь собачья. Кто-нибудь вот так одномоментно осознавал себя взрослым человеком? Отмечал с помпой – вот мол я повзрослел и поумнел. Навались девки – теперь все можно! Я и сейчас частенько ощущаю себя тем четырнадцатилетним пацаном, тем гадёнышом, улепетывающим из города с карманами полными наличности, рюкзаком набитым золотыми монетами и Глоком на самом его дне. А, да, еще с руками по локоть в крови. Ну, фигурально выражаясь.

Почему так? Потому что мне все еще нравится тот пацан. У него большой потенциал и яростная звериная тяга к жизни. Да, он пасынок нашего лицемерного Бога, ну и что? Если разобраться, все мы…

За годы я успел многое. Я повзрослел, пообтерся, научился многим вещам. Одно время даже верховодил бандой уличной шпаны, состоящей, в основном, из беспризорников. Я направлял их, учил охотиться. Не знаю как до меня и после, но при мне в этой банде все были сыты и вполне довольны жизнью. Девчонки, сбежавшие от насильника-отчима. Пацаны, сорвавшиеся, как я из приюта или даже из дома от побоев и издевательств вечно пьяных родителей. И вполне даже приличные мальчики и девочки из вполне приличных семей. Что тянуло их на улицу? Я не знаю. Может, обрыдлая скука и постоянное вранье взрослого мира? А может, возраст такой? Черт его не разберет. Не знаю, что там они думали на мой счет, но сомневаюсь, чтобы где-нибудь еще банды беспризорников проворачивали то, что творили мы.

Потом я просто оттуда сбежал. Я не командный игрок, мне нельзя надолго интегрироваться в общество – в какое угодно общество.

Убивал ли я? Было и такое. Не раз и не два. Иногда – после тщательной подготовки, реже – спонтанно, на нервах и от злости. Испытывал ли я от этого удовольствие? Даже не знаю. Вы испытываете удовольствие, проходя через турникет в метро? А расплачиваясь за ужин в ресторане? То есть, от самого ужина вы, может, и кайфанули, но расплачиваясь? А по утрам принимая душ, бреясь, чистя зубы и натягивая чистые трусы? Есть вещи, которые просто приходится делать. Они не то чтобы напрягают, но и радости особой тоже не приносят. Обыденность? Не думаю, что это тот термин. Я уже объяснял – у кого-то психологическая и моральная планка висит повыше, у кого-то пониже, у кого-то это не планка даже, а самая настоящая стена в психике. У меня ничего такого нет.

Социопат? Не-а. У меня нет осознанной злобы ко всем людям подряд, к человечеству. Я вообще не понимаю кто это такой – человечество. Мизантроп? Вне всякого сомнения. Но моя мизантропия, видимо, активнее и опаснее прочих ее проявлений среди людей. Никто не режет глотки в отрицании законов человеческих. Я могу. Не обязательно, не на уровне наркоманской тяги, но могу.

Я бывал в разных городах, проворачивал разные делишки, учился, смотрел по сторонам.

Как и планировал, в шестнадцать лет поменял паспорт, все документы, сменил имя… Была мысль – правда, несерьезная – насчет пластической операции. Зачем? Чтобы с концами обрубить мое прошлое. Я даже ходил на консультацию к пластическому хирургу, который уставился на меня изумленным взором и сказал, что он скорее оставит свою практику, чем позволит себе кромсать и пытаться хоть как-то исправить такую красоту. Короче, херувим я был, херувимом и остался. Объяснять какой слог в этом слове ключевой? Потом я сообразил, что визит к хирургу был глупостью – в конце концов, люди хотят изменить такую внешность как у меня только по одной причине, и причина эта – скрыться. В общем, все это выглядело подозрительно как Гитлер, занимающийся благотворительностью. Я даже подумывал не пришить ли хирурга, но потом решил, что это перебор. В конце концов, не ему расплачиваться за мои ошибки.

Я изучал компьютеры, программное обеспечение, интересовался новыми технологиями. Достиг на этом поприще некоторых успехов. Зачем? Да все за тем же. Если раньше тебя окружали только любопытные глаза, то теперь всюду стали появляться всякие возможности удаленного доступа, камеры слежения, беспроводные сигнализации и прочая мерзость. А мне с моими наклонностями и нестандартной как черт знает что психикой надо было выживать в этом мире.

Когда появилась возможность, я решил, что пора перебираться в более крупный город и выбрал столицу. Почему? Некоторые американцы говорят «Хочешь оказаться в одиночестве – поезжай в Нью-Йорк». Не помню у кого я это вычитал. У Кинга, кажется. За что-то сей достойный автор очень сильно не любит Большое Яблоко. Мне там, наверное, было бы хорошо. Никому до тебя нет дела, всем на все плевать, все очень заняты, а смотреть по сторонам считается попросту неприличным занятием. Впрочем, я думаю, так устроены все мегаполисы. Чуть больше, чуть меньше. Где-то можно прирезать человека прямо на улице и никто из прохожих не обратит никакого внимания на твои действия. Где-то так поступать не стоит. Где-то тебе даже станут помогать советами и терпеливо ждать, пока ты натешишься, чтобы потом пошерстить по карманам жертвы что после тебя осталось.

Посещал ли меня призрак? Ну а куда ж без него? Чаще он появлялся, когда я задумывал недоброе. Иногда – когда мне угрожала опасность. Однажды я его спросил, почему он не появляется всегда, когда мне что-то угрожает на что он в неистребимой манере от Виктора ответил, что тогда я перестану смотреть по сторонам и оценивать окружающую обстановку, а вместо этого стану тупо искать его как индикатор надвигающейся угрозы.